Текст книги "Московские тайны: дворцы, усадьбы, судьбы"

Просто справка

Андрей Александрович Губер не скрывал: страх. Страх за то, что любил и был в ответе. Не перед начальством – с начальством бывало по-всякому – перед профессиональной совестью. В заваленной книгами, тесно заставленной старой мебелью комнате с большим квадратным окном в переулок, рядом с бывшим театром Корша эти записи хранились в самом непонятном и далеком от любопытных глаз месте. На отдельных листочках, казалось, небрежно исчерканных датами и цифрами. Своего рода шифр, которым пользовался главный хранитель Музея изобразительных искусств. Впрочем, эта должность пришла после войны. До Великой Отечественной и во время ее – никакой эвакуации Андрей Александрович не признал – преподавание на заочном отделении филологического факультета Московского университета. Для будущих искусствоведов Губер читал единственный в своем роде курс и даже вел семинар – «Культура итальянского Возрождения». Единственный – потому что ни по какому другому разделу истории искусства такой дополнительной дисциплины не существовало, и было еще одно обстоятельство, привлекавшее к нему студентов. Губер знал секрет систематической, во всех мелочах доведенной совершенства научной работы – с фактом, документом, даже жизненными обстоятельствами. Он сам подсмеивался над собой: немецкая выучка.

На этот раз речь шла о судьбе скрытых в недрах его музея сокровищах Дрездена, в существовании которых в музейных стенах еще никто не признавался. Наконец, первая запись найдена: расправа Николая I с Фондами императорского Эрмитажа. Правда, принадлежащего царской семье, но все же соотнесенного с национальными сокровищами. В 1854 году более тысячи картин были удалены из эрмитажных запасников и зал по единственной причине – вкусовых критериев одного человека. Часть распродана за бесценок, часть уничтожена. Но это далекое прошлое, а в наши годы…

1918 год – полный запрет на вывоз художественных ценностей из страны, и ровно через десять лет, в 1928-м, негласная отмена декрета правительственным решением. Торговать сокровищами разрешалось по единственной причине: ввиду предполагавшейся всемирной революции они все равно вернулись бы на старые места. Верил ли кто-нибудь из принимавших гибельное для России решение в подобную перспективу? Первая эйфория уже прошла. Зато немедленно появился первый покупатель – глава иранской нефтяной компании Галуст Гюльбенкян.

Но это что касается правительственных указаний. В действительности – Андрей Александрович подчеркивает – еще в 1925 году была создана «Главная контора Госторга по скупке и реализации антикварных вещей». Именно при ее посредстве агенты Гюльбенкяна смогли отобрать для покупки своим шефом первые эрмитажные картины, и в том числе «Благовещение» Дирка Боутса. Общая цена сделки не превысила пятидесяти с небольшим тысяч фунтов.

Аукционы произведений из советских музеев! Против них боролась и русская, и даже немецкая общественность, когда второй из них был назначен в Берлине. Просто в 1930-м очередной аукцион прошел в Лиссабоне. Другое дело, что стали соблюдаться все меры предосторожности. Сделка хранилась втайне, проходила через несколько ступеней. Но, так или иначе, из Эрмитажа на этот раз ушли «Портрет Елены Фурмен» Рубенса, рембрандтовские «Портрет Титуса», «Портрет старика» и «Александр Великий», «Меццетин» Ватто, «Урок музыки» Терборха, «Купальщицы» Ланкре, «Диана» Гудона.

Имена «старателей»? Губер постоянно возвращался к одному – Г. Л. Пятакова, торгового представителя Советского Союза во Франции. Это он усиленно «дружил» с Гюльбенкяном. Он же учил клиента соблюдать меры предосторожности, предупреждал о возможных осложнениях в случае разглашения сделки. А усиленная переписка клиента привела и вовсе к отказу от него. Советское правительство принимает сразу два судьбоносных решения: отказывается от продажи второстепенных произведений в пользу абсолютных шедевров – выгода от их реализации несравненно больше, тем более что кризис 1930–1932 годов привел к значительному падению цен на антикварном рынке, но, главное, обращается к новому покупателю – министру США Эндрю Меллону.

Новая политика оправдала себя. За один год – с апреля 30-го по апрель 31-го – удалось продать 21 эрмитажную картину за 6,5 миллиона долларов! В результате из пяти эрмитажных Рафаэлей ушли два, из двух Тьеполо остался один. Ушли полотна Боттичелли, Перуджино, Ван Эйка, Рембрандта, Ван Дейка, Рубенса, Хальса, Веласкеса, Веронезе, Шардена.

Для Андрея Александровича это как события вчерашнего дня. Только что переданная московскому музею «Венера перед зеркалом» Тициана в апреле 31-го отдана Меллону в придачу к «Мадонне Альба» Рафаэля. Кто бы устоял в правительстве против миллиона двухсот тысяч долларов. Собственно Тициана оказалось возможным уступить за полмиллиона, а в общей сложности купить за две картины несколько десятков тракторов. Десятков! И только. Но московский музей понес не только эту потерю. На весенней распродаже была выставлена знаменитая коллекция офортов Рембрандта, принадлежавшая Мосолову. И голландской школы. Да и чему могли противостоять музейщики, когда восторг правительства не знал границ. Аукционы в Европе шли один за другим, и в 30-м году лишь один весенний Лейпцигский принес доход в миллион долларов.

Ошеломляющие для правительства доходы в действительности были нищенскими. Андрей Александрович находит еще одну запись. Май 31-го. Аукцион Лепке в Берлине. В течение трех дней. 256 предметов из Строгановского дворца-музея, в том числе произведения Кранаха, Рембрандта, Рубенса, Рейсдаля, Ван Дейка. Бюсты Вольтера и Дидро Гудона. Выручка – полмиллиона. Долларов.

Все верно – больше доставалось Ленинграду, зато московский музей обязан был поставлять картины в антикварный магазин на Тверской, 26 из расчета около ста в год. 20 % выручки доставалось музею на его нужды.

В 1932-м дело дошло до Музея нового западного искусства. Правда, здесь существовали свои трудности – еще были живы прямые наследники И. А. Морозова и, того хуже, сам С. И. Щукин. Приходилось ставить цены от 5 до 50 тысяч долларов, но и то с опаской. Поэтому из предложенных 9 полотен удалось реализовать оказавшиеся в результате в США «Ночное кафе» Ван Гога и «Портрет жены художника» Сезанна. Цены не имели значения.

А каким предметом гордости стала продажа Синайского кодекса – самого полного и самого древнего текста Нового Завета – Британскому музею за полмиллиона долларов, хотя США давали значительно больше.

Конец аукционов? Андрей Александрович никак не связывает их с пресловутой запиской Сталина академику И. А. Орбели. Все гораздо проще. С приходом Гитлера к власти стали невозможными распродажи в немецких городах, другие же страны от них категорически отказывались, считая позорным разграбление России.

Зарубежный механизм выкачивания художественных ценностей стал заменяться внутренним. На помощь пришли советские антикварные магазины, и главным образом Торгсин, как единственное средство выжить для многих семей «из бывших». Правда, эта система не успела толком установиться, как в 35-м закрылся Торгсин. После 37-го прекратился приезд иностранцев. Зато американский посол Дж. Дэвис прямо в Москве при посредстве правительства отбирает для себя больше 20 икон в Третьяковской галерее – и это XVI–XVII веков, – в Чудовом монастыре и Киево-Печерской лавре.

А чего стоила «Выставка русских императорских сокровищ из Зимнего дворца, Царского Села и других царских дворцов» в Хаммеровской галерее Нью-Йорка! С нее иконы продавались вообще от 95… до 3 тысяч долларов. Всем желающим. Лишь бы купили. Лишь бы не возвращаться с грузом в страну.

Впрочем, в голосе Андрея Александровича что-то прерывается, впрочем, в 1938-м прямой вывоз за границу музейных ценностей был восстановлен полностью. Или в еще большем объеме.

Москва военная

Город, доказавший свою неистребимую способность не просто выживать – но в любых условиях жить, жить в полную силу. Сухие цифры военной статистики.

Первой, самой тяжелой военной зимой 41/42 года в Москве работали 27 вузов, а это 23,5 тысячи студентов. В следующую зиму число вузов увеличится до 65, к 1 января 1945 года – до 72 при 94 тысячах студентов. И это не говоря о том, что только за военные годы и притом только в одном Московском университете было защищено 106 докторских и 520 кандидатских диссертаций.

Само собой разумеется, продолжать реконструкцию города не представлялось возможным, тем не менее капитальные вложения в городское хозяйство Москвы составили больше 1 миллиарда рублей. Было завершено строительство третьей очереди метрополитена, проложены десятки километров трамвайных и троллейбусных линий, заасфальтированы сотни тысяч улиц и площадей.

19 августа 1944 года СНК СССР принял постановление «О мерах оказания помощи жилищному хозяйству Москвы», согласно которому возобновились работы по дальнейшему жилищному строительству. Общая численность строительных рабочих к середине 1944 года составила 130 тысяч человек.

Но едва ли не самым удивительным было то, что за годы войны в Москве восстановили и капитально отремонтировали тысячу жилых домов и более 100 административных зданий.

В 1942 году возобновились спектакли ряда театров, в 1943 году вернулись в город Большой театр и МХАТ. Все время работала Студия документальных фильмов.

Отзвуки Победы

Первым стал прозвучавший 5 августа 1943 года салют в честь освобождения Орла и Белгорода (12 залпов из 124 орудий). Но в дальнейшем поводов для победных салютов становилось день ото дня больше. Для их классификации был введен особый распорядок с делением на три категории. К первой относилось освобождение столиц союзных республик, выход на государственную границу и границы других государств. По этому поводу давалось 24 залпа из 324 орудий. Вторая относилась к освобождению больших городов, форсированию значительных рек, и, соответственно, предписывала произведение 20 залпов из 224 орудий. Наконец, третья отмечала овладение железнодорожными узлами, узлами шоссейных дорог, крупными населенными пунктами, имевшими важное оперативное значение. По третьей категории давалось 12 залпов из 124 орудий.

Во всех случаях салюты производились с наступлением темноты, сопровождались фейерверком цветных сигнальных ракет и подсветкой зенитных прожекторов.

Всего в Москве было произведено 353 победных салюта, а 9 мая 1945 года, в День Победы, салют был дан 30 залпами из тысячи орудий.

В отдельные дни салюты звучали в Москве по несколько раз. Например, 27 июля 1944-го, 10 и 22 января 1945-го было произведено по 5 салютов.

1 мая 1944 года была учреждена медаль «За оборону Москвы».

Медалью награждено свыше миллиона участников обороны города.

24 июня 1945 года в Москве на Красной площади состоялся Парад Победы. Парад принимал первый заместитель министра обороны и заместитель Верховного Главнокомандующего командующий войсками 1-го Белорусского фронта маршал СССР Г. К. Жуков. Командовал парадом командующий войсками 2-го Белорусского фронта маршал СССР К. К. Рокоссовский.

В параде участвовали сводные полки Карельского, Ленинградского, 1-го Прибалтийского, 1-го, 2-го и 3-го Белорусского, 1-го, 2-го, 3-го и 4-го Украинского фронта, сводный полк Военно-морского флота. В составе частей 1-го Белорусского фронта прошли представители Войска Польского.

Впереди сводных полков шли командующие фронтами и армиями. Знамена частей и соединений несли Герои Советского Союза.

Марш завершала колонна солдат, несших 200 опущенных гитлеровских знамен, которые были брошены к подножию Мавзолея. Вслед за ними прошли торжественным маршем части Московского гарнизона, сводный полк Наркомата Обороны, военные академии и суворовские училища, сводная конная бригада, артиллерийские, мотомеханизированные воздушно-десантные и танковые части.

Московская учительница

Этим цифрам нельзя не удивляться. В Москве 41-го года было эвакуировано около 1 миллиона 100 тысяч человек, осталось в городе 1 миллион 200 тысяч. Медалью «За оборону Москвы» было награждено около миллиона москвичей и воинов Красной Армии. Здесь важна еще одна цифра: полмиллиона участвовало в строительстве оборонительных сооружений, по преимуществу женщины и школьники.

Среди общего списка, казалось бы, ничем не выделяется имя Софьи Стефановны Матвеевой, обыкновенной учительницы самой рядовой 528-й московской школы. Просто она была одним из тех московских педагогов, которые на свой страх и риск продолжили занятия со своими учениками в прифронтовом городе, при закрытых школах и отсутствии разрешения начать учебный год. Вместо привычного класса предложила свою маленькую комнату в коммуналке, в законсервированном – не отапливающемся и лишенном соответственно водопровода и канализации доме. У маленькой, выведенной прямо в форточку печурки ее второклашки собирались в три смены, по полтора часа каждая. Старая учительница думала об одном: не забыли бы первых полученных навыков счета и грамоты, не остались бы неучами. По опыту пережитой ею Первой мировой войны знала: перед неграмотными слишком легко открываются ворота в преступный мир. Впрочем, обыкновенным педагогом Софья Стефановна все же не была.

Ровно 100 лет назад в канцелярию одного из старейших и самых уважаемых университетов Европы – парижской Сорбонны пришла женщина и записалась в студенты математического отделения. Совсем юная, модно одетая дама предъявила аттестат об окончании гимназии в совершенно непонятном для французов городе Ливны, на Орловщине, и согласие на ее занятия мужа – подполковника русской армии, на попечении которого оставалась четырехлетняя дочь. Из-за маленькой Тани «мадам Матвеефф», как назвали студентку официальные документы, вынуждена была учиться урывками, постоянно возвращаясь в Варшаву, где тогдашний подполковник служил в штабе Западных войск.

Тем не менее «мадам Матвеефф» точно уложилась в сроки учебной программы и спустя четыре года получила аттестат об окончании с отличием. В математических бюллетенях Франции и Германии даже появились ее первые небольшие публикации. Но в Варшаве найти применение своим знаниям не смогла, о том же, чтобы расстаться с семьей, не могло быть и речи. «Дефицит новой информации», по ее собственному выражению, Софья Стефановна стала пополнять за счет овладения различными видами ремесел и ручного труда. Сюда входило слесарное и токарное дело, монтерские навыки, переплетное и пошивочное мастерство, плетение из камыша, веревок. Ее так называемый будуар превратился в настоящий цех, тем более после того, как изобретенная Матвеевой система кройки – ее называли «математической» – получила золотую медаль на Всемирной промышленно-ремесленной выставке в Париже.

Такой диапазон интересов не являлся случайностью. Софья Стефановна работала над оригинальной системой воспитания детей в школах. Она считала, что в основе такой системы должно лежать развитие математического мышления параллельно с навыками практического труда. В своих педагогических записках она отметит: «Гармония наступает только при сочетании развитого мышления и умных рук». Иначе она называла «думающих рук», исключающих беспомощность человека во все усложняющемся техническом окружении.

Дальше была Первая мировая война. Софья Стефановна все время старается быть поблизости от ставшего генералом мужа. Два личных благодарственных письма Николая II свидетельствуют, что это ему руководство армии выражало признательность за безукоризненно организованную эвакуацию всех учреждений Царства Польского в Россию. Сюда же входили все высшие и средние учебные заведения, гимназии, реальные училища, консерватории, которые даже не нарушили наступившего учебного года. Все они расположились в Москве и получили возможность работать во вторую смену в московских соответствующих зданиях. После эвакуации Иван Гаврилович Матвеев становится последним дежурным генералам штаба Западных войск.

Генерала не стало в апреле 18-го года. Он не ушел из армии, но предпочел уйти из жизни: во время очередного сердечного приступа не вызвал врача и не принял лекарства. В прощальном письме жене написал, что как христианин по крещению, русский офицер по присяге, не может принять того, что происходит в России, тем более бежать из нее и все предоставляет на волю Божию. Похороны в Ливнах собрали весь город, но уже через неделю после них в доме появились люди из Орла: с ордером на арест покойного. Вдова с дочерью предпочла уехать в Москву. От предложения бывшего подчиненного мужа А. И. Деникина отправиться в эмиграцию наотрез отказалась.

Теперь на пути получения работы по специальности встали пресловутые «анкетные данные». Софье Стефановне следовало ограничиться школой. И тогда она предлагает составленную ею программу, согласно которой ведет одна первые четыре класса, а затем вплоть до десятого все математические дисциплины и, как обязательное условие, программу «трудовых навыков». Без прямого вмешательства Н. К. Крупской осуществить подобный план оказалось невозможным. Только предписание «свыше» давало право на эксперимент.

Но за время этих перипетий Софья Стефановна успевает принять участие в знаменитой Первой Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке 1923 года на территории нынешнего ЦПКиО им. Горького. Представленные учительницей экспонаты сегодня хранятся в Музее истории Москвы вместе с другими свидетельствами ее деятельности. Они же помогли получить право на школьный эксперимент в одной из школ Сокольнического района.

О Софье Стефановне говорили, что она работает в русле так называемого тихомировского метода – по имени супругов Дмитрия Николаевича и Елены Ивановны Тихомировых, создавших грамматику применительно к разным группам детей – городских, рабочих, крестьянских, которая обеспечивала абсолютную грамотность и очень легкую усвояемость материала. Здесь существовали свои приемы обучения, свои подходы к изложению материала. Причем вместе с первыми сведениями букваря ребенок начинал получать сведения об окружающем его живом мире – от растений, животных, минералов до географических понятий и сведений по родной литературе.

Питомцы Софьи Стефановны, которые в сентябре нынешнего года отмечают 60 лет со дня ее кончины, вспоминают, как развивала у них учительница фотографическую память при чтении, как добивалась скоростного чтения буквально с первых же уроков, какой увлекательной была у них математика – в классе по ней не было троек, и большинство выпускников выбрало дальнейшее инженерное образование – и как ждали они уроков труда. У Софьи Стефановны не существовало разделение на «девчоночьи» и «мальчишеские» профессии. Каждый мог заменить штепсель, переплести обветшавшую книгу и сконструировать себе брюки или платье. Предметом их особой гордости было то, что часть участников физкультурного парада на Красной площади в 1936 году шла в сшитых по их лекалам костюмах.

И уж совсем необыкновенными казались «колонии» их класса в Лосиноостровской. Школа отводила на них целый месяц, когда классная руководительница учила ребят распознавать растения и травы, узнавать их лечебные свойства, знакомила с удивительным богатством Лосиного Острова. «У нас буквально не хватало времени на игры и какие-нибудь развлечения», – вспоминают они. И так все десять лет!

Еще один принцип обучения, кажущийся совершенно невероятным в годы «ежовщины» и «бериевщины», – собственное достоинство. Сознание собственного достоинства, повторяла учительница, побуждает человека овладевать знаниями – чтобы уважать самого себя и убедить в праве на уважение к тебе других.

«Ты не должен ни от кого зависеть, но потенциально быть полезным всем». Наверно, поэтому они были такие открытые, улыбчивые и внутренне уравновешенные – воспитанники Матвеевой. О них можно сказать и иначе: расположенные к людям. Именно такими они и прошли Великую Отечественную, писали письма учительнице и – в большинстве своем не вернулись. Мальчики. И несколько девочек.

Софья Стефановна всего несколькими годами пережила Великую Отечественную войну. Преподавать по довоенному «экспериментальному» методу ей больше не разрешили: уроки труда стали вообще необязательными, из-за того, что старая учительница откровенно уклонилась от занятий в институте марксизма-ленинизма, ее права ограничили вообще начальными классами. После кончины в скупом наборе личных бумаг, которые Софья Стефановна хранила, родные нашли диплом магистра математики и письмо Французской ассоциации математиков: «Глубокоуважаемая коллега, поздравляя Вас с успехом Вашего последнего изыскания, желаем сил и настойчивости в дальнейших исследованиях…» Май 1914 года.

В 20-х годах еще не получила развития система пионерских лагерей. Поэтому предложение С. С. Матвеевой о «летней колонии» потребовало поддержки сразу и Н. К. Крупской и М. И. Ульяновой. Учительница хотела хотя бы на месяц вывезти свой класс в Лосиноостровскую – «для практического изучения природоведения». Речи об оборудовании жилого помещения, тем более питания не шло: не было средств. Учительница добилась другого. Каждый день весь класс выезжал по железной дороге в Лосиноостровскую и возвращался только к вечеру. Самую скромную еду брали с собой и все время проводили под открытым небом. Знакомились с растениями и их особенностями. Собирали превосходные гербарии. Рисовали. Узнавали основы метеорологии. Собирали во множестве ягоды и грибы. По сохранившимся лосиноостровским гербариям можно узнать, какое многообразие заключала в себе «подмосковная тайга». Лесная земляника, полевая клубника, брусника, костяника, кислица, волчья ягода, даже черника и клюква, рябина, бузина, бересклет. А чего стоила коллекция мхов – от кукушкиных слезок до мха-бородача, свисавшего со старых деревьев! И обязательное условие – ежедневная запись своих находок в тетрадочках-дневниках, в старших классах даже с латинскими названиями.