Текст книги "Московские тайны: дворцы, усадьбы, судьбы"

Каштан на перекрестке

Отсюда начиналась весна. Ранняя ли, припоздавшая, всегда с тугих свечек, густо простреливавших разлатую листву. Свечки долго белели в жидких сумерках майских вечеров.

Потом крохотные лепестки свивались с пылью исхоженного двора. Прятались в плетешках гусиного мыла. Вместе с июльской жарой по белесым тропкам раскатывались тугие рогатые шарики. Щелкали по перилам примостившегося у ствола балкона.

К началу школы под зеленой скорлупой созревали коричневые лакированные тыковки. Их собирали вместе с первыми побуревшими листьями. Все еще державшийся обычай – осенние букеты в высоких, на четыре грани, одинаковых вазочках на покрытых промереженными салфетками столах: здесь и обед, здесь и уроки. Старательно наглаженные сквозь газету утюгом красные осиновые (из-за города!), золотые кленовые (из соседнего голицынского сада) и еще каштановые. Выцветали, пылились, ждали лета.

А лето было настоящее замоскворецкое. С еле слышным запахом резеды у одинокого каштана. Угол Пятницкой и Голиковского. Те, кто жили кругом, знали секрет. Одноглазый худой дворник с завзятым упорством из года в год раскапывал одну и ту же грядку. Единственную. Под заколоченным досками, похожим на висячую кладовку балконом. Для резеды. Дворника называли «кавалер с японской». Старшие объясняли: значит, имел Георгия, которого теперь нельзя показать. Мало ли что солдат – та война была царской, и геройство его стало ненужным.

В двух шагах от грядки, за невысокой загородкой, гремели трамваи. Целых три маршрута. Вагоновожатые на высоких винтовых табуретках били ногой по вделанным в пол пружинам звонков: опять кто-то переезжал пути, направляясь из Голиковского в Старомонетный. Торжественно проплывали в облаках черного угара высокие темно-вишневые автобусы – «Бюссинги».

На улице ее знали все – она любила пить чай на балконе, где едва умещался столик с посудой и солнечно сиявшим самоваром. Спускаться в сад было не с руки: низ дома сдавался под фруктовую лавку. У каменной конюшни и каретного сарая, где теперь теснились нагороженные жилые клетушки, разворачивались возы с товаром, спорили приказчики. На верхнем, хозяйском этаже изразцовые с яркими синими узорами печи, вощеные полы с дорожками, занимавшие почти всю гостиную латании и фикусы, мягкие стулья в полотняных чехлах, керосиновые лампы под цветными абажурами – и тишина. У жильца ярко горело электричество, надрывался ящик телефонного аппарата и стояла «абрамцевская» мебель с замысловатой резьбой на неудобных креслах. Екатерина Львовна была домашней учительницей и перебывала со своим немецким языком во всей округе… Дом так и продолжали называть то назаровским – по былой хозяйке, то смирновским – по лавочнику с духовитым товаром. Конечно, до Елисеева ему далеко, но свежей клубники и арбузов на Рождество хватало. И продолговатых, с розовыми бочками крымских яблок, которые непременно вешались на елку.

Отец раздраженно отзывался: «Кому нужна ерунда!» Бабушка пожимала плечами: какая разница для практики в языке? Впрочем, не только это. Через много лет она скажет: «Нельзя судить людей за одно то, что они родились. Не там, где надо, и не у того, у кого надо. И вычеркивать из жизни – тоже преступление. Перед этой виной имя лишний раз назвать, при случае запомнить – им будет легче».

Бабушка была учительницей и, направляясь на работу в бывшую частную гимназию княжны Софьи Дмитриевны и княгини Ольги Дмитриевны Львовых в Климентовском переулке, теперь 31-ю трудовую Замоскворецкого ОНО, предпочитала оставлять внучку у Екатерины Львовны.

И про Львовых, несмотря на громкий титул, учительствовавших наравне с нею самой: княжна была начальницей частной гимназии, княгиня преподавательницей старших классов. И про дом гимназии, принадлежавший купцу Ерзину, торговавшему в нем, рядом с гимназией, самым разным товаром – шелками, каракулем, хлопком. Спустя несколько лет в голову пришла мысль записывать имена. Задним числом. Но детская память не нуждается в записях и не способна изменять. Через сколько десятков лет удалось все-таки проверить: да, Ерзин, да, Салах…

Тогда, в начале 30-х годов, Пятницкая выглядела на разных своих отрезках очень разной. От Чугунного моста до Климентовского переполненная магазинами, от Климентовского до Курбатовского сонная и пустая. Она и сегодня выглядит такой же. Но Екатерина Львовна не соглашалась. Как не было лавок?

В доме, где она жила на углу Старотолмачевского, – мясная лавка Смирнова, славившаяся почему-то своей бараниной. Через переулок – заведение минеральных и искусственных вод Никифорова и Румянцева. Разве не видно, что окна первого этажа – витрины? В самом деле, окна были огромными, и в одном из них, левом от подъезда, предмет детских мечтаний – плющ, плотно занавесивший все стекло. Хотелось не комнаты за окном, хотелось только зеленых гирлянд с жестко блестевшими листами. В наши комнаты, выходившие на стену соседнего дома, солнце не заглядывало никогда, и никакая зелень не соглашалась расти.

А в Голиковском напротив Жуковской фабрики? Снова мясная лавка и ренский погреб в деревянном, набранном досочками в елочку одноэтажном доме с единственным подъездом при одном приступке. Так много лавок? Да это только в одном месте. Ими было полно все Замоскворечье. Как школами. Екатерина Львовна в свое время выбрала для жизни своей перекресток, потому что кругом дом за домом.

Потерявшие кормильцев. Они ни во что не вмешивались, не поднимали голоса, старались по возможности незаметно выскользнуть из ворот. Очень торжественных. С покрытой мелкой лепниной аркой. На могучих каменных столбах. Перед воротами, на улице, шли драки мальчишек нашего двора с «церковниками». Драки без пощады и до вмешательства постового, если кто-нибудь удосуживался его привести с соседней остановки трамвая, у Курбатовского переулка. Взрослые молча проходили мимо. «Церковников» ненавидели за нашу церковь. И еще за задиристость и грубость.

В соседних школах учителя придумывали любые отговорки, чтобы не брать в классы «церковников», особенно в младшие. Бабушка, преподававшая в школе на Вешняковском переулке, была верна себе: в ее классе появились «церковники». Она оставалась с ними на дополнительные занятия, и они сидели в пустом классе – недомытые, кое-как одетые, злые. Тогда в первый раз бабушка сказала, что Толстой прав: несчастьем одних нельзя построить счастье для других.

Большой дагерротипный портрет Толстого висел у нас дома на почетном месте. Вместе с Достоевским. В черных резных рамах. Правда, в дальней из двух смежных комнатушек. «Чтоб не дразнить гусей». Толстовское учение преследовалось не меньше, чем философия Достоевского. В бабушке было много от тех, кто ходил в народ и жил в толстовских общинах. Она могла промолчать, но не предать свой символ веры. Клятва Гиппократа приобретала для нее великий общечеловеческий смысл: не навреди! Не говори о людях плохого, взвешивай каждое слово, не приноси неприятных вестей – жизнь тяжела и без тебя, не увеличивай ее тяжести. Вольно или невольно. Когда я прибежала рассказать, как с нашей церкви сбросили колокола, она еще раз повторила: не надо! Она знала, что взрослым будет слишком тяжело, пятилетний же ребенок может забыть. В этом она ошиблась: все осталось на всю жизнь.

Цепь дворников – поперек Пятницкой. Остановившийся трамвай. Бородатые мужики на всех ярусах колокольни. Крики. Возбужденные голоса. Хряст ломающегося дерева. Треск кирпича – маленький колокол с размаха ударился о карниз и разлетелся, выбивая искры, на мостовой. Самый большой качали долго. Наверно, двигали ближе к пролету. Он падал будто со стоном. Ахнула земля и долго потом гудела, вздрагивая и замирая. Женский голос сказал: «Вот и убили… церковь». Я так и повторила дома: «Убили нашу церковь». Осколок отломил угол трапезной, другой – часть колокола. Долгие годы красный кирпич на ссадинах алел рядом с выцветавшей розовой штукатуркой стен.

Наверно, к живописности относился и сквер – разгороженная часть церковного двора на углу Пятницкой и Вешняковского. Каменная ограда с чугунной решеткой исчезли. Между десятком древних лип были проложены дорожки. Скамейки обычно пустовали – все предпочитали собственные дворы. Обращенный в сторону сквера южный церковный вход давно превратился в отхожее место. За колонны нельзя было зайти, как и за лежавшие у алтаря каменные глыбы. Их искрошившийся белый камень скрывал под засохшим зеленым мхом отдельные слова. Иногда понятные, чаще непонятные.

Светлой памяти мужа

Известный московский благотворитель Флор Яковлевич Ермаков завещал в 1895 году свыше трех миллионов рублей на помин его души. Иными словами, грандиозный капитал должен был быть роздан в виде милостыни, вопрос только заключался в том, кому и как. Разделенный по числу жителей старой столицы, он мог дать каждому по два рубля. Но организация подобной раздачи не представлялась возможной. В течение семи лет душеприказчики уклонялись от своих обязанностей. После их смерти последнюю волю мужа решила выполнить вдова Екатерина Корнильевна. Ее план оказался очень сложным, но и очень рациональным. Она выделяет неприкосновенный капитал для выдачи пособий бедным невестам крестьянского, мещанского и ремесленного сословий, а также для выдачи пособий городскими участковыми попечительствами о бедных. Немалые суммы отпускаются Домам трудолюбия, воинскому благотворительному обществу «Белый крест» и в распоряжение великой княгини Елизаветы Федоровны, но особенно большие на содержание богаделен имени Ф. Я. Ермакова и устройство ремесленного училища его же имени. Екатерина Корнильевна решает также построить для Москвы два огромных ночлежных дома. В одном из них – шестиэтажном, рассчитанном на 1500 человек – впоследствии работал Госснаб СССР (Орликов пер., 5), другой, также на полторы тысячи человек, находится на Краснохолмской улице, 14. Не забыла Е. К. Ермакова и бедных родственников – раздача каждому из них не превышала 3 тысяч рублей. «Деньги надо не за родство давать, а за дело» – слова Екатерины Корнильевны из ее переписки с Московской городской думой.

Спортивная столица

Спортивная столица. Или, может быть, даже самая спортивная среди главных городов европейских стран. Такой Москва стала, в нашем представлении, в советские годы, и сегодня остается следовать сложившимся традициям, во многом ставшим недосягаемыми. На самом деле – как и чем заменить былое государственное финансирование, творившее чудеса?

Все так. Понятна ностальгия. Понятны существующие и кажущиеся неизбежными трудности, если бы не одно но. Простое обращение к документальному прошлому нашего города позволяет узнать: самой спортивной столицей Европы Москва была уже на переломе XIX–XX столетий. Размах физкультурного движения в советские годы действительно огромен, но только не за счет того, что ранее носившие эксклюзивный характер спортивные развлечения стали доступными каждому трудящемуся. Особенность развития спорта в России и, в частности, в Москве заключалась в том, что начало ему было положено в общеобразовательных школах. Именно общеобразовательных и общедоступных, где физическая культура стала обязательной дисциплиной.

Сегодня никто, кроме самых узких специалистов-историков, не вспоминает, что преподавание ее ввела Екатерина II, руководствуясь философией французских энциклопедистов-просветителей. Гимнастические упражнения, наряду с танцами, преподавались в обоих отделениях Смольного института – «для благородных девиц» и «для представительниц мещанского сословия». Но действительно всеобщим обучение гимнастике становится на рубеже XX века: от четырехклассных городских училищ до гимназий, как государственных, так и частных.

Еще одна забытая (а жаль!) традиция. Ежегодно издававшиеся справочники Москвы заключали в себе список всех действующих на территории древней столицы учреждений, банков, промышленных предприятий, магазинов, правительственных органов вместе со списком ВСЕХ жителей Москвы с указанием их адресов, ВСЕХ улиц с перечислением принадлежности каждого дома. Совершенно так же давались списки врачей с адресами, специализацией и приемными часами, адвокатов, архитекторов, художников. Не менее обязательным было указание всех без исключения учебных заведений с поименным перечислением их педагогического состава.

Подобная скрупулезность выражала не только уважительное отношение к педагогам. Добрая слава, которую завоевывал тот или иной учитель, приводила к нему учеников со всех концов Москвы. Родителям не составляло труда отыскать нужного преподавателя и именно ему поручить своего ребенка. Эти же имена служили и рекламе учебного заведения, причем предпочтение неизменно отдавалось так называемым «казенным», т. е. содержавшимся на государственный счет. Но во всех случаях в одном ряду с другими коллегами фигурировали имена преподавателей физической культуры.

Невольно возникает вопрос: кем были эти педагоги и обладали ли специальной подготовкой? Оказывается, диплом требовался во всех случаях. Единицы приобретали его в Германии – для старших классов или в Швейцарии и Франции для младших, где существовала подробно разработанная методика. Но в основном в Москве все выглядело иначе. Учредителем Курсов физического воспитания выступает… артист императорских театров Николай Проклович Петров, сам преподававший гимнастику и «ритмические танцы» в частных женских гимназиях Л. О. Вяземской и Деконской. Первые же в нашем городе курсы для учительниц гимнастики, «ритмических танцев» и «подвижных игр» основывает Мария Павловна Островцева, состоявшая соответствующим преподавателем в Училище ордена Св. Екатерины и в Женском институте имени императора Александра III.

Мужские учебные заведения придерживались иной ориентации. Предпочтение отдавалось офицерам, которым в принципе разрежалось совмещать обязанности военной службы с работой в гимназиях и реальных училищах. Так, в XI мужской гимназии преподавал Н. А. Вельтищев, штабс-капитан, состоявший в штате Московского артиллерийского склада и к тому же являвшийся старшим помощником начальника Исправительной тюрьмы. Подобное сочетание никого не смущало, а ученики не совсем обычного учителя показывали действительно превосходные результаты в атлетических соревнованиях и в конной выездке.

Другой штабс-капитан, В. В. Беркут, школьную работу совмещал со штатной должностью воспитателя 3-го Московского Александровского II кадетского корпуса. Директора гимназий не скрывали: их устраивало развитие в школьниках «офицерского духа, выправки и кодекса чести», по выражению одного из современников. Речь шла не о муштре. Учитель физической культуры должен был участвовать в формировании личности своих питомцев наряду с педагогами других дисциплин. И в этом отношении очень примечательна фигура работавшего «физкультурником» в реальном училище А. И. Анастасьева и Н. М. Махаева поручика Евгения Васильевича Краснощекова, который был деятельным членом Императорского Военно-исторического общества, Кружка ревнителей памяти Отечественной войны 1812 года и Общества ознакомления с историческими событиями России.

В Москве именно средние общеобразовательные учебные заведения становятся базой для возникновения спортивных клубов. Спортивные клубы и располагаются в их помещениях, и организуют работу только в вечерние часы – после окончания основных школьных занятий. Так наш город имел четыре Русских гимнастических общества, носивших одинаковое название «Сокол». Первый «Сокол» находился в здании мужского реального училища на Садовой-Кудринской (№ 1), второй – в здании Промышленного училища на Миусской площади, третий – в здании Комиссаровского технического училища, в Благовещенском переулке. Четвертым «Соколом», располагавшимся в городской усадьбе графов Бобринских на Малой Никитской (№ 12), руководил учитель гимнастики нескольких московских гимназий и реальных училищ Ф. Ф. Шнепп.

Первый «Сокол» располагал собственным катком – на Патриарших прудах и гимнастическими классами. Но независимо от лучшего или худшего оборудования, материальных возможностей «Соколов» объединяла общая программа – «содействовать физическому и нравственному совершенствованию своих членов, развивая в них путем систематических упражнений физическую силу и ловкость, мужество и сознание единства». Причем это относилось и к старшим по возрасту членам клубов.

В принципе детские клубы не отделялись от взрослых. Считалось естественным, что вчерашний гимназист или реалист продолжает занятия и тренировки. Но и взрослые клубы непременно принимали детей. Причина – то, что в спортивных занятиях видели не развлечение, а форму воспитания.

Москва располагала тремя футбольными объединениями. Это была Московская футбольная лига, Кружок футболистов «Сокольники» и «Озерковская футбол-лига». Особенностью «Сокольников» оставалась их связь с семьей знаменитых булочников Филипповых. Один из представителей семьи – Николай Илларионович, владевший девятью булочными в городе, в том числе в собственном доме на углу Малой и Большой Бронных, состоял казначеем Кружка, второй представитель – капитаном команды. «Озерковская лига», основанная Г. М. Степановым, была самой большой и хорошо организованной. Вне Всероссийского футбольного союза она организовывала междугородние и международные матчи, проводила сезонные – весенние, летние и осенние – розыгрыши кубков.

Кроме того, футбол входил в программу всех спортивных клубов. Следующими по популярности были коньки, лыжи и хоккей.

Замоскворецкий Клуб спорта, располагавшийся в собственном доме на Калужской улице, имел секции футбола, коньков, лыж, хоккея, легкой и тяжелой атлетики, бокса и лаун-тенниса. Председателем руководившего им комитета являлся один из руководителей Даниловской мануфактуры промышленник Е. Р. Бейнс. Клуб содержал и собственный каток. Московский кружок любителей спорта (около Соломенной Сторожки, в Петровско-Разумовском) летом «культивировал», по выражению его программы, легкую атлетику, футбол и лаун-теннис, зимой же коньки, лыжи и «катанье с гор». Любопытно, что «дамы и учащиеся» одинаково имели право на льготные членские и входные билеты, а те из учащихся, кто показывал хорошие результаты в спорте, могли в каждом клубе рассчитывать на бесплатные занятия и более того – на материальную поддержку.

К тем же секциям чрезвычайно популярный «Немчиновский Кружок спорта» присоединял крокет, городки, лапту. Его летняя станция и спортивная площадка находились при деревне Малая Сетунь, зимняя – на станции Немчиновский пост. Его правление составляли в основном чиновники московских городских служб.

Не меньшей известностью пользовались и московские объединения по отдельным видам спорта. Лыжников объединяли Всероссийский союз лыжебежцев (председатель – известный промышленник, владелец одноименной фирмы, а также член Московского клуба мотористов и Московского автомобильного общества Федор Петрович Навский), «Московская лига лыжебежцев» и «Сокольнический кружок лыжников».

В правления двух последних входил настоящий энтузиаст этого вида спорта Александр Иванович Булычев. Но лыжи не были единственным его увлечением. А. И. Булычев входил в состав московского кружка «Музыка и драма», который ставил своей задачей на благотворительных началах знакомить московскую публику с музыкальными и драматическими новинками.

Еще более многочисленными были Общество любителей лыжного спорта и Московское общество горнолыжного и водного спорта. Первое держало свою спортивную площадку между 4-м и 5-м Просеками в Сокольниках и предоставляло самые большие скидки для учащихся. Второе имело так называемую дачу и горнолыжную станцию на Воробьевых горах, в имении С. Грачева, лыжную станцию – на Бережковской набережной, у Дорогомиловского моста и так называемую «гавань» в виде собственной баржи-дебаркадера у Дорогомиловского моста. Его председателем был Карл Адольфович Ферман, купец, служивший в Контроле по поставкам на железные дороги, секретарем – один из руководителей Прохоровской (Трехгорной) мануфактур Иван Митрофаныч Косарев. Входившим в общество легкоатлетическим отделом ведал представитель видной московской купеческой семьи Николай Яковлевич Колли, а инструкторской группой Вейне Аарнис.

Любителей коньков объединяли Московское общество конькобежцев-любителей и Московская конькобежная лига, которая координировала деятельность всех московских спортивных клубов, имевших соответствующие секции. Существовали также в Москве Московское гребное общество и представительство Всероссийского союза гребных обществ. Но гребля была наименее доступна для подростков.

Уделяя немало внимания прошедшим в Москве XXII Олимпийским играм и их намечаемому продолжению в нашем городе, справочники, к сожалению, обходят вниманием то обстоятельство, что сто лет назад столице это движение было знакомо. Существовал московский Олимпийский комитет, располагавшийся на Покровке, № 2 и имевший четкую программу. Как в ней говорилось, «цель Комитета – объединение всех организаций, культивирующих любительский спорт в Москве». В состав Комитета входило по три представителя от каждой спортивной лиги, «избираемые на год отдельно по каждой отрасли спорта». Комитет продолжал свою деятельность и в годы Первой мировой войны. Председателем президиума «олимпийцев» оставался Роман Федорович Фульда, состоявший одновременно председателем Московской лаун-теннис-лиги, секретарем Сокольнического клуба спорта и Московского общества воздухоплавания.

Инженер-технолог по профессии, Р. Ф. Фульда был одним из руководителей учредителей одной из старейших московских фирм того же имени, основанной в 1861 году, которую они вместе с отцом преобразовали в 1902 году в Торговый дом по сбыту металла, москательных и химических товаров. В состав президиума также входили М. Ф. Бауер, Ф. В. Генниг, присяжный поверенный Б. Ф. Яроцинский (казначей), Ф. Ф. Энгельке и К. Г. Бертрам, секретарь Всероссийского футбольного союза.

С детьми начинает работать и Московское отделение Русского турнинг-клуба, иначе – Российского общества туристов, целью которого было «содействовать развитию в России всякого рода туризма, без различия способов передвижения». По воскресным и праздничным дням, круглый год Общество организовывало подмосковные экскурсии за копеечную плату годового абонемента. Эта членская плата расходовалась на «проезд, чаепитие, «чаевые» и организационные вопросы». Среди почетных членов состояли графиня В. Н. Бобринская, В. И. Рябушинский, граф Г. И. Рибопьер. Последним председателем правления стал Роман Павлович Выдрин, потомственный почетный гражданин, член правления Ярославско-Костромской земельной биржи и Правления для сооружения и эксплоатации подъездных железнодорожных путей в России, директор Московского торгового общества, лично принимавший участие в отдельных туристических походах.

Если дети выражали желание присоединиться к экскурсантам, оплата их участия производилась Обществом.

Политика Москвы в отношении детей – ее очень точно определил широко известный в городе врач-акушер, руководивший «Родовспомогательным заведением» на Старом Арбате, Иван Константинович Юрасовский. «Даже перед новорожденными открывается немало соблазнов. С годами их становится, тем более в огромном городе, все больше и больше. Запреты здесь возможны, но не слишком действительны. Куда практичнее соблазнам стихийным противопоставить соблазны разумные, и среди них в первую очередь те, которые ведут к гармоничному развитию всего организма. Здоровое тело и здоровый умысел сами воспротивятся самоуничтожению спиртным и наркотиками – лучше всяких административных запретов. Вот над этим и надо думать».