Текст книги "Женская месть"

Глава двадцатая

В Лондоне прошел снег. Улицы посерели от шуги. Вдоль обочин громоздились высокие кучи талого снега, почерневшего, как уголь, и в равной степени уродливого. Но на крышах он был девственно-белым, напоминая нетронутые луга, и сверкал даже в вялых лучах лондонского солнца. Холодный ветер пытался сорвать шляпы с пешеходов и отворачивал полы их пальто. Они, ссутулившись, спешили куда-то, удерживая то, что угрожало улететь. В этом пронизывающем до костей холоде думалось только о камине и ароматном эле. Несколькими часами ранее Филип еще находился под щедрым мексиканским солнцем.

– А вот и чай, дорогой.

Двигаясь быстро по старой привычке пытаться все успеть, Мэри Чемберлен вошла в свою собственную уютную гостиную. Отвернувшись от окна, Филип взял из ее рук нагруженный поднос. На нем лежало все, что он так любил в детстве. Несмотря на мрачные мысли, он не удержался от улыбки. Мэри всегда старалась его баловать – когда у нее были деньги и когда их не было.

– Ты испекла достаточно для целой армии.

– Когда придет твой гость, ты должен его угостить. – Она расположилась у столика и взяла в руки чайник, готовясь разлить чай по чашкам. Это был изящный мейсенский сервиз с бледно-розовыми розочками и золотыми листиками. Пользуясь им, она всегда чувствовала себя знатной дамой. – Но пока его нет, мы могли бы выпить по чашечке сами и немного поболтать.

Она добавила в его чашку сливок и вспомнила, что он не кладет себе сахар с тех пор, как ему исполнилось двенадцать. Она не переставала изумляться тому, что ему уже за тридцать. Она сама себя чувствовала на этот возраст. Как все мамы, она считала своего сына слишком худым и поэтому положила перед ним на тарелку два глазированных пирожных.

– Вот так. – Она с довольным видом принялась размешивать изрядную дозу сахара в своей собственной чашке. Лучше горячего сладкого чая в холодный зимний день и быть ничего не могло. – Не правда ли, уютно?

– Хмм?

– Пей чай, дорогой. Перелеты из одного климата в другой всегда плохо сказываются на организме.

Она не сомневалась, что рано или поздно он все равно расскажет, что его так сильно беспокоит.

Он автоматически повиновался, глядя на нее поверх ободка чашки. За последние несколько лет она немного пополнела. «Но ей это идет», – решил Филип. Когда она была ребенком, она всегда была слишком худой. Теперь ее лицо было милым и округлым, и хотя ее кожа не была такой нежной, как у девушек, ей было присуще сияние зрелости. Ну да, морщинки, но скорее от смеха, чем от возраста. Мэри всегда была хохотушкой. Ее глаза были чистыми и невинно-голубыми.

Внешне он пошел не в нее, а в мужчину, который ненадолго появился в ее жизни. В детстве это его очень беспокоило. Это его настолько беспокоило, что он всматривался во всех мужчин подряд – от почтальона до принца-регента – в поисках сходства. Он и по сей день не представлял себе, что бы он сделал, если бы однажды его обнаружил.

– Ты изменила прическу.

Мэри взлохматила волосы руками. Это был игривый и совершенно естественный жест.

– Да. Что скажешь?

– Что ты красивая.

Она расхохоталась громко и восторженно.

– У меня новый парикмахер. Его зовут мистер Марк. Ты можешь себе такое представить – мистер Марк? – Она закатила глаза и слизнула кусочек глазури с пальца. – Он так мило флиртует, что просто невозможно не дать ему дополнительные чаевые. Все девочки от него без ума, но мне кажется, что он другого вероисповедания.

– Протестант?

Ее глаза снова заискрились смехом. Ее Фил всегда был чертенком.

– Да. Итак… – Устроившись поудобнее с чашкой в руках, она улыбнулась. – Расскажи мне о своем отпуске. Я надеюсь, ты не пил там воду. О ней столько всякого говорят. Ты хорошо провел время?

Он вспомнил, как он ползал по воздуховодам, прятался в шкафах и медленно, неторопливо занимался любовью с Адрианной.

– Можно сказать, что да.

– Нет ничего лучше зимнего отдыха в тропиках. Я до сих пор помню, как ты отправил меня на Ямайку в середине февраля. Я чувствовала себя принцессой.

Это было побочным эффектом дела де Марко.

– И сводила с ума местное население.

– Мне казалось, что я веду себя как добропорядочная британская матрона. – Мэри хихикнула. Филип подумал, что кем его мать точно никогда не станет, так это матроной. – Я и сама подумываю отправиться в круиз. Возможно, на Багамы. – Она заметила Чонси, толстого ленивого кота, которого она усыновила много лет назад. Не дожидаясь, пока он запрыгнет на поднос, она налила ему в блюдце сливок. – Меня пригласил этот милый мистер Пэддингтон.

– Что? – опустившись с небес на землю, Филип уставился на мать. Рядом с ним лениво лакал из блюдца кот. – Повтори, пожалуйста.

– Я сказала о том, что подумываю отправиться на Багамы с мистером Пэддингтоном. Чонси, ты такая свинья.

Смягчившись, она бросила на блюдце полпирожного. Кот набросился на еду.

– Отправиться в круиз с этим сальным развратником? Это смешно.

Мэри боролась с желанием взять еще одно пирожное.

– Мистер Пэддингтон – очень уважаемый член общества. Не будь таким занудой, Фил.

– Я не желаю, чтобы мою мать растлевали посреди океана.

– О боже, как это мило звучит! – Она расхохоталась и, наклонившись к сыну, похлопала его по руке. – В любом случае, дорогой, ты этого не увидишь. А теперь почему бы тебе не поделиться со мной тем, что тебя тревожит. Надеюсь, это женщина.

Он встал, досадуя и на чай и на пирожные, и начал мерить шагами комнату. Мэри, как всегда, водрузила на рождественскую ель все игрушки, которые только ей вздумалось. Тут не было ни стиля, ни какой-либо гармонии в цветах. На елке висело все – от пластмассового северного оленя до фарфоровых ангелов. Филип сдернул с ветки обрывок мишуры и начал вертеть его в пальцах.

– Это просто бизнес.

– Я никогда не видела, чтобы ты метался по комнате из-за бизнеса. Возможно ли, что ты переживаешь из-за этой милой девочки, с которой я говорила по телефону? Дочери Фиби Спринг?

Когда ленточка мишуры лопнула в его пальцах, Мэри мысленно потерла ладони.

– О, это прекрасно.

– В этом нет ничего прекрасного, так что можешь не мечтать о флердоранже. – Он вернулся и опустился на стул, ссутулив плечи. – Что в этом смешного?

– Я думаю, что ты влюблен. Наконец-то. Как ты себя чувствуешь?

Он, нахмурившись, смотрел на носки своих туфель, с трудом преодолевая желание пнуть кота.

– Отвратительно.

– Замечательно, замечательно. Именно так ты и должен себя чувствовать.

Он не выдержал и тоже рассмеялся:

– Ты всегда умеешь меня утешить, мама.

– Когда я смогу с ней познакомиться?

– Я не знаю. Есть одна проблема.

– Ну конечно, есть проблема. Без этого никак. Настоящая любовь нуждается в проблемах.

Он сомневался в том, что какая бы то ни было любовь нуждается в проблеме, связанной с бриллиантом в двести восемьдесят карат и бесценной жемчужиной.

– Расскажи мне, что ты знаешь о Фиби Спринг.

– О, она была бесподобна. Теперь нет никого, кто хотя бы близко мог с ней сравниться – обладал бы ее шиком, умел бы так держаться и так себя подать. – Погружаясь в воспоминания, она не удержалась от вздоха. Она и сама мечтала стать актрисой, звездой. Потом появился Филип, и она смирилась с тем, что отныне будет продавать билеты на просмотр фильмов вместо того, чтобы в них сниматься. Но ей никогда и в голову не приходило об этом сожалеть.

– Знаешь, сейчас большинство кинозвезд выглядят как обычные люди. Ну, разве что чуть-чуть красивее, чуть-чуть элегантнее, но таким на их месте мог бы быть любой, если за ним чуть-чуть поухаживать. Фиби Спринг никогда не была обычной. Подожди, я сейчас тебе покажу.

Она встала и быстро вышла в соседнюю комнату. Филип услышал, как она шуршит бумагами и переставляет коробки. Что-то упало. Он лишь покачал головой. Его мать была помешана на коллекционировании и никогда ничего не выбрасывала. Она собирала кусочки цветного стекла и остатки обрезов ткани, целые полки были заставлены старыми солонками, ящики были забиты корешками от билетов в кино.

В Челси все их подоконники были уставлены маленькими пластмассовыми животными. Животных держать не позволялось, и Мэри по своему обыкновению нашла им замену. Он до сих пор помнил, как она старательно вырезала и наклеивала в тетрадки фотографии всех подряд – от членов королевской семьи до последнего кинокумира. Все они заменяли традиционную семью женщине, у которой не было никого, кроме себя самой и маленького мальчика.

Она вернулась, сдувая пыль со старого большого красного альбома для вырезок.

– Ты же знаешь, что я вела альбомы о своих любимых знаменитостях.

– Твои звездные альбомы.

– Да. – Нисколько не смутившись, Мэри села и открыла альбом. Когда на него прыгнул Чонси, она укоризненно поцокала языком и терпеливо опустила кота обратно на пол. – Это Фиби Спринг. Посмотри сюда. Это фото, наверное, сделали на премьере ее первого фильма. Ей тут никак не больше двадцати.

Он подошел и сел на подлокотник ее кресла. Женщина на снимке держала под руку какого-то мужчину, но он его не заметил. Все внимание приковывала к себе она. Ее платье представляло собой некую фантазию на тему блесток и искр, а ее пышные волосы волной спадали по плечам. Излучаемое ею сияние не смогла притушить даже черно-белая фотография. В ее глазах светилось невинное волнение, а ее тело манило и обещало.

– Этот фильм сделал ее звездой, – заметила Мэри, листая страницы. Тут были и другие снимки – некоторые из них студийные, другие попроще. Но на всех она была прекрасна. Со всех фотографий, некоторые из которых уже от старости начали закручиваться по краям, излучался секс. Рядом с ними были приклеены вырезки со сплетнями, которые Мэри вырезала из журналов о кино и таблоидов. Это все были слухи о романах Фиби с ее партнерами по фильмам, продюсерами, режиссерами, политиками.

– Смотри, вот она на «Оскаре», когда ее номинировали за «Завтрашнего ребенка». Жаль, что она его не выиграла, зато ее сопровождал Кэри Грант, а это чего-то да стоит.

– Я видел этот фильм. Она влюбилась не в того человека, родила от него ребенка, а потом ей пришлось сражаться с ним и его богатыми родителями за право опеки.

– Я проливала море слез каждый раз, когда его смотрела. Она там такая мужественная, и с ней так дурно обращаются!

Мэри снова вздохнула и перевернула страницу.

Филип увидел фотографию Фиби, одетой в платье из светлого атласа и присевшей в изящном реверансе перед королевой. На следующем снимке она танцевала с одетым в смокинг смуглым мужчиной с жесткими чертами лица. Филипу незачем было пояснять, что это отец Адрианны. Глаза, черты лица и цвет кожи и волос говорили сами за себя.

– Это он?

– Это ее муж. Король Абду и как там его еще. Видишь ли, она была замужем только один раз. О, об этом писали все газеты и журналы. О том, как они встретились в Лондоне во время ее съемок в «Белых розах». Об их взаимной любви с первого взгляда. Он каждый день посылал ей две дюжины белых роз, пока ее номер в отеле не начал напоминать теплицу. Он заказал целый ресторан, чтобы они могли поужинать только вдвоем. То, что он был королем и все такое, делало эту историю еще более романтичной.

Глаза Мэри, как стороннего наблюдателя, увлажнились даже сейчас, более четверти века спустя.

– Ее тут же начали сравнивать с Грейс Келли и Ритой Хейворт, и она действительно в конце концов оставила кино и вышла за него замуж. И уехала в его крохотную страну, где-то там.

Махнув рукой, она указала, где именно находится его страна.

– Джакир.

– Ну да, вот-вот. Это все было как в сказке. А вот и ее фотография в день свадьбы. Она на ней как королева.

От одного взгляда на платье, окутанное кружевами и струящимся шелком, захватывало дух. Даже под фатой волосы Фиби сияли огнем. Она лучилась счастьем и казалась такой юной, что даже у Филипа защемило сердце. В руках она держала белые розы – много роз. А на ее шее сверкали, едва не прожигая своим блеском фотографию, «Солнце и Луна».

Как бриллиант, так и расположенная под ним жемчужина служили подвесками на тяжелой, двойного плетения, золотой цепочке. Оправы камней также были великолепными – старинными, изящными, изумительно красивыми.

Возможно, он и отошел от дел, но при виде колье у него начали зудеть кончики пальцев, а пульс участился. Ему казалось, что, держа его в руках, обладая им хотя бы мгновение, он почувствовал бы себя властелином мира.

– После того как они поженились, новостей было немного, не говоря уже о фотографиях. Там есть какой-то закон против фотографий. Писали, что она ждет ребенка, потом, что у нее родилась девочка. Видимо, твоя Адрианна.

– Да.

– Люди какое-то время все это обсуждали, потом писать о ней стали все меньше, пока она несколько лет спустя вдруг не объявилась в Нью-Йорке вместе с дочерью. Похоже, брак оказался несчастливым, и в конце концов она оставила своего короля и вернулась домой и к своей карьере. Тут есть ее интервью, которое она дала вскоре после возвращения, но она мало что в нем говорит, не считая того, что скучала по съемкам.

Она перевернула страницу, и Филип увидел другую фотографию. Эта Фиби все еще была красивой, но сияние померкло, сменившись нервозностью и напряжением. Рядом с ней была Адрианна. Ей было не больше восьми лет, и для своего возраста она была невысокой.

Она стояла очень прямо, глядя в камеру, но в ее глазах таилась настороженность. Она держалась за руку Фиби. Или, может, это Фиби за нее держалась.

– Как жаль. Фиби так больше и не снялась ни в одном хорошем фильме. Только в таких, где ей приходилось раздеваться, ну и все такое.

Она перевернула несколько страниц, остановившись на снимках, с которых смотрела совсем другая Фиби. Ее глаза были окружены сеточкой морщин, а глубокие вырезы платьев обнажали ее всю еще гладкую и упругую грудь. Натянуто улыбаясь, она смотрела в камеру безжизненными глазами, и во всем ее облике сквозило отчаяние. На месте невинности прочно обосновалась взвинченность.

– Она однажды снялась для мужского журнала, – Мэри наморщила нос. Она не считала себя ханжой, но всему есть свои пределы. – Ее агент был ее любовником… в числе прочих. Ходили слухи, что он положил глаз на ее дочь. Грязное дело для мужика его возраста.

Внутренности Филипа свело болезненной судорогой.

– Как его звали?

– О боже, я не помню, даже если знала. Возможно, где-то здесь о нем говорится.

– Можно я заберу это с собой?

– Конечно. – Он закрыл альбом, и она положила ладонь на его руку. – Фил, это так важно? Кем бы ни были ее родители, чем бы они ни занимались, это не может изменить того, кем является она.

– Я это знаю. – Он коснулся губами ее щеки. – А она еще нет.

Когда раздался звонок в дверь, Филип посмотрел на часы:

– Это Стюарт. Точен, как всегда.

– Подогреть чай?

– Он достаточно теплый, – ответил он, направляясь к двери. – Стюарт.

Стюарт переступил порог. Его нос и щеки покраснели от ветра.

– Ну и холод. Сегодня ночью опять пойдет снег. Миссис Чемберлен. – Он взял протянутую ему руку и похлопал ее по пальцам. – Рад вас видеть.

– Мистер Спенсер, выпейте чаю, и вы сразу согреетесь. Филип остается за хозяина, а у меня есть кое-какие дела. – Она накинула шубку из черной норки, которую ей подарил на Рождество Филип. – Если захотите еще пирожных, они в шкафу на кухне.

– Спасибо, мама. – Филип поднял ее воротник, соединив концы под подбородком. – Ты похожа на кинозвезду.

Большего комплимента для нее и придумать было невозможно. Ущипнув его за щеку, она вышла за дверь.

– Твоя мать прелестная женщина.

– Да. Она подумывает отправиться в круиз с каким-то зеленщиком по фамилии Пэддингтон.

– С зеленщиком? Ну что ж, – Спенсер сложил пальто и аккуратно уложил его на стул, прежде чем направиться к подносу с чаем. – Наверняка она будет вести себя осмотрительно. – Он налил себе чаю. – Я думал, что ты собирался отдыхать все праздники.

– Я отдыхаю.

Спенсер приподнял бровь. Он поднял ее еще выше, когда Филип вытащил сигарету.

– Я думал, что ты бросил.

– Я бросал.

Спенсер положил в чашку ломтик лимона.

– Мне показалось, пора тебе рассказать, что произошло в Париже.

Хотя Филип уже в мельчайших подробностях знал, что там произошло, он сел и приготовился слушать.

– Как ты и подозревал, графиню должны были ограбить. У нас в ее доме был агент под прикрытием – под видом кухонной прислуги. Еще двое дежурили на улице. Должно быть, наш подозреваемый это почувствовал и начал действовать слишком поспешно. В итоге включилась сигнализация. Это его первый подобный прокол.

Филип налил себе чашку чая и предостерегающе покосился на Чонси.

– В самом деле.

– Агенты на улице его заметили. И это тоже было впервые, хотя описание в высшей степени туманное. Оба утверждают, что он знает Париж, как канализационная крыса, и, скорее всего, местный. Но, возможно, это потому, что он оторвался от преследования и ушел.

– А что с драгоценностями графини?

– Целы. – Спенсер с довольным видом вздохнул. – На этот раз мы ему поломали все планы.

– Возможно, даже больше. – Филип протянул ему вазочку с пирожными. Спенсер несколько мгновений колебался, но затем отломил кусочек. – До меня дошли слухи.

– Какие слухи?

– Возможно, все это пустопорожний треп, но я держу нос по ветру. Ты знал, что у нашего человека есть сообщница? Женщина.

– Женщина? – Спенсер забыл о пирожном и потянулся к блокноту. – На женщину у нас ничего нет.

Филип стряхнул с сигареты пепел.

– Поэтому вам нужен я, капитан. Имя мне неизвестно, но она рыжеволосая, что-то вроде потаскушки, и мозгов у нее хватает только на то, чтобы выполнять поручения. – При мысли о том, в какую ярость привело бы Адрианну подобное описание, он не удержался от улыбки. – Как бы то ни было, но она беседовала с одним из моих информаторов. – Он поднял руку ладонью к Спенсеру. – Ты же знаешь, Стюарт, что я не все могу тебе рассказывать. Мы с самого начала об этом договорились.

– О чем я не перестаю сожалеть. Стоит только представить себе всех подонков и мелких воришек, которых я мог бы смахнуть с улицы… Да ладно. Так что там она рассказала?

– Она сказала, что Тень… ты же знаешь, что его прозвали Тенью?

– Ну да, они обожают все романтизировать.

– Судя по всему, Тень уже немолод и страдает начальной формой артрита. – Филип хрустнул пальцами. – Это то, чего больше всего на свете боятся творческие люди всех мастей. Музыканты, художники, воры. Гибкость – это бесценное качество.

– У меня туго с сочувствием.

– Возьмите еще одно пирожное, капитан. Так вот, по слухам, Тень собрался на покой.

Спенсер замер, не донеся пирожное до рта. Его глаза расширились и остекленели. Выражение его лица напомнило Филипу бульдога, который только что обнаружил, что сочная косточка, в которую он собирался запустить зубы, – это всего лишь кусок пластмассы.

– Какой еще покой?! Будь я проклят, если позволю ему уйти на покой. Два дня назад в Париже мы были совсем близко к тому, чтобы его наконец поймать.

– Это всего лишь слухи.

– Черт бы его побрал.

Спенсер выронил пирожное и облизал пальцы.

– Может быть, он всего лишь хочет сделать паузу и отдохнуть.

– Что ты предлагаешь?

– Ждать, пока он снова себя не проявит, если он, конечно, это сделает.

Спенсер двигал челюстью, перекатывая эту информацию между зубами, подобно лошади, покусывающей мундштук.

– Возможно, стоит сосредоточиться на женщине.

– Возможно. – Филип пожал плечами, отметая подобную возможность. – Если у тебя есть время проверять всех рыжеволосых шлюх на двух континентах. – Он наклонился вперед и взял свою чашку. – Стюарт, я понимаю твою досаду, но погоня в Париже могла стать для него последней каплей. – Он напомнил себе отправить щедрый чек своему другу Андрэ, который позаботился о том, чтобы парижским агентам было что сообщить начальству. – У меня есть кое-какие личные дела, которыми мне предстоит заниматься в последующие несколько недель. Если я услышу что-нибудь, что может тебе пригодиться, я сразу сообщу.

– Филип, мне нужен этот человек.

Тень улыбки тронула губы Филипа.

– Смею тебя уверить, не больше, чем мне.

Лишь в третьем часу пополудни Адрианна вошла в свою квартиру. Новогодняя вечеринка, с которой она незаметно ускользнула, вероятнее всего, будет продолжаться до рассвета. Она оставила Селесту флиртовать с бывшим любовником и несколькими неоткупоренными бутылками шампанского. Спутник Адрианны наверняка уже заметил ее отсутствие, но она не сомневалась в том, что он легко найдет, кем или чем себя занять.

Было очень трудно не смотреть на драгоценности как часть ее работы. За долгие годы она привыкла восхищаться ожерельями и любоваться браслетами, одновременно высчитывая свою выручку в долларах и центах. Теперь она пыталась побороть эту привычку. Ей предстояло лишь одно последнее дело, и эти драгоценности она могла представить себе в любое время дня и ночи. Она видела их и на портрете матери, написанном со старой фотографии. Она ощущала их, лед и пламя, в своих ладонях.

Когда она вернется из Джакира, она станет той женщиной, за которую ее все уже давно принимали. Ее жизнь превратится в сплошной комфорт, а также череду вечеринок и поездок в места, которые по общепринятому мнению полагалось посещать женщинам ее положения. Она говорила себе, что научится получать от всего этого удовольствие, подобно тому, как наслаждаются плодами своих успехов те, кто завершил дело своей жизни. И она будет делать это в одиночку.

Она не станет ни о чем сожалеть. Успех имеет свою цену. И приходится платить, какой бы высокой она ни была. Она сожгла мосты, сев в тот самолет с Консумеля. Возможно, она чиркнула этой спичкой много лет назад.

Он ее забудет. Скорее всего, он уже начал ее забывать. В конце концов, она для него всего лишь очередная женщина. Она не стала его первой женщиной. Не питала она иллюзий и относительно того, что после нее у него никого не будет. Но для нее он был первым и последним одновременно, и она с этим смирилась.

Держа пальто на руке, она поднималась по лестнице, плавным изгибом ведущей на второй этаж. Она не могла позволить себе думать о Филипе. И уж точно она не могла позволить себе сожаления о том, что полюбила его, как и о том, что захлопнула дверь перед тем, что могло последовать за этой любовью. «Это тупик», – убеждала себя она. Когда женщина любит мужчину, это всегда заводит ее в тупик.

В чем она сейчас нуждалась, так это во сне. В долгом беспробудном сне. Она знала, что в ближайшие несколько дней ей понадобится вся ее энергия, все ее навыки и сообразительность. Она уже забронировала перелет в Джакир.

Не включая света в спальне, она бросила пальто на спинку стула и начала в темноте расплетать волосы. За окном то нарастал, то стихал гул машин, напоминая ей шум накатывающихся на берег волн. Ей казалось, что она даже слышит его аромат – аромат моря, к которому примешивался тонкий запах табака и мыла, так напоминающий ей о Филипе.

Она застыла с поднятыми руками и запутавшимися в волосах пальцами, когда внезапно вспыхнул светильник возле ее кровати.

Она напоминала статую из алебастра и янтаря с сияющей золотом кожей на фоне расшитого бисером белого платья. Прямое и сверкающее, оно идеально облегало ее фигуру. Но поднимая к губам бокал, Филип неотрывно смотрел ей в глаза. Он обрадовался, увидев вспыхнувшее в них изумление, затем радость, мгновенно сменившиеся заслонкой самоконтроля.

– С Новым годом, дорогая!

Он отсалютовал ей бокалом с шампанским, после чего поставил его на столик и поднял бутылку, чтобы наполнить второй, заранее приготовленный им бокал.

Он был весь в черном – облегающем свитере под горло, узких джинсах, мягких кожаных ботинках. В ожидании ее возвращения домой он расположился, как дома, опершись спиной на горку подушек на кровати Адрианны.

В ее груди чувство вины боролось с восторгом, а желание с раздражением. Из-за этого ее голос был так же холоден, как и предложенное им вино, когда она произнесла:

– Я не ожидала снова тебя увидеть.

– А следовало бы ожидать. Ты не выпьешь за Новый год, Эдди?

Чтобы доказать свое безразличие себе, а заодно и ему, она подошла и взяла бокал. Ее платье струилось, как вода.

– Ну, тогда за новое начало и за оплату старых долгов. – Раздался звон хрусталя о хрусталь. – Ты проделал долгий путь ради этого тоста.

Ее аромат витал в воздухе, проникая во все его органы чувств. Он готов был задушить ее в объятиях уже из-за одного этого.

– Но у тебя отличный бар.

Вино показалось ей безвкусным.

– Если хочешь, я могу извиниться за столь внезапный отъезд.

– Не стоит. – Он осекся. Гнев бурлил гораздо ближе к поверхности, чем он того желал. – Мне следовало сразу догадаться, что ты струсишь.

– Я не струсила.

Едва пригубив шампанское, она поставила его рядом с его бокалом.

– Ты, – медленно начал он, – жалкая, дрожащая, трусливая эгоистка.

Она дала ему пощечину, не успев даже понять, что она собирается это сделать, прежде, чем он прочитал это намерение на ее лице. Звук плоти о плоть эхом отразился от стен. Глаза Филипа потемнели от ответной агрессии, но он спокойно взял свой бокал. Тем не менее костяшки его пальцев на ножке бокала побелели.

– Это ничего не меняет.

– Ты не имеешь права меня судить и оскорблять. Я уехала потому, что я так решила, потому что я сочла, что так будет лучше, и потому что я не желаю быть твоей забавой.

– Я уверяю тебя, Адрианна, что в тебе очень мало того, что бы меня забавляло. – Снова отставив бокал, он соединил кончики пальцев, глядя на нее поверх них. – Ты что же, думаешь, что все, что меня интересовало, это жаркий тропический секс?

Ее щеки побледнели от этих слов, но затем кровь снова прилила к ее лицу и оно вспыхнуло жарким мучительным румянцем.

– Гораздо важнее то, что меня не интересуют мимолетные связи.

– Ты можешь пользоваться любой терминологией, какой только захочешь. Это ты низвела то, что произошло между нами, до дешевого одноразового секса.

– Какая разница? – Он был прав, и ей стало очень стыдно, но она попыталась замаскировать стыд гневом и продолжала: – Одна ночь, две или десяток?

– Черт бы тебя побрал. – Он схватил ее за запястье и дернул к себе. Она упала на кровать, а он, не обращая внимания на сопротивление, навалился на нее всем телом и прижал ее руки к постели. Она ощутила жар, разливающийся по всему телу. – Это было что-то гораздо большее, и ты отлично это знаешь. Это не было просто сексом, это не было изнасилованием, и я не твой отец. – При этих словах она замерла. Гневный румянец покинул ее щеки, и теперь ее лицо было мертвенно-бледным. – В этом ведь все дело, верно? Каждый раз, когда к тебе приближался мужчина, каждый раз, когда тебя охватывало желание, ты вспоминала о нем. Но только не со мной, Адрианна. Со мной этого не было.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Да ну? – Он был совсем близко и видел, как в ее лицо возвращается жизнь: румянец, гнев, отказ признавать его правоту. – Ты можешь его ненавидеть, если тебе так хочется, это твое полное право. Но будь я проклят, если позволю тебе сравнивать меня с ним или с кем бы то ни было еще.

Его рот опустился на ее губы, но не с нежностью, которую он демонстрировал прежде, не с лаской и нежностью, но с гневным требованием, в котором ощущался голод. Она не сопротивлялась, но ее руки, которые он продолжал прижимать к кровати, сжались в кулаки, хотя ее кровь уже кипела и бурлила в жилах.

– То, что произошло, произошло потому, что ты хотела этого так же сильно, как и я, и нуждалась в этом не меньше моего. Посмотри на меня, – потребовал он, потому что она упорно не открывала глаз. Он дождался, пока она их откроет, и снова спросил: – Ты будешь это отрицать?

Она хотела все опровергнуть. Эта ложь уже была у нее на языке, но вдруг каким-то образом превратилась в правду.

– Нет. Но все это осталось в прошлом.

– О, отнюдь. Ты думаешь, что твой пульс так бешено стучит только от злости? Ты считаешь, что два человека могут соединиться так, как это сделали мы, а потом просто разойтись в разные стороны и забыть? – Он выпустил ее руки только для того, чтобы запустить свои пальцы в ее волосы. – В ту ночь я показал тебе один способ заниматься любовью. Теперь, клянусь Богом, я покажу тебе другой.

Его губы были горячими, твердыми и жадными. Когда они припали к ее рту, она лежала не шевелясь, твердо решив ничего не дать ему и ничего не взять для себя. Но ее дыхание начало учащаться, и ее губы согрелись и приоткрылись. Он вторгся в ее рот, возбуждая и соблазняя ее языком и зубами.

Это возбуждало больше нежных слов и полумрака. Это был вызов, брошенная ей перчатка. Это был ответ на вопросы, которые она никогда не решилась бы задать.

Внезапно она прильнула к нему, беря и отдавая, но ему, похоже, всего этого было мало.

Он опустился вниз по ее телу, увлекая за собой ее платье, обнажая ее до пояса. Это не было исследованием. Скорее, использованием. Он наполнил свои ладони ее грудями, затем начал их мять, посасывать и дразнить, пока ее соски не затвердели и не заныли сладкой болью, пока ее тело не начало извиваться, выгибаться и трепетать. Она тянулась к нему и принимала его.

Она звала его, бездумно и бессвязно, и от этого кровь приливала к его чреслам, пульсируя с каждым ударом его сердца. И тем самым она соблазняла своего соблазнителя.

Перед ним находился замок, который он должен был открыть раз и навсегда. И он обладал всем, что было для этого необходимо, – искусством, опытом и желанием. Его ожидали сокровища более ценные и соблазнительные, чем что-либо, что ему приходилось извлекать из самых глубоких хранилищ, самых темных сейфов. Действуя лишь руками и ртом, он вел ее все выше, увлекая за перевал.

Тут была темнота. Она была похожа на бархат, и воздух здесь был густым и тяжелым. Она пыталась втянуть его в легкие, но все ее вдохи прерывались, завершаясь стонами. Ей следовало понять из всех намеков, которые он ей уже предоставил, что наслаждение способно завладевать телом и превращать его в массу ощущений и желаний. Оно давало и брало, предлагало и получало, и этот процесс был ей уже неподконтролен.

Она вцепилась в его одежду, от ее защиты и инстинкта самосохранения не осталось и следа. Она уже испытывала наслаждение, при котором неотлучно находилась сестра-близнец в виде боли. Но не такое. Такое желание затмевало все остальные желания и потребности, заставляя напрочь о них забывать. Еще никогда она не ощущала свое тело так остро, переживая каждый удар пульса. Сотни молоточков стучали в каждой точке ее тела, к которой он прикасался, в каждой точке, к которой она хотела, чтобы он прикоснулся.

Ее кожа покрылась потом. Как и его. Они катались по постели, и она ощущала вкус соли, а также резкий, пряный, возбуждающий аромат страсти. Она слышала его прерывистое тяжелое дыхание. Он снова навалился на нее своим телом. Их взгляды встретились. У него в голове стоял гул, и каждый вдох давался ему с трудом. Под ним были ее мягкие груди, а ему в спину впились ее острые ногти.