Текст книги "Мысли и факты – Gedanken und Thatsachen (1902) Кульминация – Die Klimax der Theorien теорий (1884). Том 2. Философские трактаты, афоризмы и исследования"

к истине. Коперник называл себя фтагорейцем; и именно та же самая основная идея доминирует и вдохновляет всех великих светил современного объяснения природы, от Коперника, Кеплера и Галилея до Ньютона и его преемников в их ощущениях, исследованиях, наблюдениях и мышлении. Настоящее знание природы и настоящее понимание природы идут только до хорошо доказанной математической теории природных явлений; ни на шаг дальше. Поэтому: "Μηδεις αγεωμετρητος ειςιτω!". – Законы, таким образом, – это то, что сохраняется в изменении, космос в природе, то, на чем основана логика фактов. Конечно, законы – это только формальное выражение сил, которые действуют везде и всегда одинаково. Что могут представлять собой эти силы сами по себе, по своей внутренней природе, находится за пределами нашего эмпирического знания, и поэтому мы свободно признаемся вместе с Ньютоном, что нам известна только "формальная и математическая причина", а "истинная причина" гравитационных явлений и других силовых эффектов остается неизвестной. Причина закономерности мира лежит вне и помимо "нашего" сознания.

Однако при логическом расчленении понятие силы обнаруживает себя как порождение общечеловеческой идеи eau salit ät, и здесь мы сталкиваемся с принципом, который в сочетании с принципом постоянства вещества является одним из самых существенных краеугольных камней метафизики, скрытой в физике. Оба они в совокупности являются непременными компонентами метафизического фундамента научного взгляда на мир.

Я не называю принцип причинности и идею связи причинности врожденной идеей, но это мысль, общая для всего человечества, и отнюдь не "исключительная" привилегия философии или строгой науки.

наука. Причина (causa), следствие (effectus) и концепция необходимой связи между ними (nexus causalis) – понятия, повторяющиеся на всех этапах развития человеческого интеллекта, хотя и в очень разных формах. Ребенок разделяет их с самым глубоким ученым; в воображении, отрицающем мифы, они преобладают так же, как и в самом просвещенном рационализме интеллектуального познания мира. Действительно, все рациональные умы сходятся во мнении, что все должно иметь свою причину и что все происходящее является следствием той или иной причины. Только вот конкретное представление о причинах, взгляд на то, что, собственно, следует считать действующими причинами, оказывается весьма различным на разных уровнях образования и культуры. В методологической сфере воображения человек мыслит антропопатически, представляя причины событий как действия и проявления воли демонов и богов. В научную сферу воображения возвращается та же мысль о причинности, только лишенная своего фантастического содержания, логически очищенная и математически заостренная, и, таким образом, составляющая необходимый инвентарь философского арсенала мысли. Однако конкретная форма, которую идея причинности приняла в эпоху научной мысли, основанной главным образом Галилеем, – это имманентный оккастонализм. В качестве действенных причин (causae efficientes) процесса рассматриваются силы, сочетание условий, совпадение которых регулярно приводит к одному и тому же спасительному результату (causa occasionalis); взятый в совокупности, рассматриваемый процесс протекает с каузальной необходимостью, необходимостью.2929
  Этот прозрачный понятийный схематизм приобретает свою наиболее четкую, совершенную форму в самой научной из всех естественных наук – аналитической механике. – См. трактат: «Механическое объяснение природы», том I настоящего труда, с. 46—88.


[Закрыть] Этот понятийный аппарат объединяет все объяснительные науки – от астрономии до психологии, от физики до экономики.

XII.

"Одно и то же следствие всегда проистекает из одних и тех же причин", или еще точнее: "Где бы и когда бы в бесконечном пространстве и в начальном и бесконечном времени ни возникало одно и то же сочетание условий, из него проистекает одно и то же количественно и качественно определенное следствие", – таков научный принцип причинности, который, как видно, отличается от популярного представления о причинности гораздо более резким определением. Эта формула изгоняет из пространственно-временного универсума всякую случайность, всякий произвол, всякое допущение правила, подобно тому как принцип постоянства вещества изгоняет всякое возникновение из ничего и исчезновение в ничто, всякое увеличение и уменьшение реального. Неизменность сил, вездесущность законов, строгая закономерность всех действий и событий – таковы характеристики, содержащиеся в научном принципе причинности, и он действительно претендует на абсолютную достоверность для всех видов событий вообще, от движения планетарных систем и неподвижных звездных систем до таинственных молекулярных процессов в нашем мозгу. Если этот принцип верен, то весь ход мира, вся последовательность состояний мира во времени определяется с однозначной необходимостью, и мы имеем универсальный детерминизм.

В связи с таким далеко идущим, поистине всеохватывающим принципом, охватывающим единым взглядом всю вечность и бесконечность, критика не может не задаться вопросом: откуда мы знаем?

Вопрос о знании: откуда мы это знаем? Да и знаем ли мы это вообще или только верим в это? Что, собственно, представляет собой это предложение, смелое до упрощенности? Это аксиома, или эмпирема, или постулат? Имеет ли оно, подобно krioeipium Lontraclietionis, смысл само по себе? Можно ли ее как-то доказать? А если нет, то что оправдывает или обязывает наш разум считать его истинным?

Догматическая метафизика от Декарта и Спинозы до Лейбница и Вольфа считала ее veritas aeterna и врожденной идеей. Юм объявляет его субъективным свидетельством уподобления идей, выводя exspectatio casuum similium из психологического привыкания и привычки; и если бы он был прав в этом, то это решало бы субъективный способ происхождения, но никак не объективную действительность или недействительность принципа. Кант рассматривает его как синтетическое суждение a priori, как "принцип чистого понимания", как общее и необходимое по отношению ко всем "явлениям" и в "Аналогиях опыта" приводит свое необычайно глубокое, резко аргументированное, но не лишенное справедливых сомнений доказательство того, что без предпосылки принципа причинности невозможно различие между субъективным (т.е. относительно случайным) успехом и субъективным (т.е. относительно случайной) последовательностью восприятия и объективной (т.е. необходимой) последовательностью того, что воспринимается, т.е. познание объективного временного порядка явлений было бы невозможно, следовательно, не мог бы возникнуть и сам опыт.

Во-первых, данное предложение не является аксиомой в том же смысле, что и принципы чистой логики и принципы математики, ибо вполне можно подумать и представить его противоречивую противоположность; вполне можно подумать и представить, что вместо постоянной законности в мире царят случайность, случай и чудеса, что вместо постоянной законности в мире царят случайность, случай и чудеса, что вместо постоянной законности в мире царят случайность, случай и чудеса, что вместо постоянной законности в мире царят случайность, случай и чудеса, что вместо постоянной законности в мире царят случайность, случай и чудеса, что вместо постоянной законности в мире царят случайность, случай и чудеса, и что вместо случайности в мире царят чудеса.

чудеса царили бы в мире, что из совершенно одинаковых причин в один раз возникало бы одно, в другой раз – совсем другое следствие. Во-вторых: Это столь же мало индуктивно доказываемая или доказуемая эмпирия; Поскольку личный опыт отдельного человека, равно как и совокупный опыт всего человечества, очень ограничен в пространстве и времени и составляет лишь ничтожно малую часть бесконечности пространства и вечности времени, мы никогда не сможем индуктивными выводами из опыта установить универсальное утверждение, претендующее на справедливость для всех пространств и всех времен, что везде и всегда, раз и навсегда, одни и те же причины должны вызывать одни и те же следствия. Можно признать лишь то, что в нашем узко ограниченном опыте не было ни одного достоверно установленного отрицательного примера, и благодаря этому отсутствию отрицательных примеров наша субъективная уверенность в строгой универсальности принципа причинности существенно укрепляется и упрочивается. Говоря иначе, этот принцип – обоснованная и доказанная гипотеза, необходимый научный постулат; как молчаливо лежащая в основе интерполяционной максимы, он обладает относительной априорной достоверностью, поскольку всякое научное объяснение мира немедленно прекратилось бы, если бы была признана его несостоятельность.3030
  Ср. «Klimax der Theorieen», стр. 85—92.


[Закрыть]

Если бы, будучи убежденным скептиком, захотели исходить из противоположной гипотезы, т.е. всерьез предположить, что не только мыслимо, но и реально возможно, что из причины А, которая здесь и сейчас влечет за собой следствие В, в других местах пространства и времени вместо В возникнет следствие С, или D, или X, то ход мира стал бы иррациональным, непостижимым для нашего разума.

Там, где произошло бы абсолютное чудо, где законы природы были бы нарушены и приостановлены, объяснимости фактов пришел бы конец, наш разум остановился бы, мы перестали бы понимать мир, а вместо природы перед нами была бы фантастическая сказка. Кант утверждает слишком много, когда говорит, что опыт невозможен без принципа причинности; он был бы прав, если бы сказал: без предпосылки строгой универсальности принципа причинности наука об опыте невозможна. Право человеческого разума провозглашать любое эмпирически открытое правило объективно действующим законом основывается на этой предпосылке, которая никогда не была опровергнута фактами и хорошо подтверждена исполнением пророчеств астрономии, физики, химии и т.д. В этой самой предпосылке, однако, скрыто содержится весьма значимое метафизическое положение: в природе господствует логика фактов, в точности соответствующая логике мысли в нашем сознании, причем таким образом, что природа вынуждена допускать то, что действительно происходит, что с субъективной стороны выводится правильными выводами из правильных предпосылок. -

Если мы теперь оглянемся на ход мыслей этой второй книги, если мы попытаемся подвести итог, если мы спросим себя, исключив на время все духовное, душевное или душевное в мире и принимая во внимание только физическое, то есть чисто физико-химическую природу, мертвую, безжизненную или, по крайней мере, кажущуюся мертвой материю, что можно выразить как наиболее достоверный взгляд на отношение бытия и события во Вселенной, то мы придем к следующему результату.

В рамках человеческого разума это весьма вероятно.

С большой долей вероятности можно предположить, что существует неисчислимое множество неделимых субстанций, которые в силу имманентных сил вступают в динамическое взаимодействие по фиксированным законам и тем самым порождают общий феномен временной последовательности чувственно ощутимых изменений материальной природы. Эта точка зрения имеет несколько гипотетических оснований. Гипотетически предполагается абсолютное евклидово пространство, гипотетически предполагается абсолютное нейтоновское время, гипотетически предполагается теорема о постоянстве вещества, гипотетически предполагается универсальность принципа причинности. Вся эта теоретическая картина мира зависит в последней инстанции от исходных форм познания и от метакосмической конституции человеческого сознания. Но причину того, что в явленной нам Вселенной существует постоянная цепь законов, а не случайность, невозможно ни доказать, ни получить эмпирическим путем.

Третья книга: Субстанция и форма, механицизм и телеология

XIII.

Как естественная целесообразность принадлежит к числу самых темных, самых непонятных тайн этой загадочной вселенной, так и телеология принадлежит к числу самых трудных, самых непонятных понятий философской мысли; это понятие, о содержании и обосновании которого даже такие глубокомысленные умы, как Спиноза, высказывали настолько неверные и кривые суждения, что приходится сначала заново открывать его истинный смысл, а вместе с тем и его неотъемлемое право, заново и выкапывать из заброшенной кучи вековой полемики. Что такое телеология, может понять только тот, кто досконально ознакомился с классическими истоками этого понятия – метафизикой Аристотеля, и кто умеет измерять эту великую систему мерилом "Критики способности суждения" Канта. Целесообразность природы наиболее непосредственно и наглядно проявляется в органической природе, в плановом строении растений и животных, в зародышевом развитии и росте живых существ, в соотношении и физиологических функциях их частей, в размножении и порождении, в инстинктах животных, приспособленных к их физической организации, в их врожденных инстинктах и в их интеллектуальных способностях, вплоть до человеческого разума. Но также и в органической природе и ее отношении к органическим существам, в возникновении космоса из эха, в объединении бесформенной материи мира в систему сферических планет, движущихся по определенным орбитам, в космогоническом производстве всех средств, позволяющих живым, одушевленным существам существовать на почве безжизненной материи, в предустановленной гармонии, царящей между живым и неживым. Как из неорганической материи возникает органический мир, из мертвой – живой, из бессистемной слепой игры бескорыстных физических элементов – плановый, восхитительно целенаправленный, из бесформенных паров и пыли – художественный?

Во всяком случае, через развитие. То, что развитие имеет место, что высшее разворачивается и возникает из низшего, совершенное из несовершенного, это мы видим и знаем. Но мышление, которое останавливается именно там, где начинается проблема, не может удовлетвориться необъяснимым фактом развития. Ибо это как раз вопрос о том, как возможно развитие, как возможно совершенствование, высшее образование, восхождение, идеальность при той же самой, анархической или охлократической, бесцельной механике ароматов на всем протяжении? Как возможно, чтобы природа не оставалась вечно хаотическим вихрем пыли и пара, а создала глаза, которые видят, уши, которые слышат, нервы, которые чувствуют, мышцы, которые сгибаются и разгибаются, мозг, который может думать, и, наконец, логику, разум, этику с помощью физической и химической механики атомов? Как это можно сделать? -

Однако концептуальная оппозиция между механизмом и телеологией, природной причинностью и природной технологией имеет в качестве своего логического предшественника другую оппозицию, которая уже затрагивалась ранее, а именно: между субстанцией (υλη) и формой (ειδος, μορφη).

В предыдущей книге мы убедились, что между двумя крайностями – элеатизмом и гераклитианством – существуют две различные теории опосредования: во-первых, плюралистический взгляд на мир, кульминацией которого является атомизм, стремящийся объяснить все физические события взаимодействием бесчисленных точек материи; во-вторых, платоновская доктрина идей или, в более общем смысле, платоно-аристотелевская доктрина субстанциальности форм, которая была развита схоластикой средневековья. Теперь, когда первый из этих двух путей мысли доведен до определенного завершения, перейдем ко второму пути мысли и рассмотрим следующее. Тот, кто, исходя из принципа постоянства субстанции, раскрытого им как гипотеза и постулат, подходит к явлениям и стремится обнаружить то, что постоянно реально в потоке событий, в чередовании возникновения и исчезновения, сталкивается с двумя различными способами мышления.

Либо он исходит из того, что все материальные вещи физически делимы, и тогда путем воображаемой отмены всякой связи и всякого состава приходит к понятию конечных, далее не делимых, а потому простых первоначальных составляющих Вселенной, к мировой пыли неразвитых, нетленных атомов. Или же он исходит из другого обстоятельства, что существуют не только человеческие произведения искусства, но и продукты природы, которые остаются тождественными самим себе и подводимыми под одно имя и понятие лишь до тех пор, пока их форма, их типичная форма или их закон формы остаются неизменными. Это уже относится к кристаллам. Но в еще большей степени это относится к организмам, органическим существам природы, в которых форма или тип, как характерная черта, бросающая вызов наименованию и субституции, абсолютно выходит на первый план перед лицом непрерывного изменения относительно индифферентной субстанции. Человек, животное, растение являются тем, чем они являются, – человеком, животным и растением, – если и потому, что форма, обозначенная этими именами, сохраняется, несмотря на все изменения вещества; к этому следует добавить общеизвестный, но весьма удивительный факт, что в чередовании возникновения и распада, вне рождения и смерти индивидов, одни и те же типы всегда возвращаются, порождают себя заново и передаются из поколения в поколение, демонстрируя тем самым постоянство, которое, казалось бы, бросает вызов и насмехается над быстротечностью отдельных вещей. Реальность этих форм и законов формы, по сравнению с преходящей иллюзорной реальностью вечно становящейся, изменяющейся, мутирующей субстанции вещей, является истинной, субстанциальной реальностью; они фиксированы в потоке событий, как форма водопада фиксирована в изменении текущей воды, или, точнее, как закон рычага, закон гравитации и т. д. фиксированы в изменении отдельных физических событий. Здесь находится метафизическое место платоновского учения об идеях, в качестве предтечи которого следует рассматривать пифагорейское учение о постоянстве сПлатон был поэтом и мыслителем одновременно, а кто может похвастаться тем, что сумел отличить в Платоне правду от вымысла, поэзию от философии? С Платоном, как и с Гете и многими другими гениями человечества, это сделать будет трудно. Но если с максимально прозаическим и трезвым пониманием отбросить все фантастическое, аллегорическое, мифическое, мистическое, поэтически буйное, чем Платон окутывает свою философию в «Федре», «Тимее», «Республике» и других произведениях, то это все устаревшее по сегодняшним меркам, Если Платон считает, что он устранил из платоновской философии все устаревшее и незрелое по сегодняшним меркам, то остается взгляд на мир, который может повторяться на всех этапах развития человеческого разума, независимо от тех или иных веяний времени и прогресса в науках об опыте. «Παντα ρει» отвергает Гераклит; «τα ειδη μενει» отвечает Платон. Платонизм – это реализм форм, тогда как существующая уже триста лет концепция природы – реализм вещества. Однако следует учитывать, что действующая сегодня точка зрения, рассматривающая материю как то, что сохраняется в становлении, должна одновременно не только верить в сохранение законов, но и основываться на утверждении не только эмпирической, но и абсолютной реальности пространства и времени, которая, если не признавать ее просто гипотезой, является трансцендентной догмой, выходящей за пределы всего реального и возможного опыта, включая наше сознание. Кроме того, платонизм учит постоянству родовых типов, в то время как наша современная теория происхождения утверждает изменчивость родов и видов. Однако следует иметь в виду, что нам достаточно перевести платоновскую идею в более современные термины, чтобы понять ее глубинное обоснование. Достаточно определить ее так: «Платоновскую идею вида природы следует понимать как закон природы, согласно которому при совпадении определенных условий всегда и везде должно появиться существо типа данного вида», – и тогда все учение об идеях гораздо лучше согласуется с основными базовыми идеями современной теории природы, чем абстрактный мыслительный аппарат теории происхождения,3131
  Я воздерживаюсь здесь от цитирования аналогичных отрывков из других моих работ, поскольку цитаты стали бы слишком многочисленными.


[Закрыть] основанный на эмпирическом наблюдении явлений и игнорирующий основные загадки органической жизни.

XIV.

В сфере артефактов и человеческого мастерства форма и назначение предмета связаны самым тесным образом, поскольку форма рукотворного инструмента, посуды, сосуда, здания и т.д. определяется назначением, а назначение достигается формой. Чем более пригодна форма для достижения цели, тем более целесообразным представляется нам артефакт, что легко можно видеть на примере стула и стола, чашки и миски, ножа и молотка, дома и хижины и тысячи других вещей. Это очевидно и для более сложных, самодвижущихся ценных предметов, называемых машинами, которые состоят из системы подвижно соединенных частей и приводятся в движение силами ветра, воды, пара или электричества. И в еще большей степени это относится ко второй силе. Ведь полезность машины зависит, во-первых, от того, что каждая из ее частей имеет форму, соответствующую ее особой функции, и, во-вторых, от того, что все ее части соединены в правильном порядке, собраны в правильную форму. Человек, как существо стремящееся, рассчитывающее, действующее, преследует цели; для достижения часто повторяющихся или постоянных целей он изобретает и отливает предметы ценности (οργανα), и целесообразность этих предметов ценности основана на том, что веществу (υλη) придается форма (ειδος), необходимая для достижения цели (τελος). Природа, как видно, устроена аналогичным образом, поэтому основная идея так называемой телеологии вводится достаточно просто и легко. – Не колдовством, не магией, а целесообразным использованием господствующих законов и действующих сил природы человек достигает своих целей и придает соответствующую форму тем вещам, которые ему дороги.

Природа действует точно так же, только бесконечно искуснее и изобретательнее человека; она – самый гениальный из всех техников; она породила самого человека, и гений ее, по большей части непостижимый для нас, должен, конечно, производить впечатление чуда и волшебства. Ведь она действует и работает подобно ночному страннику, который, пробудившись утром от дремоты, даже не знает, как ему удалось совершить то, что он сделал и произвел во сне. Над ним простирается глубокий, загадочный мрак.

Антропологическое происхождение метафизического понятия цели несомненно и понятно, поскольку это понятие взято непосредственно из душевной жизни сознательных и волевых существ, например, человека. Именно поэтому некоторые критические противники телеологии, от Лукреция до Спинозы, упрекали всю эту доктрину в ограниченном антропоморфизме, неоправданном очеловечивании природы, – упрек, отчасти основанный на недостаточном знании природы.

Целесообразность, целенаправленность, стремление к фиксированным целям, направление событий господствующими идеями цели, достижение "цели" с помощью соответствующих средств – вот что "мы" встречаем повсюду в жизни, поступках и деятельности людей, а также животных, как великий факт. Но есть все основания перенести этот понятийный аппарат на природные явления и продукты природы. Где бы и когда бы мы ни встретили в царстве природы существо, состоящее из системы различных, разнообразно образованных частей, которые сочетаются друг с другом в такой форме, что соотносятся с целым как его орудия (οργανα), позволяя целому существовать благодаря своей форме, такой продукт природы должен представляться нам высокофункциональным; а если, помимо этого, он сам производит свою собственную οργανα, необходимую для существования целого, т.е. если он является самопричиной (causa sui) и самоцелью (finis sui), то он является орудием третьей силы, подобно тому как машина является орудием второй силы, а значит, совершенно удивительным чудом целесообразности, далеко превосходящим по изобретательности всю человеческую технику. Но наиболее наглядно это проявляется в отношении организмов, растений, животных и человека. Если на время оставить в стороне психические свойства и умственную деятельность животных, а рассматривать только их внешний вид, анатомическое строение и физиологический процесс жизни, то окажется, что организмы растут и строятся таким образом, что особь, прежде всего, поддерживает свое существование, а также поддерживает существование своего вида за счет функционирования определенных сформированных частей.

Слепо действующие физические и химические силы природы, активные причины (causas scücisutss), из деятельности которых с каузальной необходимостью должно возникнуть такое замечательное существо, как человек, поначалу нам совершенно неизвестны; С другой стороны, бросается в глаза, насколько такое удивительное сочетание подвижных конечностей, вольных и невольных сокращающихся и разгибающихся мышц, пищеварительных, ассимилирующих, кроветворных органов, искусственных органов чувств и т.д. является в высшей степени целесообразным средством развития организма. Ф. ж. является высокоцелесообразным средством поддержания жизни всего существа, а также вызывания определенными куузав ооанионлвми образования подобных им особей того же родового типа. Каждая особь животного – самодостаточная единица, но не в силу тождества вещества, как камень или планета, а в силу того, что при всех изменениях вещества сохраняется форма и закон формы как целого, так и его органов, причем форма (ειδος, μορφη) оказывается как раз подходящей и рассчитанной планомерно на то, чтобы порождать себя снова и снова. Какое человеческое искусство или наука может сравниться с таким целесообразным чудом природы? – Мы, несомненно, предположим, в соответствии с общим принципом причинности, что и такое бытие возникает благодаря закономерной деятельности общих природных сил с каузальной естественной необходимостью. Но пока нам еще совершенно неясна "эта" предполагаемая и постулируемая причинная связь, пока еще нет желаемого, но не ожидаемого Кантом "Ньютона травинки", в распоряжении мыслящего разума по отношению к такому природному явлению будут только понятие целесообразности и понятие формы. Предположим, однако, что мы действительно овладеем пониманием причинного происхождения какого-либо существа – например, человека – мы не перестанем считать его форму целесообразной, так же как тот, кто понимает механизм и происхождение паровой машины, не перестает считать ее целесообразной. Напротив! Самый совершенный механик был бы и самым совершенным телеологом.

В машине, созданной руками человека, механическая причинная связь (nexus effectivus) и телеологическая связь цели (nexus finalis) нисколько не противоречат друг другу; напротив, они совпадают связь за связью, или, вернее, первая включена и вовлечена во вторую. Так ли обстоит дело с произведениями природы, пока остается проблемой.

XV.

Метафизика Аристотеля, которая на протяжении стольких веков считалась вершиной житейской мудрости человека на Востоке и Западе, у христиан и арабов, у верующих в Церковь и еретиков, от Багдада до Кордовы, от Парижа до Праги, от Оксфорда до Пизы, которая почиталась и Аверро СС, и Данте Алигьери как высший философский авторитет и которая, несмотря на жесточайшие нападки в революционную эпоху Возрождения, сохранила свою авторитетность для таких выдающихся мыслителей, как Лейбниц, даже на заре современной эпохи, является классическим истоком философского учения о цели природы. В ней телеологическое мировоззрение было выстроено в самом грандиозном стиле. Если судить о нем справедливо с позиций современной науки, то его действительно можно обвинить в односторонности, но не в недостатке; и сознательно или бессознательно мы сегодня фактически остаемся аристотелевцами.3232
  Существует мнение, что метафизика Аристотеля восходит к древнеиндийской философии санкхья Капилы, ссылаясь на то, что Александр не только прислал своему учителю Аристотелю странные природные объекты, но и многочисленные книги из Индии в Грецию. Однако это несколько причудливая концепция. Аналогии могут существовать, но не всякая аналогия основана на заимствовании. Логика, арифметика и геометрия развивались независимо и автономно, но при этом по полной аналогии у разных широко разделенных «цивилизованных народов». Подобные аналогии существуют в поэзии, в мифологии, в философии и во многих других сферах. Применительно к нашему предмету метафизика, как уже отмечалось ранее, – это вопрос о типичных мыслях, о типичных способах мышления, не зависящих от времени и места, о способах мышления, которые разум может обнаружить и проследить независимо и свободно от какой-либо школьной традиции, благодаря общему жанру человеческого интеллекта в любое время и в любом месте.


[Закрыть]

Специалисту и историку хорошо известно, что Аристотель абстрагировал свои метафизические кардинальные идеи и основные понятия от органической природы с тем, чтобы перенести их на неорганическую природу и мир в целом. Aeimanlage или реальная возможность (δυναμις) и реализация (ενεργεια), Borherrschen или превосходство формы (ειδος) над сущностью (υλη), развитие, т. е. Переход от динамики к энергии, стремление и работа к цели и назначению (τελος), а также странное, многозначительное понятие ντελεχεια или то, что реализует свою имманентную цель, – все заимствовано из органической природы и затем перенесено на Вселенную. В слове и в понятии «энтелехия» есть нечто таинственное, темно-завуалированное, чудесно сгущенное, – как и в том, что соответствует ему в природе вещей. Энтелехия была также любимым словом Гете. В яйце заложено δυναμει будущего существа, в семени – будущего растения, а готовое, зрелое существо, растение, раскрывшееся в процессе роста, есть ενεργεια того же самого, что и яйцо, семя – δυναμεια.

Такое бытие есть энтелехия. И потому оно связывает себя со всем миром, как который повсюду наполнен реальными возможностями и жизненными зародышами, повсюду беременен целым будущим, а из сырой первоматерии (πρωτη υλη) бесформенного δυναμει ον, еще не сформировавшегося субстрата всех вещей, повинуясь внутреннему побуждению, стремлению, желанию (ορεξις), путешествуя по градуированным реликтам высших и высших форм природы вплоть до высшего земного ειδος – человеческого тела. – Аристотеля можно обвинить в односторонней телеологии и частом игнорировании действующих причин; его отношение к природе можно сравнить с поведением человека, который точно знает назначение машины, но, похоже, его мало волнуют причинные шестеренки, механизм машины. Но это, очевидно, только грех упущения, только пробел, а не позитивная неточность; и, возможно, Аристотель допустил это упущение только потому, что причинное объяснение всех процессов и явлений вплоть до жизненного процесса человека, как этого требуем мы сегодня, казалось ему неосуществимым. В других местах я показал, что аристотелевское понятие реальной возможности или DhnamiS проходит через все науки нашего времени: в механике – как потенциальная энергия или напряжение, в биологии – как зародыш, «BildungStrieb», зародышевая сила и т.д., в психологии – как скрытая или виртуальная идея (т. I настоящей работы, с. 11—18). Далее я показал, что современная теория нисхождения и дарвинизм полны теологических концепций (указ. соч., т. I, с. 11—121) и что вся естественная космогония может быть без всяких ограничений вписана в рамки аристотелевской метафизики (т. I, с. 159—167). На эти отрывки можно кратко сослаться здесь.

Если мы перейдем от мыслей к фактам, от абстрактного понятия телеологии к рассмотрению «конкретных» явлений, к которым она должна быть применена, то, следуя «Критике способности суждения» Канта, §§63—67, проведем резкое различие между относительной, внешней целесообразностью природы, в силу которой низший, низший уровень природы выступает как целесообразное средство для существования другого, более высокого уровня природы, и внутренней, абсолютной целесообразностью природы, в силу которой продукт природы выступает как самоцель (finis sui). Кроме того, рассматривая общий порядок мироздания, нельзя не заметить, что эта внешняя, относительная целенаправленность связывает все уровни природы, от низшего до высшего, в единый великий asxu8 üoulin, а внутренняя, абсолютная целенаправленность проявляется везде в царстве организмов как господствующее правило.