Текст книги "Мысли и факты – Gedanken und Thatsachen (1902) Кульминация – Die Klimax der Theorien теорий (1884). Том 2. Философские трактаты, афоризмы и исследования"

Седьмая глава. Пересмотр, перипетии, новое построение и заключение. Теоретические интерполяционные максимы эмпирической науки

Вспоминается маленький эпизод из «Гамлета», когда Полоний на вопрос принца, не похоже ли это облако на верблюда, сразу же отвечает утвердительно, но тут же на повторный вопрос, не похоже ли то же облако на кита, отвечает: «Совсем как кит!». Этот маленький ход полностью соответствует природе, взят из жизни без всяких преувеличений. Подобные вещи ежедневно повторяются и среди обычных людей, и уже из одного этого видно, насколько наше восприятие того, что есть на самом деле, наше интуитивное представление о том, что объективно существует, заражено внутренними фантазийными образами, запечатленными и охарактеризованными предрассудками и даже прежними знаниями. Я вижу что-то своими глазами, слышу своими ушами – это значит: я интерпретирую определенные фактические ощущения зрения и звука к тому или иному объекту, того или иного вида, находящемуся здесь или там. Восприятие реального – это субъективная интерпретация данных сенсорных впечатлений, и поэтому один и тот же реальный объект может быть увиден, услышан и воспринят совершенно по-разному несколькими зрителями в силу индивидуальных различий в интерпретации. Теперь эта неоднозначность распространяется и на так называемый опыт. Как ни странно, несколько человек, одновременно являвшихся внимательными очевидцами одного и того же события, могут «пережить» не одно и то же, а совершенно разные вещи. Например, спросите скептика, присутствовавшего на спиритическом сеансе, что он видел и пережил, и вы увидите, что его впечатления совершенно не совпадают с впечатлениями верующих участников того же сеанса. Специалист-зоолог и ботаник, наблюдающий в микроскоп за органическим образцом, видит и переживает нечто совершенно иное, чем обыватель, который с любопытством и большим вниманием рассматривает тот же самый образец через то же самое стекло.

Манцони в "Promessi Sposi" по случаю своего мастерского описания страшной чумы, опустошившей Милан в 1630 году, приводит следующий рассказ со слов достоверного летописца Рипамонти: В то время, когда эпидемия чумы усиливалась, 17 мая того года, когда произошло это бедствие, было замечено, что вечером вокруг собора ходили какие-то люди и чем-то мазали дощатую стену. Это было подозрительно. На следующее утро стены и двери домов были надолго вымазаны беловатой грязью, которую видел и описал сам Рипамонти. Подозрение разрасталось и превратилось в уверенность. Эта грязная мазь была заразным микробом чумы; злые злодеи по ночам распространяли эту адскую мазь и вместе с ней страшную эпидемию все дальше и дальше; их называли "сальверами". Все были начеку. Через некоторое время перед собором был замечен странствующий французский художник; он посмотрел на здание и подошел вплотную к стене. Это произвело фурор; прохожие столпились вокруг; тогда незнакомец, чтобы убедиться, что это мрамор, протянул руку к камням и пощупал их. Тут же все набросились на него с криками: "Сольвер!", издевались над ним и потащили в темницу. В церкви Сан-Антонио в один из праздничных дней старик старше восьмидесяти лет захотел сесть и вытер пыль со скамьи своим пальто. Некоторые женщины, увидевшие это, в единодушном ужасе воскликнули: "Старик помазывает скамью!" Тут же собравшиеся в церкви набросились на преступника; его схватили на месте преступления, взъерошили волосы, топтали ногами и полумертвого потащили в суд на пытку. Рипамонти видел эту сцену своими глазами. – Собирать дальнейшие доказательства было бы действительно равносильно тому, чтобы нести сов в Афины или приводить дураков в Абдеру. Хватит! То, что вы испытываете, зависит от того, что вы собой представляете. Так называемые факты опыта несут на себе отпечаток индивидуальности. Даже при абсолютно одинаковой организации органов чувств и абсолютно одинаковой природе воспринимаемого, за исключением ахроматопсии [врожденной цветовой слепоты – А.В.] и подобных аномалий восприятия, один наблюдатель будет так воспринимать объективные факты, а другой – иначе. И если бы не существовало средств, позволяющих устранить такие индивидуальные различия в восприятии универсально обоснованным способом, то все было бы очень плохо для эмпирической науки или научного опыта.

По крайней мере, об этом необходимо было сказать заранее, чтобы мотивировать новый поворот, который предстоит совершить нашей мысли в этой главе. Это может удивить и оттолкнуть читателя, поскольку очень похоже на существенное ограничение, более того, на частичную отмену наших нынешних представлений. Но мы вынуждены сделать этот шаг; как и все предыдущие шаги, нас вынуждает к этому сама истина вопроса. Не происходит ничего другого, кроме вполне естественной перипетии мышления, которая совершенно неизбежна для нормального ума, как только он проделал достаточно большой путь.

Я назвал теории первого порядка чисто эмпирическими; я подчеркнул, что они ни на фут не выходят за пределы опыта; я признал их надежной основой, на которой, как на более высоких этажах, строятся попытки объяснения других порядков; я признал, что если эта основа будет поколеблена, то, как при землетрясении, более высокие этажи начнут неустойчиво качаться и, возможно, рухнут. С самого начала я имел в виду не картезианский и не научный идеал Бэкона; Не метафизически обоснованный метод, который сверху вниз или "априори" раскручивает сеть идей из самых общих базовых понятий и принципов, которым затем волей-неволей должен подчиняться мир эмпирический, а эмпирически обоснованный метод, который начинается с добросовестного изложения наблюдаемых фактов опыта и очень постепенно, всегда помня об опыте, поднимается к более высоким основаниям объяснения. Декартовский идеал еще может быть авторитетным для чисто формальных теорий, например, для чистой математики; для построения каузальных теорий, которые я рассматриваю в одиночку, применим идеал Бэкона, как я и предполагал.

Но как теперь быть? Приведенные выше вводные замечания при всей их простоте показывают, что опыт многогранен, что несколько наблюдателей в силу индивидуальных различий в интерпретации, несмотря на идентичность их перцептивного содержания, несмотря на идентичность реального объекта наблюдения, могут, тем не менее, иметь опыт, не идентичный, а отличающийся в большей или меньшей степени. Для установления объективного, научно полезного положения дел в обычном смысле слова, для построения общезначимого эмпиризма такие индивидуальные различия должны быть исключены путем искусственных событий.

Это хорошо известно Бэкону фон Веруламу, родоначальнику современного идеала эмпирической науки. Эмпирик в его понимании должен не только собирать, но и просеивать, и строить, должен быть не муравьем, а пчелой. Ему не хватает provisos [оговорок – wp] и мер безопасности. Он требует критики чувств, воображения, интеллекта. Ему нужен не обычный, сырой, необработанный эмпиризм, а так называемый "чистый опыт" – Mera Experientia. Его процедура получения "Mera Experientia" состоит, и это не нужно здесь объяснять, в том, что сначала характеризуются и отвергаются все идолы или anticipationes mentis, т.е. все субъективные фантазии и интеллектуальные ингредиенты, все антропоморфизмы, все предрассудки традиции, авторитета, использования языка, преобладающего в школах и на рынке, и т.д., после чего "intellectus abrasus", т.е. intellectus abrasus", т.е. интеллект, выросший до мужской зрелости, но вернувшийся к детской беспристрастности в результате искоренения всех идолов, сталкивается с наблюдаемым, устанавливает объективно фактическое и формулирует свои законы, собирая и критически изучая примеры, внимательно рассматривая "instantiae contradictoriae" и отдавая предпочтение "instantiae praerogativae", чтобы с их помощью делать изобретения, разумно их использовать и все больше подчинять природу regnum hominis. Насколько здесь необходимо подробное описание методологии Бэкона, настолько же нет необходимости повторять критику, которой подверглись эти основательные и в свое время эпохальные реформаторские предложения со стороны потомков. Новое, грандиозное и правильное, поистине прорицательское в начинаниях Бэкона легко признать; опираясь на мощно развитую более чем за двести лет практику экспериментальной науки, стремишься исправить отдельные ошибки Бэкона, ужесточить его методологические постулаты; Среди прочего, одним из существенных недостатков Бэкона была признана его полная недооценка значения количественных характеристик, измерений, математических формулировок и дедукции; так возникла необэконовская литература, которая вплоть до Джона Стюарта Милла в основном придерживается идей и пожеланий веруламского мыслителя 9090
  Часто упоминаемые и сильно преувеличенные четыре метода индукции г-на Стюарта Милля на самом деле являются не более чем бессвязным пересказом теории инстанций Бэкона. Два основных недостатка Бэкона перешли к Миллю в неизменном виде. Во-первых, пренебрежение ценностью количественных определений; во-вторых, отсутствие ясности в отношении предпосылок, лежащих в основе всех эмпирических исследований. Подробнее об этом ниже!


[Закрыть]. Если бы сегодня Бэкон восстал из мертвых и взглянул на современную ему науку, он был бы горд и удовлетворен; он увидел бы, что задуманная им с пророческим предвидением программа осуществляется с неожиданной широтой и великолепием; и, несомненно, он полностью одобрил бы те объяснения, которые я дал под названием теорий первого порядка, счел бы их приятным плодом той «Mera Experientia», идеал которой он установил.

Программа Бэкона, однако, страдает некоторой односторонностью; она требует дополнения. Было бы очень похвально и разумно, если бы для того, чтобы вычленить подлинное истинное содержание в нашем так называемом "знании", мы всерьез попытались учесть, сколько в этом "знании" действительно строго объективно данного и сколько, напротив, субъективного мыслительного компонента, причем, например, термины "сила" – "масса" – "вещество" – "эффект" и т.д. легко распознавались бы как переходящие на субъективную сторону и соответственно исключались бы из числа объективных фактов. Но не менее разумно и необходимо выяснить, а если устранить все субъективные составляющие интеллекта в виде понятий, принципов, гипотез и т.д., то возникнет ли и продолжит ли вообще существовать то, что носит название "опыт", не сократится ли оно, возможно, до угрожающего минимума. Обе стороны эпистемолого-критического анализа нашей науки одинаково необходимы. Нельзя пренебрегать второй из них в ущерб первой. Иначе можно оказаться в положении того энергичного врача, который, чтобы очистить зараженный город от всех миазмов и контагий [болезнетворных веществ – wp], сжег все вокруг вместе с людьми и мышами. Его средство помогло, эпидемии исчезли, воздух очистился, а от города осталось кое-что, а именно… Пепел.

Подходя к этому вопросу, мы ставим проблему во главу угла в максимально острой форме. Она состоит из двух подвопросов и выглядит следующим образом:

Существует ли вообще чистый опыт?

И если да, то в чем он состоит?

Для того чтобы решить вопрос о возможности и достижимости чистого опыта, необходимо, прежде всего, точно установить понятие или идею, при каких условиях предикат "чистый" должен быть отнесен к опыту. Теперь в бэконовском и экспериментально-научном идеале это, очевидно, прежде всего суб-интеллигентно [предполагается – wp], что все вышеупомянутые различия индивидуальной интерпретации должны быть выведены. Они многочисленны, они – idola specus [идолы индивида – wp]. До тех пор, пока, например, между наблюдающим субъектом и облаком на небе фальсифицирующий фантастический образ верблюда или кита будет оттеснен в центр или спроецирован на объект наблюдения и принят за объективный, не может быть и речи о чистоте опыта. Далее подразумивается, что после устранения более грубых и более тонких фантазийных компонентов этого индивидуального рода из фактов наблюдения должно быть вычтено и все то, что человеческий разум вообще привык интерпретировать в вещи в соответствии со своей родовой организацией и непроизвольно добавлять к воспринимаемым фактам. Если, например, мы имеем дело с астрономическим процессом обращения планет вокруг Солнца в соответствии с правилами Кеплера и законом тяготения Нейтона, то человеческий разум по определенным причинам склонен считать гравитационную силу постоянно действующей причиной этого процесса, который повторяется непрерывно и с грандиозной регулярностью. Эта сила представляется ему как некое невидимое, но объективно существующее, непрерывно действующее нечто, actio in distans [дальняя сила – wp], скрытое от непосредственного восприятия и ощутимо проявляющееся лишь косвенно в падении, в давлении, в притяжении земных тел, которое, примерно по аналогии с нашей столь же невидимой волей, движущей тело, но не свободно, а по строгому закону, влечет мировые тела друг к другу. Такая сила не является фактом наблюдения, она – антропоморфный ингредиент человеческого разума, она принадлежит к числу idola tribus [идолов родовой общины – wp] Ее нужно вычесть, и останется только перемена места, чистое перемещение, движение планеты, которое происходит в каждый момент в определенном направлении, с определенной скоростью и ускорением, и посредством которого планета перемещается из точки O в точку O1 за определенный промежуток времени. На данный момент мы не знаем, насколько далеко может зайти такой процесс вычитания. Но ясно одно: идеал чистого опыта требует, чтобы процедура была доведена до конца и продолжалась до тех пор, пока не останется только то, что воспринимается сознанием, только то, что наблюдаемо и наблюдаемо. Очевидно, что это и есть цель. Ибо если бы захотели остановиться в начавшемся процессе вычитания, например, считать какое-либо понятие или принцип понимания, не выведенный из наблюдения, объективно включенным в факты наблюдения, то это было бы совершенно немотивированно; нельзя было бы понять, чем оправдано такое щажение; нельзя было бы понять, почему этот еще нетронутый компонент понимания не должен загрязнять опыт, тогда как все ранее выведенные компоненты считаются загрязняющими и поэтому устранены.

Результат, к которому приведет радикальное выполнение описанного выше логически доведенного до конца процесса очищения, уже предвосхищается, если учесть, что все, что не присутствует мгновенно во времени, не присутствует локально в пространстве, короче говоря, что не может быть непосредственным объектом и содержанием текущего наблюдения, должно быть в конце концов исключено из нашего так называемого опыта. Ведь все составляющие [Zutaten – wp] нашего так называемого опыта, которые не присутствуют мгновенно и локально, в конце концов, воображаются, придумываются, добавляются нами, т.е. являются субъективными составляющими разума, и, следовательно, должны быть исключены из сферы объективной фактичности и «чистого» опыта. Если бы, однако, вычитание было благополучно осуществлено до этого последнего остатка, то только тогда эпистемологу предстояло бы еще очень трудное дело устранения всех заблуждений, например, всех ощущений иллюзорного и галлюцинаторного характера, из того, что теперь является действительно чисто фактическим содержанием наблюдения, причем в последнем случае решающими должны были бы быть не данные ощущений, а, поскольку они оцениваются, логические принципы, в частности, закон противоречия9191
  См. Gedanken und Tatsachen, выпуск 1, с. 35—37.


[Закрыть]. А что тогда может остаться от опыта – (даже если оставить в стороне трансцендентальный философский спор между идеализмом и реализмом) – не так уж и много.

Прежде чем сделать решающий шаг, необходимо устранить распространенную ошибку, основанную на омонимии [одно и то же слово, разное значение – wp] и грозящую помешать нашей критике.

Выражение «эмпирическое знание» неоднозначно. Если приписать предикат «эмпирический» какому-либо пониманию, то можно либо задуматься о его психологическом происхождении, либо о том, на какую область достоверности он претендует. Можно либо определить «эмпирическое» знание как знание, вытекающее из опыта (т.е. не вытекающее ни из каких надэмпирических источников знания), либо определить «эмпирическое» знание как знание, не претендующее ни на какую обоснованность за пределами эмпирически данного. Широко распространенная ошибка, о которой я говорю, основана на смешении и путанице этих двух совершенно различных значений одного и того же слова; она исходит из того, что через проникновение в психологический способ происхождения мысли можно одновременно получить суждение о ее объективной сфере достоверности, как будто, например, мысль, которая является эмпирической в первом смысле, должна, следовательно, быть эмпирической и во втором смысле. Такая точка зрения совершенно неверна! Она составляет proteron pseudos [первая ошибка, первая ложь – wp] с Локком и целым рядом современных критиков знания.9292
  Эта принципиальная ошибка Локка достаточно резко проявляется уже во введении к «Очерку о человеческом понимании» и затем проходит через всю работу, столь поучительную с психологической точки зрения. Возможно, это было оправдано в то время и исторически очень легко объяснимо для специалиста, исходя из полемической позиции Локка по отношению к Декарту. Однако это не означает, что она перестает быть ошибкой и серьезным заблуждением, как это показано в приведенном выше тексте


[Закрыть]

Из того, что мысль возникла в опыте, не следует, что она применима исключительно к тому, что можно испытать, и, наоборот, из того, что мысль применима и объективно действительна только в пределах, а не за пределами того, что можно испытать, не следует, что она также возникла в опыте. Только не первое, поскольку в противном случае с равным основанием можно было бы сделать абсурдный вывод: "Наше понятие о растении и животном абстрагировано только от земных объектов, следовательно – на других телах мира растений и животных нет!" – Из сказанного ясно, что это не так: Для общего учения о науке и критики познания, в задачи которых входит исследование возможности чистого опыта, психологическая проблема субъективного происхождения человеческих мыслей и представлений безразлична, и она озабочена лишь определением границ достоверности и установлением логического достоинства этих мыслей и представлений. Например, вопрос о том, "вытекает ли из опыта" понятие и принцип причинности или оно "дано априори", так же не имеет отношения к вопросу о том, действителен ли он и в сфере неощутимого и неосязаемого, как тот факт, что мы узнали о воде только на Земле, не имеет отношения к вопросу о том, есть ли вода на Луне. Если кто-то принимает облако за верблюда, мчащегося по небу, то это, конечно, "нечистый" опыт, хотя понятие верблюда, безусловно, является эмпирическим понятием. Оно нечисто не потому, что понятие верблюда возникло каким-то надэмпирическим образом или было "дано априори", а потому, что по определенным причинам оно не может быть применено в серьезном смысле к парящей в воздухе массе тумана.

Это возвращает нас к моей основной теме.

Если хочешь критиковать, то делай это резко, энергично и полно, а не вяло, вяло и полусерьезно. Иначе будет не только скучно, но и, что еще хуже, неуместно. Не уподобляйтесь неумелому хирургу, который сначала не точит нож из ложной осторожности, а потом, когда он уже наполовину разрезан, прекращает резать из трусливых опасений; не уподобляйтесь тому сострадательному человеку, который каждый день отрезает собаке только часть хвоста, чтобы бедное животное не страдало так сильно сразу. Напротив, признав необходимость операции, человек затачивает инструмент, устанавливает его в нужном месте и в нужном направлении, а затем – быстро режет, чтобы больная или лишняя конечность отвалилась, отделившись до последнего волоска. Успех станет очевиден после этого. Либо пациент сохраняет жизнеспособность без этой конечности, тогда как с ней он был бы потерян; в лучшем случае он вылечивается. Либо он погибает без этой конечности, как погиб бы с ней; что ж, тогда он избавлен от долгих страданий и мучений.

Наш пациент – это человеческий интеллект, человеческая наука, человеческий опыт. Мы хотим освободить его от некоторых излишеств, которые мы считаем патологическими. Иногда вы урезаете его здесь, иногда там. Но не отрезать полностью. Я попробовал это сделать и пришел к результату. Вот он:

Пациент лежит на операционном столе. – Я прикладываю нож. – Режу! – Прорезаю насквозь! – Разрез удался! – И что получается?

То есть наша операция настолько смертельно успешна, что жертва не только не умирает, но даже мгновенно рассыпается в невразумительную кучу пыли.

С этим уже ничего нельзя сделать. Но для того, чтобы судьба пациента хотя бы в будущем принесла пользу другим, подобным ему, я сейчас ищу действительную внутреннюю причину смерти, чтобы найти необходимые условия жизни. И тут выясняется, что существует система связок и артерий, которые были небрежно перерезаны, но которые должны остаться нетронутыми, чтобы пациент остался жив. Я препарировал сеть этих артерий и связок и представлю ее эксперту для осмотра.

Или, если отбросить образы и уподобления и говорить sensu proprio et strictissimo [в самом правильном смысле – wp], если устранить все субъективные компоненты понимания, содержащиеся в обыденном и научном опыте для получения чистого опыта, то опыт распадается на неорганизованную, бессвязную совокупность совершенно разрозненных фрагментов восприятия, и в результате получается не только не чистый опыт, но и вообще никакой опыт. Более точный анализ сталкивается с системой неэмпирических предпосылок, выходящих за рамки любого возможного и реального наблюдательного содержания, применение которых к перцептивным данным и есть то, что приводит к научному, а отчасти и обыденному, «опыту». Эти предпосылки служат для установления связи между перцептивными данными, которые по своей природе изолированы; они обосновывают множественную процедуру интерполяции9393
  Как известно, термин «интерполяция» в филологии имеет иное значение, чем в математике. Там он обозначает незаконную процедуру и вызывает нарекания, здесь же он используется для описания вполне законного метода рассуждений. Я использую его, конечно, в последнем смысле.


[Закрыть]. Далее следует их формулировка и объяснение: