Текст книги "Московские тайны: дворцы, усадьбы, судьбы"

«Город за облаками», который мог бы быть

«Москва строится», «Москва хорошеет» – не устают твердить СМИ. «Москва становится неотличимой ото всех европейских городов», – твердят иностранные гости.

И как тут не вспомнить грибоедовские строки о «французике из Бордо», который в Москве «приехал и нашел, что ласкам нет конца. Ни звука русского, ни русского лица не встретил, будто бы в отечестве с друзьями: такой же толк у дам, такие же наряды; он рад, но мы…».

Так рады мы или не рады? Москвичам никто этого вопроса не задавал. «Консенсус» с москвичами, да и не только москвичами, по-видимому, признается технически невозможным. Значит, и пользоваться выражением «Москва строится» просто нельзя. При правильном употреблении русского языка оно бы означало строить всем миром, общими усилиями. Как в годы Великой Отечественной после очередной бомбежки столицы торопились разбирать еще дымившиеся развалины, чтобы со следующего дня, немедленно, на том же месте отстраивать не какой-то, а именно уничтоженный дом. И наша вина, что на этих, под бомбежками восстановленных зданиях нет памятных таблиц о подвиге сердца и воли москвичей: Никитский бульвар, 8, Моховая, 11, Малая Бронная, 1/13 – всех не перечесть.

Рычаги управления

Даже демон-искуситель не отважился бы сказать: «если хотите, я разрушу этот город и через три дня возведу новый – новый и лучший»…

Карел Чапек

Многофункциональный комплекс «Парк-плейс», гостиницы «Софитель-Ирис-Москва», «Президент-отель», «Парк-отель Лагуна»… Дело не в грибоедовских ассоциациях и даже не в том, что в их стенах никогда не окажутся обыкновенные, даже со среднестатистическим достатком москвичи, куда важнее – все заморские изыски создаются на их деньги, точнее – за счет их собственности. Это бюджет мэрии и – городская земля.

Сегодня в Москве можно сооружать и сносить все. Где угодно и как угодно. В советские годы существовала определенная разрешительно-запретительная система. Ее порой волюнтаристски преодолевали, но всегда оставался серьезный шанс, что не смогут преодолеть. Если в дело активно вмешивалась ставшая теперь предметом насмешек «общественность». Положим, не смогли студенческие пикеты противостоять воле первого секретаря обкома партии в Свердловске-Оренбурге и сберечь дом Ипатьева, где погибла царская семья. Но остался стоять в Москве, по существу на Пушкинской площади, красавец дом Сытина, к которому когда-то вплотную уже подступили бульдозеры.

Иные социальные условия? Наконец-то обретенный капитализм? Только в том-то и дело, что в той же Москве, как и в любом городе России, в дореволюционные годы разрешительно-запретительная система существовала и действовала еще более безотказно и жестко.

Каждый город подвергается реконструкции на протяжении всей своей истории. Каждый, тем более столичный. При этом по мере развития цивилизации возрастает организующая роль государства, при любом социальном устройстве защищающая в конечном счете интересы общественные, интересы горожан и национальной культуры. Как-то никому не хочется вспоминать, что в дореволюционной Москве на собственном участке земли, в собственном доме домовладелец не имел права приделать над входной дверью железный козырек, заменить внутреннюю лестницу или провести паровое отопление. На все требовалось разрешение архитектора данного района города.

И было несколько обстоятельств, обеспечивавших неподкупную объективность «разрешителей». Это мнение коллег и общественное мнение. Наконец, существовало понятие, выпавшее из обиходного словаря наших дней, – порядочность.

Разгулу предводительских фанаберий противостояла и цена земли. Спрямление любого уличного угла, проведение красной линии было связано с выкупом земли у владельца, который незамедлительно взвинчивал цену. Положить этому предел не могли никакие административные меры – только общественное мнение.

В истории Москвы остался эпизод с «Хомяковской рощей» – участком между задним фасадом Большого театра и Кузнецким мостом, принадлежавшим сыну известного славянофила А. С. Хомякова. Необходимость расширения проезда Кузнецкого моста побудила городскую думу обратиться к Хомякову-младшему с просьбой о продаже земли городу. Назначенная цена оказалась запредельной. Торговаться хозяин не стал и в доказательство своих прав высадил на участке некое подобие сквера, тут же прозванное москвичами «Хомяковской рощей». Всеобщие издевки вынудили Хомякова-младшего уступить свое владение, да еще по самой низкой цене.

Строить? Сначала ломать!

Зодчему следует памятовать, что он служит трудами своими средостением между тщеславием заказчика и суровым судом потомков.

Руководитель первой русской архитектурной школы князь Дмитрий Ухтомский. 1751.

Новая глава в истории Москвы началась со сплошного переименования улиц. И планов реконструкции. «Новая Москва» Щусева и Жолтовского еще думала о сохранении исторической застройки. Спустя несколько лет знаменитый Корбюзье напишет в Москву: «Во время трех моих посещений Москвы я попытался понять ваше устройство и сочувственно судить о нем… То, что я почувствовал в советском явлении, – это вот что: только русская художественная душа допустила чудо устремления к огромной общей мечте… Воля и разум могут разрушать, но могучий инстинкт, любовь к чему-нибудь могут возвести людей и народы к наивысшей участи».

Принцип возникающего на рубеже 20—30-х годов Генплана Москвы опять-таки сохранял «щадящий» режим в отношении исторической застройки, сосредоточивая внимание на создании вокруг столицы городов-спутников. В 1934 году был объявлен открытый конкурс на создание Генплана реконструкции и развития столицы. В нем приняло участие 160 архитекторов, в том числе немало зарубежных. В окончательном выборе, который был осуществлен, сыграли свою роль и влияние Корбюзье (транспорт – бог города!), и позиция ряда градостроителей, произведших произвольную и субъективную переоценку художественных и исторических ценностей в городской архитектуре.

И. Э. Грабарь был не одинок в отрицании значения всех памятников XVII века (по принципу простой временной принадлежности), как и в замысле организации продажи русских икон и произведений живописи за рубежом. В июле 1935 года Генплан был утвержден.

Время показало, что идеи коммунизма в повседневной практике часто не соответствовали конкретным действиям тех, кто на словах собирался претворять их в жизнь. Генплан 1935-го – один из ярких тому примеров. Но если идеи тех, кто прикрывался красными знаменами, сегодня критикуются, то ошибки исполнителей другой политической окраски в наши дни слишком часто получают второе дыхание.

Конечно, нельзя не возмущаться внедрявшейся идеей сноса ГУМа и расширения Красной площади чуть ли не на всю территорию Китай-города, проектируемым сносом правой стороны Варварки (со стороны гостиницы «Россия»), той же четной стороны Петровки (включая Высокопетровский монастырь) и Большой Дмитровки. Но у нас на глазах осуществился снос правой стороны Большой Якиманки. Усиленно разрабатываются все те же печально знаменитые кольцевые магистрали. Имеет хождение проект, по которому Новый Арбат должен обрасти по сторонам фонтанами и бассейнами, причудливыми арками, потому что новая изобретенная ипостась Москвы – курортный город.

В канву Генплана 1935 года входил и Дворец Советов, несомненно, оригинальное по архитектуре и инженерным задачам сооружение. Ошибочным, однако, оказался выбор места для него. Хотя авторы проекта и руководители страны исходили из тех же соображений, что в свое время Николай I и архитектор К. А. Тон, – о географическом центре городского ансамбля. На Дворец Советов предполагалось сориентировать все городские магистрали.

Отказ от строительства Дворца Советов после окончания Великой Отечественной был как бы компенсирован сооружением семи московских высоток (1948–1952).

Общая мечта

Я много смотрел и наблюдал в Москве: вы имеете у себя ряд академиков, так же убеленных сединами, как и наши. И вы имеете молодежь, какую все народы счастливы были иметь. (Отметьте, что кое-кто из вашей молодежи имеет седые волосы.) Вы действуете, что очень редко на земле в наше время.

Корбюзье. Из письма в Москву

Вторая половина 50-х – это Кутузовский, Комсомольский проспекты, Новый Арбат в Москве, Лужники. А на переломе 60-х – гостиница «Юность», кинотеатр «Россия», Кремлевский дворец съездов и почти сразу Дворец пионеров на Воробьевых горах. Не говоря о массовом жилищном строительстве. Это время ключей от отдельных квартир. В хрущевках, в тесноте, с минимальным комфортом, неудобным сообщением, но отдельных! И так во всех городах.

Как и санкционированное Хрущевым уничтожение церквей сотнями и тысячами. Как и проблема с памятниками, которые оказываются на пути набирающих разворот и скорость строителей. Над тем, чтобы совместить все стороны процесса и потребностей развития культуры, никто по-настоящему не задумывался. В государственных учреждениях. Но в творческой среде эти проблемы приобретали исключительную остроту.

Образцы истории, сознание ценности их материальных свидетельств и ощущение грандиозной страны и народа, одержавшего величайшую в истории человечества победу. Вопросы технического прогресса и экологического тупика – в будущем. Проблема комфортности общественной и личной, которая бы не нуждалась в постоянном обновлении, по крайней мере, на ближайшие 150–200 лет. Проблема коммуникаций и коммунального обслуживания, отбиравшая у города всегда слишком много средств. Все это требовало кардинального, причем общего решения. И одним из наиболее убедительных примеров служили московские памятники: если отдельные из них и удавалось буквально спасать, единое историческое целое Москва скоро перестала бы представлять.

Общая совокупность московских градостроительных проблем увлекает мастеров, которых объединяло направление «Новая реальность». Именно мастеров, потому что в «Новую реальность» входили и архитекторы, и живописцы, и скульпторы, и дизайнеры, и военные строители. Голос времени воспринимался представителями всех созидающих профессий.

Идея «Города за облаками» принадлежала руководителю направления живописцу Э. М. Белютину. И – одареннейшему русскому инженеру-конструктору Н. В. Никитину. Никитин только что принимал участие в строительстве «Лужников», комплекса университетских зданий на Воробьевых горах и закончил сооружение Останкинской телебашни.

Идея захватила его, как, впрочем, и архитектора Леонида Павлова. Расчеты свидетельствовали о реальности замысла, а творческие перспективы, с ней связанные, не могли не увлечь.

В творческую группу вошла целая плеяда молодых архитекторов. Многие были известны своими реализованными проектами. Так, Р. Ф. Голышко (1931–1980) строит здания учебных заведений в странах народных демократий и во Вьетнаме. Визитной карточкой В. П. Грищенко (1932–2002) можно назвать гостиницу «Киев» на Крещатике, в столице Украины. В. А. Сомов – неоднократный участник международных конкурсов на театральные здания, автор театров в Новгороде Великом и в Комсомольске-на-Амуре. Среди разработчиков идеи мастера тяготеющей к монументальным и вместе с тем эмоционально напряженным решениям живописи В. В. Булдаков, В. И. Преображенская, Н. З. Левянт, И. Н. Шмелева, А. В. Строчилин, М. В. Филиппова, Б. В. Миронов (1937–2002). Всего около ста человек.

Идея

В этом проекте меня больше всего увлекает возможность возникновения нового, никогда еще не испытывавшегося целыми толпами самоощущения человека.

Мишель Рагон

Экономическая оправданность строительства повышенной этажности в большом, тем более столичном городе становится очевидной еще в начале нашего столетия. До сих пор остается по многим параметрам образцовым 11-этажный дом в Большом Гнездниковском переулке.

Тема высотного строительства стала актуальной в связи с намечавшимся строительством Дворца Советов. Его проектируемая высота – 416 метров (из которых 100 метров составляла высота статуи Ленина) – на 33 метра превосходила Эмпайр билдинг в Нью-Йорке и тем более Эйфелеву башню (300 метров). Важно отметить, что конструкторы и строительная промышленность готовы были к взятию подобной высоты, что в полной мере подтвердили послевоенные постройки: гостиница «Украина» (200 метров со шпилем), здание Московского университета (в центральной части) – 318 метров, Никитинская телебашня в Останкине и вовсе – 540.

Проект «Новой реальности» предлагал взметнуть новый город над старым на высоту в среднем около тысячи метров. Этим в первую очередь решался вопрос здоровья людей. Они избавлялись от тяжелого воздуха городских улиц, отравленного выхлопными газами и выбросами предприятий. Вместе с тем резко увеличивалось количество солнечных часов для каждого, сокращаемое городским смогом.

Поднять город означало соорудить в районе Кольцевой дороги двадцать зданий целевого назначения – отдельно для жилья, отдельно – для разного рода учреждений. Вынесенные далеко в сторону от исторически сложившегося города, эти здания сочетались с единственным высотным сооружением в самой Москве – Дворцом мира в районе Даниловской площади. Задуманные из промстекла разных оттенков, к тому же подсвечиваемые в темные часы суток, высотные здания могли создать ощущение многокрасочного, словно бесконечно расширившегося в своих границах мира человеческого познания и человеческих ощущений. «Город, в котором не будет будничных дней, – напишет известный французский критик и историк архитектуры Мишель Рагон, – не будет и просто грустных». «Мир, которому невозможно не радоваться», – заметит знаменитый польский архитектор профессор Ян Богуславский, кстати сказать, построивший нынешний комплекс польского посольства в Москве и восстановивший Королевский замок в Варшаве. Одним из самых деятельных болельщиков-консультантов во все время работы над проектом был профессор Л. Н. Павлов (автор выходящего на Георгиевский переулок второго здания нынешней Государственной думы).

Что касается технических параметров, проект предполагал комплексное решение градостроительных проблем, включая транспорт, коммуникации и техническое обслуживание. Дворец мира задуман как резиденция правительства страны с соответствующей системой рабочих помещений, зала для собраний (а также концертных и спортивных мероприятий) на 100 тысяч мест, зала для съездов – на 25 тысяч человек. Здесь же проектируется библиотека, превосходящая по размерам библиотеку американского сената, служба связи и обеспечения. По своей конфигурации Дворец мира представляет стеклянный шар диаметром 700 метров, опирающийся на пять (по числу материков на планете и частей света) пилонов. Каждый пилон, имея высоту 600 метров, рассчитан на размещение в нем правительственных и государственных учреждений и министерств.

Подобное объединение значительно упростило бы общение между собой отдельных институтов, сократило затраты на их обслуживание.

Под Дворцом мира размещаются подземные гаражи на необходимое количество машин. Сюда же подводится линия метрополитена.

По Камер-Коллежскому Валу располагаются гостиницы, банки и офисы крупнейших фирм. Высота каждого здания равна высоте пилонов Дворца мира, и вместимость его независимо от конкретного предназначения определяется 25 тысячами человек. Фирмы и банки могут выступать арендаторами суперсовременных и оборудованных по последнему слову техники помещений, в которых технически проще поддерживать соответствующие растущим требованиям условия производственного комфорта. Тем более это относится к гостиницам, раздробленность которых создает все новые сложности в сфере услуг и ведет к росту цен за эти услуги.

Между Камер-Коллежским Валом и Московской кольцевой дорогой располагаются высотные здания, которые вмещают научно-исследовательские учреждения, учебные институты и больницы. Высота этих зданий повышается до тысячи метров, каждое из них рассчитано на обслуживание 75 тысяч человек.

Что же касается жилых домов, то они отступают еще дальше от центра города – на пересечение основных входящих в город автодорог и Московской кольцевой. Их высота достигает 1500 метров, и каждый из них представляет жилой, полностью обеспечивающий себя комплекс на 100 тысяч жителей. Рядом с квартирными секциями располагаются дошкольные учреждения, школы, магазины, кафе-кухни, дискотеки, зоны тихого отдыха, лечебные учреждения – все то, что составляет сферу наиболее полного и комфортного обслуживания. И это позволяет в значительной степени решить проблему необходимого общения старшего и младшего поколений. Под всеми зданиями – подземные гаражи.

Особым разделом проекта явилось решение транспортных развязок, как внутригородских, так и рассчитанных на прибывающих в город гостей. Весь ансамбль высотных зданий должен быть связан линиями метрополитена. Вместе с тем вся транспортная система Москвы выводится на новую кольцевую дорогу в 50 километрах от города. По идее, именно на ней пассажирские и товарные поезда, а также грузовой автотранспорт должны перегружаться на собственно московскую монорельсовую дорогу, а затем на пассажирские и грузовые станции метрополитена.

Один из организаторов французского Сопротивления времен гитлеризма, писатель и эссеист Жан Кассу написал о людях, которые могли бы жить в «Городе за облаками»: «Уверен, это будут по-иному воспринимающие мир и окружающую жизнь люди, которым доведется родиться и жить в задуманных вами домах. Выше птичьего полета, на уровне горных вершин. Это масштаб наступающего тысячелетия, к которому мы так жестоко и по-варварски подходим. Ничего не поделаешь – история всегда права».

Правота истории

Я на дома как на живых людей смотрел: вы видели, вы знаете…

В. И. Суриков

Между тем после Великой Отечественной войны идеи все новых и новых генпланов продолжали сменять одна другую. В 1951-м появляется так называемый 10-летний план реконструкции, руководимый Д. Н. Чечулиным, и учреждается институт магистральных архитекторов (Моспроект). В 1966-м были обнародованы технико-экономические основы нового генплана. Спустя пять лет правительство утвердило Генплан развития Москвы на ближайшие 25–30 лет.

Непосредственная разработка идеи «Новой реальности» началась на рубеже 60—70-х годов. Проект был закончен в 1974 году.

За прошедшие четверть века изменилось слишком многое, и прежде всего условия осуществления любого проекта. Стал ли он, безусловно, нереальным? На это есть ответ в работах Корбюзье: «Кто будет платить за постройку этих огромных деловых зданий? Пользующиеся ими. Их в Париже легион – тех, кто пойдет на покупку под конторы 50, 100, 200, 1000 квадратных метров площади. Собственниками небоскребов и являются пользующиеся ими. Однако есть очень много таких, кто не может располагать капиталами, представляющими часть их собственности в небоскребах… Тогда они являются только съемщиками». Точку зрения Корбюзье разделяли многие из его современников: поставить в центре Парижа 20 небоскребов – значит защитить город от варварских разрушений. В конце концов, все эти абсолютно актуальные для наших дней и финансовой ситуации предложения еще в 1933 году были опубликованы в Москве в переводе классического труда зодчего – «Планировка города».

Недавно в печати появилось выражение: «Москва – город неосуществленных проектов». Если это и правда, то нельзя забывать, что неосуществленные архитектурные проекты входят в историю архитектуры и оказывают на нее самое непосредственное влияние. Так было во Франции с гениальным Леду, с тем же Корбюзье или нашим Константином Мельниковым. Так или иначе, они становятся выражением творческого потенциала города, национальной культуры и представлений о человеке. Пожалуй, для России это всегда было и остается главным – Человек.

Программа «Счастливое детство»

Программа «Счастливое детство» – термин, которым еще не пользовались ни историки, ни политологи. То, что именно эта программа была задумана одной из составных частей кардинальной политической перестановки в стране Советский Союз 1930-х годов, становилось очевидным лишь по прошествии 70 с лишним лет. Уничтожение гуманитариев, технической интеллигенции – «профессорские пароходы», Соловецкий лагерь особого назначения, «Шахтинское дело».

Уничтожение тех, которые были убежденными (в собственных рядах), и старых большевиков. Иными словами, никаких иллюзий – только власть, любой ценой и любыми руками. И как щит, как противопожарный занавес – программа «Счастливое детство»: все для будущего поколения, все ради них одних. Это одновременное открытие школ-новостроек (в одной Москве к началу 1936/37 года четыреста), Домов пионеров (в той же Москве – в каждом районе и еще Городской дворец), Детских парков (в Москве опять-таки в каждом районе – по идее Хрущева, первого секретаря горкома, в Железнодорожном на месте кладбища Алексеевского монастыря). Одновременно культура переводилась на рельсы «художественной» самодеятельности. Лозунг «Долой профи с обременяющим совесть чувством профессиональной ответственности» не было необходимости провозглашать: на начинающийся сезон 1936/37 года закрыты 18 театров. Без обоснования. Без трудоустройства актеров. По принципу «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Тем более без оглядки на зрителей, которых каждый театр имел, твердо успел приобрести.

У профессионалов оставался единственный выход. Вернее – альтернатива: менять профессию или бросаться в самодеятельность. Руководителями кружков любого уровня и расположения – от домов пионеров до домоуправлений. Остававшиеся на государственном коште коллективы не нуждались в перевоспитании: всех перевоспитывал страх. Тем более руководителей и режиссеров. Ничто не обсуждалось, все принималось без слов.

Назначенных к закрытию театров было 20, двум срок приведения в исполнение приговора представилось целесообразным отсрочить: Камерному и «Мейерхольду». Камерному, потому что в нем только что состоялась постановка пьесы одного из популярнейших в народе летчиков – Михаила Васильевича Водопьянова «Мечта» (сохранились упоминания, что, предчувствуя беду, он на опережение ходатайствовал перед Ворошиловым и Калининым, сумел привезти их на спектакль). «Мейерхольду» – в силу редкой поддержки рабочего зрителя. Широкий в географическом отношении круг его гастролей и неизменный успех заставили повременить с закрытием и использовать ГОСТИМ для показательной и громкой расправы, но это спустя два года.

«Таиров» еще просуществовал 13 лет, перевалив через Великую Отечественную. Его не нашли нужным эвакуировать, и труппа продолжала играть все самые страшные московские месяцы наступления фашистов и начала марша на Запад.

Программа «Счастливое детство» в московском варианте выдавала истинный замысел ее авторов: Московский городской дворец пионеров открылся в особняке Общества старых большевиков – само Общество в 1936-м было ликвидировано. Сравнительно небольшой жилой дом, заказанный чаеторговцами Высоцкими (их глава являлся председателем Еврейской общины Москвы) архитектору Роману Ивановичу Клейну (здания Гос. музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, ЦУМа – «Мюра и Мерилиза», Бородинский мост), к этому времени дополнило здание театра на 700 мест. Соотнесенный с Обществом старых большевиков, этот театр вел, впрочем, самостоятельную деятельность под названием Рабочего художественного театра: в него вошли молодые актеры, бунтовавшие против творческих рамок основного Художественного театра и театра Корша.

Выбор был сделан политбюро. Особых работ не потребовалось, разве что роспись палехских мастеров по мотивам сказок в Игровой комнате и сюжетная роспись в комнате, отведенной шахматистам, оборудование столовой в подвале и так называемого Ледяного грота при фойе, в котором разместилось молочное кафе. Остались неизменными зимний сад с бассейном и фонтаном, Мраморный зал с зеркальными стенами, отделанные дубовой буазерией комнаты третьего этажа, превосходно нарисованная лестница перекрытого стеклянным фонарем вестибюля. Своеобразный контраст представляла мебель по рисункам известного дизайнера 20-х годов Рогожина – из гнутых труб с обтянутыми кожей сиденьями.

Соответственно новым потребностям в доме появились два кабинета – исторический и географический – для занятия кружков. Небольшой лекторий. Библиотека с небольшим книжным фондом, но удобной комнатой-читальней, где по многу раз в месяц происходили встречи за круглым столом с детскими писателями. Любопытным условием было, чтобы каждый из кружковцев Дворца был читателем библиотеки и непременно брал из нее книги. Отдельные помещения имели шахматная и изостудии, литературный кружок, которым руководила Вера Ивановна Кудряшова. Часть здания со стороны сада занимали юннаты и принадлежавший им живой уголок – своеобразный маленький зоопарк. Когда в 1939 году Городскому дворцу были предоставлены три (всего ТРИ!) путевки в «Артек», их получили Леня Зайцев – за селекционную работу, кандидат в мастера шахматист Яша Эстрин (впоследствии много лет он был чемпионом мира по шахматам по переписке) и староста Студии художественного слова Нина Молева.

Условием приема в кружки были не только определенные «профессиональные» способности, но прежде всего отсутствие троек в школе. Последнее соблюдалось очень жестко: отчисление наступало сразу же по появлении хотя бы одной тройки в четверти, не говоря о годовых.

И это условие было тем более трудным, что занятия и репетиции занимали очень много времени, особенно в балетной студии, хоре, основном и неаполитанском оркестрах, у горнистов – их был целый взвод, барабанщиков, знаменосцев. Основные занятия проходили два раза в шестидневку по два часа, репетициям счет терялся с первых же дней. «Счастливое детство» для непосредственных участников программы оборачивалось взрослым детством, не знавшим скидок на возраст.

По всей вероятности, авторы программы, помимо всех остальных чисто политических целей, имели в виду воспитание некоего нового идеального поколения. Заниматься могли все и всем. Но результаты – они должны были заявлять о себе немедленно и постоянно, быть зримыми и убеждающими. Цель навязывала условия работы, превращения потянувшихся к какому-то виду занятий ребят в профессиональных исполнителей. О какой самодеятельности в собственном смысле этого слова могла идти речь, когда приходилось выступать на лучших сценических площадках Москвы – в Большом театре и его филиале, в Колонном зале Дома союзов (Благородного собрания), Концертном зале Чайковского, Дворцах культуры ЗИСа, «Серпа и молота», «Правды», «Каучука», Клуба КОР, имени Русакова, Большом зале Консерватории, Зеленом театре Центрального парка культуры имени Горького, военных академиях, наконец, на кремлевских сценах, начиная со Свердловского зала.

Первое использование программы – первый правительственный торжественный концерт в Большом театре 6 ноября 1937 года по случаю XX годовщины Октября. Собственно отсюда и начиналось внешнее проявление культа, его откровенный расцвет.

Сама по себе идея была проста. Лучшие взрослые артисты и достойно соседствующие с ними (во всяком случае, в представлении организаторов) исполнители – дети. Даже конферансье было двое – по возрасту: самый известный по концертной работе и маленький дублер. И это при отсутствии микрофонов и радиофикации!

Те, кто пришел заниматься с детьми, по существу, все не были педагогами ни детскими, ни взрослыми. И это имело свои и положительные, и отрицательные стороны. Отсутствие так называемой детской методики. Ребята сталкивались с профессионалами и их представлениями о профессии: не кружковой работе – именно профессии.

Приобретший широкую известность Ансамбль пионерской песни и пляски Московского городского дворца пионеров. Первый руководитель и, по сути, основатель – Владислав Геннадиевич Соколов, будущий народный артист Советского Союза, профессор Московской консерватории, завкафедрой хорового дирижирования, дирижер Студенческого хора Москвы, объехавшего всю Европу. Концертмейстер – композитор Виктор Борисович Шайкевич. Патрон ансамбля – народная артистка Советского Союза, ведущая колоратура Большого театра Валерия Барсова. Хореографическая часть – Владимир Семенович Константиновский, инвалид Великой Отечественной, позже не расстававшийся с тростью, и Леонид Якобсон, будущий хореограф Мариинского оперного театра… Принесшие ему известность хореографические миниатюры впервые были задуманы и осуществлены в Ансамбле. Он расстался с ним только во время войны. Куратор танцовщиков – артист балета Большого театра Асаф Месерер.

Слово и театр оказались под влиянием Камерного театра. Студию художественного слова с момента ее образования и до конца ведет ученица Станиславского и Вахтангова, выпускница Второй студии МХАТа Анна Гавриловна Бовшек, супруга «русского Кафки», как его стали теперь во всем мире называть, Сигизмунда Кржижановского. Среднюю группу театральной студии ведет Наталья Михайловна Навроцкая, старшую – режиссер и актриса Камерного театра Нина Станиславовна Сухоцкая. Бовшек ведет художественное слово для артистов Камерного театра, отличавшихся «воздушной», по выражению современников, дикцией, неограниченным дыханием и романтической приподнятостью трактовки. Любого произведения. Никакого бытовизма.

«Полетность» в подаче текста. Ритмическая дисциплина. И умение чувствовать каждую аудиторию, каждый зал. Пластичность. Слова Ивана Михайловича Москвина об ученицах 13–14 лет: «Как похожи на Алису Коонен в «Синей птице»!» Ряд постановок Навроцкой – «Отряд счастливых», «Царевна-лягушка», «Мечта» – шли несколько лет, не меньше 4–5 раз в месяц при набитом до отказа зале театра. Своего театра.

Рабочий художественный театр попал под косу 36-го года, но весь технический штат остался во Дворце: машинисты и рабочие сцены, костюмеры, вспомогательные цеха, осветители, декораторы, гримеры. Не только артисты, танцовщики, но и весь состав хора и оркестров выступали в казенных костюмах – пионерской форме с блестками и рубашками из парашютного шелка (не мялись и блестели!), шелковыми, широко завязанными галстуками и обязательно длинными юбками из темно-синей шерсти. Почти никто из ребят иметь подобной собственной формы по материальному состоянию родителей не мог. Тем более это касалось обуви. Процесс одевания исполнителей обычно начинался за полтора часа до начала выступления: полный состав Ансамбля (без танцовщиков) насчитывал около 600 человек.

И все же существовали градации и той обеспеченности, которая отличала ребят. Существовавший при Дворце родительский совет имел в своем распоряжении достаточное количество талонов на бесплатные обеды, которые раздавались наименее обеспеченным. Они получали их на каждый свой приход во Дворец, будь то обычные занятия, репетиции или выступления. Так же распределялись и бесплатные проездные билеты на городской транспорт. Это была отлаженная система, срабатывавшая так, чтобы не бросаться в глаза, оставаться незаметной для окружающих.