Текст книги "Реформация. Противостояние католиков и протестантов в Западной Европе XVI-XVII вв."

В День поклонения волхвов, входивший в святочный комплекс праздников, вплоть до конца правления Елизаветы в церкви могли появляться ряженые в фантастических одеждах, с шарфами, лентами и кружевами, игрушечными лошадьми и драконами, дудками, звенящими колокольчиками.

Они обходили процессией вокруг церкви, в то время как остальная часть конгрегации поднималась со скамей, чтобы это увидеть, и встречала происходившее смехом. Многими священниками, не только архиепископом Лаудом, воскресные спортивные игры и церковный эль воспринимались как оскорбление, несмотря на то что наряду с безобидным добродетельным весельем они помогали пополнить церковную казну.

Средневековые городок и епархия изыскивали способы, как справиться с дурным поведением. Так, например, стремились, чтобы воскресенье стало днем молитвы. Для протестантов необходимые законодательные действия для достижения весомости воскресенья вовсе не были в новинку. Они унаследовали подобный подход вместе с общественным стремлением поощрить посещение церкви в воскресенье.

Однако Реформация настолько видоизменила воскресенье, что к середине XVII века изменения в реформированных странах стали резко отличаться от тех, что были приняты в странах католических. Даже в Англии, где консистория так и не достигла законодательного авторитета, где двор постоянно предпочитал воскресенья, когда маскарады, игры или даже турниры мешали проведению службы. Даже там, где короли Яков I и Карл I издали и переиздали «Книгу спортивных увеселений» (соответственно в 1618 и 1633 годах), стремясь помешать случаям вмешательства в безобидные игры, проходившие в воскресенья.

Общественные субботы даже во время Реставрации отличались умеренностью, которая в поздние годы получила название викторианской. И всего этого достигли потому, что швейцарские реформаторы запретили разом все святые дни, кроме воскресенья, оставив только воскресенье и летние дневные службы, разрешив вечерние как время игр и публичных развлечений.

Магазины закрывались (исключение делалось только для тех, где продавали молоко и часто мясо), рынки и ярмарки не связывались с воскресеньями, травля медведей и быков запрещалась. Во время службы таверны закрывались, и все игры не разрешались. В конце 1662 года один очень бедный сапожник из Лондона должен был работать допоздна над парой обуви субботним вечером, он поднялся рано утром, чтобы никто его не заметил. Тем не менее раздосадованный сосед увидел его и доложил о случившемся. И сапожнику пришлось заплатить штраф под угрозой тюремного заключения и подвергнуться тяжелой принудительной работе по обработке пеньки.

С конца елизаветинского времени и впоследствии владельцам таверн часто выдавались лицензии при условии, что они не станут продавать ничего во время службы (кроме экстренных случаев) под страхом потерять свои лицензии. Иногда лицензии выдавались при условии, что владельцы будут выставлять всех из таверны, когда последний колокол прозвонит к утренней молитве.

В такой умеренной атмосфере разногласия про поводу субботы становились менее заметными. Проблема заключалась в том, насколько заповеди Моисея по поводу обязательности празднования субботы могут быть применимы к христианскому воскресенью. Те, кто с этим соглашался, ссылались на привычку устраивать игры не во время службы, если те оказывались безопасными, руководствуясь точкой зрения, что физические развлечения полезны для народа.

В Англии полемика началась после выхода в 1595 году книги пуританина Николая Баунда «Истинное учение о субботе». Она вызвала полемику между правившими тогда Стюартами и частично пуританским парламентом. Дебаты вскоре приобрели желчный характер из-за абсурдного преувеличения роли заповедей Моисея. Произошло как в случае с проповедником в Сомерсете, который заявлял, что игра в шары в субботу такой же грех, как и убийство человека. Отчасти это произошло из-за проявленной короной глупости – сделать субботу критерием послушания.

Однако сама по себе дискуссия имела меньшее значение, чем постоянный рост воскресного отдохновения и воздержания. В двух актах парламента (1625 и 1626 годов) прихожанам запрещалось встречаться ради спортивных упражнений вне собственных приходов. По воскресеньям не разрешались травля медведей, бои быков и азартные игры. Возчикам, носильщикам и перегонщикам скота не дозволялось использовать свои повозки или перегонять скот по воскресеньям, мясникам забивать скот и продавать мясо. Содержательную сторону актов обновили в Англии актом 1677 года.

МУЗЫКА

Самой значительной литургической инновацией Реформации стало введение конгрегационного гимна. Он был известен монахам, но не мирянам конца Средних веков, гимн или стихотворный псалом стал движущим средством конгрегационной похвалы и самым мощным проявлением набожности внутри протестантских церквей. В лютеранской Германии ему было суждено стать одним из великих новых гимнов, написанных Лютером или его коллегами. Он часто основывался на старых и привычных фольклорных мелодиях.

Однако в Англии, как и во всех реформированных странах, разрешались только гимны из Священного Писания или псалмы. Неуклюже переведенные Майлсом Ковердейлом псалмы пелись только в соборах или церквах, где имелись специально обученные хоры, вместе с новыми дополнениями, еще неизвестными под именем (единственным) англиканских песнопений.

В деревенских церквах тексты Ковердейла читались священниками и церковнослужителями, они еще не сохранялись в памяти обычными верующими. Тем не менее это были уже гимны с четкой структурой, имевшие начало и конец. Встречались и стихотворные псалмы в переводах Стернхопа и Хопкинса.

Не следует считать, что конгрегации не колеблясь перешли к пению гимнов или стихотворным переложениям псалмов. В конце 1640 года четыре из одиннадцати церквей в Цюрихе располагали конгрегационным пением, в лютеранской Швеции подобное пение оставалось редкостью вплоть до XVII века.

Приходский священник в английской сельской местности обнаруживал, что ему практически не удается убедить петь свою конгрегацию, особенно потому, что прихожане неохотно заучивали слова, а некоторые вовсе не умели читать. Перед 1640 годом появилась привычка, когда чтец читал стих из Псалтири, и затем вся конгрегация, узнав слова, начинала петь стихи.

На Вестминстерской ассамблее 1643 года было рекомендовано ввести подобную практику во всех церквах. Хотя возможно, все, что удалось сделать, – это внедрить старый и отрывистый способ музыкального воспроизведения.

В каждом веке звуки музыки слышались и из деревенской церкви, и из городского собора благодаря обученному хору. Распад монастырей нанес серьезный удар по профессии регента, и восстановление происходило медленно.

Все реформисты и реформаторы соглашались в том, что старая музыка была слишком замысловатой, и ее следовало упростить. Разрушение смысла благодаря изыскам композиторов иногда доходило до крайнего абсурда. Подобные экстравагантности сравнимы с поздними карикатурами на великие оперы. «Современная церковная музыка, – писал Эразм, – так составлена, что конгрегация не может понять ни слова».

Пуритане оказались в затруднительном положении в христианском мире. Пробужденные или поощряемые Реформацией или Контрреформацией, люди воспринимали музыку как бесполезные украшения в церкви. Одно время католические музыканты даже опасались, что Триентский собор отзовется декретом, направленным против музыки в церквах. И тогда их профессия претерпит те же катастрофические разрушения, какие выпали на долю протестантских земель.

Изменение сознания и революционные изменения композиций по стилю и литургии, хотя и не так сильно доминировавшие у католиков, продолжали оставаться настоятельной потребностью. Церковь склонялась к простоте, проблема казалась одинаково значительной как для католиков, так и протестантов, теперь она упростилась, не став при этом убогой и скучной.

В сочинениях Палестрины и Орландо Гиббона протестантам казалось, что высшее искусство заключается в простоте, именно из подобной простоты и вырастали некоторые сочинения церковной музыки. Лютер говорил, что станет конфликтовать с каждым, кто осуждает музыку, потому что это Божий дар, но не дар человека.

«Если я путешествую в вашей компании, – писал Джордж Герберт в обращении к церковной музыке, – то вам известен путь к небесным вратам». Основным времяпровождением Герберта оставалась музыка, рассказывают, что он дважды в неделю ездил из своего сельского прихода, чтобы послушать музыку в кафедральном соборе в Солсбери, хотя то же свидетельство указывает, что вряд ли тамошний хор отличался высоким уровнем.

К английской кафедральной музыке в течение многих лет относились с подозрением. Даже доктор Джон Хакет, поддерживавший сохранение соборов перед Долгим парламентом, вовсе не ратовал за музыку, допуская, что то, что предназначается для молитвы, пропадает в трелях и гаснет в воздухе.

Музыканты соборов сталкивались с требованиями ввести новую музыку, чтобы та сопровождала народную речь, и имена Марбека и Таллиса (только в Англии) показывают, как был встречен вызов. Музыкальная традиция старого мира медленно умирала, и такие композиторы, как Бурд, предпочитали старую религию и ее музыку, писали в новой манере только по необходимости.

В рукописи Уэйнли, хранящейся в Бодлеанской библиотеке при Оксфордском университете, датируемой началом правления Эдуарда VI, содержатся установки для утренних и вечерних песнопений, ряд гимнов и десять различных способов сопровождения принятия Святого причастия.

В Англии, как и в большинстве консервативных протестантских стран вслед за Северной Германией и Скандинавией, сохранялась старая традиция исполнения музыки во славу Господа. Сначала она несколько отодвигалась, но утвердилась во время правления Елизаветы. До конца века ее приняли многие священнослужители как истинную и прекрасную помощь во время проведения службы в церкви.

Величайшим музыкальным достижением английского реформированного культа стали англиканские песнопения, не очень распространенные до начала XVII века, обычно в одноголосной форме. Двухголосное пение вошло в обиход только после 1700 года.

В сообществе в соборах обычно исполняли не только ектении и акафисты, но и часы, чтобы люди могли их прослушать. Принес славу новой английской музыке в период правления Елизаветы и псалом, исторически образовавшийся из старого церковного песнопения.

Триентский собор издал предписания, направленные на контроль музыки в церквах, поощряя простоту и использование простого песнопения. Однако поиск простоты не помешал созданию нового вида музыкального исполнения, оратории. Ее вдохновил святой Филипп Нери, использовавший драматическую и музыкальную образность в форме проповеди, чтобы привлекать народ.

Первая подобающая оратория появилась в первые годы XVII века. В моду входила большая усложненность и непринужденность. Дух барокко воздействовал на простоту ранней Контрреформации. Теперь церковь была триумфальной и величественной, службы в храмах проводились священниками в разукрашенных одеяниях под сводами зданий новой архитектуры.

Стены богато украшались картинами, появились статуи, торжественно звучали органы. Процессии стали более изысканными, движение происходило под звуки труб военных оркестров, несли знамена и фонари, на повозках перемещались помосты и статуи. С помощью украшений стремились выразить переполнявшие людей чувства.

Нам известно о том, что в 1649 году существовал итальянский собор, где стояли десять органов, кроме того, в нем имелось несколько лютней и скрипок, так что во время больших служб могло создаться впечатление, что концертирующие сливаются с мощным хором.

В Италии органы получили необычайное распространение. Нам довелось слышать об аудитории 30 000 человек, в 1608 году слушавших концерт Фрескобальди в соборе Святого Петра в Риме. Большинство итальянских концертов для скрипки писались для исполнения в церквах, особенно во время вознесения Гостии.

Полагали, что самой изумительной из барочных месс оказалась та, которую написал Орацио Беневоли для освящения Зальцбургского собора в 1628 году. Уравновешенность старой музыки проходила, наступило время открытых поисков страстей, эмоций, поэзии, всплеска чувств. Средневековая музыка осталась музыкой хора. В мир приходила музыка барокко.

В реформированных церквах органы не допускались. Не так-то легко понять, почему возникали подобные возражения. Органы наполняли церковь орнаментальными и неосвященными звуками, они доминировали над хором, пытаясь преодолеть пассивность конгрегации. В сознании реформаторов они представляли инструмент изысканности и суматохи, которую сметало их очищающее стремление к простоте.

Хотя Лютер не очень любил орган, он все же сохранился во многих лютеранских церквах и тем самым сделал возможным сочетание хора и органа, основав одну из величайших гордостей протестантской церковной музыки, хорал.

Однако в кальвинистских странах, за исключением Голландии, где сохранились превосходные органы, их предпочитали не использовать.

Огромное количество органов перенесли или продали, многие музыканты остались без работы. Сохранилась история об органисте из народной церкви в Цюрихе, плакавшем при виде топоров, разбивающих его великий орган. Однако истории о разрушении органов сильно преувеличены.

Многие органы продали в таверны или богатым людям, некоторые разбирались на части, которые продавались по отдельности, только несколько инструментов стояли в неработающем состоянии, пока толпа не разрушала их. Так, в соборе Вустера из труб органа сделали блюда для сбора пожертвований, известно и их использование для устройства кровати.

Необычный пример находим в городских отчетах, откуда он и извлечен. Он связан с красивым органом, находившимся в церкви Рива в Женеве в период жизнедеятельности Кальвина. В 1544 году обнаружили, что орган мешает проходу, тогда кто-то предложил, чтобы его перенесли в более просторную церковь Святого Петра.

Кальвин заявил, что перенос вызовет скандал, и тогда совет решил выставить орган на аукцион. Ответственные за продажу обнаружили, что отсутствует заглушка для трубы, сломан один из усилителей. Готовя инструмент к продаже, они заплатили за ремонт.

Тем не менее никто не захотел купить орган, поскольку его должны были вывезти из Рива. И тогда решили, несмотря на мнение Кальвина, что орган следует разместить в церкви Святого Петра, где он и простоял, разобранный, в течение пятнадцати лет. В 1562 году совет, наконец, разрешил расплавить трубы на металл и позволил госпиталю использовать этот металл для изготовления утвари.

В Англии лаудианцы восстановили органы в нескольких соборах и приходских церквах. Король Англии Яков I (р. 1566, правил как английский король в 1603–1625) (он же король Шотландии Яков VI с 1567 года) установил орган в часовне Холируд-Хаус, однако ремесленник, ответственный за орган, сказал, что с инструментом обращались не лучше, чем с пленным турком.

Все английские органы продали или снова разобрали в 1644 году. В реформированной деревенской церкви не было органа. В галерее обычно играли скрипач или флейтист. Осталось только неприкрашенное пение конгрегации в унисон, прохождение хором ограниченного набора мелодий, часто под руководством приходского служки.

Шедуэлл не одобрял происходившее, называя «собранием крестьян, прославляющих Господа унылыми, неинтонированными, грубыми голосами», но бесспорно принимавшимися на небесах как величественная оратория.

ВИТРАЖИ

Насколько сильно суровая Реформация возражала против музыкальных инструментов не только в церкви, но и за ее пределами, настолько же она приветствовала искусство, которое не препятствовало службам. Хотя пуритане и убрали картины из церквей, возможно, лучшие образцы они повесили в своих личных комнатах.

В Швейцарии искусство витражей обязано своему появлению церквам, витражи использовали также в домах, и благодаря своему художественному мастерству швейцарские мастера витражей вскоре стали первыми в Европе. В нескольких великих соборах (Королевском колледже в Кембридже, в Эксетере, в Йорке – самых известных в Англии) и в отдельных сельских церквах (где сквайр относился к ним снисходительно или где никто не осмеливался вмешиваться) витражи как раз и сохранились.

Некоторые витражи выпали или были разбиты во время Ренессанса, ведь старое стекло отличалось хрупкостью и оказалось более тонким, чем декоративное. Изъятие живописи привело к опасной тенденции, когда оставались провалы с минимумом ведущих конструкций.

Поиски большей живописности привели к опасной попытке, когда переставал использоваться свинец.

Во время лаудианского периода в Англии фламандские художники (прежде всего братья Авраам и Бернард ван Линж) создали примечательные образцы искусства, лучшие сохранились в некоторых колледжах Оксфордского университета. Поскольку полагалось, чтобы церковь была хорошо освещена, стены красились в белый цвет, а витражи воспринимались большинством протестантов как неподобающие и отвлекающие от церковной службы.

Разрушения в Англии, кроме первых стихийных всплесков 1559 года и более последовательно сокрушительных во время Гражданской войны, воспринимались как случайности. Витражное стекло было слишком дорогим для ремонта. Витражи оставались на своих местах, пока не падали или не разбивались, и когда витраж требовалось починить, то недостающий кусок заполнялся простым стеклом.

Многое зависело от пастора, церковного старосты, сквайра и состоятельности прихода. В 1629 году произошел поразительный случай. Церковь Святого Эдмунда в Солсбери сохранила свои цветные витражи, на одном из них, поврежденном и сильно потрескавшемся, был изображен Бог Отец в виде маленького пожилого человека в красном и голубом одеянии, с сумкой.

На другом витраже Бога Отца изобразили создающим Солнце и Луну вместе с циркулем. На других он создавал различные растения, животных и человека. В последнем окне Бог в образе человека представал сидящим и отдыхающим в кресле. Обычно, когда члены конгрегации проходили мимо окна к своим местам, они кланялись изображению.

Однажды Генри Шерфилд, член парламента от Солсбери, увидел, как это делает женщина, и был шокирован. Тогда он выдвинул ходатайство на следующем собрании прихожан, чтобы окна заменили простыми стеклами. Хотя ходатайство поддержали, вмешался епископ, и ничего не сделали. Раздосадованный задержкой, Шерфилд завладел ключом, получив его от жены сторожа, забрался на сиденье и разбил стекло палкой, потеряв от удара равновесие. Тогда епископом был Лауд, и он приговорил Шерфилда к штрафу в 500 фунтов стерлингов. Похожие, но подвергшиеся осуждению вспышки происходили не раз, пока Лауд продолжал управлять епархией.

Что касается остального, то искусство было подобно музыке, «приобретшей светский характер» в Европе во время Реформации, но вовсе не потому, что художники стали более добродетельными, чем раньше (обычно бывало наоборот). Скорее потому, что церкви перестали покровительствовать и выступать в качестве заказчиков для художников, которым теперь приходилось работать, украшая дома богатых мирян.

Заключение

Христианский мир сожалел, что знать, как мирская, так и духовная, богатела за счет неправедно нажитого состояния церкви. Когда богатства перестали принадлежать церкви, началось процветание светской знати. Если бы церковь не препятствовала реформам, то она, по крайней мере, сохранила бы значительные богатства.

Критики в период Ренессанса болезненно осознавали разрыв между Библией и современной им церковью. Половина западной церкви избрала современную церковь как ключ к пониманию Библии, вторая выбрала Библию как судью современной церкви. Западный христианский мир разделился, надежда на единство растаяла.

Разделение Запада на протестантов и католиков оказалось таким же непреложным, как две реки, происходившие из одного источника, но текущие по своим руслам. Так и здесь течения развивались по собственным учениям и культу. На религиозных картинах раскрыта внутренняя сторона Священного Писания в понятиях современной жизни в Голландии. Изображены семья и обыкновенный дом, картины голландских художников проникнуты духом северной Реформации.

Религиозные картины Эль Греко наполнены атмосферой испанской Реформации, на них изображены люди не из этого мира, они поднимаются вверх к святости небес, стоят обособленно, каждый един по духу. И все же на картине изображено сообщество, однако не то, что манит мир в свои ворота. Различные течения, как они текут, могут вести религиозных людей по отдельности, медленно, но не менее значительным путем, чем твердое догматическое отрицание при анафеме.

Христианский мир страдал, что так много духовных лиц нелегально жило с женщинами. Половина западной церкви признавала легальность такого сожительства, другая боролось, причем безуспешно, чтобы духовенство сохраняло целибат.

Христианский мир печалился от невежества священников как проекция невежества всех людей. Поскольку излечить невежество, переменив одежды духовенства или позу верующих, нельзя, пастырская страстность направлялась на обучение, и с помощью печатных изданий уровень священника, пастора и населения постоянно поднимался.

Христианский мир обнаружил, что привилегии церкви и канонические законы не отвечают интересам эффективного современного государства. Повсюду эти привилегии упразднялись или ограничивались.

Христианский мир трагически осознавал разрыв между христианской этикой и практической деятельностью населения. Реформация не могла излечить от похоти, гордыни, жадности, притеснения. Новая безопасность жизни в государстве, улучшившаяся система светского законодательства оказались такими же эффективными, как и проповеди в деле цивилизации людей. Однако поднялись и общие стандарты моральных норм, тональность манер и обычаев.

Семейные молитвы стали повседневностью, знания постепенно распространялись и углублялись, поведение в церквах становилось внешне благочестивым. Расцветали духовные литература и поэзия. Одной из вершин духовного сочинения периода Реформации считается «Путь пилигрима». Он представляет собой песни во славу милости сюзерена, в нем прослеживается духовный рост христианина. Текст был адресован не только профессионалам, но и обычным людям, служащим на кухне или работающим на полях.

Христианский мир сожалел о пренебрежении понятием всеобщего спасения в церкви, переходом от религиозных орденов к бюрократической системе. Реформация переключала денежные потоки, поддерживая пастора и население.

Средневековый христианский мир отличался богатством и разнообразием, и все же напоминал церковь, где мебель свалили в кучу, алтарь был не виден, углы покрылись пылью. В эпоху Реформации среди прочих серьезных разрушений произошел вынос мебели, сопровождавшийся упрощением внешнего вида и оставлением для верующего только того, что действительно имело значение.

После Лютера ни протестанты, ни католики не находили возможным подражать старым способам, связанным с пренебрежением милостью Господа и сюзерена. Лютер утверждал, что спасение не достигается ритуалом, то есть через внешнее действие, но возможно лишь через веру, паломничество или покаяние. Во всех случаях протест побеждал (лютеранские) 95 тезисов. Однажды прибитые на двери в Виттенберге, они не предполагали начала революции, но только достижения того, что в них изложено, причем не только в протестантизме.

К 1650 году центр богословских интересов сместился от отправления правосудия к вероучению. Для Лютера и его поколения это было естественно. Вероучение вдохновлялось насущной необходимостью проповедовать работой, спасением через ритуал и иные действия. Лютеране не протестовали против религии, исходящей из сердца и доброй воли, и вовсе не были более страстными, чем в любой век христианской истории.

Теперь первостепенной потребностью стала мораль, а главной проблемой теологии – развитие и успех в добродетельной жизни. Теологическое противоречие, господствовавшее во французской церкви XVII века, направлялось на якобы нестрогое моральное учение иезуитов.

Пуритане начали изучать казуистику, случаи манипуляции сознанием. Английские епископские священники вроде Иеремии (Джереми) Тейлора продолжили начатое. Порожденная Реформацией серьезность поставила в центре мораль, но не как замену, а как следствие веры. Вера как главный критерий истины, хотя и кардинальная в протестантизме, постепенно отступала на задний план. Ее или принимали, или нет, было еще о чем поспорить.

По правде говоря, мир немного устал от догматических аргументов, сопутствовавших войнам христианского мира.

Не станем бряцать оружием понапрасну, восстановим чистоту и щедрость, уменьшим необходимое до минимума и попробуем найти общий язык с оппонентами. С Вестфальским договором 1648 года христианский мир издал вздох облегчения и начал искать умных людей, равно как и способы достижения политического мира.

В Англии 1660 года слово «Реформация» дурно пахло. В течение двух столетий и более оно оставалось символом иногда призрачной надежды и идеализма, обозначая высокие стремления средневековой святости, восходящие к золотому и простому веку. Теперь, наконец, это слово потеряло свой идеалистический ореол. Его стали связывать с фанатизмом, разрушением и несогласием. Оно превратилось в раздражающий призыв, поощряющий придирчивых, которые не думали только о добре, стимулирующем фанатических критиков. Мы начинаем слышать и о мире, обеспокоенном Реформацией, реформированном и разрушенном, реформированном до основания.

Как предполагали многие, основная работа проделана. Наступило время вспомнить, как, вероятно, несовершенен любой человеческий институт, остерегаться мучить пастырскую основу церквей ненасытными призывами к переменам, шныряя глазами, чтобы увидеть формализм или культ там, где разумный человек видит обычаи безвредные или поучительные.

 
И если религия намеревается,
Нам остается только улучшаться.
 

Сэмюэль Худибрас, 1663

Христианский мир теперь вступает в новый век, где правят другие интересы и порывы, чем в XVI веке. Мир, как полагают, достаточно переменился. Пришло время сохранять, отдыхать, спасать, видеть, что могут сделать сдержанность и разумность. И все же случилось так, что разумное движение для перемен к лучшему превратилось в революционное, равно как и призыв к реформам.