Текст книги "Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера"

Поочередно проходя то через один, то через другой мир, Иосиф Шапиро непрестанно продолжает их сравнивать, вновь и вновь приходя к выводу, что общество, отказавшееся от веры в Бога и связанной с ней незыблемости, абсолютности нравственных ценностей, неминуемо обречена на моральную деградацию. В отношении к евреям, сама история и само бытие которых на протяжении всей истории было связано с Богом, это даже более верно, чем в отношении к другим народам. Все атеистические идеологии, пытавшиеся подменить собой Божественный моральный кодекс так называемыми «гуманистическими идеалами» в итоге оборачивались антиморалью и антигуманизмом. И в последнем диалоге с Присциллой Зингер безусловно вкладывает в слова Иосифа Шапиро собственные убеждения:

«Нравственности без религии не существует. Если ты не хочешь служить одному идолу, то приходится служить другому. Из всех обманов этого мира самый грандиозный – гуманизм. Гуманизм служит не одному идолу, а сразу всем. Все они были гуманистами: Муссолини, Гитлер, Сталин. А патриоты во всех странах? Сотни тысяч англичан погибли, чтобы Виктория несла титул императрицы. Наполеон посылал на верную гибель миллионы, чтобы возложить корону себе на голову. Набожные евреи, евреи Талмуда, никогда не служили королям или князьям. Они умирали, но не теряли свободы выбора…»

И дальше следует парадоксальный вывод: даже если Тора не дана Богом; даже, если не все, что утверждает иудаизм – правда, даже если Бога все равно не существует (Иосиф Шапиро этого, разумеется, допустить уже не может, но Зингер вполне допускает) – верить в этот обман и следовать его предписаниям все равно гораздо предпочтительнее, чем жить той жизнью, какую вел Иосиф Шапиро до сих пор. (Любопытно, что к подобному же выводу в свое время пришел и Достоевский, писавший, что даже если вся история Христа оказалась бы ложью, он все равно предпочел бы остаться с Христом, чем без него).

При этом Йосеф Шапиро утверждает, что он вовсе не собирается идеализировать религиозных евреев:

«Да, не все такие евреи святые. Есть среди них и те, кто поступает непорядочно… Но даже худшие из них не убивают, не насилуют, не защищают убийц, не вынашивают планов уничтожения целых рас и классов и не превращают семейную жизнь в фарс. К тому же, почему бы не взять в качестве примера лучших? Грязь есть везде…»

Безусловно, Зингер не забывает и не дает читателю забыть о том, что речь идет о человеке, занимающем весьма экзальтированную позицию и смотрящем на все происходящее уже именно с этой позиции. Но при этом он предлагает читателю самостоятельно найти бреши в рассуждениях своего героя – либо согласиться с ним.

Стоит вспомнить, что Зингер не раз с раздражением говорил, что литература не должна подменять собой философию, психологию, социологию и прочие общественные науки. Однако в «Раскаявшемся» он, возможно, впервые позволяет себе немало облеченного в одежды беллетристики резонерства по важнейшим проблемам всех этих наук, приходя в итоге к безжалостному выводу об их полном банкротстве в попытке указать человечеству путь если не к счастью, то к подлинной духовности и нравственности. Именно этим банкротством и объясняется душевный кризис, настигший в середине жизни Иосифа Шапиро.

Таким образом, в «Раскаявшемся» Зингер поставил свой диагноз современному ему человечеству, и в качестве одного из путей исцеления от поразивших цивилизацию болезней предложил возвращение к традиционной религиозной системе ценностей. И идущие сегодня в России, в Украине, в США, в Израиле процессы, массовое возвращение людей к вере в Бога доказывает, что в этом смысле Башевис-Зингер был во многом прав.

Глава 3
Парадоксы любви. Драматургия Зингера. «Тойбеле и ее демон» (1977)

Драматургическое наследие Исаака Башевиса-Зингера невелико. Однако нет никаких сомнений, что еще с юности он мечтал о карьере драматурга. Зингер любил вспоминать, как, будучи мальчиком, гуляя с отцом по Варшаве, он увидел величественное здание театра и расклеенные возле него афиши.

– Пойдем отсюда! – потянул его за руку отец. – Это – один из главных рассадников разврата! Еврею стоит держаться подальше от таких мест!

Впервые в театре Башевис-Зингер оказался видимо, лишь в 1921 году, когда начал самостоятельную жизнь в Варшаве, однако его посещение отнюдь не вызвало у него восторга. Скорее наоборот, идущие там низкопробные пьесы убедили его в том, что отец был не так уж далек от истины, и надолго отвратили его от желания посещать театр. С классической драматургией молодой Иче-Герц Зингер предпочитал знакомиться, читая текст пьесы, а не сидя в зрительном зале.

Лишь в конце 20-х годов, в период своего увлечения Стриндбергом, Зингер впервые попытался попробовать себя в качестве драматурга, но эти опыты оказались неудачными. Об одном из своих провалов того времени – попытке написать пьесу о знаменитой Люблинской деве – он рассказывает на страницах романа «Шоша».

Кардинальным образом отношение Башевиса-Зингера к театру изменилось лишь в 1935 году, когда, как уже рассказывалось, будучи в Париже, он посмотрел спектакль «Йоше-Эгель», поставленный по повести его брата. Ошеломленный успехом, который имел этот спектакль у парижской публики и, возможно, в глубине души позавидовав ему, Башевис-Зингер стал подумывать о том, чтобы переделать свой роман «Сатана в Горае» в пятиактную пьесу. Сразу же после приезда в Штаты он поделился этой идеей с Исраэлем-Иешуа. Тому эта идея пришлась по душе, но ИИ, как уже рассказывалось, тут же заметил, что если Иче-Герц и в самом деле хочет что-либо сделать на театральном поприще, то ему следует спешить: идишские театры в Америке находятся на грани закрытия.

Однако последовавший вскоре после приезда в Нью-Йорк творческий кризис заставил Башевиса-Зингера забыть и об идее инсценировки «Сатаны в Горае».

Еще один шанс начать карьеру драматурга Исааку Башевису-Зингеру представился в 1936–1937 гг., когда в Нью-Йорке группа молодых еврейских артистов попыталась создать новый еврейский театр. Чтобы привлечь зрителей, создатели театра решили обратиться к мистической теме, которая могла быть в равной степени интересна не только еврейским иммигрантам, но и широкой американской публике. В качестве дебютной постановки в театре решили избрать известную, основанную на еврейском фольклоре драму И.-Л.Переца «Ночь на старом рынке».

Однако очень скоро выяснилось, что, несмотря на захватывающий сюжет, за те десятилетия, которые прошли со времени ее написания, эта классическая пьеса несколько устарела и нуждается в коренной переработке. Ее нужно было переписать с учетом возможностей театра, современных требований драматургии и т. д. С просьбой осуществить такую переработку и обратились к Башевису-Зингеру – в конце концов, кто мог лучше справиться с фольклорным материалом и внести в эту пьесу новую любовную линию, чем автор «сексуально-мистического бестселлера» «Сатана в Горае»?!

Зингер поначалу с энтузиазмом взялся за эту работу, но очень быстро к ней охладел. Трудно сказать, были ли тому виной та самая «творческая импотенция», которой он «болел» в те годы, или же он просто не поверил в возможность грандиозного сценического успеха даже переработанного варианта «Ночи на старом рынке», но эта работа так и не была завершена им до конца. Однако, вероятнее всего, именно в это время у него появилась идея написания принципиально новой пьесы на основе еврейского фольклора, приковывающей внимание зрителя не только своим национальным колоритом, но и захватывающей историей любви и заставляющей зрителей вновь и вновь задумываться над природой этого великого чувства.

В 1963 году Башевис-Зингер, движимый в первую очередь желанием заработать деньги, написал инсценировку своего рассказа «Гимпл-дурень», которая была поставлена на сцене нью-йоркского театра «Мэримейд». Несмотря на то, что «Нью-Йорк таймс» весьма высоко оценил этот спектакль, особого успеха он не имел и быстро сошел со сцены.

Вначале 1970-х годов Башевис-Зингер вновь решил обратиться к драматургии и попытаться реализовать свои давние замыслы. Снятый по его сценарию в 1972 году Брюсом Дэвидсоном документально-художественный фильм «Кошмары Зингера и борода госпожи Пупко», в котором его личные воспоминания чередовались со сценами из его известного рассказа «Борода», был показан по телевидению и получил высокие оценки. Но вот две написанные им в 1973–1974 гг. пьесы – «Игры демонов» и «Первый Шлемиэль» были приняты к постановке на Бродвее, но выдержали всего несколько спектаклей, после чего были сняты с репертуара. Башевис-Зингер крайне болезненно переживал этот свой провал в качестве драматурга, и когда в 1975 году в его квартире появился режиссер Роберт Кальфин и предложил написать инсценировку на основе его рассказа «Йентл», он воспринял эту идею без особого энтузиазма.

– Я не думаю, что можно создать хорошую пьесу на основе рассказа или повести, – сказал Зингер Кальфину. – Это два совершенно разных вида искусства. Не случайно все великие пьесы Шекспира, Мольера, Ибсена, Стриндберга изначально писались именно как пьесы, а не являлись прозой, переложенной в драматические диалоги. Как говорила моя тетя Йентл, ты можешь превратить куриный суп в помои, но еще никому не удавалось превратить помои в куриный суп.

Однако Кальфин продолжал настаивать, и в конце концов Башевис-Зингер согласился. 71-летнему писателю показалось соблазнительным доказать всему миру и самому себе, что он может создать пьесу на еврейскую тему, рассказывающую о прошлом, но способную покорить современного зрителя. В помощь писателю Кальфин привлек Лею Наполи, которая помогла ему превратить рассказ в захватывающий мюзикл.

Премьера «Йентла» состоялась 23 октября 1975 года, и успех мюзикла превзошел все ожидания – во многом благодаря исполнительнице главной роли Тове Фельдуш. Спектакль выдержал только на Бродвее более 200 постановок и время от времени возобновляется до сих пор.

Популярности первой постановки «Йентла» во многом способствовали сообщения в газетах о вспыхнувших вокруг него скандалах. На одном из первых спектаклей уже через пятнадцать минут после его начала пришедшие посмотреть его нью-йоркские иешиботники устроили самый настоящий дебош. На другом спектакле репортеры заметили, как находившиеся среди зрителей религиозные ультраортодоксы закрывают своими шляпами лица женам в тот момент, когда актеры начинали раздеваться на сцене. Хотя правда заключалась в том, что актеры на сцене не раздевались: они лишь делали первые движения, призванные убедить зрителя, что они вот-вот начнут раздеваться, а дальше шло затемнение.

Не было в те дни ни одной газеты в Штатах, которая не рассказала бы о скандальном спектакле, причем большинство критиков утверждало, что доминирующей в нем является эротическая, более того – гомосексуальная тема, и таким образом представляли стареющего еврейского писателя как борца за свободу женщин и права сексуальных меньшинств.

Зингер, с одной стороны, был чрезвычайно доволен успехом «Йентла» и полученными за него гонорарами, а с другой приходил в бешенство, читая подобные рецензии. Он дал несколько интервью различным изданиям, в которых указывал, что «попытки трактовать «Йентла» с феминистской или какой-либо другой точки зрения просто неуместны; Йентл – отнюдь не извращенка, и переодеться в мужчину ее заставили не лесбийские наклонности, а страсть к изучению Торы, желание проникнуть в ее тайны».

Нужно заметить, что идишские критики встретили мюзикл в штыки, назвав его очередной клеветой Зингера на еврейские нравы, а в Израиле, где публика была хорошо знакома с образом жизни еврейских ортодоксов, критики заявили, что речь идет об истории настолько оторванной от реальной действительности, что она не заслуживает внимания.

В 1977 году Зингер засел за инсценировку другого своего рассказа – «Тойбеле и ее демон». Причем, как убедится читатель, он сам же опроверг выдвинутую им концепцию: написанная на основе рассказа пьеса оказалась гораздо сильнее и глубже своего прозаического «первоисточника». Премьера «Тойбеле и ее демона» состоялась 16 декабря 1979 года на сцене нью-йоркского театра «Брокс Аткинсон» на Бродвее, то есть уже после получения Зингером Нобелевской премии.

Как ни странно, американский зритель «Тойбеле и ее демона» не принял; критики, отметив великолепную игру актеров, весьма невысоко отозвались о самой пьесе, и вскоре спектакль был снят с репертуара. Но зато эта пьеса Зингера совершенно неожиданно для писателя, была необычайно тепло принята в Бельгии, где режиссер решил поставить ее модернистском стиле, так что Эльханан превратился в ней в акробата, спускающегося в кровать Тойбеле по канату.

На волне этого успеха «Тойбеле и ее демоном» заинтересовались в Израиле. После того как «Тойбеле» была переведена на иврит, режиссер Ханан Шнир отправился к отдыхавшему в Швейцарии Зингеру, чтобы согласовать с ним текст пьесы, и был поражен тем, насколько свободно писатель владел языком ТАНАХа. Идея постановки «Тойбеле и ее демона» на сцене национального израильского театра «Габима» настолько увлекла Зингера, что он, забросив все остальные дела, вместе со Шниром засел за работу над новой редакцией пьесы, ввел в нее несколько новых сцен и даже специально для нее написал несколько песен.

* * *

Как уже было сказано, в основу пьесы «Тойбеле и ее демон» Башевис-Зингер положил свой рассказ с таким же названием.

Сюжет рассказа, переносящего нас в еврейское местечко Лашник прост: после смерти детей муж Тойбеле уходит из дому и оставляет ее «соломенной вдовой» – так как неизвестно, жив он или мертв, Тойбеле не может снова выйти замуж. Целые дни и вечера она коротает с подругами, которым пересказывает прочитанные ею дешевые книжки на идиш, и однажды рассказывает им историю о том, как к одной молодой еврейке по ночам стал прилетать демон и жить с ней, как с женой. Этот ее рассказ случайно подслушивает давно уже тайно влюбленный в Тойбеле нищий помощник учителя Эльханан и решает использовать его для того, чтобы удовлетворить свою страсть.

Ночью под видом демона страсти Гурмизаха он является к Тойбеле и заставляет ее покориться своей воле. После этого он начинает являться к ней регулярно, не только предаваясь с ней любовным утехам, но и развлекая Тойбеле почерпнутыми им из кабалистических книг и народных сказок историями о жизни в царстве Асмодея и о своих женах-демоницах. Проходит несколько месяцев, наступает зима, и, пробираясь холодными зимними ночам в дом Тойбеле в надетом на голое тело кафтане Эльханан заболевает и умирает. Так Тойбеле окончательно остается одна, не узнав, кто именно был все это время ее страстным любовником, уверенная в том, что «сначала ее бросил аскет, а потом и дьявол».

У пьесы «Тойбеле и ее демон» тот же сюжет, однако Башевис-Зингер значительно расширяет его, разворачивая на его основе глубочайшую психологическую драму. Действие пьесы разворачивается уже не в местечке, а в маленьком польском городке Фрамполе, в котором давно уже ничего не происходит, в котором живут маленькие люди, так что практически невозможно поверить, что здесь может развернуться история большой любви, сравнимой по своей силе и драматизму с историями Библии. Но уже в прологе пьесы Эльханан говорит своему другу Менаше, что мечтает именно о такой любви, и убежден, что она может прийти к человеку где угодно, даже во Фрамполе.

Дальше все поначалу происходит так же, как и в рассказе: Эльханан подслушивает разговор Тойбеле со своей подругой Генендель, узнает о прочитанной ею книге и ночью является к ней под видом демона Гурмизаха. Но теперь Зингер подробно, в диалогах, разворачивает сцену соблазнения Тойбеле, одновременно широко распахивая перед зрителем двери в еврейскую спальню, показывая, что порой сексуальное невежество еврейских мужчин и множество догм и запретов делали несчастными и их самих, и их жен, порождая глубокую неудовлетворенность своей супружеской жизнью. Откровенность этой сцены и ее эротический накал поистине поражает, и я не могу отказать себе в удовольствии процитировать некоторые отрывки из нее:

«Тойбеле. Чего ты хочешь от меня? Я – замужняя женщина.

Эльханан. Твой муж мертв.

Тойбеле. Как? Когда?

Эльханан. Уже прошел год и семь месяцев. Он умер от холеры в городе Лейпциге, и вместе с другими демонами я следовал за его гробом.

Тойбеле. С демонами?

Эльханан. Злые дела порождают демонов. Мы дети греха.

Тойбеле. Моше Маттас не грешил. Он был праведником.

Эльханан. Мужчина, бросивший жену, не может быть праведником. Он отплясывал со своими хасидами. Вкушал аква витэ, а тебя бросил одну. Он не касался твоего тела ночью после того как ты совершила омовение. А если и касался, то не мог удовлетворить тебя. Он грешил Онаном, и от каждой капли его семени рождался демон. Когда он умер, все они устремились за его телом и называли его отцом. Так он был опозорен…

…Тойбеле. Только прикоснись ко мне, и я умру.

Эльханан. Ты не умрешь. Я столько лет желал тебя, и мне известны все твои тайные помыслы. Я следовал за тобой, когда ты шла совершать омовение. Я не мог оторвать глаз от твоего тела. Не надо меня стыдиться. Я видел тебя голой много раз. У тебя белые груди и красные соски. Ведь так?

Тойбеле. Так.

Эльханан. Тогда я еще не имел власти над тобой, но я говорил с тобой безмолвно и щекотал тебя в нежных местах…»

Ночи с Эльхананом превращаются для Тойбеле в эротическое приключение, сопровождаемое увлекательными рассказами о потусторонних мерах, невиданных ею никогда странах, различных людях, в телах которых к ней, якобы, является Гурмизах, и, в конце концов, ее сердцем овладевает любовь к нему. Любовь настолько сильная, что Тойбеле уже не в состоянии скрывать ее ни от самой себя, ни от Бога, которого она молит сохранить ей ее демона – даже если он демон!

Тут-то друг Эльханана Менаше и придумывает уловку, которая позволит Эльханану соединиться с Тойбеле: он приносит ложное свидетельство о том, что муж Тойбеле мертв, после чего все преграды к ее браку с Эльхананом вроде бы отпадают.

«Гурмизах», в свою очередь, сообщает Тойбеле, что он больше не сможет к ней приходить и дает ей наказ выйти замуж за Эльханана, открывая ей, что тот совсем не простой человек, а великий знаток Торы и каббалист. И когда Эльханан сватается к Тойбеле, она, помня слова Гурмизаха, что этот брак предопределен Свыше, соглашается.

Казалось бы, достигнут хэппи-энд, влюбленные соединились. Но очень скоро выясняется, что никакого хэппи-энда нет и в помине, а брак Тойбеле с Эльхананом обернулся для них обоих трагедией – ведь Тойбеле любит не Эльханана, а Гурмизаха. Эльханана же она, наоборот, начинает ненавидеть, несмотря на все его доброе отношение к жене. Тойбеле настолько ослеплена любовью к своему Гурмизаху, что отказывается признать в теле Эльханана тело своего любимого – потому что для подлинной любви, как выясняется, тела совсем недостаточно. И души тоже – чем лучше Эльханан относится к Тойбеле, тем больше она его ненавидит, сама признаваясь в иррациональности, неоправданности такого отношения к нему. Но что поделаешь, если ей нужен Гурмизах и только Гурмизах?!

Да и Эльханан, кстати, скинув маску Гурмизаха, оказывается куда менее умелым рассказчиком и соблазнителем.

И лишь когда он снова притворяется Гурмизахом, к Тойбеле возвращается прежняя страсть, хотя она и сетует своему любимому на то, что он воспользовался телом столь ненавистного ей Эльханана …

Так Башевис-Зингер подводит читателя к кульминации драмы: любовь Эльханана к Тойбеле, его желание доставить ей подлинное наслаждение так велика, что он соглашается на то, чтобы Менаше вошел к ней под видом Гурмизаха, таким образом, окончательно переступая через все нравственные и религиозные барьеры в своей душе. Когда же все раскрывается, Тойбеле наотрез отказывается поверить в то, что Эльханан и был ее Гурмизахом:

«Ребе. Как все это случилось?

Эльяханан. Я соблазнил Тойбеле, притворившись демоном Гурмизахом. Нет, я не демон, но я продал душу демонам.

Тойбеле. Это был демон. Демон Гурмизах.

Эльханан. Это был всего лишь я.

Тойбеле. Ты Гурмизах?! Лжец!

Эльханан. Я был демоном.

Ребе. А ну-ка свяжите их.

Тойбеле. Убейте меня, евреи! Убейте!

Ребе. Враг рода человеческого явился во Фрамполь.

Тойбеле. Ребе, он лжет. Это был Гурмизах. Гурмизах был настоящий демон…»

Наконец, после года, проведенного в посте и молитвах, Эльханан по приказу раввина возвращается во Фрамполь, и тот велит Эльханану, во-первых, сказать Тойбеле, что он обманул ее и не был Гурмизахом, а во-вторых… снова явиться к ней под видом Гурмизаха, чтобы помочь ей умереть.

Финальная сцена пьесы поистине потрясает:

«Эльяханан (задыхаясь). Тойбеле… Тойбеле… (Поворачивается к двери).

Тойбеле (стонет). Гурмизах.

(Несколько секунд Эльханан борется с собой, стоя на пороге, затем поворачивается и возвращается в комнату.)

Эльханан (мягко). Я здесь.

Тойбеле. Ты вернулся ко мне, мой демон?

Эльханан. Да, Тойбеле. (Он приподнимает ее и прижимает к себе.)

Тойбеле. Душа моя, счастье мое, ты вернулся!

Эльханан. Да, Тойбеле, я вернулся. Божий вестник сказал мне, что Господь сжалился над тобой, и бесконечная милость Его наполнила мою душу таким светом, что я покинул царство Асмодея и темные пещеры ада. Я пронесся через тысячу миров, чтобы еще раз обнять тебя. Теперь мы отправимся в путь вместе.

Тойбеле. Куда ты поведешь меня?

Эльханан. В вечность.

Тойбеле. Это далеко?

Эльханан. Это здесь, Тойбеле. Здесь и везде. Повсюду, где есть место страсти и милосердию. Мы сольемся в одно целое, и больше не будет разлук. Я расскажу тебе все сказки, какие знаю. Мы будем танцевать, и я спою тебе:

Тойбеле-мойбеле,

сладкий поцелуй;

Еще разик, Тойбеле,

Со мной потанцуй.

(Тойбеле тихо смеется. Пауза.)

Тойбеле. Я умираю?

Эльханан. Смерти нет, Тойбеле. Есть только вечная любовь.

Тойбеле. Как это будет прекрасно!

Эльханан. Я люблю тебя, Тойбеле! Я всегда любил тебя. Иди ко мне, суженая моя.

Тойбеле. Возьми меня, мой любимый. Супруг мой, мой единственный. Мой демон.

(Умирает).

Эльханан баюкает ее в своих объятиях, как маленького ребенка. (Затемнение)».

* * *

Так заканчивается еще одна прекрасная история о любви, подаренная Башевисом-Зингером человечеству. История, заметим, психологически вполне объяснимая и от того выглядящая вполне убедительно.

Точнее, как и большинство подобных историй Башевиса-Зингера, ее можно объяснить с двух позиций одновременно – как с реалистической, так и с мистической.

С реалистической точки зрения история любви Тойбеле к демону Гурмизаху представляет собой изысканную, но не очень сложную психологическую головоломку. Подлинная любовь всегда конкретна и уникальна. Как в своей духовной, так и телесной ипостаси она направлена на одного человека, или, применительно к данной пьесе, на одного конкретного индивидуума, или – еще точнее – тот образ, который данный индивидуум сам себе создал, ту маску, которую он на себя надел.

Идея эта отнюдь не нова ни для мировой литературы, ни для Башевиса-Зингера. Вспомним хотя бы его гениальный рассказ «Сэм Палка и Давид Вишковер». Миллионер Сэм Палка, представившийся наивной еврейской девушке Хане-Басе бедным и несчастным коммивояжером Давидом Вишковером, на протяжении десятилетий продолжает играть эту свою роль. И даже тогда, когда все внешние препятствия для их брака исчезают, и он может перевезти Хану-Басю в свои роскошные апартаменты и превратить ее из Золушки в принцессу, Сэм не делает этого, понимая, что если он откроет любимой женщине правду, это станет для нее страшным ударом и может разрушить их отношения. Давид Вишковер, оказывается, уже стал существовать совершенно отдельно от Сэма Палки.

«Не смейтесь, он живой человек для меня, – с грустью замечает герой рассказа в его финале. – Я так с ним сроднился, что он ближе мне теперь, чем Сэм Палка. Кто такой Сэм Палка? Старый развратник, не знающий что делать со своими миллионами. А Давид Вишковер – это человек вроде моего отца, мир его праху. Да и что делалось бы с Ханой-Басей, узнай она всю правду? Вполне возможно, что вместо того, чтобы стать женой Сэма Палки, она превратилась бы во вдову Давида Вишковера».

И все же вдумчивый зритель или читатель пьесы «Тойбеле и ее демон» наверняка обратит внимание на целый ряд деталей, вступающих в противоречие с такой вполне, повторю, реалистичной версией.

Хорошо, допустим, описывая в таких подробностях жизнь преисподней и его обитателей, Эльханан опирался на просчитанные им книги по еврейской мистике. Но ведь иногда он открыто спорит с авторами этих книг и смеется над ними, рассказывая Тойбеле, что не все написанное в них соответствует действительности!

Для рационалиста может существовать лишь единственное объяснение этому – Эльханан попросту фантазирует, используя свое богатое воображение.

Но как объяснить то, что Эльханан-Гурмизах точно знал, как прошла первая брачная ночь Тойбеле – о том, что ее муж не сумел тогда овладеть ею и излился ей на колени?

Очевидно, что с помощью этих несостыковок Башевис-Зингер пытается подвести читателя к иной версии: к Тойбеле в теле Эльханана и в самом деле приходил демон Гурмизах. Именно Гурмизах говорил с Тойбеле и занимался с ней любовью. Именно демон Гурмизах, вселившись в богобоязненного Эльханана, толкает его сначала на прелюбодеяние с Тойбеле, затем на лжесвидетельство, а потом доводит и до крайней степени морального падения, уговорив передать свою жену другому.

Об этом, сам того не сознавая, говорит Эльханан, когда произносит слова «Я был демоном». Об этом же говорит и старый мудрый раввин в финале пьесы, уговаривая Эльханана снова стать Гурмизахом: «Притворяясь демоном, ты был демоном!»

Башевис-Зингер, кстати, трактовал свою пьесу именно так.

«Сам Эльханан, – объяснил он как-то в беседе с сыном, – будучи богобоязненным евреем, никогда решился бы пробраться ночью к соломенной вдове. А если бы и решился, то от страха перед тем, что он делает, просто лишился бы и способности к сексу, и дара речи, а не изливал бы перед Тойбеле настоящий поток красноречия. И значит, всему описанному мною существует только одно объяснение: к Тойбеле действительно приходил демон».

Впрочем, автор прекрасно понимает, что обе эти версии (как это опять-таки часто бывает у Зингера) вполне можно свести к одной – скажем, к тому, что Эльханан, проникая к Тойбеле под видом Гурмизаха, так вживался в свою роль, что и сам начинал верить, что он является Гурмизахом.

Саму пьесу «Тойбеле и ее демон» можно с этой точки зрения представить как историю вечной борьбы заложенных в человеке все того же высокого, Божественного, и низменного, животного начала – «йецер ха-ра» и «йецер ха-тов». Кстати, и само имя «Тойбеле» в буквальном переводе означает «добрая, хорошая», и название рассказа и пьесы Зингера можно при желании перевести как «Добро и бес».

Таким образом, в «Тойбеле и ее демоне» Башевис-Зингер, с одной стороны, отказывается признать такое высокое чувство, как любовь, порождением «злого начала», но, с другой, показывает, что попытка завоевать любовь и обрести счастье путем обмана и греха в итоге приносит влюбленным лишь несчастье, и вместо ощущения полета сбрасывает их в глубочайшую моральную пропасть.

Впрочем, Башевис-Зингер, как уже не раз говорилось на страницах этой книги, всегда подчеркивал, что меньше всего в своем творчестве стремился быть моралистом. Он был и остался рассказчиком, а уж выводы из рассказанной им истории почитатели его таланта должны были делать исключительно сами.

* * *

Обращение Башевиса-Зингера в 70-е годы к еврейской мистике было тем более не случайно, что с годами писатель все больше укреплялся в своей вере в демонов, бесов и в другие потусторонние силы, то и дело незримо вмешивающихся в дела человека. Он продолжал активно собирать различные «странные», не поддающиеся логическому объяснению истории и связывал с этими потусторонними силами все происходящее с ним самим.

Например, то, что он как-то долго не мог найти ключ от квартиры, лежащий почти у него перед глазами, он объяснял тем, что некий преследующий и насмехающийся над ним демон попросту сначала украл ключ, а затем положил его на место. (Впоследствии он взял эту историю за основу сюжета своего рассказа «Ключ»).

Однажды Башевис-Зингер вместо рукописи своего нового рассказа принес в редакцию «Форвертса» рассказ, присланный ему для отзыва молодого писателя, и в беседе с сотрудниками газеты стал уверять их в том, что взял из дома именно свою рукопись, но по дороге демон каким-то образом исхитрился и подменил ее. Когда же выяснилось, что во время уборки домработница Зингеров попросту переложила приготовленную им для сдачи в печать рукопись в другое место, писатель лишь немного скорректировал эту версию – значит, констатировал он, демон решил действовать через домработницу.

При этом он вновь и вновь повторял, что если наука еще не доказала реальность существования этих сил, это отнюдь не означает, что их не существует вовсе – в конце концов, большая часть знаний, которые приобрело человечество в ХХ веке, для жителей ХIХ века представлялось бы такой же чушью, как и разговоры о существовании ангелов, бесов и демонов.

Что касается Эльмы, то, будучи убежденной материалисткой, она объясняла все эти «загадочные происшествия» тем, что с годами Башевис-Зингер стал еще более рассеян, чем в молодости.

Однако во всем остальном Башевис-Зингер отнюдь не проявлял признаков старения. Он по-прежнему «крутил романы» на стороне. Как-то во время откровенного разговора с сыном писатель похвастался, что по-прежнему способен удовлетворить женщину, которая на несколько десятков лет моложе его.

Но, самое главное, и как писатель Башевис-Зингер находился в эти годы в «прекрасной спортивной форме», и лучшим доказательством тому являются написанные им в этот период произведения.