Текст книги "Имплантация"

В 1833 году, после смерти отца, Альфред Мори с матерью переезжают в Париж. Чтобы сделать сыну приятное, мать Мори сняла квартиру в доме, где в это же время проживал Сильвестр де Саси – знаменитый востоковед и пожизненный секретарь Академии надписей и изящной словесности. Семья Мори завязала с Сильвестром де Саси добрые отношения и стала получать от него пригласительные билеты на открытые заседания Академии надписей. Мори по примеру отца и старшего брата попробовал поступить в Политехническую школу, но потерпел неудачу. В 1836 году по протекции Сильвестра де Саси, который был, помимо всего прочего, хранителем восточных рукописей в Королевской (ныне Национальной) библиотеке, Альфреда Мори берут на работу техническим сотрудником в Королевскую библиотеку. Он занимается выдачей книг посетителям. Время, проводимое здесь, Мори использует для запоминания библиотечных фондов, для завязывания знакомств с постоянными посетителями, которым он оказывает различные услуги, а также для самостоятельного изучения языков (древнегреческого, немецкого, английского и итальянского). Одновременно он изучает новогреческий язык в Школе восточных языков и слушает лекции по китайскому языку в Коллеж де Франс. Кроме того, Мори пишет статьи для энциклопедий и словарей, а также дает уроки в женском пансионе.

В 1838 году он уходит из библиотеки. Его деятельность в последующие годы чрезвычайно хаотична и с трудом поддается систематическому изложению. Мори безуспешно пытается сдать экзамены на степень лиценциата словесности, затем изучает право, и, хотя у него не будет времени, чтобы ходить на лекции, ему удастся в 1846 году получить звание адвоката. Но дальше этого дело не пойдет: доктором права он так и не станет, единственным его дипломом навсегда останется диплом адвоката. Одновременно с правом Мори изучает русский язык, ботанику и археологию. В 1841‐м его берет на работу своим личным секретарем Фредерик де Кларак, хранитель древностей Лувра и член Академии надписей и изящной словесности; через полгода он становится помощником хранителя. В 1843 году он собственноручно набирает в типографии и печатает за свой счет свою первую большую научную работу – «Опыт о религиозных легендах Средневековья». За этот труд его избирают членом Общества французских антикваров. (Здесь Мори должен был познакомиться со своим коллегой – младшим библиотекарем Сорбонны Леоном Ренье, о котором речь пойдет далее.) В 1844 году, при поддержке Кларака, Альфреда Мори избирают (из 27 кандидатов) вторым младшим библиотекарем Библиотеки Института. В ходе своей «предвыборной кампании» Мори знакомится с академиками всех пяти академий и затем, после своего избрания, очень быстро становится их незаменимым помощником в вопросах библиографии, своего рода ходячим каталогом. Он подбирает материалы для трудов академиков: особенно тесно он сотрудничает с двумя членами Академии надписей: Адольфу Дюро де Ламаллю он помогает в его работах по климатологии, а профессору Сорбонны и Коллеж де Франс, крупнейшему специалисту по античности Жозефу-Даниэлю Гиньо – в работе над его многотомным трудом «Религии древности». В результате такой деятельности, пишет сам Мори в «Воспоминаниях литератора»,

Академия [надписей и изящной словесности] постепенно заполнилась моими знакомыми и друзьями (Цит. по [Pastoureau 2007, 27]).

Что касается самостоятельных трудов Мори, то после получения адвокатского звания в 1846 году он погружается в изучение медицины, древнееврейского языка, нидерландского языка, геологии, а затем этнографии. Пишет журнальные статьи, которые позже составят его книгу «Верования и легенды Древности», составляет для «Современной энциклопедии» (которой руководит Ренье) около ста статей по истории религий. Он становится членом Французского географического общества и членом-корреспондентом Лейденского научного общества. С 1845 года сотрудничает с журналом «Медико-психологические анналы»; впоследствии из этих статей вырастет его книга «Сон и сновидения» (1861), которая окажет влияние на Фрейда, Бергсона и Марселя Пруста. Из трудов Мори по исторической географии назовем книги «Исторические и географические разыскания о великих лесах Галлии и древней Франции» (1848), «Леса Франции в древности и в Средние века» (1856). Особо следует отметить книгу «Земля и человек» (первое издание – 1854; книга многократно переиздавалась). Во-первых, это пример междисциплинарного исследования: отношения между землей и человеком рассматриваются здесь в свете данных геологии, географии и этнографии. Во-вторых же, первое издание этой книги было выпущено издательством «Ашетт» в качестве вступительного тома к циклу «Всеобщая история», составителем и главным редактором которого был Виктор Дюрюи. Таким образом, личные отношения между Мори и Дюрюи завязались в первой половине 1850‐х годов.

Наконец, в 1857–1859 годах выходит трехтомный труд Мори «История религий Древней Греции». Это исследование он посвятил Жозефу-Даниэлю Гиньо. Книга, еще не будучи опубликована до конца, послужила главным формальным основанием для принятия ее автора в члены Академии надписей и изящной словесности.

В первый раз Мори выдвинул свою кандидатуру на выборах в Академию надписей в конце 1856 года, когда вакантными были два академических кресла. Он тогда совершил отказ в пользу своих друзей Эрнеста Ренана и Леона Ренье: оба были избраны (см. об этом ниже), и это обеспечило Мори два твердых голоса на последующих выборах. Мори избрали академиком в ноябре 1857 года, 18 голосами против 16: его конкурентом был Леопольд Делиль, молодой талантливый медиевист, блестящий выпускник Школы хартий. Победа Мори над Делилем была, помимо всего прочего, победой личных связей над посвятительной силой образовательных учреждений. В 1858 году Альфреда Мори включают в состав только что учрежденной Наполеоном III комиссии по созданию географической карты Галлии: понятно, что деятельность этой комиссии была прямо связана с приготовлениями императора к написанию истории Юлия Цезаря. Гиньо тогда же попытался сделать Мори своим заместителем по преподаванию географии в Сорбонне, но министр образования отказался поддержать ходатайство Гиньо, поскольку Мори не имел университетских дипломов, а также и потому, что Институт считался оплотом оппозиции по отношению к императорскому режиму.

Решающий перелом в карьере Мори наступил в 1860 году, когда его друг Леон Ренье ввел его в ближайший круг г-жи Корню. После этого в мае 1860‐го Наполеон III, который в это время подыскивал себе научного секретаря для работы над «Жизнью Цезаря», вызвал к себе Мори и поручил ему составить записку по некоторым вопросам истории Рима. Мори вспоминает, что, когда он выходил из императорского кабинета, «все обнажили головы, как если бы [он] был министр или сенатор, а гвардейцы почетной гвардии взяли на караул». «Я думал, что сплю», – заключает Мори (Цит. по [Pastoureau 2007. P. 35]). Через месяц он подал свою записку императору, а осенью узнал, что назначен библиотекарем дворца Тюильри – постоянной императорской резиденции, в которой было очень мало книг. Эта должность стала синекурой, давшей Мори достаточный доход и позволившей ему беспрепятственно исполнять те главные обязанности, ради которых Наполеон III и приблизил его к себе: обязанности ближайшего помощника по работе над «Жизнью Цезаря». Близость к императору сняла все преграды, стоявшие на пути академической карьеры Мори. Осенью 1860 года Гиньо снова ходатайствует о назначении Мори своим заместителем – на этот раз по преподаванию истории и морали в Коллеж де Франс, с перспективой стать здесь официальным преемником Гиньо через один-два года. Учитывая неудачный исход предыдущей попытки Гиньо, Мори принимает меры предосторожности: по его просьбе император особо рекомендует его министру образования. В ноябре 1860 года Мори получает искомое назначение: он становится и. о. профессора в Коллеж де Франс. Темой своих лекций он избирает предмет, прямо связанный с работой над биографией Цезаря: историю постепенного расширения территорий Римской империи. В ноябре 1862‐го он назначается титулярным профессором истории и морали Коллеж де Франс, по совместному ходатайству его профессорского состава и членов Академии моральных и политических наук. Местом в Коллеж де Франс Мори дорожил более всего на свете и на все последующие назначения соглашался лишь при условии сохранения за ним кафедры истории и морали в Коллеж де Франс.

В течение шести лет Мори практически постоянно находился при императоре. В 1865 году выходит в свет первый том «Жизни Цезаря». Но в 1866‐м, после выхода в свет второго тома, Наполеон III выдыхается. Он заметно остывает к своему любимому проекту; по убедительному предположению М. Пастуро [Op. cit., 36], свою роль тут сыграл и весьма неоднозначный прием, оказанный французской и международной публикой его труду. Между тем работа была далеко не доведена до конца: второй том заканчивался выходом Цезаря к Рубикону. В августе 1867 года Наполеон III говорит Мори о намерении «снова засесть за Цезаря», но дальше слов дело не идет. В апреле 1868 года Мори назначается директором Императорских (впоследствии – Национальных) архивов, а в начале 1869‐го – почетным библиотекарем дворца Тюильри: благодаря этому последнему назначению за Мори сохраняется формальное право беспрепятственного прохода в императорскую резиденцию.

Леон Ренье. Имя Леона Ренье (1809–1885) сегодня носят улица в его родном городе Шарлевиле и городок в Алжире, где он проводил разыскания. За исключением жителей этих двух населенных пунктов, имя Ренье знают сегодня главным образом специалисты по римской эпиграфике. Хотя к концу жизни Ренье занимал весьма почетное место в парижском академическом мире, он не стал в XX веке героем научных статей и уж тем более монографий. Как писал в биографическом очерке о Ренье его ученик Эрнест Дежарден,

научное наследие г-на Ренье невелико по объему и отличается полным единством тематики. Жизнь же его была до чрезвычайности проста [Desjardins 1887, I].

Как уже было сказано, Ренье родился в Шарлевиле, в Арденнах, в бедной лотарингской семье. Его отец работал контролером мер и весов. Бóльшую часть детства Ренье провел у своей старой тетки в арденнской деревушке Вире, где местный священник обучал его начаткам латыни. В книжном шкафу у тетки стояли тома «Древней истории» и «Римской истории» Роллена; читая их, Ренье приобрел вкус к античности. С 1823 по 1826 год он учился в местной семинарии, а с 1826 по 1829‐й – в Королевском коллеже в Реймсе. В коллеже у него проявились ярко выраженные математические способности, и Ренье решил стать учителем математики. В 1830 году его даже собирались принять в Высшую нормальную школу на отделение наук, но административные разногласия, возникшие в результате революции 1830 года, привели к тому, что он был вычеркнут из списков. Ренье оказался в полном одиночестве, без средств к существованию; в 1830–1831 годах он работает то библиотекарем, то типографским корректором, то клерком у нотариуса. Затем становится директором частного коллежа в Пикардии; там он женится. Существование в коллеже было нищим и совершенно беспросветным; Ренье с женой приняли решение искать счастья в Париже.

В Париже у них не было ни родственников, ни знакомых. Первое время единственным источником их существования было маленькое приданое жены. Затем Ренье стал давать уроки греческого и латыни. Он брался за любую поденщину, связанную с книгоизданием. Лишь в конце 1830‐х годов ему удается найти себе ученого покровителя: он знакомится с крупным специалистом по античной эпиграфике, членом Академии надписей и изящной словесности Филиппом Леба (1794–1860). Леба делает его своим секретарем, привлекает к работе над 44-томным «Французским энциклопедическим словарем», и когда в 1843 году уезжает на раскопки в Грецию и Малую Азию, его завершение целиком ложится на плечи Ренье. В 1845‐м Ренье благополучно заканчивает выпуск словаря, после чего издательский дом Дидо сразу же поручает лично ему 30-томную «Современную энциклопедию». На протяжении последующих шести лет он пишет для нее множество статей. (Напомним, что в работе над «Современной энциклопедией» активно участвовал и Альфред Мори.) Одновременно с работой над двумя этими энциклопедиями Ренье постоянно занимается эпиграфикой (в 1845 году он становится членом Общества французских антикваров), пишет статьи для основанного в 1844 году «Revue archéologique», публикует французский перевод раздела о Галлии в «Географии» Птолемея, избранные идиллии Феокрита, а также важные комментарии к изданию Тита Ливия. Кроме того, когда Леба в 1844‐м был назначен заведующим библиотекой Сорбонны, он сделал Ренье своим помощником и заместителем.

После 1848 года покровительство Леба приобрело для Ренье дополнительную ценность, поскольку – и здесь перед нами еще одно стечение обстоятельств – Леба был в 1820–1827 годах домашним учителем Луи-Наполеона. Даже после 1851 года между ним и новоиспеченным императором сохранятся добрые отношения, хотя Леба и не поддержит декабрьский переворот; он также откажется принимать от Луи-Наполеона какие бы то ни было знаки расположения. Но до 1851‐го отношения между Леба и принцем-президентом не были омрачены ничем. Очевидно, именно благодаря протекции Филиппа Леба Леон Ренье – человек без специального образования и ученых степеней, единственное официальное звание которого на тот момент было «младший библиотекарь» – получает в 1850 году от французского правительства направление в командировку в Алжир для составления описи сохранившихся здесь памятников римской эпохи. За первой алжирской командировкой (1850–1851) последовала вторая (1852–1853). Результаты этих двух командировок оказались исключительно богаты и содержательны. Ренье обнаружил в Алжире много ценнейших образцов римского искусства, часть которых вскоре перевезли в Лувр. Но самым главным урожаем, который удалось собрать Леону Ренье, стала огромная коллекция эпиграфических документов: 3085 надписей, из которых более 2700 никогда ранее не публиковалось. До алжирских экспедиций Ренье изучение эпиграфики почти всецело основывалось на памятниках Италии и Нарбоннской Галлии; между тем правила, выведенные на основе их изучения, были применимы не ко всем провинциям Римской империи; африканская серия, собранная Ренье, позволила существенно уточнить метод дешифровки. Впрочем, экспедиции Ренье обогатили важными результатами не только эпиграфику, но также и сравнительную географию, и римскую историографию (см. [Desjardins 1887, VIII–IX]).

В 1852 году вышел в свет сборник статей Ренье «Mélanges épigraphiques», в 1854‐м – следующий сборник статей, «Mélanges d’épigraphie». Наконец, в 1855–1858 годах, четырнадцатью выпусками, выходит в свет opus magnum Леона Ренье – сборник «Inscriptions romaines de l’Algérie». Это был «первый, доселе невиданный научный свод латинских надписей» [Op. cit., IX]. И хотя вспомогательные приложения к этому cводу так и не были изданы, основного корпуса хватило, чтобы обеспечить Ренье международную славу и место «основоположника латинской эпиграфики во Франции» [Ferrary 2000, 25]. Три вышеупомянутых издания составляют основную часть собственно научного наследия Ренье. Следующим его большим проектом, который он вынашивал с 1840‐х годов, была публикация свода латинских надписей Галлии. В 1866‐м Ренье получит разрешение принять предложение Берлинской академии и издать свод латинских надписей Галлии в составе знаменитого «Corpus Inscriptionum Latinarum», но осуществлению этого плана помешает война 1870–1871 годов. После войны Ренье прервет всякие контакты с Германией; в 1873 году он попытается инициировать издание такого свода во Франции, но эта попытка закончится ничем, и с тех пор Ренье уже не станет возвращаться к своему проекту.

В 1856 году освободилось место Огюстена Тьерри в Академии надписей и изящной словесности. Ренье представил свою кандидатуру на освободившееся кресло, однако академики предпочли ему Ренана. Но было еще одно пустующее кресло, выборы на которое должны были состояться через неделю. Сразу после своего избрания Ренан пришел домой к Ренье и сказал, что сделает все возможное, чтобы тот на сей раз был избран. Ренье действительно был избран, и с этого случая началась дружба между ними.

Попав в Академию надписей, и Ренан и Ренье вошли в ближайший круг общения г-жи Корню, которая постаралась ощутимо поучаствовать в научной карьере и того и другого. Ренану она выхлопотала командировку на Ближний Восток, а Леона Ренье представила императору как подходящего сотрудника для работы над биографией Цезаря.

15 июля 1860 года Жюль де Гонкур записал в дневнике:

На днях мне рассказали о том, каким образом правительство покупает ученых. Делается это очень просто. ‹…›

Император вызывает к себе г-на Ренана, сообщает ему, что с интересом следит за его трудами, и спрашивает, не хотел ли бы тот повидать края и народы, о которых говорится в его книгах: Сирию, Палестину. Ренан отвечает, что хотел бы, но что у него нет денег на такое путешествие. «Сколько вам нужно?» – спрашивает император. Тот отвечает, как билетерша в театре:

– Не знаю… сколько вам будет угодно.

– Но я хочу, чтобы сумму указали вы. Вам лучше знать.

– Ну, мне кажется, франков приблизительно тысяч двадцать пять…

И все, один готов!

Следующий ученый – некий г-н Леон Ренье, густопсовый республиканец. Император посылает его в командировку в Италию, под предлогом изучения жизни Цезаря, которого считает оклеветанным… И все, второй готов! [Goncourt 2004. T. I, 584–585]

Разумеется, эта история рассказана понаслышке и изложена в обычном для дневника Гонкура сатирическом ключе. «Их взгляд неудержимо влечется к любым проявлениям лживости, лицемерия, мелкого своекорыстия, мягкотелой беспринципности» [Kopp 2004, XLIII]. Но, действительно, правда состоит в том, что, принимая предложения императора, Ренан должен был переступить через свои орлеанистские симпатии (см. [Pommier 1965, 128–129]), а Ренье – через свой республиканизм (напомним, что его покровитель Леба не принимал никаких благодеяний от Наполеона III). Можно предположить, что г-жа Корню, сама несколькими месяцами ранее стоявшая перед аналогичной дилеммой, убедила и Ренана и Ренье согласиться на заманчивые предложения, которые были сделаны с ее подачи им обоим. Отметим здесь, что Ренан и Ренье были лишь двумя фигурами из более многочисленного круга специалистов по древностям, командированных в экспедиции в конце 1850‐х – начале 1860‐х годов по инициативе г-жи Корню.

Итак, в октябре 1860 года Ренан отплыл на Ближний Восток, а Ренье в мае 1860 года, благодаря г-же Корню и Наполеону III, впервые в жизни отправился в Италию. Дежарден в своем биографическом очерке цитирует письмо, которое Ренье написал г-же Корню из Рима. Однако мы не можем полностью доверять Дежардену в том, что касается датировки этого письма, поскольку в этом месте своего очерка Дежарден сознательно смешивает две командировки Ренье в Италию – в 1860 и в 1861 году. Две поездки он превращает в одну и датирует ее 1860 годом. Делает он это, очевидно, для того, чтобы, выдвигая вперед командировку 1860‐го, имевшую действительно чисто научные цели, тем самым если и не обойти молчанием задачу командировки 1861 года, то по крайней мере затушевать слишком хорошо ему известные деликатные аспекты двух секретных поручений, которые император возложил на Ренье в 1861‐м. Поэтому перейдем к этой командировке, имевшей главным образом дипломатический характер.

Леон Ренье: секретные поручения 1861 года. Первая задача была связана с приобретением знаменитой музейной коллекции Кампана. По богатству и разнообразию ни одно частное собрание XIX века не могло сравниться с коллекцией (точнее говоря, с коллекциями) маркиза Джампьетро Кампана ди Кавелли. Выходец из богатой буржуазной семьи, Кампана в течение 25 лет был генеральным директором римского Ломбарда (фактически – крупнейшего депозитного банка). На протяжении многих лет Кампана изымал из кассы Ломбарда наличность, помещая в него под залог предметы из собственных коллекций. Эти деньги он тратил на приобретение новых и новых предметов искусства. Конечным результатом такого управления стал кризис ликвидности в Ломбарде; внезапная ревизия, проведенная в ноябре 1857‐го, установила недостачу в миллион римских скудо. В 1859 году Кампана был приговорен за растрату к двадцати годам галер, а его коллекция конфискована и подлежала продаже. За приобретение коллекции Кампана развернулось настоящее международное соревнование. Ни г-жа Корню, ни сам император не могли оставаться равнодушными к судьбе собрания Кампана: г-жа Корню – в силу хорошего знания коллекции и из‐за страстной любви к древностям и к искусству, а Луи-Наполеон – в силу сугубо личных, не подлежавших огласке, обязательств перед семьей Кампана, так как жена маркиза в 1846 году помогла ему бежать из крепости Гам, а сам маркиз в 1851‐м ссудил императору 33 000 франков, которые были, очевидно, потрачены на организацию государственного переворота [Reinach 1904, 184–185].

В 1859–1860 годах и Англия, и Франция, и Россия осторожно прощупывали в Риме почву для возможного приобретения тех или иных частей коллекции и тянули время, рассчитывая сбить цену, назначенную администрацией Ломбарда. Это продолжалось до декабря 1860 года, когда 15 предметов из собрания Кампана были приобретены английским комиссаром Ч. Робинсоном для недавно созданного Южно-Кенсингтонского музея (ныне – Музей Виктории и Альберта). Судя по всему, это небольшое приобретение осталось тогда незамеченным во Франции. Однако тут в дело вступила Россия, с которой на протяжении 1860 года велись переговоры о приобретении всей коллекции Кампана целиком. 20 февраля 1861 года уполномоченный Александра II С. А. Гедеонов купил для Эрмитажа 767 предметов из собрания Кампана. Об этом приобретении Гедеонов известил международную общественность специальной брошюрой, напечатанной чуть позднее в Париже. В брошюре приобретенные Эрмитажем предметы характеризовались как самые ценные экспонаты всей коллекции Кампана.

Но первой во Франции узнала о русской покупке г-жа Корню. Уже 3 марта она получила депешу из Рима от своего эмиссара, археолога Л. Эзе, которого специально просила проследить за судьбой коллекции. 6 и 11 марта Эзе послал г-же Корню вслед за телеграммой еще два письма с подробным описанием случившегося. И депешу, и оба письма г-жа Корню тут же переправила Наполеону III. Одновременно с этим император получил аналогичное сообщение о результатах миссии Гедеонова от французского посла в Риме.

Император немедленно вызвал Леона Ренье и поручил ему срочно выехать в Италию для приобретения всей оставшейся коллекции Кампана. Ренье тут же попросил, чтобы его сопровождал в качестве помощника и консультанта муж г-жи Корню, художник Себастьен Корню. 22 марта Ренье и Корню в обстановке полной секретности выехали в Рим.

Как видим, перед нами еще один – и чрезвычайно яркий – пример закулисной комбинации, сильно напоминающей и модель вертикального сговора, и принципы «институционального шунтирования» (действия в обход существующих профильных учреждений). Наиболее выразительную характеристику этой комбинации и наиболее внятное объяснение ее причин дает Соломон Рейнак:

Было нечто странное в том, чтобы направлять подобным образом в Рим профессора латинской эпиграфики, совершенно чуждого искусству, вместе с третьеразрядным живописцем, совершенно чуждым знаточеству, для проведения переговоров о покупке, столь сильно затрагивавшей интересы [дирекции] Национальных музеев. В своем письме в газету «L’ Opinion nationale» гг. Корню, Клеман и Салио дали этому факту уклончивое объяснение. «То, что для переговоров были выбраны комиссары, не входившие в администрацию, – пишут они, – было, вероятно, связано с требованиями кратковременной абсолютной секретности, которая должна была предшествовать началу переговоров». Если вдуматься, это означает, что Наполеон III не стал делиться своими планами с суперинтендантом Изящных искусств и генеральным директором Лувра Ньеверкерке, потому что Ньеверкерке наверняка рассказал бы об этом принцессе Матильде, а принцесса была или слыла «русской», и в итоге Санкт-Петербург мог бы встать французским покупателям поперек дороги. Дежарден, проявляя большую осторожность, нигде не произносит слова «Россия». По его словам, император направил в Рим посланцев, посторонних по отношению к Администрации музеев, «чтобы не привлекать внимания – например, внимания Англии – тем шумом, который мог бы подняться, если бы в Рим приехал генеральный директор Императорских музеев со своей свитой». Как бы там ни было, способ действий императора имел в себе нечто чрезвычайно оскорбительное для персонала Императорских музеев. Эти события стали отправной точкой полемик и мелких мщений, от которых в конечном счете пострадал сам Лувр [Reinach 1904, 378–379].

Говоря о «полемиках и мелких мщениях», Рейнак имеет в виду затяжную борьбу, развернувшуюся между кланом г-жи Корню и кланом принцессы Матильды и графа Ньеверкерке за институциональный контроль над коллекцией Кампана: эта борьба имела форму межкорпоративного конфликта между Лувром, с одной стороны, – и Академией надписей и изящной словесности, а также Музеем Наполеона III, с другой. События развивались следующим образом: 27 апреля Ренье и Корню заключили с представителями Святого престола и римского Ломбарда принципиальную договоренность о сделке. Окончательный договор был подписан 20 мая французским послом в Риме герцогом де Грамоном и кардиналом Антонелли. До июня еще можно было думать, что собрание Кампана предназначается для Лувра; но в июне вышел министерский приказ, согласно которому Себастьен Корню назначался временным администратором нового музея, создающегося для хранения коллекции Кампана. Это был еще один тяжелейший удар по самолюбию Ньеверкерке. Новый музей, получивший название «Музей Наполеона III», открыл свою экспозицию для широкой публики во Дворце промышленности на Елисейских Полях 1 мая 1862 года – в тот самый день, когда в Лондоне открылась очередная Всемирная выставка. Помимо коллекции Кампана, в экспозицию музея вошли коллекции древностей, добытых французскими археологами за последние годы. Здесь впервые были выставлены оригиналы и копии предметов искусства, привезенных Ренаном из Сирии, Перро, Гийомом и Дельбе – из Галатии, Эзе и Доме – из Македонии. Поскольку г-жа Корню была вдохновительницей всех вышеперечисленных командировок, Музей Наполеона III мог бы с полным правом называться «музеем госпожи Корню». К открытию музея были выпущены сопроводительные материалы: главным из них была брошюра того самого Эрнеста Дежардена, на биографический очерк которого о Леоне Ренье мы ссылались выше. Дежарден всячески подчеркивал в брошюре целостный характер нового музея, его историко-энциклопедические задачи, и выражал акцентированную надежду на дальнейшее сохранение музея как самостоятельного учреждения. После этого произошло то, что должно было произойти: Ньеверкерке и принцесса Матильда развернули мощную кампанию публичного и закулисного давления на императора с целью переиграть назад всю ситуацию и передать собрание Кампана в распоряжение Лувра. Император в конце концов уступил давлению своей кузины и 11 июля передал под юрисдикцию Лувра все коллекции Музея Наполеона III с разрешением последующей передачи ненужных Лувру экспонатов собрания Кампана в другие музеи Франции. Но газетная война между сторонниками двух лагерей от этого только ожесточилась. Вплоть до конца 1862 года в прессе шла яростная полемика между сторонниками клана Корню и сторонниками Ньеверкерке: сторонники Ньеверкерке доказывали случайный характер коллекций Музея Наполеона III и обосновывали правомерность передачи их под юрисдикцию Лувра, тогда как сторонники Корню, во-первых, указывали на целостный характер коллекции Кампана и на недопустимость ее расчленения, а во-вторых, продолжали упирать на научно-просветительскую специфику Музея Наполеона III, на его связи с художественной промышленностью и уподобляли его Южно-Кенсингтонскому музею в Лондоне. При этом обе стороны периодически обвиняли друг друга в халатности, непрофессионализме, а то и в хищениях. В войну оказались втянуты такие убеленные сединами авторитеты, как Энгр и Делакруа: оба великих живописца выступили в защиту клана Корню – то есть Музея Наполеона III и Академии надписей. Имя Ренье фигурировало в печати как имя одного из безусловных сторонников нового музея, но прямого участия в полемике он до поры до времени не принимал. Однако затем Ренье и сам стал одним из активных действующих лиц конфликта между Академией надписей и Лувром, поскольку в этом конфликте наметилась новая, дополнительная интрига: выяснилось, что сотрудник Лувра Вильгельм Фрёнер опубликовал в немецком журнале «Philologus» со своим комментарием целый ряд греческих и латинских надписей, привезенных Ренаном (из Сирии) и Эзе (из Македонии и Фракии) и выставленных в мае 1862 года во Дворце промышленности. Номер «Philologus» cо статьей Фрёнера достиг Парижа в сентябре 1863‐го и вызвал бурю негодования в парижском академическом мире. 26 сентября Ренье сообщил на заседании Академии надписей о недопустимом поступке Фрёнера, лишавшем французских ученых научного приоритета в публикации надписей, и потребовал «достаточно энергичной реакции» на этот акт, с целью недопущения подобных злоупотреблений в будущем. Гиньо направил от имени Академии надписей соответствующее письмо в Министерство общественного образования, но не получил никакого ответа: поступок Фрёнера остался без последствий [Reinach 1905, 224–229]. Понятно, что данный случай был рассмотрен министерством в общем контексте конфликта между Академией надписей и Лувром, который в тот момент надлежало всеми силами заглушать. Чтобы завершить историю собрания Кампана, скажем, что она закончилась по принципу «так не доставайся же ты никому»: залы Музея Наполеона III в Лувре открылись для посетителей в мае 1863 года, но одновременно с этим – в подтверждение главного тезиса Ньеверкерке о случайном характере собрания Кампана – Лувр приступил к расчленению коллекции; в последующие годы коллекция Кампана была необратимо распылена по целому ряду французских провинциальных музеев. Именно это имел в виду Соломон Рейнак, говоря, что от мстительности Ньеверкерке в конечном счете «пострадал сам Лувр».