Текст книги "Мысли и факты – Gedanken und Thatsachen (1902) Кульминация – Die Klimax der Theorien теорий (1884). Том 2. Философские трактаты, афоризмы и исследования"

Обе части склонны к взаимной недооценке и односторонней переоценке самих себя, обе игнорируют ахиллесову пяту собственного тела. Они порой забывают, что существует историческая обусловленность теории и теоретическая обусловленность истории.

Историк видит все в потоке событий, он знает, что не только государства, империи, конституции, политические институты, но и научные доктрины, системы, теории, мыслительные конструкции подвержены развитию, чередованию возникновения и гибели. Он склонен скептически относиться к любой замкнутой, самодостаточной теории, считающей себя законченной. Свою историческую точку зрения он считает высшей, более высокой не только потому, что ее предмет, а именно духовно-нравственное развитие человечества, несомненно, наиболее интересен для человечества, но и потому, что это развитие включает в себя и смену человеческих теорий. Но здесь он упускает из виду, что внутренняя логическая связь и эпистемологическая ценность теории – это нечто совершенно независимое от ее исторического происхождения, нечто совершенно иное. Он упускает из виду, что есть теории, которые, возникнув в результате смены исторических событий, навсегда остаются вечными, непоколебимыми истинами, например, геометрия, арифметика, логика Аристотеля, форономия Галилея. Наконец, он иногда не замечает или забывает, что без определенных теорий и базовых теоретических предпосылок, например, без предположения о всеобщей обоснованности принципа причинности, закона тождества или без предположения о неизменном порядке природы, его собственная интеллектуальная работа, историческое исследование и историография, были бы невозможны.

Теоретик же, сумевший распознать внутреннюю закономерную связь более узкой или более широкой сферы бытия и событий, легко воспринимает историческое исследование прошлого и историческое изложение произошедшего как поверхностную работу. Напротив, он молчаливо или явно требует и желает открытия законов, из действия которых вытекает временной поток исторически сменяющих друг друга состояний и событий. При этом он упускает из виду и игнорирует ряд обстоятельств. Большинство наших теорий основано не на аксиомах, а на гипотезах; большинство гипотез сомнительны; большинство теорий находится в состоянии медленной или быстрой трансформации; достаточно часто теория, считавшаяся истинной, внезапно опрокидывается и заменяется совершенно новой. Каждый теоретик должен извлекать уроки из прошлого, чтобы строить будущее. И если требуется теория исторического

развития человечества, то следует помнить, что даже развитие отдельной органической особи остается нерешенной проблемой, теоретически необъяснимым фактом, который, возможно, никогда не будет полностью объяснен.7878
  Сравните с этими соображениями мою «Klimax der Theorieen» (Strasbourg, 1884), прежде всего начало первой главы; – также W. Windelband, Geschichte und Naturwiffen» schaft (Strasbourg, 1894); к которой была добавлена книга H. Rickert’a «Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung» (1992).


[Закрыть]

Кстати, как известно специалисту, теоретический элемент смешивается с историческим в работе научной мысли самым разнообразным образом, причем в зависимости от характера предмета иногда преобладает один элемент, а иногда другой. В приведенной антитезе два идеальных пограничных случая намеренно сопоставляются с абстрактной односторонностью, чтобы показать, насколько эти две части зависят друг от друга, насколько они должны дополнять друг друга, насколько неуместно спорить о том, что должно преобладать – история или теория.

Это не грубое вторжение, не незаконное вторжение, когда теория то тут, то там вмешивается в историю, когда предпринимается и создается теория какого-либо исторического события; но она всегда ограничивается более или менее широкими общими положениями и никогда не доходит до конкретного индивида, составляющего реальное содержание истории.

Столь же мало является μεταβασις εις αλλο γενος нарушением компетенции, когда история вмешивается в теорию, когда говорится о временном генезисе, об исторической судьбе теоретических теорем и доктрин; но это повествование не совпадает с внутренней сущностью, с логической связью, с вневременной эпистемологической ценностью теории.

Исторических теорий, теоретических объяснений исторических событий существует великое множество, например, политические и народнохозяйственные теории древности и современности, теории происхождения и устройства общества от Аристотеля до Гоббена, Монтескьена, Русеана, Адама Смита и т.д. Сюда же можно отнести и довольно произвольную догму так называемой "материалистической концепции истории", и более чем сомнительные схематические исторические построения А. Конта и Г. Спенсера.

Однако в конечном счете история имеет дело с уникальным, повторяющимся, индивидуальным, независимо от того, состоит ли оно из отдельных людей или из отдельных государств, конституций, правовых систем, законодательства, социальных состояний, войн, революций, мирных договоров; и это индивидуальное не исчерпывается никакими теориями. И, наконец, есть теории, которым сознательно или бессознательно подчинены все исторические исследования и историография; прежде всего логика.

XIII.

Откуда? и куда?» – таковы два рычага указателя, как философии жизни, так и философии истории; видимые рычаги, помимо которых есть, конечно, и несколько невидимых. Если мы хотим следовать их указаниям, то никогда не должны забывать, что ни путь вперед, ни путь назад не может привести в страну грез и волшебства, в золотой век и сверхъестественный рай, что любое прошлое, каким бы далеким оно ни было, когда-то было таким же реальным, прозаическим, осязаемым настоящим, что любое будущее, каким бы далеким оно ни было, когда-нибудь станет таким же реальным, прозаическим, осязаемым настоящим, как и то настоящее, в котором мы живем сейчас. Воображаемые мечты должны быть оставлены поэтам и фантастам. Но между «откуда» и «куда» остается существенное различие. Отсюда» указывает на доисторические первобытные состояния, которые, несмотря на все различия в выдвигаемых гипотезах об их специфике, несомненно, были гораздо более несовершенными и низкими, чем современное состояние человеческой расы. С другой стороны, «откуда» указывает на состояния, которые могут быть гораздо более совершенными, чем нынешние, а будет ли это действительно так – отчасти зависит от нашего суждения, от наших возможностей. То «откуда», прошлое, которое безвозвратно осталось позади, имеет для нас, поскольку случившееся уже нельзя исправить, лишь непосредственное теоретическое значение; самое косвенное, в той мере, в какой из истории можно извлечь какие-то хорошие уроки, она приобретает и практическую ценность. С другой стороны, с «где». Поскольку будущее, которое пока остается для нас тайной, в значительной степени зависит от человеческих намерений, целей, решений, действий, задач и идеалов и определяется ими, оно обращено не только к понимающему, реконструирующему, рассчитывающему разуму, но главным образом к воле, а потому имеет также теоретическое, но главным образом практическое значение. Вопрос «Куда?» означает не только «Что будет?», но и «Что должно быть?». – Указатель на будущее – это не пророчество, а требование, не апокалиптическое видение, а цель, не будущее время, а императив.7979
  Здесь имеется в виду небольшая, но очень гчальвольная работа Г. Зибека «Ueber die Lehre vom genetischen Fortschritt der Menschheit», Giessen 1892.


[Закрыть]

Если предположить, что существующий порядок мира и природы будет существовать неизменно, но при этом допустить, что способность человека к совершенствованию если не безгранична, то, по крайней мере, неограниченна, то, поскольку человечество может развиваться в очень разных направлениях, встает вопрос о ценностном суждении, о выборе цели, направления, регулятивной максимы, путеводной звезды. Возникает вопрос, какой идеал заслуживает того, чтобы быть выбранным в качестве путеводной звезды χατ εξοχην. Увеличение ли материальных наслаждений, совершенствование техники, расширение kvxuum Iloimiüs, рост экономического благосостояния, богатства, власти, физической мускульной силы, «богатства народов», растущая эксплуатация органической и неорганической природы? Это утонченность нравов и обычаев, совершенствование политических и социальных условий, правового законодательства, повышение интеллектуальной и эстетической образованности, непрерывный рост, углубление и интенсификация науки? – Если искать короткую, конкретную формулу для того, что трудно определить, то для начала можно принять лаконичную формулу Гердера «рост человечности». Итак: все большее преодоление животного начала, все большее укрепление в нас надживотных склонностей. Постепенное совершенствование интеллектуальных, нравственных, эстетических сил человека, естественными слугами и помощниками которых, но не хозяевами и целью, являются физическая жизнеспособность и физическое здоровье. Это некие высшие, специфически человеческие умственные и эмоциональные способности, благодаря которым человек в чем-то превосходит животное. Если по мере преодоления животного начала в нас эти высшие силы будут становиться все более совершенными, то следствием этого будет совершенство достижений, т.е. обычаев, традиций, законов и т. д.

Но материальная культура, т.е. технология, regnum hominis, эксплуатация и использование природы, улучшение экономических условий, рост власти, богатства и т.д., как и физическая сила и здоровье, имеет ценность перед судейским креслом высшего ценностного суждения лишь в той мере, в какой она не вредит идеальной культуре, т.е. прогрессу высших сил духа и разума, а способствует ему.

Культура, т.е. прогресс высших сил духа и разума, не вредна, а благоприятна. В этом направлении лежит цель и путеводная звезда.

В «Критике способности суждения» и ряде других работ Кант сформулировал свое мнение о том, что «смысл истории» следует искать в «нравственном прогрессе» человечества8080
  Вряд ли можно оспаривать тот факт, что взгляды Канта на этот счет претерпели множество колебаний на протяжении нескольких десятилетий. Даже самый последовательный философ испытывает подобные колебания. – Ср. F. Medicus, Kant’s Philosophy of History, Berlin, 1902.


[Закрыть], явно и мотивированно подчеркивая эвдемонистическую философию истории.

Мы можем сформулировать постулат о будущем несколько точнее, в духе наших этических и вообще практических соображений о ценности. Если вспомнить набросанную нами естественную шкалу ценностей, то, что было сказано о реальном предпочтении человека животному, об идеале человечности, о подлинном смысле платоновского «ομοιωσις τω θεψ», и если согласиться со всеми этими соображениями, то, вероятно, согласишься и со смелым, далеко идущим положением, что смысл истории, историческая задача человеческого рода состоит во все большем приближении к идее абсолютной любви и разума. – Разум и любовь, говорили мы, – это лучшее, что мы знаем. Именно через разум и любовь в этот сомнительный рассветный мир приходят свет и спасение, а через их противоположность – иррациональность и ненависть – смятение и катастрофа. Если бы все, что есть разум и любовь, было бесследно истреблено из этого мира и исчезло, что бы осталось? что бы стоил этот мир? Остался бы темный хаос враждующих животных и недоживотных сил; лучшее было бы погашено, исчезло; раса имела бы ценность лишь постольку, поскольку еще оставалась бы надежда, что разум и любовь могут заново появиться из ее лона. Что привлекает нас в животных, что заставляет нас сочувствовать им, так это то, что в их облике, в их жизни и деятельности уже просвечивает след и еще не развитая предрасположенность к разуму и любви. Что делает человека высшим существом на земле, что возвышает его над всеми животными, так это то, что в нем, наряду со многим уродливым, дурным и предосудительным, сознательно развиваются разум и любовь, благодаря которым он осознает свои недостатки и несовершенства как таковые и чувствует побуждение улучшить их, скрасить, преодолеть. Задачей, целью жизни человечества следует считать все большее преодоление неразумного и недоброго, все большее сближение с высокой, сверхъестественной идеей абсолютной любви и разума.

Если кто-то возразит, что этот идеалистический взгляд слишком трансцендентен, что он требует недостижимого, то ответ будет таков: так обстоит дело с любой идеей, с любым идеалом, а без идей и идеалов человечество опускается до уровня животного. Конечно, мы еще очень далеки от этого идеала, порок, глупость, разврат, зло, и только обманутый оптимист вряд ли осознает, сколько зверей в человеческом обличье бродит среди нас, но перед нами еще не свершившееся будущее, а вечность длинна.

Стареют и исчезают из истории народы, государства, племена, завоевавшие мир. Стареет ли и стареет ли человечество в целом – вопрос спорный. Гегель говорил, что восточный мир следует назвать мальчишеским, греческий – юношеским, римский – мужественным, германский – старостью истории. Но несомненно и то, что человечество еще не состарилось до такой степени, чтобы устать от жизни. Некоторые даже считают его еще очень молодым, несмотря на тысячелетия его развития.

Оно было и остается способным к развитию. Можно предположить и поверить, что способность человека к совершенствованию безгранична, ибо кто может поставить ей определенные пределы? Но последний постулат связан с этой основной идеей. История должна быть: постепенным движением снизу вверх, становлением, высшим развитием, облагораживанием человеческого, лучшего, высшего в человеке и в мироустройстве, каким мы его знаем, до его естественного максимума. Лучшее в человеке, лучшее в мире, т.е. разум и любовь, должно воспитываться все выше и выше, а противоречащее им – все больше и больше подавляться, преодолеваться и искореняться. В этом состоит задача, жизненное призвание и цель человеческого рода. Окончательное торжество разума и любви над неразумием и ненавистью, которые являются радикальным злом, должно быть путеводной звездой, конечной целью, к которой должна стремиться история нашего рода.

XIV.

Памятники Чингисхану на сотне полей сражений сложены не из чего иного, как из черепов, из бесчисленных человеческих черепов. А из чего сделаны памятники Цезарю, Аттиле, Наполеону? Ведь, по большому счету, они сделаны из одного и того же материала. Ведь из чего бы они ни были сделаны – из камня или бронзы, из больших и малых земляных курганов, – в конечном счете все они построены на бесчисленных человеческих черепах, куплены бесчисленными человеческими черепами. Война остается войной, массовое уничтожение остается массовым уничтожением, независимо от того, ведется ли война во имя варварства или во имя цивилизации, из слепой жадности к господству, личных амбиций или более благородных побуждений. Должно ли так быть всегда? Должно ли так быть в будущем? Достойно ли это человечества? -

Ирландская идея вечного мира во всем мире стоит перед нами на далеком горизонте как самоочевидный, само собой разумеющийся идеал,

всеобщего международного мира. Нужно быть умственно и духовно слепым, чтобы не видеть этого. Сложение оружия, всеобщее разоружение, отмена войн, примирение и братство народов, объединение всех цивилизованных народов в мировое государство или космополитическую конфедерацию государств, которая затем, как единственно разумное и единственно желательное конечное состояние, распространится и передаст себя одновременно с цивилизацией еще не окультуренным частям человеческого рода; диаметральная противоположность грубой, первобытной, жестокой борьбе всех против всех; Учреждение верховного третейского суда, в котором все споры между народами Земли разрешались бы мирным путем, а с любым народом, угрожающим нарушить мир, поступали бы так же, как в государстве Синзелов поступают с нарушителем спокойствия, вором, убийцей, преступником; – разве не является этот дружественный идеал неизбежной целью в сознании каждого здравомыслящего человека, к которой должно и обязано стремиться нравственное и политическое культурное развитие человечества? и рано или поздно он будет достигнут?

Ведь как удалось объединить множество эгоистичных индивидуумов в мирное, сохраняющее мир единство государственной системы, так же возможно и достижимо объединить множество эгоистичных наций в более всеобъемлющее единство мирового государства или мировой федерации? – Идея правдоподобна, вывод индукции на первый взгляд неоспорим; и вот уже более полутора веков длинная череда выдающихся умов, от Аббата Сен-Пьера и И. И. Руссо до Канта, от него до Р. Кобдена и Элиху Беррита, от них до графа Л. Н. Толстого, более детально продумали и разработали великую идею вечного мира между народами и настоятельно положили ее на сердца людей.

Есть панегиристы войны, как есть панегиристы эгоизма, причем честные, "ничьи", убежденные, а не поверхностные, бездумные, скороспелые, легкомысленные панегиристы. Указывалось, что только на войне реализуются благородные, героические добродетели, великодушная доблесть, спартанская сила характера и презрение к смерти, восторженное самопожертвование во имя свободы, справедливости и других высших благ и идеалов, а постоянный мир ведет к слабости, к женоподобности и дряблости, к шбаризму и порочной ленивой жизни в удовольствие. Но нельзя ли с помощью тех же аргументов узаконить личные дуэли, кровную месть, семейную вражду, ссоры и споры, драки и смертоубийства между людьми? Утверждается также, что конкуренция и активная борьба во всех возможных областях повышает и увеличивает эффективность человека, а отсутствие конкуренции ведет к снижению эффективности и вырождению. Еще большее распространение получило утверждение о том, что в великом рассаднике природы война не только неизбежна, но и полезна, так как в ней уничтожаются неумелые, продвигаются умелые, осуществляется прогресс. Именно в борьбе за существование появился человек, именно в борьбе за существование он увенчал себя владыкой земли; повсюду в природе господствует принцип omoiuw eootrs, omo "s; если человек не хочет быть поглощенным животными, он должен непременно бороться, истреблять, подчинять себе животных; иначе он поступить не может; борьба со стихиями, борьба с растениями, борьба с животными только и делает возможным существование человеческого рода. И то же самое продолжается вверх. Внутри же человеческого рода прогресс цивилизации осуществляется только путем борьбы, путем войны, путем победы высшего над низшим, путем торжества и превосходства цивилизованных народов над некультурными варварскими народами.

народов. – Совершенно верно! Очень верно! Но в этой столь очевидной кульминации и последовательности этапов нельзя не заметить или софистически проигнорировать некоторые тонкие различия. Прежде всего, часто упоминаемое различие между возможностью существования и достойностью существования. Только тогда, когда более ценное побеждает низшее, высшее – низшее, победу можно приветствовать как прогресс; в обратном же случае, что случается достаточно часто (например, когда человек чести побежден подлецом, высококультурный народ – сырой, полуживотной варварской ордой), победа – это плачевный регресс. Прогресс означает переход от низшего к высшему. Если мы признали, что ценность и преимущество человеческого рода перед низшими существами заключается в высшей духовной и психической жизни человека, и если существование этой высшей духовной и психической жизни может быть спасено и обеспечено только войной против животных, возможно, также войной культурных народов против грубых, бескультурных первобытных народов, то война относительна, в определенном смысле оправдана.

Но война – это нечто иное, чем мирная конкуренция. И если те высшие, лучшие дары ума и темперамента, по которым человек превосходит животное, говорят нам, что кровавое уничтожение человека человеком достойно сожаления, порицания, отвращения, то, пожалуй, можно признать, что пока, на неопределенный срок, война – это зло, которого, к сожалению, нельзя полностью избежать; Но она остается не злом, а непротивлением злу, и целью, идеалом в будущем будет мир во всем мире. Война, – это жестокое средство насилия, эта кровавая бойня, это методичное и планомерное выслеживание и уничтожение людей, это чудовищное опустошение и разрушение, это широкомасштабное официальное совершение таких деяний, которые при совершении их отдельным человеком, частным гражданином по собственной инициативе клеймятся как безобразия и преступления и караются самым суровым образом, – война, пожалуй, должна вообще исчезнуть из жизни человечества. Идеалом был и остается мир во всем мире, и все более и более приближаться к этой цели – серьезная задача и долг человечества. -

Если идея вечного мира многими с иронией, а другими с глубочайшим сожалением объявляется утопическим фантомом, то необходимо тщательно разделить и держать в стороне, но затем снова объединить два взаимосвязанных вопроса. С одной стороны, это чисто практический, так сказать, технический вопрос о том, можно ли как-то реализовать идеал дружбы среди людей, которые не являются ни святыми, ни ангелами. С другой стороны, речь идет о более глубоком принципиальном философском вопросе, который после всего вышесказанного поначалу будет вызывать удивление, а именно: является ли вообще достижение такого идеала абсолютно желательным, можно ли его при любых обстоятельствах представить в качестве постулата. Возможно, на первый вопрос следует ответить отрицательно, на второй – утвердительно, а возможно, и иначе. Однако оба вопроса имеют подземную связь.

По практическому и техническому вопросу о средствах достижения цели или о факторах, которые могут действовать для ее достижения, у друзей мира есть много предложений и предположений. Аббат Сен-Пьер, появившийся в начале XVIII века, в середине эпохи деспотической кабинетной политики и произвольных грабительских войн, со своим "Проектом о восстановлении мира в Европе" (1716 г.), выдвинул предложение по образцу старой германской имперской конституции, Швейцарской конфедерации и Нидерландов, создать европейскую конфедерацию государств с неизменной федеральной конституцией и постоянным сенатом наций, которая изначально обеспечит вечный мир в рамках христианского цивилизованного человечества. И.И. Руссо сделал выписку из сочинения Аббо и высказал свое суждение о нем, в котором полностью одобрил это благородное, филантропическое предприятие. В качестве девиза для выдержки он выбрал прекрасные слова Лукана:

Tune genus humanum positis sibi consulat armis,

Inque vicem gens omnis amet.

Лукан. Pharsal. I, v. 60.

Ссылаясь на аналогичные мирные начинания и братские союзы прежних времен, он считает предложения Аббе осуществимыми, а главным препятствием для полного достижения цели считает «эгоизм деспотов»8181
  В заключение Руссо произносит очень горькие слова: «Si malgre tout cela ce projet demeure un execution, ce n’est donc pas qu’il soit chimdrique; c’est que les hommes sont insens6s, et que c’est une sorte de folie d’etre sage au milieu des fous.»


[Закрыть].

Кант в своем странном, полуироническом, полусерьезном трактате «О вечном мире» (1795) с педантичной строгостью, но не без юмора формулирует прелиминарные и дефинитивные статьи мирного договора среди петард, но прилагает к ним весьма читаемые рассуждения о мотивах, по которым люди, даже без вмешательства каких-либо моральных побуждений, могут быть побуждены чисто из собственных интересов к полной отмене всех войн. По его мнению, именно рост торговли и транспорта может привести к окончательному рассвету вечного мира. – В XIX веке Элиху Берритт и Р. Кобден последовали за ним со своими всемирными организациями мира, предложениями по разоружению и проектами арбитража. Несмотря на широкое теоретическое согласие, они не имели заметного практического успеха.

успеха. Общий третейский суд имел бы практическую ценность только в том случае, если бы за ним стояла summa potestus – верховная нейтральная мировая держава, которая была бы настолько же выше воюющих сторон и государств, насколько отдельное государство выше своих граждан и подданных8282
  Следует вскользь упомянуть о Третейском суде в Гааге, который был недавно учрежден из весьма благожелательных побуждений и очень влиятельными сторонами. Ни один человек, способный судить, не сможет его переоценить. Под гладкой поверхностью пепла вулкан непрерывно пылает и ворчит, а со всех сторон то тут, то там вспыхивает новый кратер.


[Закрыть].

Главным апостолом друзей мира последнего времени следует считать Л. Толстого. Он выдвигает доктрину непротивления. Следуя известным словам Христа из Нагорной проповеди, ссылаясь на пример меннонитов, квакеров, альбигойцев, паулианцев и других сект, отвергающих воинскую службу как грех, и цитируя ряд американских проповедников мира, Толстой публично призывает призывников всех стран отказаться от ношения оружия. Если бы все, по примеру некоторых, просто, без всякого активного сопротивления, заявили, что они не будут воевать, то не было бы больше постоянных армий, и война стала бы невозможной. Действительно! Если бы все так поступали, то был бы мир. Но на самом деле это не так. Напротив, как все видят, человек в среднем – существо ссорящееся, конфликтное. Везде, даже в цивилизованном обществе и государстве, происходят бесконечные распри: распри между отдельными людьми, распри между сословиями, профессиями, сектами и партиями, распри между соседями и соседними деревнями, и нередко без вмешательства полиции и вооруженных сил эти распри перерастают в кровавую войну с ранеными и убитыми. Как можно ожидать, что если ссоры и войны не прекратятся в пределах одного государства и одного народа, то и между разными народами, не подчиненными единой власти и summa kotsstas, ссоры и войны когда-нибудь прекратятся полностью?

Для тех, кто, несмотря на все серьезные сомнения, твердо придерживается идеала иррационализма, остаются два якоря надежды. Во-первых, он может надеяться на то, на что уже возлагал свои надежды Кант, а именно на то, что при постоянном расширении торговли народы, разделенные языковой и племенной враждой, но тесно связанные друг с другом сотней способов инстинкта приобретения, признают войну, уничтожающую товары, убивающую трудоспособных мужчин, пожирающую огромные капиталы, чем-то крайне невыгодным и противоречащим цели, и поэтому из разумного собственного интереса навсегда отменят этот столь же невыгодный и варварский способ насилия. Во-вторых, он может найти утешение в том, что, возможно, когда-нибудь война сама поглотит войну. Оружие постоянно совершенствуется, в результате войны становятся все страшнее и страшнее; по мере увеличения вооружений войны люди все больше и больше опасаются безрассудно начинать войну; моральная стойкость даже самых храбрых людей имеет определенные пределы; оружейная техника уже настолько продвинулась в изобретении все более разрушительных машин уничтожения, что, возможно, наступит момент, когда из-за чрезмерного совершенствования орудий убийства ведение войны станет невозможным. Тогда будет достигнута столь желанная цель. – Но что это будет за мир! – Г. В. Трейчке однажды написал странные слова: «Нечеловеческая мечта о вечном мире, верный признак политически истощенных и немыслящих эпох».8383
  H. v. Treitschke, Deutsche Geschichte, p. Ausl. vol. I, p. 599.


[Закрыть]

– Конечно, мы думаем об этом по-другому. Как? Идея мира во всем мире – «нечеловеческая мечта»? Эпоха

Руссо и Канта – "бедна мыслями"? Эпоха Фридриха Великого и Французской революции – "политически нездоровая"? – Нет! Но мир, достигнутый таким образом, будет иметь очень малую ценность с этической, моральной точки зрения.

Отсюда непосредственно вытекает другой фундаментальный вопрос, собственно философский: является ли вечный мир между народами безусловным, безоговорочно желательным при любых обстоятельствах, является ли он абсолютным постулатом и идеалом. Ответ на него не может быть утвердительным. Предположим, что вожделенная цель была бы каким-то образом достигнута, и у нас было бы все, что только можно пожелать, войны были бы окончательно отменены, все народы земного шара образовали бы всемирное государство или амфитеатр, и существовал бы верховный мировой арбитражный суд, в котором все возникающие здесь и там конфликты решались бы и улаживались мирным путем, – все равно было бы сомнительно, что счастливые участники этого будущего Эльдорадо были бы достойны всей этой славы. Если бы умиротворенная человеческая раса состояла только из материалистических искателей удовольствий, только из плутовских душ, только из мелких обывателей без духовного благородства, без чувства великого, благородного, глубокого, без какого-либо высшего интереса к тому, что выходит за пределы рафинированного животного благополучия, то зачем нужна была бы такая неприятная раса дронов? Предположим, что международный мир был бы обеспечен на все времена, но только потому, что люди были слабаками и слабачками, чья потребность в мире, проистекающая из эгоистического страха перед болью и смертью, заключалась лишь в полном отсутствии героизма и мужества, чего бы стоил этот вечный мир? Неужели это улыбающееся Эльдорадо, страна молока и меда будет лучше, чем железный век войн, время от времени повторяющихся между благородными, смелыми, мужественными и в то же время высокообразованными народами, вдохновленными идеалами?

Народами, вдохновленными идеалами, которые, покончив с военным трудом, посвятили себя искусству, науке и всему прекрасному и великому? – Достаточно сказать, что идеал иррационализма не сам по себе, не безусловен, а желателен лишь при определенных условиях; это не категорический, а лишь гипотетический императив. Только если и поскольку само человечество достойно существования8484
  Если представить себе те леденящие душу описания, которые неутомимый апостол мира Лев Толстой дает в некоторых своих произведениях высшим, правящим, аристократическим классам общества, а затем и те другие описания, которые он, напр. Например, в его «Шахте финстернцев «* – низших, необразованных слоев народа, то, что осталось, на самом деле не заслуживает сохранения, и возникает очень серьезный вопрос, заслуживает ли такой сброд мира* вообще.


[Закрыть], вечный мир имеет ценность.

Здесь мы подходим к тому моменту, когда оба вопроса сходятся воедино, когда выявляется их подземная связь. Если мы поместим себя в чистый мир мысли, независимый от отдельных исторических фактов и исторической хронологии, если мы рассмотрим в общих чертах великий процесс развития человеческого рода и зададимся вопросом о цели, к которой этот процесс должен все более и более приближаться, а возможно, и будет приближаться, то возникает следующее соображение, которое столь же неопровержимо, сколь прозрачно и ясно. Вечный мир – это не безусловный, а условный идеал. Только тогда и только поэтому он желателен, если и когда род человеческий достоин существования и мира. Но род человеческий достоин существования в силу своих высших духовных и душевных даров, в силу разума и любви; он становится тем более достойным существования, чем ближе он подходит к идеалу совершенной человечности, т.е. чем больше разум и любовь торжествуют над неразумием и ненавистью. А если бы разум и любовь окончательно восторжествовали, то мир во всем мире и во всем мире наступил бы как естественное следствие этого.

Мир наступит сам собой. Таким образом, и каузально, и телеологически вечный мир подчинен верховенству более общего, более высокого, более всеобъемлющего идеала – идеала совершенного человечества. Мир желателен не сам по себе, а лишь постольку, поскольку человечество стремится к этому высшему идеалу. Не путем установления вечного мира будет реализован идеал совершенного человечества, а путем реализации идеала совершенного человечества будет достигнут вечный мир. В этом и заключается цель.

XV.

Эсхатологические созерцания и мыслительные перспективы неизбежны для тех, кто смотрит вдаль, как только поднимает свой взгляд над непосредственно видимым горизонтом. Это неустанно продолжающееся поколение и рождение, поколение и рождение все новых и новых поколений, это неугасимое стремление к существованию, стремление к наслаждению и стремление к действию, благодаря которым шестеренки мировой истории движутся все дальше и дальше, простирается в непредсказуемое, но не в бесконечность. Человечество не будет жить вечно, как оно не жило от вечности; но "εσσεται ημαρ οταν" – когда-нибудь наступит последний день, медленно готовящаяся или внезапно и резко разразившаяся мировая катастрофа, которая положит конец истории нашего вида, а возможно, и существованию нашей планеты. Если не принимать во внимание мрачно маячащую на заднем плане опасность перенаселения, старое и новое мальтузианство и подобные пессимистические призраки, человеческий род однажды погибнет от жары или холода, в огне или во льду, на земле или вместе с землей; даже если невозможно с какой-либо степенью вероятности подсчитать, сколько тысяч или мириадов веков пройдет до этого момента.