Текст книги "Ты, я и апокалипсис"

Глава 41

«Джулия Шерил Кларк. 2130 г. – 2155 г. От семьи.»

Скромно и вовсе не хвалебно. Слова въелись в уже изрядно потрепанную могильную плиту, серую, невзрачную, незаметную. На фоне других плит эта ничем не выделялась. Пустой серый гранит. Кусок камня, на котором кто-то, словно в издевку, нацарапал инициалы. Незаметный среди сотен подобных огрызок горной породы с твоим именем, вот и все, что ты оставишь от себя после смерти. И ничего больше. Только кусок гранита.

Все кладбище к северу от Мейкона было усеяно ими. Серыми одноликими плитами. Большинству тут не повезло так, как Кларк. Больше двух третей кладбища были захоронены неименными могилами. Лишь порядковые номера. Это было еще хуже, чем твои инициалы на камне. Тех людей, чьи тела после бомбардировки города было не узнать, а таких было большинство, закидывали в наспех вырытые могилки, знаменуя кучу земли поверх трупов табличкой с именем. И вот огромный пласт земли отдан под погост безликих и безымянных борцов за черт пойми что.

Над кладбищем всегда мрачно. Даже в самые солнечные дни, его покрывает тень. Стоящий рядом с ним завод «Дженерал Стиллворк» десятками своих труб, выплевывающих в небо черные копна дыма, практически всегда закрывает небо над кладбищем этими грязными пятнами. Они плывут по нему заместо туч, заменяют собой облака и прикрывают солнце. Над мейконским кладбищем всегда стоит смог. Даже дышать тут трудно. Прохаживаясь между бесплотной тенью между этих могил и вдыхая черный от копоти воздух неволей сам ощущаешь себя живым трупом. Это давит на тебя, прижимает к земле. Ты ощущаешь себя ничтожным, как каждый лежащий тут. Ощущаешь себя мертвецом.

Иронично это. Родился в городе, который гнетет тебя оплавленными, пустыми трупами-небоскребами. Работаешь до смерти на заводе, который гнетет тебя черными, как ночь, столпами дыма, отравляющими воздух. А как умрешь, будешь зарыт в отравленную землю на кладбище, где всех вокруг гнетет бездушность и пустота одинаково серых могил.

Среди сотен и сотен, тысяч захоронений, было сложно найти именно эту. Даже точный ориентир не помог. Попробуй отыщи нужную надпись на камне среди сотен таких же надписей. От них рябит в глазах и сознание уплывает куда-то вниз, витая на одном уровне с перегнивающими трупами в земле.

Сэм сидела, оперевшись плечом на могильный камень Кларк и распластав ноги в стороны. Сырая земля промочила ее джинсы, пропиталась сквозь них и мерзко облизывала кожу этой сыростью, склизкой и гадкой. Земля была холодной, пустой. Трудно было бы сидеть на ней, если бы тебя ничего больше не тяготило, кроме отвратительной влажности земли.

Присосавшись к горлу бутылки, Сэм сделала несколько уверенных глотков. Струя виски сползла по ее подбородку. Девушка поперхнулась, покачав головой. Чтобы не свалиться на землю полностью, она закинула руку на памятник, словно обнимая его. Эта, столь же сырая плита, была сейчас ее единственной поддержкой. Саманта ткнула мыском сапога в одну из уже опустошенных бутылок, раскиданных вокруг этой могилы. У подножия памятника лежал свежий букетик цветов. Оставлен недавно кем-то из семьи Кларк. Явно не родители. Может сестра? Ай, да какая разница. Солнце уже садилось, но ведь она пришла сюда на заре? Или она потерялась во времени? Кому какая разница. Ей плевать. Если надо она может и уснуть у этой могилы. Может и не проснутся. Ее такой вариант, в общем-то, устраивал.

– Джулия, пх. – фыркнула она, покачивая головой. – Джулия, мать ее, Шерил Кларк. Звучит, типа, крайне дебильно. А я-то задавалась вопросом, почему ты не любила представляться по имени. Джулия Шерил Кларк, вот так умора. Шерил, черт возьми, Кларк. И почему они вообще назвали тебя так?

Рассматривая туманным взглядом наполовину пустую бутылку, Сэм, стараясь не промахнутся, поднесла виски к губам, сделав глоток.

– Как ты там всегда говорила? «Если вы засунете меня в эту сраную землю после смерти, я вылезу из могилы и заставлю вас эту землю жрать.» Выползай поскорее, может скажешь что-нибудь дельное. А то твои родственнички забавно над тобой посмеялись. Упихнули в гробу в эту чертову грязь. И табличкой сверху прикрыли. Долбоебы, да и только. Когда я умру, я уж точно не хочу быть гниющим куском мяса, зарытым в дерьмо. И не собираюсь терпеть над своей тушей такую издевательскую насмешку, навроде «от семьи».

Это даже не пахнет, типа, уважением или чем-то таким. Сраная издевка. А потом еще, если денег не пожалеют, цветов из пластмассы накидают. Вот так умора. О большем и мечтать нельзя, не так ли, Кларк? Пластмассовые цветы. Это же просто позор.

Может даже на своих рожах изобразят скорбь. Поплачут немного. Скажут, что о покойниках говорят только хорошее, или вовсе молчат о них. Про нас иначе и не скажешь, да, Кларк? Ну пусть хоть помолчат над нашими могилами. Пусть, хоть разок, типа, в жизни заткнутся.

Не люблю я похороны. Пафосные прощания. Какая трупу разница? Он этого не услышит. На добрые слова ему плевать. И на цветы. Да, впрочем, и на землю в которой лежать тоже похер. Лишь бы не плевали на могилу. А нам ведь плюнут, Кларк, нам ведь плюнут.

Хотя, в мою-то плюнут первой. А ты того не заслужила. Уж я тебя знаю, Кларк. Пф, и ведь я всегда думала, что из нас всех ты была лучшей. Самой честной, самой смелой… И язык у тебя был острый. Я же всегда просила тебя аккуратнее с ним. И ты пыталась. Выходило у тебя, скажу честно, так себе. Руками ты справлялась получше. И многому меня научила. Хех, увидь Сара что-то подобное…

Она ведь, кажется, любит меня. И это просто чертова задница. Глубокая жопа. Что мне делать? Я пытаюсь, как могу. Что могу позволить. Не лезть же мне ей в штаны, типа? Все это пугает. Раздражает, быть может. Она такая замкнутая. Прямо недотрога. Многому ей еще надо учиться. Жаль из меня учитель херовый. И не кажется мне правильным это.

Мы же вместе росли, черт возьми. Нет, ну ты только продумай, Кларк. Мы с ней в херовы куклы играли. Спали в одной кровати. Может она и тогда думала об этом? Тогда это просто-напросто стремно. А если это не так, то, когда это вдруг ей стало жизненно необходимо постоянно ко мне лезть, жаться или целовать? А целуется-то она не ахти. Странно все это. Или быть может странная я, раз логики тут не вижу.

И почему я-то? Глянь на меня, с небес там, или откуда, вы, трупы, смотрите? Неужто не на кого больше смотреть, кроме меня, там? Вокруг тысячи девок. Оглянись, нахер, Кларк. Их тысячи. Пол мира мужиков сдохло на войне. В огне сгорело. Одни только мы тут остались. А смотрит она на меня. И целует тоже меня. Что за отстой, почему это вдруг так?

Я чудовище. Самое настоящее. Мерзкое, злое и отвратительное. Когда я в последний раз делала что-то хорошее, Кларк? Не можешь вспомнить? Да, я тоже. Потому что я и не делала. Все становиться только дерьмовее, когда я берусь за дело. Ну ты только подумай, Кларк. Ведь так и есть.

Ты думаешь я тебя сюда навестить пришла? Думаешь, в ничтожной чертовке Кессиди совесть проснулась? Да нет, Кларк. Это не так. Я пришла сюда постонать. Повыть, как сраный пес. Пожаловаться на жизнь. Напомнить себе, что я никто. Напомнить, что мне место тут. – окинула кладбище взглядом Саманта, сделав очередной глоток виски. Вкус алкоголя уже и не чувствовался. Какую бутыль она пила? Третью? Или уже четвертую? Судя по тому, как в глазах двоились уже пустые бутылки, эта была седьмая. Но в реальности этих соображений приходилось усомниться. – Как ты там говорила, Кларк? «Такие люди, как ты и я, Саманта, меняют мир»? Херню ты сказала, Кларк. Полное дерьмо. Ничего мы не меняем. Мы рождаемся, живем и сдохнем. Кто-то от гниющих легких, кто-то от передоза, а кто-то от пули в башке. Пули, которую ты и ждать не ждешь. Просто словить пару грамм свинца в лоб и все. Гниешь в земле.

Но это еще хорошо, да, Кларк? Лучше, чем откинутся от передоза? Как же ты так, а? Всегда мне заявляла, что я травлюсь этим дерьмом, как полоумная. Пыталась меня остановить. А сама тут лежишь. В земле гребаной гниешь. А мне досталась жизнь.

Неужто это наша ссора так тебя расколола? Ты была куда сильнее меня, Кларк. Духом, в смысле. Когда я чувствовала, что выхода нет, ты меня уверяла, что это не так. Говорила, что мы все переживем. Потому, что, мол, мы вместе. Потому, что мы чертова пара. Ты толкала меня на кровать, а потом говорила, что мы перейдем любую сраную преграду. Стягивала с меня футболку и уверяла, что для нас с тобой нет, типа, ничего непреодолимого. Ты так меня и в постель затащила, сукина ты дочь. Умела же ты промывать мозги. – Сэм вытянула еще виски из бутылки, оглянувшись. Это была последняя. Больше бухла у нее с собой не было. – Знаешь, я редко о чем-то по-настоящему жалею. Жалеют только неудачники, которые не уверенны в себе. А мне плевать. Всегда, бля, плевать. Как только я начинаю жалеть себя, пытаться себя укорить, я делаю что угодно, лишь бы выбить эту дурь из своей головы. Ты же меня знаешь, Кларк. Уж ты то знаешь.

Но сейчас я как этот сраный кусок гранита, – похлопала она по могильной плите, на которую опиралась. – только сброшенный с херова небоскреба. Разлетевшийся, блять, вдребезги. Я бы с радостью сейчас пустила себе пулю в башку, лишь бы не прокручивать эту дрянь в своей голове снова и снова. Снова и снова. Каждый гребаный миг!

Я убила их. Убила, черт подери, родителей этой девчонки. Превратила их в решето. А она была там. Прямо между ними. Сидела, уткнувшись лицом в колени. Сидела, пока я, сраная дура, выпускала в ее предков патрон за патроном. Патрон за патроном. А она сидела там. Она слышала, как они умирают. Слышала каждый выстрел, каждый грохот разрываемого пулями металла.

Ты говоришь, такие люди как мы меняют мир? Да, меняют, мать твою. В худшую сторону. Рушат чертовы жизни людей. Как прекрасно было бы и вовсе больше не существовать, не доставлять никому страданий. Стать пустотой. Чтобы все меня забыли и больше никогда и не вспомнили. Исчезнуть. Бам, и все.

Я часто чувствую, что без меня мир был бы лучше. Моя мамаша бы больше не психовала, ведь я не была бы жива. Труп дочери не доставит ей проблем. И старик Брэд бы тоже не страдал. Сказал бы, что так лучше, наверное. Он слишком добрый, но меня он ненавидит, как и мамаша. Да и отец меня не понимал. Но он был ко мне добр. Он говорил со мной, даже тогда, когда мать поднимала руку. Но он мертв. И, что забавно, я поперлась на твою могилу, а не его. Даже этого достаточно, чтобы я назвала себя чудовищем и была бы права.

Не будь меня, Саре было бы проще. Она бы не страдала по мне. Не парилась, считая, что я ее не люблю, или думая, что мне в тягость ее объятья. Хотела бы я, Кларк, типа, глянуть на твою рожу, когда бы ты увидела нас вместе. Будь ты жива, ты бы нас засмеяла. Ты была чертовски ревнивой, несмотря на всю свою вселенскую доброту, твою мать. Ты бы просто вскипела от ревности, если бы была жива. Знаешь, увидь я тебя на улице, заметь хотя бы краем глаза твое приближение, я бы специально засосала ее так, что у тебя бы сердце в пятки ушло. Просто, чтобы оценить твое лицо в этот момент.

А ведь мы любили друг друга. «Две половины одного целого», как ты любила говорить. Мы с тобой друг друга дополняли. Или наоборот? Дерьмовая я, прелестная ты. Хмурая Кессиди и, с вечно натянутой улыбкой, Кларк. Но улыбалась ты неплохо, это правда. Как жаль, что мы все же не сошлись во взглядах. Когда мы молча трахались и у нас не было времени на разговоры, мы были просто идеальной парой. Но когда ты начинала говорить, черт возьми, это была просто адовщина. За потоком твоих херовых мыслей уследить было просто нереально. Тебя было невозможно переспорить. Если ты встала на своем, то ты была как эта самая гранитная плита. Нерушимая и упертая.

В этом я любила брать с тебя пример. Ты была моим примером во всем, Кларк, ты же это знаешь? Говорят, мы ненавидим то, что слишком нас самих напоминает, типа. Может, оттого что мы стали слишком похожи, мы не смогли больше быть вместе? Ты была для меня таким идолом, что я совсем поехала крышей. Хотя, быть может, я долбанулась еще когда подсела на дурь. А ты просто довершила работу.

Раньше я никогда не жалела, что встретила тебя. Не будь тебя, я бы так и была хер пойми кем. Ты сделала из меня человека. Превратила из девочки в женщину, твою мать. Но ты все испоганила! И надо было тебе оказаться такой сукой! Кто тебя тогда потянул за язык, а?

Не встреть я тебя, я могла бы не быть такой отвратительной. Вместе с любовью к тебе ты привила мне все это. Ты сказала, что тело ничего не стоит. Что с ним можно делать что хочешь. Ты ведь точно так и сказала, да, Кларк? Сбрила волосы нахер. Наклепала пирсинга повсюду почем зря. Это всего лишь твое тело. Оно ничего не стоит, сказала ты и дотронулась до моей груди. Главное то, что у тебя внутри. То, что у тебя в сердце.

И что у меня в сердце, Кларк, а, мать твою?! Пустота чертова, вот что у меня там! Я чувствую… буквально ощущаю, как я гнию! Эта херня буквально разлагает меня изнутри! Стрелять и трахаться с людьми за деньги, убиваюсь дурью! Ты в этом виновата не меньше меня! Ты убедила меня, что все это норма! Что когда мне надоест, я просто скажу «нет» и прекращу! Будто бы это так просто!

Я не заслужила ни этой жизни, ни второго шанса, никого! Все мои попытки стать лучше – псу под хвост! Ты называла это возможностью жить на полную! Но этой жизни я предпочла бы смерть! Ты жила, как хотела и утащила в эту бездну меня! Только вот ты сдохла, а я сижу на твоей могиле и кричу на все чертово кладбище, как я себя ненавижу!

Только вот умирать права я не имею. Я знаю, что такое обязательства. И если я возьму и сдохну, то что станет с Сарой? Она поймет, что я ничтожество. Поймет, что я только бегу. Бегу от себя. От тебя. От нее. От родных. От жизни и от правды. Мое существование – побег. И побег очень успешный. Ты научила меня врать себе, что жизни ничего не стоят. И я вру себе каждый раз, когда делаю это. Вру, прикрываясь истинной, которую ты мне привила, Кларк. Истинной чудовища.

Я не хочу вставать и идти. Я хочу сидеть тут, на сырой, грязной земле и давиться виски. Потому что я боюсь. Да, знаешь, я испугалась! Нет, не смерти. Не пуль и не боли. Я боюсь увидеть девочку, чьих предков я нахер пришила! Мне страшно, представь себе, Кларк! Саманта Кессиди тоже может боятся!

Господи, сколько же я уже выжрала, – Сэм посмотрела на остатки виски на дне бутылки. Поднеся ее ко рту, она выхлебала все, что осталось. С яростью замахнувшись она бросила бутылку куда-то в сторону бесконечный бетонных плит. Она врезалась в чью-то могилу, разлетевшись на куски. Девушка достала из кармана сигарету, дрожащими пальцами потерев ее глянув на угасающий заряд. Плюнув себе под ноги, она все равно закурила, глядя как пелена голубоватого синтетического дыма сливается с черной копотью из труб на небе. – какое-же я ничтожество.

Быть может, если сраная загробная жизнь существует, если мы встретимся, я познакомлю тебя с Сарой. Нет, не подумай, Кларк, не ради издевки над тем, что было между нами. А чтобы ты поразилась тому, что она за человек. Она конечно, трусиха, робкая, странная, но хорошая. Когда я смотрю на нее, становиться легче где-то внутри. Когда провожу рукой по ее темным волосам, кажется, словно глажу какую-то милую зверюшку. Когда она говорит, я перестаю думать о чем-то дурном. Почти всегда. Когда она лежит рядом я словно девчонка, еще девственно чистая и славная собой. Лежу и вру себе в лицо, как ты меня и учила.

Да, я толком и тебе такого не говорила, Кларк, но ты меня пойми, между нами и было другое. Но Сара… Сара обычная. И оттого она прекрасная. Бросить ее на произвол судьбы я не в силах. Если я сделаю это, я, типа, предам сама себя. Знаешь почему, Кларк? Потому, что я люблю ее. Со всеми этими ее странностями и надуманной моралью о том, как надо поступать.

Я не знаю, как сказать об этом. Да ладно, я вовсе промолчу. Пусть думает, что хочет. Я просто буду рядом. Молча, тихо оберегать ее. Защита ей нужна. Она же такая мелкая, на голову почти меня ниже. Ее кто угодно обидит, а она даже прицелиться в него не сможет. Куда уж там на курок нажимать. И я не хочу, чтобы она нажимала. Пусть она будет той, кем всегда была. Пусть не совершает моих ошибок. Пускай не врет хотя бы самой себе.

Как жаль, что ее нет рядом сейчас. Я бы могла поделиться с ней. Рассказать, какое же дерьмо я сотворила. Что я сделала мир на одну сироту богаче. Я не чураюсь убивать. Мы живем в мире насилия. Всегда в нем жили. Кто-то же должен убивать плохих парней? Кто-то должен, но не каждый решиться. В мире есть падальщики, Кларк. Те, кто делают грязную работу, чтобы он стал чище. Если бы я не убила Френка, кто знает, сколько бы еще дерьма натворил этот ниггер. Если бы я не сделала этого, сколько бы еще людей, вроде тебя, меня, Сары или той девочки-инвалидки страдали бы? В мире есть грязь, Кларк, и нельзя этого отрицать. А чтобы убрать ее, приходиться запачкаться.

Ты бы не одобрила моих слов. Ты была лучше меня, это уж точно. Лучше многих из нас. Но ты сделала все это со мной. И знаешь, что, Кларк? Я прощаю тебя. Ведь не будь я одной из тех немногих решительных, кто делает, а не разглагольствует о правильности, Сара была бы мертва. И многие другие были бы мертвы. Но только от этого мне не легче. Я боюсь, Кларк, мне страшно. Все они будут смотреть на меня. Кромсать глазами на куски, как обычно делают это. А я знаю, что я заслужила эти взгляды, Кларк. Кто заслужил их, если не я?

Жаль, что тебя нет рядом. Очень жаль. – Сэм положила руку на могильную землю, зачерпнув ее своими тонкими пальцами и рассматривая ее. Перебирая мокрые комки рукой, девушка сжала губы, покачав головой. – Я хочу, чтобы ты была здесь. Хочу прикоснуться к тебе, Кларк, – девушка закрыла глаза, прислонившись лбом к холодному камню могильной плиты. – быть может тогда я смогла бы простить себя. Простить себя и дать Саре то, что она заслужила, но чего недостойна я. – Сэм прижалась щекой к камню, ощущая его гробовой мороз. Промерзший, он был, словно кусок льда. Кусок льда с ее именем, словно с издевкой, выгравированным на нем. Последним, что осталось от Кларк в этом мире. Она прижалась к камню губами, поцеловав его, словно она сама была перед ней. Рукой она провела по могильной плите, словно поглаживая ее, успокаивая. Камень обжигал трясущиеся пальцы. Но ей было все равно. Сухой гранит скользил по губам, ни капли не напоминая губы любовницы, готовые для поцелуя. Это снова была ложь. Она вновь обманула сама себя.

– Если честно, то, что ты целуешь могилу выглядит невероятно стремным. – донесся позади нее голос Мэдисон.

Сэм, дернувшись, оторвалась от могильной плиты, недовольно глядя на наемницу, одиноко стоящую у опавшего дерева неподалеку и потирающую золотой крестик на своей шее свободной от винтовки рукой.

– Какого хера? – процедила Саманта, постаравшись подняться гордо, но лишь повалившись наземь и запачкавшись в земляной грязи.

– Магда и Дафни уже нас заждались. – тихо сказала наемница. – Ты закончила свои душевные терзания, или мне подождать еще немного? Я вовсе тебя не тороплю, я понимаю, что ты чувствуешь себя, скажем прямо, как дерьмо.

– Да пошла ты. – простонала Сэм, встав на колени на могиле подруги и пытаясь подняться. Она оперлась на камень, пытаясь устоять на ногах, но вновь рухнула и ее стошнило прямо под изголовье памятника.

– Ох. – покачала головой Мэдисон. – Как я понимаю, мне все же придётся тащить тебя на себе.

Глава 42

Сэм не сразу поняла, что их дети не играли в игрушки. Или, быть может, считали нормальным воспринимать это как забаву. Ее мутило до сих пор, давно ей не было так плохо. Живот крутило. В печень словно ткнули ножом. Желудок свернулся, сообщая о том, что ей не стоит больше устраивать пьяные разглагольствования на кладбище. В голове чувствовалась тяжесть, а мозг невыносимо пульсировал, выбивая все мысли, которые при ней были. Но этого он выбить не мог.

Двое детей мусорщиков, грязные, обернутые в тряпье, худые, словно скелеты. Они улыбались своими желтыми, уже не целыми зубами, погрузившись в игру, которую видели забавной. Тушки в их руках сцеплялись, пока дети изображали их драку. Они, смеясь и хихикая, изображали звуки их боя, пока их «игрушки» сходились в бою, который те устроили, сидя на земле.

Но вместо фигурок или кукол эти бедные дети играли крысиными трупами. Они изображали их рычание, дергали их лапы и морды, представляя, как те вгрызаются друг другу в глотки. Они спокойно вертели в руках свежие крысиные тельца, плешивые, полные нарывов и нездоровые. Впрочем, в руках детей, чей внешний вид был хуже, чем у крыс, которыми они устраивали бои, это не смотрелось чем-то неестественным. Но от того глядеть на это было не легче.

Запах, исходящий от мусорщиков, был по настоящему отвратным. Сэм прикрывала нос, не стесняясь. Вдохни она этой вони поглубже, ее бы вывернуло вновь. Судя по виду Мэдисон, стоящей рядом с ней, она тоже с трудом сдерживала рвотные позывы. Наемница с печалью смотрела на детей, запустив руку под шарф, надетый поверх своей формы и, наверняка, потирая под ним этот ее золотой крестик.

Они с Веллингтон пришли сюда, в надежде разобраться, что здесь забыли работорговцы и кто позволил им пробраться так далеко на запад, прямиком к границам Джорджии. Дафна уверяла их, что никто, лучше мусорщиков, им этого не пояснит. Магдалину, которой явно стало тяжелее, чем раньше, они отпустили в домик одной фермерской семьи, близ Мейкона. Там они зачастую ночевали. Фермеры с радостью предоставляли им ночлег и еду. Конечно, только определенные, наверняка связанные с их подпольной шайкой. Они не раз спасали жителей под городскими стенами от невзгод и те, по доброй памяти, помогали им. Девочку Магда забрала с собой, а Ник вызвался проводить ее. Сэм шла всю дорогу за ними, отстранившись от группы. Ей было страшно приближаться к ребенку.

Мусорщики пришли к ним неподалеку от мейконского автомобильного кладбища. Оно было чуть меньше, чем то, в котором чертов Фрэнк обосновал свою базу. Груды машин тут были не такие высокие, сложенные не так ровно, да и автомобили на них были разобраны мусорщиками куда сильнее, чем те, что были близ Бей-41.

Эти кладбища были расположены по всей Америке. Машины кучами оставляли здесь, привозили и скидывали, как металлолом. Зачем они были нужны людям, когда бензиновые цены на заправочных станциях в один миг поднялись до многонулевых сумм, а затем все бензоколонки закрылись, потому как последнюю нефть уже высасывали из земли с боем, потом и кровью.

Мусорщикам была в радость перспектива рыться в этом хламе, доставать оттуда хоть что-то, что может им пригодится. Автомобильные свечи, двигатели, металлы, части конструкций, обшивки, да даже кожу с сидений. Эти люди всему находили свое применение, потому как иначе они бы не выжили. Все, что они могли снять с автомобилей на свалке у Мейкона они уже давно сняли. Остались только старые остовы и скелеты, которые те явно просто поленились утащить за неимением времени и сил на это.

Дафна всем своим видом выказывала ненависть и неприязнь к людям перед ней, облаченным в рванье, тряпки, закутавшись в них, скрывая лица под грязными кусками полотна или капюшонами. Многие мусорщики носили с собой стальные шесты или куски палок, напоминавшие копья. Ими они часто рылись в мусоре, а иногда использовали и как оружие, чтобы защищаться от диких животных или от других своих естественных врагов – цивилизованных людей.

Будучи откровенной и уверенной, Веллингтон заявила им с Мэдисон, что там, где мусорщики, там всегда работорговцы, а где работорговцы – там мусорщики. Они, как два симптома одной болезни. И никогда не знаешь, какой из них хуже. Мусорщики жили собирательством, воровством и бартером. Работорговцы, что неудивительно, торговлей рабами. А так, как мусорщик, зараженный, больной, чумной, дурно пахнущий и прокаженный был никчемным товаром, они вели с ними систему обмена. Зачастую неравноценную, но отчаявшиеся люди, обитавшие близ помоев, готовы были и на это.

Лет двадцать или тридцать тому назад по всему побережью промышляли банды мусорщиков, делавших налеты на поезда и монорельсы. Спускавшие составы с пути, выволакивая оттуда пассажиров и забирая их в плен, а затем отдавая в рабство взамен на еду, оружие, технологии и медикаменты. По всему континенту царил хаос, куда худший, чем этот, но для стран восточного побережья это была худшая из напастей. Люди боялись пользоваться поездами, нарушались системы снабжения, логистика мира, который пытался выбраться из ядерного пепла. А мусорщики, которые тогда уже сбивались в большие группы и совсем обнаглели, ничего не боясь, в открытую захватывали станции и строили там свои обиталища.

Везде по-разному старались справляться с этим, пока власти стран побережья, включая президента Паттерсона и первого министра Маккриди не решили выстраивать огромные цепи КПП вдоль всех путей. Каждые несколько километров на дорогах выстраивались пропускные пункты, которые заваливались охраной. На мусорщиков началась охота. Была устроена настоящая травля, к которой присоединялись и обычные жители. Вооружившись чем попало, они направлялись в лагеря мусорщиков, устраивая там побоища. Те, чьих родичей увели в рабство, не щадили ни стариков, ни детей. Это поубавило пыл и популяцию мусорщиков по всему восточному побережью Северной Америки.

Но не избавило ее от них. Зато с тех пор люди ненавидели их. Мусорщик был для каждого, живущего близко к мегаполисам или номерным поселениям, сродни животному. Чудовищу, которое думает лишь о выживании. Зверем, загнанным в угол. Теперь те сторонились цивилизации, редко решаясь к ней приближаться. Потому что знали, добра там не жди. Это переросло в природную ненависть, врожденный инстинкт недоверия. И, будь у мусорщиков шанс, они верно и правда перебили бы их всех, думалось Сэм.

– Я пришла сюда не шутки шутить, – возмущенно бросила Дафна. – или быть может, ты считаешь, что я несерьезно?

– Не знаю. – ответил ей мусорщик, стоявший впереди. Он снял с себя капюшон из тряпок. Его лицо было изъедено нарывами и язвами. Губы были черные и высохшие, на глазах напухли вены. Почти все мусорщики брились налысо, потому что их волосы выпадали или росли клочками. Эти не были исключением, все как один они остригали головы под ноль. – Я не знаю, что они тут забыли.

– Ты лжешь, Джейк. – нахмурилась Веллингтон. – Как и всегда.

– Не лгу. – пожал плечами мусорщик, нахмурившись. Бровей у него не было, оттого он смотрелся немного и комично и жутковато. – Я не знаю, что тут забыли торгаши. Зачем мне врать?

– Быть может, чтобы торговать и с нами, и с ними? Ты же знаешь, Джейк, мы не работаем с торговцами людьми. Вас недолюбливает Тео, недолюбливает Хэнк, недолюбливаю я, но вы отлично узнаете информацию и глаза у вас острые. К тому же кому, как не мусорщику, знать, что тут забыли ублюдки, прошедшие сюда аж через Арканзас. А если ты этого не знаешь, то за что мы вообще имеем с вами дело?

– Быть может, им просто никто не мешал? – прищурился мусорщик.

– Быть может, это вы замешаны в том, что они пришли сюда, Джейк? – Дафна сжала кулаки, оперевшись одной ногой на разобранный машинный двигатель у своих ног.

– Ты невысокого обо мне мнения, Веллингтон. – ответил он. – Я честный делец. И своих я обманывать не буду. Ваши лекарства спасли жизнь многих из моей общины. Зачем мне лгать? Это было бы глупо.

– Потому что все вы, мусорщики, работорговцы, наемники, для меня – на одно лицо. Я вижу таких как ты, Джейк, насквозь. И ты, пытаясь быть милым, пытаясь притереться поближе к цивилизации, являешься таким же ублюдком, как и другие из вас, готовы продать нас всех, да даже свою общину, если тебе это будет выгодно.

– Может все же расскажешь им, братец? – ухмыльнулась мусорщица, поигрывающая ножом в своих руках. Она сидела на каркасе автомобиля, раскинув ноги в стороны и подбрасывая оружие вверх, чтобы поймать его. Причем не всегда за ручку. Она спокойно обхватывала лезвие ножа, подкидывая его вновь.

Сэм присмотрелась к ней. Она была еще молода. Не больше двадцати пяти. Но это был приличный возраст для таких, как эта. Редко кто доживал и до тридцати в той среде, в которой приходилось находится мусорщикам. Она была бы красива. если бы ей повезло больше. Если бы она родилась в цивилизации. Ее черты лица могли бы называться привлекательными, если бы нездоровая кожа, язвы, прыщи и жутковатые пятна не покрывали его. Она была стрижена, как и все другие, налысо. Сэм пригляделась к ней. Почему-то это напомнило ей Кларк, но стоило девушке закрыть глаза и потереть свои веки, как наваждение прошло. Перед ней была совершенно чужая, грязная, оборванная девка.

На лице мусорщицы красовалась презрительная ухмылка, большие глаза нездорово блестели ненавистью и насмешкой. Ее зубы были желтые, неровные и гниющие. Губы высохли, растрескавшись и были почти не видны. Пальцы, которыми она перебирала лезвие, были черные. Буквально. На них не было перчаток или чего-то еще. Ее пальцы чернели, ладони покрывали папилломы и вздувшиеся вены. Кожа трескалась, казалась грубой, как наждачная бумага. Каждый раз она сжимала лезвие так сильно, что не могла не порезаться, но видимо, ей было все равно. Ее лицо не изображало никакого подобия боли, стоило ей вновь стиснуть свое оружие в ладони.

– Захлопнись, Триша. – бросил ей Джейк, окинув ту неприятным взглядом.

– Отсоси. – гаркнула та. Голос мусорщицы был кислым, хриплым, нездоровым. Мэдисон тоже обратила на нее внимание. – Эти парни раз сто давали нам хуевы препараты и прочую поеботу. Я бы сдохла тогда, когда гангрена расползлась по моей сраной ноге, если бы они не приперли эту вонючую мазь.

– И что же ты снова скрыл от нас, Джейк? – потерла руки Дафна, глянув на мусорщика. – Давай-же, выкладывай.

– Триша понятия не имеет, что несет. – отмахнулся тот. – Я не знаю, что здесь забыли работорговцы.

– «Я не знаю. Я не знаю.» – скривилась мусорщица, изображая выражение лица брата. – Все ты знаешь, гандон. Просто хочешь подлизать сразу пару жоп. Хватит строить из себя недотрогу, Джейк. Присесть сразу на два хера не выйдет.

Мусорщик подскочил к ней, вцепившись девушке в горло и ударив ее головой о стоявшую позади груду машин. Дафна отступила на шаг, хватаясь за винтовку, Мэдисон и Сэм тут же поспешили ближе. От такого рывка у Саманты вновь помутило в голове.

– Я вырежу тебе язык, крыса. – сказал он, сдавливая ее горло. Триша, крепче сжав свой нож, подставила его к горлу брата, надавив на него и из-под кончика ножа выступили капли крови. Джейк перехватил ее руку с ножом отодвигая ее и, выкрутив ее запястье, заставил сестру выпустить лезвие. Оружие выпало из рук Триши и мусорщик, врезав ей коленом в живот, отбросил девушку в сторону.