Текст книги "Ртуть"

В другой башне они обнаруживают кладовую для хранения ценностей, настолько хорошо сконструированную, что стоит тяжелой металлической двери с потайными петлями случайно захлопнуться с ключом внутри, и всю стену придется сносить, чтобы попасть туда снова.

– Дядя, а это правда, что у тебя под домом сооружены большие подземные хранилища и целая сеть тоннелей, по которым в Бурж можно доставить сундуки и бочки из самого Сансера, где ты разводишь виноградники?

– Да, мои дорогие, а почему бы нет? Перекатывать бочки гораздо проще, чем перевозить их на повозках, запряженных ослами! Разве вы этого не знали? – улыбается Жак и предлагает гостям: А теперь давайте поднимемся на крышу – там тоже есть что посмотреть!

Поднимаясь наверх, Жан и Перетта любуются искусно орнаментированными дымоходами:

– О, дядюшка! Как много сердец и раковин! Жаль, что только голуби могут восхищаться ими здесь!

На восторженный отзыв Перетты купец отвечает довольной улыбкой:

– Тогда подойдите и посмотрите на гаргулий под балконами; там есть еще одна обезьяна, утаскивающая на спине младенца. Люди утверждают, что такой случай действительно был!

– Да? – с волнением переспрашивает Перетта.

– Я в этом очень сильно сомневаюсь, – говорит Жак. – Откуда здесь взяться обезьянам?

Их осмотр дома продолжается. Внутреннее убранство особняка вызывает и у Жана, и у Перетты трепетный и нескрываемый восторг: стены завешаны гобеленами; полы застелены коврами; буфеты заставлены золоченой посудой и серебряной утварью, а крышки сундуков обтянуты крашеной кожей. Перетта поочередно садится на резные стулья и скамьи, проверяя, насколько они удобны. А потом пробует на мягкость бархатные подушечки, лежащие на сундуках с одеждой.

– Обратите внимание на высокие галереи в больших залах; они предназначены для музыкантов, которые будут развлекать гостей во время трапезы, – рассказывает Жак. – А рядом, по моей задумке, будут стоять слуги с большими горящими факелами в руках и освещать гостям стол.

Все это Жак произносит с такой гордостью и удовольствием, что его гости просто не могут не порадоваться вместе с ним.

Как и окна дома, двери особняка тоже различаются по форме и размеру. Некоторые дверные проемы огромные, а другие настолько маленькие, что поместиться в них может только один человек.

– Дядюшка, я, как и полагается даме, стройна и изящна, но с трудом протискиваюсь в эту дверь, – смеется Перетта. – Жан, погляди на головки дверных гвоздей – они сделаны в виде сердечек! Очаровательные находки архитектора и заказчика!

Но все внимание Жана приковано к астрологическим и астрономическим инструментам, вырезанным в камне. Недаром Жак – командующий своей флотилией. Разглядывая инструменты, Жан представляет себе, как увлеченно слушал его дядя рассказы своих капитанов, пока не узнал о небе и звездах все, что знали они, переняв у них интерес к астрологии и астрономии.

«Да и что еще могло бы увлечь его сильнее?» – вертится в голове Жана навязчивая мысль…

В Бурже есть необычные астрономические часы, установленные в 1424 году, когда Жаку Керу было двадцать четыре года. И на молодого человека, наделенного от природы незаурядным талантом к математике, они всегда действовали гипнотически.

– Жан, помнишь, я тебе рассказывал о том, как впервые увидал тут, в Бурже, астрономические часы? Я несколько лет подряд чуть ли не ежедневно приходил на площадь, чтобы их изучать. По мере того, как дела мои шли в гору и я богател, мне все чаще предоставлялась возможность беседовать на такие темы с учеными мужами. В результате обо мне сложился еще один миф – будто бы я владею философским камнем и умею превращать обычный металл в золото! Меня это так забавляет! – говорит Жак, и мужчины заходятся смехом.

Свою следующую остановку гости делают в крошечной часовне совершенных пропорций, в которую ведет изящная витая лестница. Ее лазурный, усеянный золотыми звездами свод расписан фигурами прекрасных ангелов в развевающихся белых одеждах. Перетта зачарованно разглядывает их – каждый ангел держит флажок с цитатой из Священного Писания.

– Как у тебя все продумано, дядюшка! – восклицает она, указывая рукой в угол часовни, где стоит маленький камин для обогрева молящихся в холодное время года. Окна над ним сделаны из цветного стекла, а через боковую дверь можно попасть прямо в личные покои Жака и Марсэ.

Жан и Перетта уже не в силах восхищаться чудесами дядюшкиного дома и откровенно говорят ему об этом.

– Потерпите еще немножко, – бормочет Жак, выводя их из дома во внутренний двор. Там установлены две конные статуи: одна из них – короля Карла VII, во всеоружии восседающего на великолепном боевом коне, другая – самого купца, верхом на муле. Перетта замечает, что подковы на копытах мула обращены своими концами назад.

– Это еще одна твоя маленькая тайна? – спрашивает она дядю, и тот улыбается.

– Для кого-то может быть. Но среди рудокопов широко известна история об одном человеке, нашедшем золотую жилу. Чтобы не раскрыть ее местонахождение, он перековал своего мула, перевернув подковы так, чтобы сбить со следа любого, кто бы задумал добраться до его рудника!

Одно из поистине новаторских решений в проекте Жака являет собой сад. Купец решил использовать участок земли рядом с домом, по которому прежде проходила линия городских укреплений. Под его началом рабочие засыпали оборонительные рвы и засадили всю территорию растениями, которые Жак заблаговременно привез из своих поездок по Франции, Провансу и Востоку. Всякий раз, когда он оказывался в Неаполе, дворцовые садовники вручали купцу черенки местных растений, укорененные специально для него по распоряжению королевы Изабеллы. А в Марселе, куда периодически заходили его суда, Жака поджидали его факторы с саженцами прованских цветов и деревьев, которые купец с удовольствием отвозил домой в Бурж. И вот теперь его сад поражает гостей видовым богатством и разноцветием, хотя некоторые, наиболее деликатные и прихотливые растения все-таки вымерзли в суровую буржскую зиму. Такого палисадника нет больше ни у кого в городе. И как же радуют глаз цветы, цветущие у дома!

Строительство дома требует времени и больших усилий, но вот, наконец, после четырех лет напряженного и тщательного руководства и контроля, королевский казначей может вздохнуть с облегчением – дом готов! И какой! Настоящий дворец, самый впечатляющий из всех домов, которые кому-либо доводилось видеть. И, хотя его особняк еще не готов для заселения, Жак удовлетворен – и втайне восхищен – получившимся результатом. И не он один. И Марсэ, и все члены его большого семейства, и друзья купца – все в восторге от его нового дома.

Глава 24

Поскольку ему часто приходится бывать в родном городе, чтобы следить за ходом строительства дома, Жак решает пристроить к буржскому собору ризницу и погребальную часовню для себя и своего семейства. В 1441 году его брат Николя был назначен епископом Люсонским и отказался от своего места каноника Сент-Шапель в Бурже в пользу своего единокровного брата. Жак возлагает большие надежды на дальнейшее продвижение своих родных по ступеням церковной иерархии – ведь это может только усилить положение купца при короле и его дворе.

Оптимизм Жака оправдывается. Пятью годами позже Жан Кер, его старший сын, в возрасте всего двадцати пяти лет назначается архиепископом Буржа. Семья ликует, но о своих «народных» корнях не забывает. Обретение Жаном столь высокого положения в Церкви – просто невероятный успех для такого простого семейства, невзирая на значительные достижения его главы. И все родные Жана чрезвычайно польщены этим и преисполнены гордости.

Ватикан не сразу одобряет назначение Жана архиепископом, но когда он, наконец санкционирует его в сентябре 1450 года, Жак решает устроить роскошный прием в честь нового архиепископа Буржского. И понятное дело – он очень доволен тем, что теперь у него есть дом, который воплощает собой все, чего добилось его семейство, и в котором не стыдно принимать высоких и важных гостей.

Торжественное вступление архиепископа Жана в Бурж в том же году, в сопровождении самых влиятельных королевских советников, становится для его родителей моментом триумфа. Жак Кер, сын малозначащего местного меховщика, стоит рядом с женой и детьми и с умилением наблюдает, как знатные беррийские вельможи несут его сына на кафедру. На этот раз ему не пришлось прикладывать руку к организации столь знаменательного мероприятия – все заботы взял на себя клир новой епархии его сына. Зато после торжественной церемонии Жак устраивает в честь нового архиепископа пышное пиршество – самое роскошное на памяти города.

Несмотря на эйфорию в связи с возвышением сына и удовольствие, которое купцу дарит его новый особняк, прозорливое подсознание нашептывает Жаку, что вокруг него происходит что-то неладное. Всего через несколько недель после освящения его нового дома в Бурже купец вдруг узнает, что один из его близких друзей – законник при короле и член королевского совета – арестован за нарушения в своей бухгалтерии. Жак не может в это поверить! Его доброго друга обвиняют в использовании служебного положения ради собственной выгоды – к ущербу для Короны!

Такие новости сильно обеспокоивают Марсэ. С другой стороны – почему это должно как-то отразиться на Жаке? Купец старается успокоить жену – его положение как никогда надежно, и лучших отношений с королем ему и желать не приходится.

– Дорогая моя, ты боишься, что меня обвинят в том, будто я поспособствовал возвышению сына? Будь уверена: мне никогда не предъявят такого обвинения! Разве ты забыла, какие почести мне оказал прилюдно король при нашем вступлении в Руан? Он ведь приветствовал меня как человека, без которого победа над англичанами была бы невозможной!

И вот уже на дворе июль 1451 года. Минуло полтора года со смерти близкого друга Жака – Агнессы Сорель. Но купец до сих пор не может смириться с мыслью, что ее больше нет. Видеть ее всегда было ему в удовольствие! Какой неподдельный восторг вызывали у нее его рассказы! Как искренне она радовалась подаркам Жака, которые тот, как волшебник, доставал из своих потайных карманов. Как она смеялась – словно ребенок! И с каким пылом она обсуждала любое предложение, любой проект Жака, способный помочь королю и его народу! Конечно, от любого такого проекта выгадывал и сам купец. Но для Агнессы главным было, чтобы он приносил благо ее любимому королю и его подданным. Как радостно им было устраивать «благие» заговоры!

31 июля Карл VII с придворными гостит у своих четырех дочерей в замке Тайбур. Жак Кер остановился в доме друзей неподалеку от замка. Вдруг, без всякого предупреждения, к ним в дом врываются люди короля и, к величайшему удивлению и недоумению Жака, арестовывают его, обвиняя в убийстве Агнессы Сорель!

Столь абсурдное обвинение выдвинула Жанна де Вандом, жена одного из должников Жака Кера. Отличился и другой его должник, итальянец Якопо Колонна. Эти двое подписали заявление под присягой о том, что Агнесса Сорель была отравлена одним из свидетелей ее завещания. Только никто не раскрывает Жаку Керу, какие доказательства имеются в подтверждение такого странного утверждения.

Жак требует привести к нему адвоката, представителей короля, любого человека, который выслушает его. Вместо этого купцу завязывают рот, чтобы заглушить его протесты, и, усадив со связанными за спиной руками на коня, поспешно увозят, чтобы предать суду.

Глава 25

Что за кошмар? Эти два обвинителя – всего лишь мелкие придворные. Мне нечего с ними делить! Но что же тогда случилось?

Куда меня везут? Почему мне завязали рот и скрутили руки как преступнику? Что происходит?

Мы скачем очень быстро, и, как мне кажется, уже несколько часов. Мне послышалось, будто кто-то из этих людей упомянул Пуатье. Я хорошо знаю эту страну. Путь в Пуатье далек и тяжел. И если мы действительно туда направляемся, то проведем в дороге дня два. Что ждет меня там? Меня развязали и накормили, но никто не разговаривает со мной. Спать мне приходится на обочине дороги, и поутру мы снова трогаемся в путь.

Проходят сутки, и ночью я слышу, как захватившие меня люди говорят, что мы уже прибыли на место. Они надевают мне на голову колпак и крепко завязывают рот, чтобы я не смог ни разглядеть их, ни закричать. Меня стаскивают с коня и ведут сначала по неровному грунту, а потом вниз по каменной лестнице. Я слышу, как звенят их шпоры, а потом улавливаю скрип открывающейся двери, и меня заталкивают внутрь. И только тогда с меня снимают колпак и развязывают мне рот. Я узнаю своих захватчиков: они из королевской стражи. Обращаться к ним бессмысленно – они выполняют свой приказ. Дверь за мной наглухо запечатывается, и я в темноте опускаюсь на грязный пол.

У меня голова идет кругом. Но, несмотря все эти унижения, я должен сохранить спокойствие и собраться с мыслями. Похоже, Марсэ не зря волновалась из-за моего друга-законника. У женщин чутье на подобные вещи.

Меня, как одного из трех свидетелей завещания Агнессы Сорель, обвиняют в том, будто бы я был тем самым человеком, который ее отравил. Интересно, двое остальных тоже арестованы? Этьен Шевалье и доктор Пойтвин? Этьен всегда был для Агнессы близким человеком, ее преданным другом и защитником. Он ничего не выиграл, а только потерял с ее смертью. Он точно невиновен. Пойтвин – человек верующий и личный лекарь королевы, удостоенный ее доверия. Если Агнесса была отравлена, то у него было достаточно возможностей сделать это еще в Лоше и не пускаться с ней в тяжелое путешествие в Жюмьеж. Вся ее прислуга знала, что он лечил Агнессу от разных внутренних недугов. Но зачем ему было ее отравлять? Он лично ничего не выгадывал от ее смерти.

Я – третий свидетель ее завещания, но обвинять меня – полная нелепость! Агнесса была моим другом, моей лучшей покупательницей; сколько клиентов она ко мне она привела! Какой мотив мог мной руководить? И почему вообще кто-то слушает этих двух придворных? Откуда им знать, что происходило в близком окружении короля или в покоях Агнессы в Жюмьеже?

Ну, конечно! Какой же я глупец! Да ведь при дворе всем на руку избавиться от меня. Там же не осталось никого, кто бы не был мне должен, не считая дофина! Хотя из тех, кому смерть Агнессы Сорель была выгодна, он – единственный ненавидел ее больше всех. Возможно, Людовик страдал из-за позора своей матери – ведь ни один монарх прежде не признавал и не чествовал так открыто свою любовницу. Однако он находится далеко, в Дофине, да и в его причастность к смерти Агнессы верится с трудом. Или я все же ошибаюсь? Кто бы еще отважился навлечь на себя гнев, немилость и месть короля? Мог ли Людовик приказать кому-то из близкого окружения Агнессы дать ей яд, когда она лежала ослабевшая после тяжелых родов?

Три года назад дофин покинул двор, прилюдно угрожая жизни Агнессы. Та неприглядная сцена запомнилась всем. Как бы там ни было, именно Прекрасная дама стала причиной его отлучения от двора; именно она узурпировала его место при троне. Народ не любит дофина, но зато дофин очень любит власть и с откровенным нетерпением ждет, когда придет его черед править. Но убивать Агнессу? Зачем? Да, ни у кого другого не было более веского мотива, чем у Людовика, ослепленного ненавистью к возлюбленной короля до такой степени, чтобы желать ей смерти. К тому же, избавившись от Повелительницы красоты, дофин мог рассчитывать на возвращение ко двору, чего так старалась не допустить Агнесса мольбами и уговорами короля. Да, я уверен – Людовик мог ее убить… Может быть, меня считают его сообщником, решившим подобной «услугой» обеспечить себе положение при дворе будущего правителя?

Известно ли королю о моих тайных делах с дофином? Но если дофин действительно хотел бы убить Агнессу, он мог бы сделать это гораздо более простым путем, не привлекая меня в соучастники! Людовик – единственный из всех высокопоставленных и влиятельных людей в этой стране, который не должен мне денег и не обязан мне за ту или иную услугу. Тогда какой ему смысл меня обвинять? Разве я не был бы полезнее ему живым – как был полезен королю Карлу на протяжении всего его правления?

Убийства не столь уж редкая вещь в королевских кругах. При жизни короля их было несколько: убийство двух его дядьев, красавца Людовика Орлеанского и Жана Бесстрашного, герцога Бургундского; затем почти достоверное отравление двух дофинов до того, как их младший брат Карл, наш король взошел на престол – обоих убили из-за их места в линии престолонаследия.

Кому еще может быть выгодна смерть Агнессы? Что ж, есть еще Антуан де Шабанн, граф де Даммартен и приближенный к королю придворный. Ему не составило бы труда намекнуть Карлу, что Людовик использовал меня – Жака Кера, поставщика всего и каждому, – чтобы отравить Агнессу. И все же, здравый смысл не позволяет мне подозревать ни дофина, ни Антуана.

Я должен отбросить эти мысли и поверить доктору Пойтвину, который заявил нам в соседней с покоями Агнессы комнате, что она умерла из-за того, что подорвала свое здоровье во время поездки из Лоша в Жюмьеж. Как бы ни было это ужасно, но ее организм, ослабленный изнурительным путешествием, не справился с последствиями тяжелых родов и кишечными паразитами. Я ведь тоже тогда в Жюмьеже, увидев приехавшую Агнессу, грешным делом подумал, что она очень слаба и может умереть во время родов. Тогда почему кто-то посчитал, что ее нужно непременно отравить? Ее организм и так бы не смог побороть все болезни.

Кто бы ни желал уменьшить благотворное влияние Агнессы Сорель на короля, он должен был знать о его влечении к Антуанетте и понимать возможные последствия кончины Повелительницы красоты. А кому смерть Агнессы принесла большую выгоду, как не этой даме и ее любовнику, а теперь мужу? Мне следовало бы узнать мнение Марсэ на этот счет – она понимает влияние женщин на мужчин лучше меня. Но позволят ли мне повидаться с ней? И все же мне слабо верится в то, что Агнесса была отравлена.

Проходит время. Я слышу скрип; в стене открывается маленькое решетчатое окошко, и кто-то просовывает мне чашу с похлебкой. Теплой, но совершенно безвкусной, да еще и почти пустой – в ней плавает только несколько странных кусочков. Что это? Овощи? Мясо? Трудно сказать.

Я дремлю на полу, а, когда окошко открывается снова, кричу: «Что происходит? Где я? Где мой адвокат?» Но окошко опять закрывается, и я остаюсь с сомнительной похлебкой в руках. Я обнаружил в углу моей темной комнаты горшок из металла. Я догадываюсь о его предназначении. Сколько мне еще томиться в ожидании, пока кто кто-нибудь не придет?

Я возвращаюсь мыслями к тем, кто постоянно находился рядом с Агнессой в последние недели и дни ее жизни. Среди них и правда немало тех, кому устранение королевской возлюбленной обернулось во благо. В свое время я не обращал внимания на то, что Гильом Гуфье, молодой приближенный прислужник Агнессы, который всегда находился при ней и сопровождал ее в поездке в Жюмьеж, частенько вертелся вокруг короля и что-то нашептывал ему. Гильом не выглядел сильно расстроенным из-за ее кончины. Король очень привязался к нему и, возможно, даже использовал его, чтобы следить за Агнессой. После ее смерти на недавней церемонии бракосочетания Гуфье, король подарил ему одно из самых любимых владений Агнессы – мощную крепость и поместье Роксезьер. Интересно, Гильом попросту выпросил его у Карла? Или то была королевская плата за какие-то его услуги?

Мои мысли начинают проясняться, и я сознаю, насколько я был неразумным, недооценивая зависть придворных. Я обрел слишком большое влияние? Стал неосмотрительным? Вышел за рамки дозволенного мне? Наверное, все вместе. Я всегда радовался успеху других, когда он был заслужен. Каким же глупцом я был, полагая, что и другие люди так же воспринимают чужие успехи!

Когда же придворным захотелось избавиться от меня? Когда я был назначен управляющим парижского Монетного двора? Или когда я стал королевским казначеем? А может, когда король пожаловал мне и моим родным дворянство? Неужели этих двух мелких придворных, выдвинувших против меня обвинение в убийстве, подговорили на это другие?

У меня много времени поразмышлять обо всем этом – все дни и недели, пока меня держат в темнице. Но могу ли я мыслить ясно? Сейчас меня кормят немного лучше и дают свечи и писчие принадлежности. И даже принесли мне в комнату что-то наподобие тюфяка. Я измерил свою темницу – двенадцать шагов по одной стене и семь по другой. Большое окно зарешечено и закрыто ставнями. Но какой-то воздух все-таки проникает внутрь, и ночами бывает довольно холодно. Вчера мне выдали одеяло.

Да, думаю, мои рассуждения здравы, невзирая на мои обстоятельства. Я веду записи, но не могу сказать, когда за окном день, а когда ночь. Я засыпаю, когда меня одолевает усталость. И мне слышен бой башенных часов.

Вот опять кто-то появляется на пороге моей камеры и подает мне еду вместо того, чтобы просунуть ее в стенное окошко. Я обращаюсь к этим людям, но никто из них не говорит со мной в первые недели. А потом я начинаю находить записки под чашкой с похлебкой. Там, на свободе, мои друзья ищут способы разомкнуть закрытые двери. У каждого есть своя цена. Я уверен, что они найдут человека, который согласится переговорить со мной. Я должен поберечь нервы, набраться терпения и ждать. И упражняться. Мне нужно по нескольку раз в день делать физические упражнения, иначе мои мышцы ослабеют. Я потягиваюсь, поднимаю и развожу в стороны руки, приседаю и хожу-топчусь на одном месте. С интервалом в несколько дней мне приносят новую свечу, а также чашу с теплой водой и полотенцем – чтобы я мог помыться. Сегодня мне дали новую одежду – слава богу! Не значит ли это, что в скором времени мне предстоит предстать перед судьей?

Когда моего сына назначили архиепископом Буржским, я, конечно же, испытал за него гордость и пожелал отметить такое событие в доме, достойном моей семьи и всего, что мы вместе добились. Его торжественный въезд в Бурж стал для меня и моей драгоценной Марсэ настоящим моментом триумфа. Но я не прикладывал руку к его назначению – так решила его Церковь. И пир, который я устроил в его честь, был данью его успеху! Разве я не имел на это право как отец, гордящийся своим сыном?

И что плохого было в том, что я построил богатый особняк в своем родном городе? Его архитектурный облик стал сплавом разных стилей и особенностей тех многочисленных дворцов, которые я повидал в своих путешествиях – сплавом пусть и причудливым, но гармоничным! Такого прежде не было во Франции! И какая зависть, должно быть, снедала придворных при виде его великолепия!..

Как опрометчиво я поступил, устроив пышный пир в честь возвышения нашего сына. Архиепископа Буржа в его родном городе! Но разве у нас с Марсэ не было оснований для гордости? И все же глупо было кичиться моей новой семейной обителью в городе, где я начинал – как сын меховщика… торговца звериными шкурками…

Какие почести оказал мне король при вступлении в Руан – всего несколько месяцев тому назад. Разве я смогу когда-нибудь позабыть тот счастливый момент, когда я ехал за своим государем вместе с двумя его величайшими воинами – Пьером де Бризе и Жаном де Дюнуа. И на всех нас троих были одинаковые костюмы – к удовольствию короля. Естественно, что меня тогда захлестнули эмоции – от одного осознания того, что король пожелал воздать должное не только своим самым храбрым и успешным полководцам, но и мне! Карл посчитал нужным показать всем, что своим военным триумфом был отчасти обязан и мне, буржскому купцу, снабжавшему деньгами его армию.

Что изменило это признание королем моих заслуг? Я все думаю и думаю об этом, но ответа не нахожу. Я никогда не жалел денег на помощь бедным. Сколько благотворительных дел я совершил! Неужели это выглядело так, будто я пытался обелить свой образ или замолить свои грехи – жадности и стяжательства?

Мои стражи приходят снова и смотрят на меня через крошечное окошко в стене. Да, я все еще живой, сижу в кромешной темноте. У меня отросли волосы и борода. А ногти я пытаюсь отгрызать. Из единственного окошка в потолке моей камеры сейчас пробивается слабый дневной свет. Должно быть, они приподняли немного крышку. Мне этого вполне достаточно, чтобы писать свои записки.

Давно ли король Карл готовил мне опалу? Со смерти Агнессы? Или еще раньше? Уж не вообразил ли он, что я не одобряю ее замену? Всю жизнь я тщательно скрывал от всех свои чувства. И при дворе знают, что по моим глазам не прочесть моих мыслей. Какое мне дело до того, кого король выбирает себе в спутницы? Тем более что я нисколько не сомневаюсь в том, что Антуанетта де Меньеле стала бы такой же частой посетительницей моей лавки, какой была ее предшественница.

Я не унаследовал свое богатство, как остальные при дворе. Я сам сколотил свое состояние. Я зарабатывал деньги руками и головой и часто использовал их во благо короля и моей страны. У меня есть дома в большинстве крупных городов королевства, включая Париж. У меня много поместий – порядка сорока, я думаю. Но мне ведь надо обеспечивать пятерых детей и заботиться о большой, сильно разросшейся семье. Я владею несколькими рудниками на юге страны и флотилией торговых судов, перевозящих мои товары по всему свету. Но я никогда не злоупотреблял своим финансовым могуществом и никогда ничего не вымогал посредством угроз ни у одного человека. Тогда по какой такой причине я должен быть козлом отпущения для короля и его двора?

Когда же кто-нибудь поговорит со мной?

Я заговариваю с каждым, кто приносит мне еду и уносит мой горшок. Но мне все отвечают молчанием. Моя камера темная, но сухая; моя постель сносная. И сейчас не холодно.

Но почему ко мне никто не приходит?

Что правда, то правда: я стал богатейшим человеком во Франции благодаря долгам вельмож и дворян. Большинство своих земельных владений я получил в качестве возмещения их неоплаченных счетов или тех денег, которыми я их ссужал, чтобы они могли покрыть свои расходы на участие в войне, восстановить хозяйства или выкупить себя самих или своих детей из плена. Как они, должно быть, ненавидят меня! Почему я ничего не подозревал? Я даже не предполагал, что они могут на меня ополчиться. Я согрешал, искушая придворных и даже короля роскошными вещами, которые привозил из самых удаленных уголков мира. И опрометчиво думал, что их задолженность мне служила гарантией моей безопасности. Я только теперь понимаю, что без защиты Агнессы их заемные обязательства давно бы превратились в петлю на моей шее.

В глубине души я понимаю все свои ошибки и заблуждения. Королю, наверное, известно о моих тайных сношениях с дофином. Но я общался с Людовиком исключительно по его личным нуждам и никогда и ничего не замышлял против его отца. Я же должен был обеспечить безопасное будущее своему роду, своим потомкам. Через несколько лет Людовик станет королем, и мне и моей семье понадобится его покровительство.

Неужели королю донесли о моей связи с его наследником? Возможно, он узнал, что я был в числе тех, кто помогал устраивать второй брак дофина с юной Шарлоттой Савойской, внучкой бывшего папы Феликса V, – брак, которому король всячески сопротивлялся. Может быть, Людовик сам рассказал отцу о моем соучастии? Честно говоря, король противился любому браку наследника с женщиной, выбранной сыном, а не им самим. Ради чего я тогда помогал дофину? Ради своего дела, конечно же! Я хотел, чтобы он тоже был моим покупателем, и легкомысленно полагал, что его отцу знать о том совсем не обязательно. Тем более что на тот момент Людовик уже был отлучен от двора.

Я с удивлением узнал, что в начале 1451 года Карл VII предостерегал сына от любых контактов и сделок со мной. Это было в то самое время, когда Людовик добивался от отца разрешения на брак с Шарлоттой Савойской и вскоре после того, как мне пришлось уговаривать Феликса V отказаться от папского престола, чтобы у Церкви остался лишь один папа, которым Карл VII решил сделать Николая V.

Феликс доводится Шарлотте Савойской дедом. Быть может, он не желал видеть ее потомка на французском троне? Королева Франции, чей дед был лишен папского сана? В феврале король отказался благословлять брак сына с Шарлоттой, но Людовик успел провести церемонию бракосочетания раньше, чем смог прибыть и предотвратить ее королевский герольд. Верит ли король в то, что я содействовал этому браку и, значит, поощрял неповиновение его сына? Если да, тогда выходит, что я виновен в тягчайшем из преступлений, сравнимым с цареубийством – а именно: в оскорблении монарха, равноценном государственной измене. Ведь именно мой законник договаривался о приданом невесты всего за три месяца до моего ареста. И не успели мне предъявить обвинение, как он сбежал к дофину, ища защиты и спасения. Да, мой арест вполне мог быть связан со всем этим делом.

Но еще хуже то, что я поддержал деньгами поход герцога Людовика Савойского против союзника Франции, могущественного миланского дома Висконти. Почему я так сделал? В своих действиях я никогда не руководствовался политическими мотивами. Мною всегда двигали только коммерческие интересы. Это чистая правда. Но правда и то, что я также имел дело со знатными вельможами и высокопоставленными сановниками моей страны, а это уже так или иначе сопряжено с политикой. Но я никогда не желал политической власти. Моя стезя – коммерция. Переговоры любого рода приносят прибыль. И помощь своей стране в конечном итоге тоже приносит выгоду. В делах нельзя подчиняться эмоциям.