Текст книги "Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера"

И все же самые звездные мгновения этой жизни были еще впереди.

Часть 3
Там, где сбываются мечты

«И увидел я, что нет ничего лучшего человеку, чем радоваться делам своим, ибо это доля его. Ибо кто приведет взглянуть на то, что будет после него?..»

(Экклезиаст, 3:22).

Глава 1
Между Метатроном и Сандалфоном. «Враги. История любви» (1972)

Роман «Враги. История любви» входит в число если не лучших, то, по меньшей мере, самых известных романов Башевиса-Зингера – и отнюдь не только благодаря тому, что был экранизирован режиссером Полом Мазурским, как это принято думать.

Сразу после своего выхода в свет в 1972 году это произведение привлекло к себе внимание необычайно широкого круга американских читателей. Прежде всего, это, безусловно, произошло благодаря положенной в его основу захватывающей любовной истории, где вместо традиционного «треугольника» читателя ждал куда более драматичный четырехугольник.

«Враги» стал первым романом Зингера, действие которого разворачивается в Америке, но, в сущности, он продолжает и во многом повторяет те темы и мотивы, которые являются центральными во многих его рассказах этого периода. Перед читателем предстают изломанные судьбы и души евреев, переживших Холокост, силящихся вернуть свою жизнь в нормальное русло, но уже не способные ни жить, ни осознавать мир так, как его осознает большинство «нормальных» людей, не имеющих их страшного опыта. И одновременно «Враги» – это одно из самых блестящих художественных исследований психологии любви, бросающее вызов всем представлениям о природе этого чувства, сформированного классической мировой литературой.

Главный герой романа Герман Бродер, выпускник философского факультета университета, знаток как еврейской религиозной, так и европейской философии, выживает в Холокосте благодаря Ядвиге – бывшей горничной своих родителей, укрывшей его на сеновале своего дома. В течение нескольких лет Ядвига, движимая любовью, втайне от своей семьи таскала на сеновал еду для Германа, выносила его испражнения, и не удивительно, что он чувствует себя обязанным ей за свое спасение.

Уже после войны, узнав, что его жена и дети погибли, Герман вместе с Ядвигой добирается до Америки, где сочетается с ней гражданским браком. Однако этот его жест движим отнюдь не только благодарностью. Германа, безусловно, влечет к Ядвиге; ему нравится ее тело, ее запах, его трогает ее крестьянская чистота и наивность. Однако с той же силой его влечет к Маше, вместе со своей матерью Шифрой-Фаей прибывшей в числе других прошедших через концлагеря евреев в Америку и, как и он, живущей больше прошлым, чем настоящим. Маша, зная о том, что Герман официально женился на Ядвиге, тем не менее, требует, чтобы он развелся со своей «шиксой»[48]48
  Шикса (идиш) – презрительное обозначение женщины-нееврейки


[Закрыть] и сочетался с ней традиционным еврейским браком. Однако для этого она, в свою очередь, должна развестись с бросившим ее мужем – Леоном Тортшинером.

Маша и Шифра-Фая становятся второй семьей Германа, и это тоже вполне объяснимо: он чувствует с этими женщинами куда большее духовное родство, чем с Ядвигой; их сближает не только принадлежность к одному и тому же народу, но и общность мироощущения, культурных кодов. И не случайно, как бы ни старалась Ядвига сделать так, чтобы ее дом и ее кухня походили на еврейские дом и кухню, по-настоящему дома Герман ощущает себя только оказавшись вместе с Машей и Шифрой-Фаей.

Эта двойная жизнь заставляет его постоянно лгать и изворачиваться, и тут в этой жизни появляется еще одна женщина из прошлого: Герман узнает, что его первой жене Тамаре удалось выжить, и она также находится в Нью-Йорке. При встрече с ней, неожиданно для себя, Герман открывает, что, несмотря на все их прошлые скандалы и ссоры, он по-прежнему любит Тамару и не хочет потерять ее. Да и Тамара, как выяснилось, сумела, пройдя через ад сталинских лагерей, сохранить верность Герману.

Таким образом, Герман оказывается перед нелегким выбором.

Он должен официально развестись либо с Тамарой, либо с Ядвигой, так как американский закон запрещает многоженство и, его, еще совсем «зеленого» эмигранта, могут за нарушение этого закона либо отправить в тюрьму, либо вообще депортировать из Штатов. К тому же он обещал Маше жениться на ней по еврейскому закону, то есть в любом случае стать двоеженцем. И Герман понимает, что простого, общепринятого решения той ситуации, в которой он оказался, не существует, так как он и в самом деле любит – именно любит! – сразу трех женщин:

«…«Я должен поговорить с юристом, мне следует прямо сейчас пойти к юристу!» Но как он объяснит подобную ситуацию? У американских юристов на все есть простые решения: «Кого из них вы любите? Разведитесь с другой. Порвите с любовницей. Найдите работу, сходите к психоаналитику». Герман представил себе судью, который выносит ему приговор, тыкая указующем перстом: «Вы злоупотребили американским гостеприимством!»

«Я хочу сохранить всех трех, такова постыдная правда», – признался он себе. Тамара стала гораздо привлекательнее, спокойнее, интереснее. Она прошла через еще худший ад, чем Маша. Развестись с ней значило бы отдать ее другим мужчинам. А что касается любви, то американские профессионалы употребляют это слово так, словно существует его ясное определение, – хотя никто еще не открыл его действительного значения».

Так в образе Германа Башевис-Зингер утверждает свое глубокое, пришедшее к нему еще в юности убеждение в том, что, вопреки всем утверждениям классиков, любовь – по меньшей мере, для мужчины – отнюдь не является всепоглощающим чувством, направленным на одного человека. Мужчина одновременно может любить сразу двух, а то и больше женщин, каждая из которых оказывается по-своему дорога и близка ему. И дело тут не в стремлении завести любовную интрижку на стороне, не в нежелании и неумении расстаться со второй или даже третьей женщиной из чувства ответственности, а в самой сложности натуры человека, бесконечности космоса его души.

Мысль эта была достаточно новая для литературы, причем она была выражена Зингером в куда менее физиологической и куда более глубокой психологической форме, чем это сделал, скажем, Генри Миллер в своем «Тропике Рака».

Безусловно, многие черты главного героя «Врагов» несут на себя отпечатки личности самого Башевиса-Зингера. Параллели между биографиями автора и его героя просматриваются предельно ясно: как и реальный Зингер, Бродер вырос в религиозной семье, но затем отошел от религиозных ценностей и от самой веры в Бога; как и Зингер в 30-40-е годы, Бродер зарабатывает в качестве «литературного негра» рабби Лемперта, сочиняя за него статьи и книги об иудаизме и проповедуя в них те идеи, в которые и сам не очень-то верит. Да и страшная рассеянность Бродера; то, что он постоянно теряет все и вся; его неспособность ориентироваться в пространстве – во всем этом, безусловно, узнается сам Исаак Башевис-Зингер. Ну, а история взаимоотношений Германа с Тамарой, в прошлом фанатичной коммунистки, история их странного брака, в котором «случайно» появились дети – это, вне сомнения, отголосок сложных взаимоотношений писателя с Руней Шапира, подарившей ему сына Исраэля.

Однако на этом автобиографические элементы романа и заканчиваются. Все остальные коллизии «Врагов» созданы воображением писателем и, одновременно, несут в себе довольно типичные коллизии своего времени. Сотни евреев после войны женились на спасших их от нацистов нееврейках; тысячи евреев, будучи уверенными, что мужья и жены погибли, создавали затем новые семьи, а потом вдруг выяснялось, что известие об их гибели было ложным…

Ложное ощущение документальности и даже автобиографичности возникает в романе благодаря все тому же мастерству Зингера-рассказчика, его умению избегать мелодраматических эффектов, вести повествование в лаконичном, обыденном стиле, одновременно незаметно, но щедро приправляя его бытовыми деталями, окончательно убеждающими читателя в достоверности происходящего.

Не случайно полицейская-негритянка, работавшая в аэропорту Кеннеди, проверяя документы Исраэля Замира и узнав, что он – сын писателя Исаака Башевиса-Зингера, восторженно всплеснула руками. «Так ты – сын Ядвиги!» – воскликнула она.

Под это же впечатление попал даже режиссер Поль Мазурский. Завершая свой первый разговор с писателем о возможности экранизации «Врагов», Мазурский не удержался от вопроса:

– Скажите, господин Зингер, вы и есть Герман?

– Мы все – Германы! – усмехнувшись, ответил Зингер, имея в виду, очевидно, что попытался в этом романе более глубоко, чем в других свои произведениях, проникнуть в психологию мужчины.

Однако Мазурский, похоже, не очень поверил в этот ответ и постарался подобрать на роль Германа Бродера актера, внешне напоминавшего Башевиса-Зингера в дни его молодости.

* * *

Чрезвычайно важным для Зингера было и воссоздание самого мироощущения евреев, переживших Холокост, их чувств и переживаний, их неспособности даже на сколько-нибудь короткое время отрешиться от воспоминаний о пережитом кошмаре. Если Ядвига, которую Герман взял на прогулку, покатал на карусели и накормил дешевыми сладостями, способна полностью отдаться ощущению радости и счастья, то ни Герману, ни Маше, ни Тамаре (как и всем другим героям писателя, пережившим Катастрофу) этого не дано.

Где бы он ни оказался – в уборной, в кафе, в доме Маши или дяди Тамары, даже на вечеринке в доме рабби Лемперта – Герман спрашивает себя о том, смог ли бы он найти здесь убежище в случае, если бы Нью-Йорк оккупировали фашисты. В своих фантасмагорических сновидениях он продолжает вести войну с нацистами, уничтожая их с помощью различного оружия. Даже зоопарк, в который он выбрался с Машей, вызывает у Германа ассоциацию именно с концлагерем.

Точно так же ведут себя Маша и ее мать:

«Другие беженцы говорили, что со временем многое забывается, но ни Шифра-Фая, ни Маша никогда не могли бы ничего забыть. Напротив, чем дальше отодвигалась Катастрофа, тем, казалось, они были ближе к ней. Маша могла нападать на мать за то, что она так много горюет о погибших. Но когда та замолкала, она сама возвращалась к той же теме…»

Сами любовные ласки Германа и Маши для них обоих так остры и сладостны именно потому, что в них всегда присутствует Смерть, в них, говоря в терминах фрейдистов, тесно переплетены Эрос и Танатос. Герои многих рассказов Зингера, вспоминая об ужасах немецких и сталинских лагерей, не раз повторяют, что близость смерти усиливала сексуальность их обитателей, однако во «Врагах» Зингер пытается доказать, что многие из них сохранили эту гиперсексуальность и после войны, подстегивая ее воспоминаниями и извращенными фантазиями:

«Герман знал, что она приготовила для их свидания какую-нибудь необычную историю. Маша сравнивала себя с Шехерезадой. Поцелуи, ласки, страстные объятия всегда сопровождались историями, связанными с гетто, с лагерями, с ее собственными странствиями по развалинам Польши. Во всех этих историях мужчины преследовали ее: в бункерах, в лесу, в госпитале, где она работала медсестрой…

…Несмотря на то, что ни Маша, ни Герман не были извращенцами, они постоянно толковали о всевозможных извращениях. Получала бы она удовольствие, пытая нацистского убийцу? А могла бы она наслаждаться любовью с женщиной, если бы на земле не осталось мужчин? Мог бы Герман стать гомосексуалистом? Мог бы он совокупляться с животными, если бы все люди погибли?..»

Тамара, для которой секс без подлинной любви невозможен, испытывает несколько иные, но в главном схожие с Машей и Германом чувства – сама жизнь, само ее существование после того как она видела торжество Смерти, кажется ей ирреальным. И, предъявляя Герману счет за прошлое, за его равнодушное отношение к их общим детям, она одновременно освобождает его от каких-либо обязательств перед собой на том основании, что она уже не принадлежит миру живых:

«– Нет, я не та же самая. Ты смотришь на другую женщину. Тамара, которая оставила своих убитых детей и пробралась в Скибу – так называлась та деревня – это другая Тамара. Я мертва, а когда жена мертва, ее муж может поступать так, как ему нравится…»

Многие еврейские писатели и критики, начиная с 50-х годов и вплоть до самой смерти Исаака Башевиса-Зингера, едва ли не ставили ему в вину то, что он не разделил судьбу большей части европейского еврейства. Некоторые доходили в своих статьях до утверждения, что по этой причине у Зингера нет права и писать на эту тему. Однако, пожалуй, ни одному другому еврейскому писателю не удалось рассказать о том, что сделал Холокост с теми евреями, которым удалось выжить в нем, так предельно откровенно и честно и с такой силой, с какой это сделал Башевис-Зингер в целом ряде своих рассказов, а также в романах «Враги. История любви» и «Мешуга», пусть последний и является не самым удачным его детищем.

* * *

Самую большую, самую главную загадку своего романа, заложенную в нем сверхидею, Башевис-Зингер, как всегда, спрятал в самом его названии. Нужно сказать, что название, обозначенное в русском переводе – «Враги. История любви» – не совсем верно. Если переводить название оригинала буквально, то оно скорее звучит как «Ненавистники. История любви».

Но, в самом деле, кто в этом романе приходится врагами друг другу? У Ядвиги, Маши и Тамар, любящих одного и того же мужчину, есть, безусловно, причина не испытывать симпатии друг к другу, но все их претензии справедливо обращены к самому Герману, не способному выбрать между ними, а не друг к другу. В их взаимоотношениях нет ни вражды, ни ненависти – и личная встреча Тамар и Ядвиги, а затем и финал романа только подтверждают это. Само собой, нет вражды и ненависти в отношении Германа к рабби Лемперту, беззастенчиво пользующемуся плодами его труда. Можно с большой натяжкой предположить, что вражда-ненависть существует в отношениях Маши с ее бывшим мужем Леоном Торшинером, но ведь это явно второстепенная линия романа.

Так кто же они, эти самые «враги-ненавистники» и что за историю любви рассказывает в этом произведении Башевис-Зингер, по своему обыкновению, тщательно драпируя сокровенный, мистический смысл очередной своей вещи в одежды замысловатой, но, в общем-то, вполне бытовой любовной истории?

Для того чтобы понять, это, достаточно обратить внимание на слово, которое в этом романе звучит, как ни странно, даже чаще, чем имена его главных героев. И слово это – «Бог».

Как и во многих других произведениях Башевиса-Зингера, проблема взаимоотношения человека с Богом является во «Врагах» центральной.

О Боге и Его природе постоянно размышляет Герман. О Боге непрестанно спорят между собой Маша и Шифра-Фая, и этот их спор продолжается, по сути дела, до последних дней матери и дочери:

«– Вообрази себя на сеновале в Липске, представь, что твоя крестьянка притащила тебе кусок свинины. Откуда нам знать, что принесет завтрашний день? Все может опять повториться. Страдания евреев – это часть природы. Евреи должны страдать – вот чего хочет Бог.

– Доченька, ты разрываешь мне сердце.

– Это правда. Папа всегда говорил, что все идет от Бога. И ты говоришь это, мама. Но если Бог мог позволить, чтобы евреи Европы были убиты, то где основания думать, что он предотвратит уничтожение евреев Америки? Богу все равно. Такой уж Бог. Правда, Герман?

– Кто знает?

– У тебя на все один и тот же ответ: «Кто знает?» Каждый должен знать! Если Бог вездесущ и всемогущ, Он должен был постоять за свой ЛЮБИМЫЙ народ. Если Он сидит на небесах и молчит, значит, это беспокоит Его не больше, чем прошлогодний снег…»

Демонстрируя свою ненависть к Богу, Маша доходит до того, что плюет на мезузу. Тамара также утверждает, что «Единственное, что я знаю, – милосердного Бога, в которого мы верили, не существует».

Но то, что «милосердного Бога не существует», отнюдь не означает, что Его не существует вообще. И, осуждая Бога, порой едва ли не понося Его, отрицая Его существование, почти все герои книги хранят Ему странную верность – Маша продолжает зажигать субботние свечи; и она, и Тамар, и Герман постятся в Судный день, все они продолжают соблюдать данные Им диетарные законы, то есть продолжают… любить Его и верить Ему.

И именно историю этой странной любви, в которой так много ненависти, и рассказывает Башевис-Зингер в романе «Враги. История любви». Эта любовь евреев и Бога, причинивших друг другу немало боли, не поддается логическому объяснению. Она вне разума и логики, как вне разума и логики любая подлинная любовь мужчины и женщины, их неодолимое влечение, их потребность в соитии друг с другом. Эта мысль предельно отчетливо звучит в той беседе Маши и Германа, где они обсуждают, как проведут Машин отпуск:

«– Я уже забыла, что такое зеленая трава и глоток свежего воздуха. Даже в лагерях воздух не был так отравлен, как здесь. Мне придется оставить мать одну, но в ее глазах я – проститутка. Господь ниспослал на нее всевозможные кары, а она трясется от страха из-за того, что иногда не делает какую-то малость ради Него. А правда в том, что все, чего хотел Господь, уже сделал Гитлер.

– Тогда зачем ты зажигаешь свечи по субботам? Для чего молиться в Йом-Кипур?

– Не ради Него. На самом деле, Господь ненавидит нас, но мы мечтаем об идоле, который нас любит и сделал нас избранным народом… Во сколько Ты придешь к нам в воскресенье?

– В четыре часа.

– Ты и Бог, и в то же время убийца. Ладно, доброй тебе Субботы».

Сравнение Германа с Богом и есть, по сути дела, признание Маши в любви к Последнему. Да, Он – великий обманщик. Он играет ее судьбой. Он ломает ей жизнь. Но отказаться от Бога, как и от Германа, она не в силах.

Эта любовь отнюдь не отменяет поиска и героями романа, и самим Зингером ответа на вопрос, почему Бог так поступил со своим ЛЮБИМЫМ народом? Причем и Герман, и Маша отвергают не устраивающее, не приемлемое для них (но не для автора!!!) объяснение, что Катастрофа была наказанием евреям за их грехи (то есть, по сути дела, измену Богу) и ставила своей целью напомнить им о Его существовании. Мораль всех рассказываемых Машей Герману историй как раз и заключалась в том, что

«…если целью Бога было усовершенствовать избранный Им народ посредством гитлеровских гонений, то Он потерпел неудачу. Религиозные евреи практически были уничтожены. Мирские евреи, которым удалось спастись, за редким исключением, ничему не научились на опыте террора…»

И в то же время, глядя на своего дядю реба Абрахама, Тамара убеждается, что подлинная, глубокая вера и безграничная преданность Ему является единственным способом сохранить себя в том аду, через который им всем пришлось пройти.

«И поскольку они верят в это, то пройдут через любой ад и останутся душевно здоровыми и цельными»,

– говорит Тамара о дяде и его жене.

И наоборот: отказ от веры в Него ведет выросшего на этой вере еврея к полному краху и к гибели.

Не случайно в финале романа решившая окончательно отказаться от Бога, а вместе с Ним и от любых моральных принципов, Маша кончает с собой; Герман исчезает непонятно куда, но Тамара, а также перешедшая в иудаизм, принявшая идею Единого Бога Ядвига продолжают жить и воспитывать оставшуюся от Германа дочь. Они выживают потому, что на их стороне в итоге оказывается вечные нормы морали. А потому – и сам Бог.

* * *

Развязка сюжета романа, как и полагается у Зингера, одновременно предельно реалистична и пронизана мистикой.

Автор сбрасывает маски со своих героев и начинает называть их подлинными именами – в соответствии с их намерениями и поступками. Разумеется, рационалистично настроенный читатель не придаст этим словам никакого значения или отнесется к ним с иронией, но Башевис-Зингер роняет их, безусловно, не случайно:

«Герман коротко рассказал ей обо всем случившемся.

– Ты возвратился к своей Тамар?

– Вовсе нет, но она тоже АНГЕЛ.

– Познакомь ее с рабби. Два ангела породят одного Бога. МЫ ЖЕ С ТОБОЙ ДЬЯВОЛЫ, и только терзаем друг друга.

– Я не могу начать собирать свои вещи прямо сейчас, посреди ночи.

– Не собирай ничего… Бросай все, как раб в Библии.

– Какой раб? Это убьет ее.

– Она крепкая крестьянка. Она найдет кого-нибудь и будет счастлива. Она может отдать ребенка на усыновление. Рабби связан с таким агентством. У него везде есть связи. Если ты захочешь, мы сможем иметь детей. Но время разговоров кончилось. Если Авраам мог принести в жертву Исаака, ты можешь принести в жертву Исава. Или потом мы можем взять ее ребенка, чтобы он жил с нами. Итак, каков твой ответ?..»

Это – не просто ультиматум законченной эгоистки. Это – самое настоящее соблазнение дьяволицы, со всеми ее уловками, с применением ложного довода о жертвоприношении Исаака, с ложным утверждением, что ребенок, который носит Ядвига – это Исав, то есть нееврейский ребенок, хотя Ядвига теперь с точки зрения иудаизма такая же еврейка, как и Маша. Это – требование предательства той женщины, которой Герман обязан жизнью и требование предательства его будущего ребенка. Воистину более чудовищные требования, более страшное падение трудно представить, и Герман это понимает:

«– Что я должен сделать?

– Одеться и приехать сюда. Такое делается каждый день.

– Я боюсь Бога.

– Если боишься, оставайся с ней, прощай навсегда!

– Подожди, Маша, подожди.

– Да или нет?

– Да…»

Последняя преграда – страх перед Богом – упала, и теперь, говоря известными словами Достоевского, «все позволено».

И слова Тамары о том, что «женщина, которая требует таких жертв, не заслуживает их», уже летят в пустоту. Герман запутался не только в своих отношениях с женщинами – он запутался в куда более важных и глобальных вопросах. И путаница эта началась в его душе еще раньше, что отчетливо видно из той ошибки, которую он допустил в написанной за рабби Лемпертом статье, приведшей к конфузу этого дельца от религии перед своими коллегами.

Ошибка эта заключалась в том, что Герман в этой статье перепутал двух верховных ангелов – Метатрона и Сандалфона. Зингер сообщает об этой ошибке в коротком диалоге рабби Лемперта с Германом, и затем вроде бы забывает о ней, а между тем она – важнейший ключ ко всему происходящему.

Ошибка эта тем более пикантна, что в еврейской ангелологии Метатрон и Сандалфон – ангелы-близнецы. Но если первый несет в своем имени слово «мита», «смерть», и записывает по поручению Бога имена тех, кто должен умереть, то Сандалфон является ангелом, выполняющим роль связного между Богом и людьми, и, в частности, отвечающим за зачатие новой жизни. Один Ангел олицетворяет собой Смерть по высшему, небесному приговору, второй – Рождение, Жизнь, Помощь, посылаемую человеку Свыше. Кто знает, может быть, роль Сандалфона и была призвана исполнить в жизни Германа воскресшая из мертвых Тамар.

Но, пойдя на поводу у эгоистичного, аморального по сути требования Маши, Герман принимает Метатрона за Сандалфона, и это-то и есть его роковая ошибка. В финале Герман и Маша, став духовными близнецами, «дьяволами», меняются местами: требуя от Маши оставить тело матери и уйти, Герман настаивает на попрании ею всех не только еврейских, но и общечеловеческих законов, и признает это. «Мы и так уже прокляты!» – говорит он.

В итоге Герман решает «покинуть всех», но что это означает, так остается непонятным и для Тамары с Ядвигой, и для читателей. Он выбирает побег, однако куда именно он бежит – в Смерть, с Метатроном, или в некую новую жизнь, с Сандалфоном, остается неясным.

Но в том, что Ядвига и Тамар вместе воспитывают дочь Германа, которую зовут Маша, несомненно, можно усмотреть некий высший смысл. Жизнь продолжается, и вместе с ней продолжается странная история любви-ненависти Бога и Его народа…