Текст книги "Мысли и факты – Gedanken und Thatsachen (1902) Кульминация – Die Klimax der Theorien теорий (1884). Том 2. Философские трактаты, афоризмы и исследования"

Эти humaniora и humanissima, эти серьезные непреложные вещи, эта специфически человеческая сторона человека, эти ценности высшего и наивысшего рода, отсутствующие у животных, совокупность которых обычно противопоставляется «природе» под названием «культура», должны, если судить с односторонней точки зрения физиологии, казаться роскошью и излишеством сверх того, что необходимо для жизни животных; но для тех, кто их знает, они – то, что делает человеческую жизнь достойной жизни в первую очередь. Это ценности интеллектуального, эстетического и этического характера. Они возвышают человека над животными. Они делают его существом sui generis [вне себя – wp]. Они возводят его в ранг высшего существа в известном нам мире. Только с высоты этой позиции можно распознать истинную иерархию ценностей, обнаружить их правильный порядок; подобно тому как земля видна только с высоких горных вершин, а не в глубине ущелий долин. Низшие уровни видны с высших; высшие уровни не видны с низших; человек видит ценности животного насквозь, а животное не признает человеческих ценностей. Судить надо сверху, а не снизу. Если же кто-то, выражая протест в известном смысле скептического релятивизма, напомнит человеку, что его суждение также ограничено типичными родовыми границами и обусловлено снизу, сверху, со всех сторон, то мы должны будем ответить расширением того встречного вопроса, который мы приводили в качестве ответа в эстетической области: Что такое для нас эстетика жабы? – и что такое эстетика богов?

Если бы пришлось снизойти до чисто индивидуальных мономаний [заблуждений – wp], различий во вкусах и идиосинкразий [самосмешения – wp], то существовало бы бесконечное множество систем ценностей. Тогда каждый человек будет иметь свою собственную систему ценностей для самого себя; и это бесконечное число будет непрерывно увеличиваться – (особенно из сумасшедших домов) – удивительными новациями [новостями – wp] до бесконечности. Однако между здравомыслием и безумием есть четко ощутимая разница; безумец не является решающим для сакральной логики, идиот не является законом для творческого гения; и тот, кто заинтересован не в патологической коллекции курьезов, а в открытии общезначимой теории норм, по крайней мере, универсальной для человеческого рода, берет за мерило идеал здоровья, а не образцовую карту болезней, варьирующихся в бесконечном множестве. Более того, в ходе истории даже произошли некоторые сдвиги в оценках. Человечество не стоит на месте, а переходит с места на место, одно поколение взбирается на плечи другого и, проучившись достаточно долго в качестве ученика, выносит свое суждение. То тут, то там происходят реформы, потрясения, переворачиваются таблицы товаров и систем ценностей, и остается весьма спорным вопрос о том, следует ли понимать эти изменения, как это принято считать в оптимистической философии истории, как восходящий ряд развития, как неуклонный процесс прогресса, как неустанное совершенствование, движение вперед, планомерное получение высшего образования. История человечества, конечно, не лишена рецидивов, аберраций, вырождений и ужасающих природных катаклизмов – от краха греческой цивилизации до страшных побед Чингисхана. Однако только если посмотреть на дело в крупном, грубом, макроскопическом масштабе, можно отрицать, что со времен своего доисторического происхождения из недочеловека, получеловека человечество добилось значительного прогресса в интеллектуальном, техническом и научном плане и что сегодня оно не ниже, а скорее значительно выше, чем десять или двадцать тысячелетий назад. Возможно, он уменьшился в физической силе и животной мускульной мощи, но, несомненно, вырос в интеллектуальном мастерстве и человечности. С другой стороны, что касается будущих перспектив, то нам остается надеяться, ожидать, верить, стараться, действовать bona fide [добросовестно – wp], усердно трудиться для «победы лучшего»; и эталон ценности того, что лучше, что хуже, что прекрасно, что несовершенно, находится внутри нас. А где же еще он может находиться? Возможно, это «практически врожденная идея». Возможно, как и здравый смысл, это мистический инстинкт, скрытый в глубине души.

Возможно, все усовершенствования системы ценностей – это астрономические открытия звездных систем, которые раньше были невидимы на небе, а теперь стали видны в более острые телескопы. В любом случае нам придется остерегаться детской тавтологии и ошибочных выводов дарвинистов обычного толка: «Кто побеждает в борьбе за существование, тот лучше; следовательно, тот лучше, кто всегда должен побеждать в борьбе за существование; следовательно, человек, превзошедший животных в bellum omnium contra omnes [войне всех против всех – wp], будет становиться все лучше и лучше, продолжая борьбу за существование eo ipso [per se – wp]». О нет! Напротив: если, поскольку и постольку, поскольку человек – (согласно нашему ценностному суждению!) – есть нечто лучшее, высшее, более совершенное, чем животное, то, следовательно, и постольку победа человека над животным должна рассматриваться как прогресс, а не как шаг назад. Но является ли он на самом деле чем-то лучшим, чем животное, определяется не тем, что он более приспособлен к борьбе за существование и поэтому, естественно, фактически одержал победу, а тем, заслужил ли он эту победу; – в соответствии с нашим ценностным суждением! – Часто, к сожалению, в этом несовершенном мире лучшее побеждает худшее. Нередко подлец торжествует над человеком чести, но победивший подлец, несмотря на свою победу, остается тем, кем он является – подлецом. Когда гения убивают разбойники, человека пожирают волки, высокоодаренный, благородный, изобретательный цивилизованный народ настигает и уничтожает звероподобная варварская орда, мы не ликуем, а оплакиваем победу. Victrix causa diis placuit, sed victa Catoni.

Все высшие, идеальные ценности, построенные на широкой почве чувственно-инстинктивного мира и потребностей, превосходящие животные и экономические ценности, подпадают под тройственный аспект логики, эстетики и этики. Мы говорим «да» тому, что выдерживает эти суждения. Тому, что не выдерживает их, мы говорим «нет».

VIII. Как вообще возможны ценностные суждения?

В этом простом вопросе скрыта чрезвычайно темная, трудная, в конечном счете, возможно, неразрешимая проблема, поистине запутанный клубок проблем; вопрос, мимо которого с удивительным упрямством и беспечностью пробирались не только близорукие житейские умы и решительные люди практической жизни, отворачивающиеся от чисто теоретических размышлений, но и пресыщенные славой мирские мудрецы и доброхоты, заглядывающие в далекое будущее. А ведь это самая сокровенная, самая существенная центральная проблема всей глубокомысленной философии, проблема, без решения которой все мнимые загадки мира, все законодательные ценностные утверждения, ценностные реверсии, ценностные инверсии в принципе оказываются бесплодными, бессильными играми ума, индивидуальными самообманами и напрасными иллюзиями. Как ценности, ценностные различия и ценностные суждения вписываются в миропорядок, который повсеместно управляется причинно-следственной необходимостью природы? Внимательно подумайте над этим, если не хотите обречь себя на беспристрастность и тем самым стать логическим самоубийцей! Ценностные концепции, оценки, ценностные суждения, естественно, предполагают похвалу и порицание, одобрение и неприятие, предпочтение и отказ, требования и запреты, утверждение и отрицание, а значит, имеют в качестве своей неизбежной фундаментальной предпосылки допущение, что многие вещи должны быть и, следовательно, могут быть иными, чем они есть на самом деле. Но как это согласуется и как это вписывается в миропорядок, в котором все и вся определяется с однозначной строгостью в силу всепроникающей, вездесущей, вседоминирующей причинной необходимости, а потому является и происходит именно так, как должно быть и происходить? – Как возможны ценностные суждения?

Если обратиться к научным дисциплинам, о которых идет речь, т.е. к психологии, метафизике и, наконец, трансцендентальной философии, то вклад, который должна внести психология, представляется наиболее простым. Что всякое ценностное суждение, в котором приписывается или отрицается ценность вещи, человека, качества или функции, возникает из субъективного ощущения ценности, из удовлетворения или неудовлетворения; что слова, выражающие эти ощущения, приятные и неприятные, красивые и безобразные, хорошие и плохие и т.д., являются в силу непроизвольного решения результатом субъективного ощущения. Что слова приятный и неприятный, хороший и плохой и т.д., выражающие эти чувства, прикрепляются к ним путем непроизвольного наивного овеществления; что удовлетворение и неудовлетворение основываются на сознательных или бессознательных потребностях субъекта; что поэтому судящий субъект, в силу своей нуждаемости, носит в себе свой эталон ценности и барометр ценности; – это вещи, которые легко очевидны. Нуждаемость – это общая базовая характеристика всех живых существ. Как живая «конкреция [отложение – wp] потребностей», человек, как и всякий другой зоон [живое существо – wp], входит в мир. Голод и жажда, потребность в движении, игровой инстинкт, половой инстинкт, затем любопытство, жажда знаний, познавательный инстинкт, чувство прекрасного, потребность во внутренней гармонии, в мире с самим собой, в согласии собственных мыслей, чувств, желаний и суждений, в бесконфликтном согласии головы и сердца, решения и действия одушевляют его; и каждая потребность требует удовлетворения. В зависимости от того, удовлетворяет ли что-то в большей или меньшей степени эти потребности, соответствует ли оно им или противоречит, оно имеет большую или меньшую ценность, ценно или предосудительно. Для абсолютно индифферентного, не желающего, не чувствующего, не нуждающегося, «просто воображающего» субъекта все бесценно, безразлично, адиафорично. Такой субъект – просто зеркало, эхо чистой фактичности, аксиологический ноль; он анестезирует ценностные различия, как глухонемой анестезирует звуки, дальтоник – цвета, хлороформный – боль. Мир ценностей – дитя потребностей, так же как *Порос – сын *Пении. Но там, где большинство потребностей вступает в конфликт и противоречие друг с другом в нуждающемся человеке, выбор – дело самого субъекта, он сам решает внутренний конфликт, предпочитает высшее низшему, лучшее худшему. До этого момента говорит психология, в глазах которой ценностные ощущения и ценности, конечно, не что иное, как внутренние состояния души, как причинно обусловленные, чисто субъективные явления индивидуальной жизни. Но теперь в игру вступает метафизика, чтобы в определенном направлении дополнить нашу научно незавершенную, возможно, неполную психологию. Индивидуальная душевная жизнь образует интегрирующий компонент в шестеренках всеохватывающей тотальной природы. Природа, которая, несмотря на все успешные причинные объяснения теоретического естествознания, все еще стоит перед нами как неразгаданная загадка, при создании животно-органических существ действует в явно теологическом ключе. Зримо работая над совершенно конкретными целями, он в бесконечно тонко структурированном анатомическом строении и в физиологических функциях животных и человека с непонятной, непостижимой целенаправленной деятельностью производит органические произведения искусства, чудеса целесообразности, на фоне которых даже самые восхитительные продукты человеческой техники должны казаться детским лепетом. И завершает он свою работу тем, что прививает этим существам систему инстинктов, влечений, потребностей, интеллектуальных и практических способностей, соответствующих их физической организации, чтобы они могли пользоваться своими органами, поддерживать свою жизнь, наконец, совершать такие действия, результатом которых становится производство новых существ того же видового типа. Таким образом, он косвенно привил живым существам соответствующие им ценности и оценки, через которые целенаправленно определяются их действия.

Действительно, в человеке она делает все остальное, она выходит за пределы себя, она дает ему роскошь духовной жизни, духовный дар, который намного превышает меру, необходимую для животной жизни, и создает мир идеальных ценностей, без которых человек в его зоологическом качестве двуногого млекопитающего вполне мог бы существовать и размножаться, но который представляется нам самым лучшим и высоким, что есть на свете. Как это возможно, остается загадкой для нашей каузально объясняющей науки. Мы не знаем, как природа, действующая слепо и механически по жестким законам физики и химии, приходит к телеологии, как она может создать сверхчеловеческое чудо гениально продуманной целесообразности в зарождении, в целенаправленном росте, в планомерном развитии физического тела животного организма от зародыша до бесконечно тонкой организации нервной системы и мозга. Достаточно: так и есть. – Еще меньше мы знаем, как тот же слепой художник (наша странная мать-природа!) сумел одушевить этот удивительный организм, заложить в него систему влечений, склонностей, инстинктов, потребностей, психических склонностей и интеллектуальных способностей, которая в силу предустановленной гармонии удивительно точно и планомерно приспособлена к структуре и цели жизни телесной организации в ее отношениях с окружающим внешним миром. Мы этого не знаем. Достаточно: оно также делает следующее. – Весь причинный механизм природы находится на службе у непостижимой природной техники, которая проникает в склонности, потребности и ценностные ощущения животного мира и, наконец, в идеальные ценности и ценностные суждения человеческого духа. Перед нами телеологическая загадка мира. То, что можно сказать об этом с разумной самокритичностью, можно найти в третьей книге моей критической метафизики. Но все это даже не затрагивает собственно сути вопроса «как возможны ценностные суждения?». Если оставить все как есть, то ценностные чувства были бы не более чем психологическими мотивами, активными силами, причинными факторами в микрокосме жизни индивидуальной души; каждое индивидуальное существо определялось бы своими индивидуальными ценностными чувствами, которые выступали бы лишь как психологические движущие силы, направляющие волю и действия индивида туда и сюда – без всяких претензий на транс-индивидуальную, объективную обоснованность и нормативную всеобщность. Однако этого недостаточно. Можно с готовностью признать, что все ценности индивида и рода являются функциями индивидуальной природы и родовой природы человека, т.е. что они стоят и падают, появляются и исчезают вместе с данным типом. Отмените тип – и все наши ценности отпадут, сразу обесценятся, аннулируются. Но – все? Неужели – все? – Подумайте! – Разве не бывает исключений? – Не существует ли, помимо всего прочего, объективного ценностного различия между истинным и ложным? – Разница, без которой познание, утверждение, опровержение, отвержение ошибок, неприятие абсурда, достаточного для того, чтобы сама наука стала невозможной, превратилась в пустую химеру?

Вот тут-то и приходит на помощь трансцендентальная философия. Как, при каких только условиях возможно, на основании чего только мы имеем право и полномочия устанавливать любое теоретическое или практическое ценностное суждение с претензией на объективное признание, объективную правильность, нормативную всеобщность? – Пока чувство ценности остается только чувством и (неважно, сформулировано ли оно в словах или как безсловесный (молчаливый) акт души) – определяет волю, действие и мышление человека в том или ином направлении, оно является лишь психологическим мотивом, лишь причинным коэффициентом в психомеханических механизмах индивидуальной жизни и, более того, в силу психофизического параллелизма между мозговыми и психическими процессами, причинным коэффициентом во всеохватывающих космомеханических механизмах природы в целом.

Но как только чувство ценности трансформируется в ценностное суждение, выходящее за пределы личности и требующее признания, т.е. объективирует свое положительное или отрицательное содержание, переносит на оцениваемый объект в качестве его качества такие предикаты, как красивый и безобразный, хороший и плохой, общеприемлемый или предосудительный, оно перестает быть просто психологическим мотивом, просто внутренним состоянием души человека, выносящего суждение, просто способом субъективного ощущения, оно предъявляет требование быть или не быть, предполагая тем самым, что многое в нас и вне нас может быть иным, чем оно есть на самом деле. Но это вступает в вопиющее противоречие с принципом причинности, согласно которому весь ход мира, вплоть до нашей собственной психической жизни, до нашего мышления, желания, стремления и действия, предопределен с явной природной необходимостью и происходит именно так, как должно, так что всякая инаковость должна, одновременно с инаковостью может, отпадает как химера. Как теперь? Не являются ли все ценностные суждения, в которых одни вещи сознательно объявляются объективно правильными и достойными бытия, а другие – объективно неправильными и достойными порицания, глубоко иррациональной ипостасью [вменение объективной реальности мысли – wp] нашего личного удовлетворения или неудовлетворения, несовместимой с естественным порядком? Не следует ли нам вообще прекратить хвалить и критиковать? Не являются ли все ценностные суждения, претендующие на объективную обоснованность, иллюзией? Не пришли ли мы к счастливой апофтегме индифферентизма: «Ничто само по себе не является ни хорошим, ни плохим, ни правильным, ни неправильным; это мысли человека делают его таковым»? Да, наконец: не является ли сама эта индифферентистская пропозиция, призванная выражать объективно действительную истину в устах того, кто в нее верит, также сугубо индивидуальным мнением, навязчивой и фиксированной идеей, навязанной человеку, высказывающему суждение, каузальным механизмом индивидуальной психической жизни? – – – Мы подошли к кризису и катастрофе. Но именно здесь вмешивается трансцендентальная философия, которая является высшей точкой, на которую поднялась философская мысль и которая одна способна спасти нас от невыносимой дилеммы. Трансцендентальная философия проникла в глубокое понимание того, что не природа, не мир, а сознание является первичным фактом, причем первичным фактом kat exochen [экзохина]; что данная нам природа не есть «вещь в себе», а содержание сознания, феномен сознания; что эта природа, к которой мы сами принадлежим эмпирически как ее компонент и продукт, существует только на основе эго, которое остается тождественным с самим собой и для этого эго; что она возникает путем сочетания и дополнения изолированных фрагментов восприятия в соответствии с определенными максимами интерполяции; что к этим мирообусловливающим, метакосмическим максимам интерполяции относится и принцип причинности; что различие между объективной истиной и объективной ложью, которое является негласной основой всей науки как условия жизни, уже состоит из утверждения и отрицания, т.е. из логических оценочных суждений. Т.е. из логических ценностных суждений эго. Индивидуальная истина – это мнение, это взгляд, это убеждение, это субъективное, психологически обусловленное состояние души индивида, которое при отсутствии какого-либо достаточного обоснования не претендует на признание другими людьми. Объективная истина или объективная ложность, напротив, есть суждение, требующее одобрения или неприятия со стороны всех способных к разумению, наделенных разумом, участвующих в разумении. Суждение о знании является логическим ценностным суждением и апеллирует к высшей инстанции, всеобщему разуму, который возвышается над психологическим механизмом индивидуальной душевной жизни.

Разум как способность, свободно поднимающаяся над ограничениями психомеханической детерминации индивидуальной психической жизни и предполагающая свободу мысли, проводить строго универсальное различие между объективной истиной и объективной ложностью, абсолютную грань между смыслом и бессмыслицей, между логической правильностью и логической неправильностью, является непременным базовым условием возможности существования науки. Принцип противоречия, который Аристотель называет самым определенным из всех принципов, который, по его словам, по своей природе является основополагающим принципом всех остальных аксиом. Принцип противоречия, согласно которому утверждать одно и то же и в то же время отрицать это абсолютно и безусловно абсурдно и запрещено, – или (для примера) категорическое утверждение, что предложение «3 х 3 = 9» внутренне истинно, а другое предложение «3 х 3 = 10» внутренне ложно, не только для меня и для тебя, но соответственно внутренне и безусловно истинно предположение о существовании общего разума, возвышающегося над каузальным механизмом индивидуальной психической жизни и в этом отношении надличностного, в котором мы участвуем, которому мы должны подчиняться как высшему авторитету и который, по крайней мере в теоретическом плане, санкционирует общезначимые ценностные суждения, без признания которых сама наука была бы абсурдом, а сама идея или идеал науки – внутренне невозможной фантазией. Тот, кто отрицает это, отрицает свое собственное отрицание, обрекает себя на отсутствие суждений и тем самым достигает вершины абсурда. С одной стороны, пока святой дух науки не покинет нас, мы будем упорствовать в убеждении, что если бы наша во многом незавершенная, возможно, неполная психология достигла своей конечной цели, то не только решения и поступки, но и идеи и мысли человека можно было бы просчитывать заранее с такой же уверенностью, «как затмение солнца и луны». С другой стороны, нельзя отрицать, что детерминист, запутавшийся в собственных ловушках, детерминист, настроенный на детерминизм, – один из самых странных, самых прискорбных примеров широко распространенного класса логических самоубийц. Трансцендентальная философия показывает нам выход из этой невыносимой дилеммы.

IX. Человек – это своеобразное светло-темное срединное существо совершенно уникального и неповторимого типа. Он занимает в мире загадочное, двусмысленное срединное положение, которое отнюдь не комфортно для него самого и воспринимается более глубокими духами как трагическое. Он больше, чем животное, и не меньше, чем Бог. Своим мышлением он свободно поднимается над природой, которая, тем не менее, держит его за материальное, не отпускает от себя. Он – единственное существо, резко различающее «я» и «не-я»; единственный, кто обладает отчетливым самосознанием и миро сознанием; единственный, кто чувствует и признает свою конечность, ограниченность, несовершенство, но в то же время, заглядывая далеко за эти пределы, постигает идеи бесконечности, вечности, совершенства; единственный, кто подвергает вещи и себя сознательной оценке, критике и ценностному суждению. Он стоит один в бесконечности, глядя вниз и за пределы себя, и предполагается, что в этом одиночестве он должен найти свой путь благодаря собственным силам. Огромные, судьбоносные преимущества человека перед животными, благодаря которым он возвышается до самого благородного на земле человека, назначенного верховным судьей достоинств и недостоинств, можно перечислить, как это часто делалось, в длинном, подробном реестре, а можно и сжать в очень короткую, ёмкую, избитую формулу. Но следует с уверенностью опасаться, что реестр никогда не будет полностью исчерпывающим, а краткая формула не будет полностью однозначной. Рассказывают, что Анаксагор, осужденный афинянами за атеизм, бежал в Лампсакус, и там, после его смерти в старости, в его честь новыми согражданами были воздвигнуты два алтаря: алтари нуса (духа – wp) и алетейи (истины – wp). Мне показалось, что в этом благородном благочестии содержится своего рода плеоназм [излишнее накопление сходных выражений – wp]. Если бы мне нужно было воздвигнуть алтари, я бы воздвиг алтари логосу и ангелу, разуму и любви.