Текст книги "Имплантация"

Словам практическая школа не следует придавать здесь их обычное значение, заставляющее думать о промышленной выгоде. Слова эти надлежит понимать в самом высоком смысле, имеющем в виду работу рук и глаз, без которой невозможно обосновать и расширить самые глубокие и тонкие прозрения научного духа. Чем была бы химия без лабораторных работ, физика и физиология без экспериментов, ботаника без гербаризаций?

Практическая школа высших исследований будет состоять из четырех отделений:

1. Отделение математики;

2. Отделение физики и химии;

3. Отделение естественной истории и физиологии;

4. Отделение исторических и филологических наук[73]73
  Впоследствии может быть образовано Пятое отделение, посвященное юриспруденции [Примеч. B. Дюрюи].
  Вопрос о возможном профиле гипотетического Пятого отделения прошел длительную череду обсуждений, в ходе которых решался по-разному. Если здесь (т. е. в июне 1868 года) Дюрюи говорит о юридическом профиле, то уже в министерских документах начала 1869 года речь будет идти об отделении, посвященном политической экономии. В конечном же счете Пятое отделение было создано только в 1886 году, семнадцать лет спустя после отставки Дюрюи, и посвящено, как мы знаем, религиоведению. См. также главу 4, с. 264.


[Закрыть].

Применительно к наукам физическим и естественным польза предлагаемой организации видна невооруженным глазом; менее очевидна эта польза применительно к наукам математическим и историческим.

Однако же, читая регламенты, относящиеся к ученикам этих двух отделений, можно убедиться, что существует большое количество упражнений, полезных математикам, – как в случае математических вычислений, обращенных к астрономии, так и в случае расчетов, применяемых в теоретической или прикладной механике. Даже когда речь идет о чистом анализе, математиков необходимо поддерживать и направлять посредством семинаров [conférences], вопросов, советов; кроме того, их необходимо приучить держаться в курсе иностранной науки.

Так, те ученики математического отделения, которые будут допущены в имперскую Обсерваторию, пройдут обучение, в ходе которого они приобщатся ко всем теоретическим познаниям, требуемым математической астрономией, и к использованию всех инструментов, требуемых обсервационной астрономией. Таким образом, они в своей совокупности составят настоящее учебное заведение, посвященное астрономии, которого нам сейчас недостает.

Другие ученики математического отделения будут проходить обучение в Коллеж де Франс и в Сорбонне. Там они найдут для себя не только ученые лекции, но также, в случае теоретической математики, семинары [conférences], на которых умелые репетиторы будут повторять и комментировать с учениками содержание лекций, а в случае прикладной механики – умных экскурсоводов, которые поведут их на заводы, славящиеся своей механической аппаратурой, разъяснят им работу всех механизмов и обеспечат снятие чертежей. Самые глубокие теории и самые тонкие практические применения станут предметом тщательнейшего изучения, что позволит подготовить отважных рекрутов для изысканий в сфере высшей математики, вносящей столь значительный вклад в научную славу Франции.

Что же касается филологии, то на наших факультетах [словесности] преподаются только классические языки; что касается истории, то на этих факультетах преподается только общая история античности, Средних веков и Нового времени. Правда, Коллеж де Франс, хранящий верность своим истокам, имеет в своем составе ряд кафедр, посвященных различным отраслям исторического знания; однако в Коллеж де Франс, как и на факультетах, имеются лишь слушатели, но отсутствуют ученики. Регламент, разработанный для историко-филологического отделения, предполагает проведение различных работ по археологии, языковедению, эпиграфике, палеографии, сравнительной филологии, общей грамматике, исторической критике и другим дисциплинам. Эти работы будут осуществляться под руководством искушенных учителей, которые смогут посредством таких упражнений подготовить себе достойную смену.

При историко-филологическом отделении будет учрежден Наблюдательный совет [conseil supérieur], куда войдут в качестве представителей этого ряда дисциплин непременный секретарь Академии надписей и изящной словесности, директор Имперского архива, директор Имперской библиотеки, директор Школы хартий, хранители археологических коллекций Лувра и декан [парижского] факультета словесности.

Хотя каждое из четырех отделений Практической школы будет иметь свой особый предмет изучения и свои особенные методы исследования, тем не менее все они будут объединены одним и тем же общим свойством: все четыре отделения будут формировать ученых. Подобным же образом шесть отделений Высшей нормальной школы (философия, история, литература, грамматика, математика, физические науки) имеют одну и ту же цель – формировать преподавателей; и в своей совокупности они образуют, при всем разнообразии изучаемых дисциплин, единое учреждение, которое пользуется заслуженным авторитетом в нашей системе общественного образования.

Точно таким же образом вышеуказанное общее свойство всех четырех отделений Практической школы позволит рассматривать их как четыре подразделения единого заведения. Единство Школы будет поддерживаться Наблюдательным советом [conseil supérieur], об учреждении которого говорится в статье 11‐й декрета. Оно также будет поддерживаться единой формой диплома об окончании Практической школы, который получат ее выпускники. Также оно будет поддерживаться патронажем над учениками, который будут осуществлять постоянные комиссии; единство будет также подчеркиваться единой системой льгот, которыми будут пользоваться ученики; и, наконец, единство Школы будет выражено в единой строке бюджета, которая была уже закреплена за этой Школой Законодательным Корпусом при голосовании по предложениям правительства, касающимся высшего образования.

Практическая школа высших исследований не будет сосредоточена в стенах одного дома. Она будет представлять собой экстернат, в рамках которого учащиеся посещают самые различные занятия: так, студенты-медики слушают обычные лекции в факультетских аудиториях, проходят клиническую практику в больницах, изучают анатомию в анатомических театрах, изучают ботанику в садах Медицинской школы или в партерах Музея [естественной истории], а гербаризацию изучают в загородной местности. Точно так же обстоит дело в Школе изящных искусств, учащиеся которой распределяются между различными мастерскими художников и ваятелей.

При создании Практической школы будет вновь применен принцип, столь хорошо зарекомендовавший себя при организации учебных курсов для взрослых, курсов среднего образования для девушек и при организации публичных лекций, а именно использование уже существующего материала и уже существующего персонала.

Не потребуется ни дорогостоящего строительства, ни набора нового административного и профессорского состава. В качестве учебных помещений будут служить аудитории и лаборатории наших высших учебных заведений; в качестве профессоров будут использованы профессоры Коллеж де Франс, Музея [естественной истории], Сорбонны и т. д.; в качестве занятий будут использоваться лекции из обычных профессорских курсов. Только лишь внутренние семинары [conférences] потребуют присутствия и забот дополнительного персонала, состоящего из ассистентов [maîtres auxiliaires], которые будут закреплять содержание лекции или опыта, ранее проведенных профессором, и под надзором профессора направлять самостоятельную работу учеников.

Таким образом, оставляя за рамками рассмотрения расходы на лаборатории, поскольку таковые расходы принадлежат к числу общественно полезных расходов срочной необходимости, мы видим, что от государства на создание новой Школы не будет требоваться никаких дополнительных средств, за исключением средств на выплату жалованья репетиторам и вспомоществований ученикам, заслуживающим помощи – либо в силу особых обстоятельств, оценивать которые будет наблюдательный совет, либо же для поощрения выдающихся способностей, подтвержденных успехами.

Не приходится сомневаться, что либеральный характер новой Школы привлечет к ней молодых людей из обеспеченных семей. Такие молодые люди не будут намерены непременно получить по окончании этой Школы назначение на службу. Практическая же школа при Музее [естественной истории] поможет, например, образовать при этом крупном заведении настоящий агрономический факультет, где будут изучаться законы сельскохозяйственного производства растений и животных; эти законы должен знать всякий крупный землевладелец или управляющий сельским хозяйством.

Что касается прочих учеников, то обучение в Практической школе сможет открыть им двери Университета – либо в качестве преподавателей средней школы, либо в качестве лаборантов или натуралистов-ассистентов в высшей школе; и, поскольку экзаменационные льготы, предусмотренные статьей 10‐й декрета, могут облегчить им доступ к докторской степени, те из учеников, которые получат степень доктора, смогут претендовать на профессорские должности в высшей школе. Потребности Университета в кадрах для преподавательского и административного состава растут с каждым днем: поэтому умелые соискатели могут быть уверены, что найдут себе место в системе образования.

Наконец, некоторые из выпускников Практической школы будут несомненно востребованы крупной промышленностью – после того, как жизнь покажет, что диплом об окончании Практической школы свидетельствует о практических умениях, соединенных с высочайшими теоретическим познаниями.

В силу своей гибкой организации новая школа легко сможет обзавестись филиалами в провинции. Таким образом, и те ученые, чьи труды делают честь факультетам департаментов, смогут воспользоваться преимуществами, которые обещает французской науке применение двух нижеследующих декретов.

Если Император одобрит соображения, изложенные в этом докладе, я бы просил Его Величество снабдить своей подписью два проекта декретов, прилагаемые ниже.

Остаюсь, Сир, с глубоким почтением, Вашего Величества совершенно покорный, совершенно послушный и совершенно преданный слуга.

Министр общественного образования

В. Дюрюи

Приложение 3
Из свидетельств о раннем периоде существования Четвертого отделения ПШВИ

Мишель Бреаль
[Надгробная речь памяти Леона Ренье][74]74
  Речь была произнесена на похоронах Леона Ренье. Бреаль выступал от имени ПШВИ. Помимо Бреаля, на похоронах выступили: Эрнест Дежарден – от имени Французского Института, Эрнест Ренан – от имени Коллеж де Франс, Эдмон Леблан – от имени Комитета исторических и научных изысканий, Луи Куражо – от имени Национального общества антикваров Франции, Эжен-Луи Оветт-Бено – от имени Библиотеки Сорбонны. Перевод сделан по [Annuaire 1884–1885, 3–6].


[Закрыть]

Господа,

От имени Школы высших исследований, научные руководители, руководители семинаров и слушатели которой стоят вокруг этого гроба, я пришел воздать последние почести нашему дорогому и высокочтимому председателю. Под его руководством наша Школа сделала свои первые шаги; затем он обеспечивал ее развитие и совершенствование; он мудро управлял ею на протяжении семнадцати лет. Чем был для нашей школы г-н Леон Ренье, об этом лучше всего знают те, кто стоял у истоков и стал очевидцем первых шагов Школы; именно поэтому, хоть в последние годы я и удалился от активной деятельности в Школе, вы пригласили меня выступить здесь от вашего имени. Человек, которого мы провожаем в последний путь, не любил ни длинных речей, ни туманных формул, посему я буду главным образом придерживаться фактов.

В 1868 году, когда министр общественного образования г-н Дюрюи, справедливо озабоченный будущим умственной жизни в нашей стране, основал Школу высших исследований, он думал в первую очередь о науках математических, физико-химических и естественных. Но, будучи сам историком Греции и Рима, он не мог забыть об исследованиях, которым был обязан своей репутацией. Наряду с лабораториями физики и химии следовало отвести место и изысканиям иного рода, не менее плодотворным и насущным: Четвертое отделение Школы было посвящено наукам историческим и филологическим. Чтобы организовать это отделение, он обратился за помощью к небольшому кругу лиц, в числе которых, рядом с г-ном Леоном Ренье, следует вспомнить имена г-на Альфреда Мори и г-на де Руже[75]75
  Виконт Эмманюэль де Руже (1811–1872) – египтолог, член АНИС (с 1853 г.), профессор египетской археологии в Коллеж де Франс (с 1864 г.).


[Закрыть].

Объединившись в комитет, эти люди избрали г-на Леона Ренье своим председателем. Невозможно было сделать более удачный выбор. Почести и должности, которыми он уже к тому времени был осыпан, не оставляли ему желать для себя ничего большего. Но его одушевляло глубочайшее стремление приносить пользу. Споспешествовать общему благу, способствовать продвижению вперед, служить своей стране – такова была, по правде говоря, его изначальная страсть. Именно эта страсть придала единство всей его жизни и сопровождала его повсюду во всех его многочисленных и разнообразных занятиях. На опыте своего собственного обучения он узнал, что в нашем высшем образовании существуют пробелы и что форма этого образования порой более подходит для обеспечения известности профессоров, чем для наилучшей подготовки учеников. Школа высших исследований призвана была исправить такое положение вещей.

Он собрал вокруг Школы небольшую группу лиц, отличающихся тем же образом мыслей; само это сплочение в единый круг позволило им удвоить силы. Эти учители должны были сформировать учеников, которые при благоприятном стечении обстоятельств распространились бы по всей системе образования, чтобы в конечном счете восполнить его пробелы, раздвинуть его вширь и до известной степени изменить его дух и методы.

По счастливому совпадению г-н Леон Ренье в то же самое время заведовал Библиотекой Сорбонны. Он приютил новорожденную Школу в стенах сорбоннской библиотеки. Он выделил Школе один из залов, находившихся в его распоряжении[76]76
  Помещение, которое Леон Ренье предоставил в распоряжение Четвертого отделения ПШВИ, описывается в разных мемуарах с разночтениями: Бреаль говорит здесь об «одной из комнат» (une des salles), Аве в некрологе Гастону Масперо (см. ниже) говорит о «маленьких комнатах» во множественном числе, не уточняя их количества. Наиболее точная информация содержится, видимо, в докладе Жюля Симона о трудах Четвертого отделения, прочитанном 20 декабря 1879 г. на заседании Академии моральных и политических наук: «Г-н Леон Ренье предоставил в распоряжение своих учеников три комнаты университетской библиотеки, где они могли работать с трех часов дня до десяти часов вечера» [Documents 1893, 34]. Наиболее наглядное представление об устройстве и внешнем облике этих трех комнат можно составить по очерку Поля Фредерика (см. ниже). Выразительная их характеристика содержится также в речи Аве, посвященной 50-летию ПШВИ (см. ниже): Аве там называет эти комнаты «закоулками» (recoins). Очерк Фредерика позволяет также понять причину разночтений у мемуаристов, говорящих то об одной, то о нескольких комнатах: речь шла о едином сквозном пространстве, разделенном застекленными дверями на три секции.


[Закрыть], и разместил там маленькую, но достойную восхищения библиотеку, подобранную с разборчивостью и прозорливостью истинного профессионала. Именно в этом зале проходили все семинары и рабочие заседания Школы в первые годы ее существования.

Эти времена уже далеко от нас, и сегодня даже свидетелям той эпохи приходится делать усилие, чтобы мысленно вернуться в нее. Это было время после Садовой. Многие тогда ощущали, с большей или меньшей отчетливостью, что наша страна, возможно, грешила чрезмерной самоуверенностью и что возникло отставание, которое требуется преодолеть. Эта мысль возбуждала и возвышала все сердца. Сегодня трудно представить себе тот пыл, которым были охвачены сотрудники Школы. Все было внове: преподавание, которое не подчиняется никакой программе; занятия, которые не служат подготовке ни к каким экзаменам; слушатели, которые поступают в Школу безо всякого конкурса; Школа, которая не обеспечивает доступа ни к какой заранее определенной карьере, – весь этот уклад, который сегодня вам привычен, вызывал тогда удивление. Преподаватели, многие из которых не имели перед глазами образца, на который можно было бы равняться, и потому должны были черпать форму и материю своих курсов изнутри самих себя, ходили на занятия друг к другу, с радостью обнаруживая у коллег тот же дух, те же чаяния, те же убеждения, которыми были исполнены они сами. Семинары, которые часто проходили по вечерам, завершались нескончаемыми дискуссиями, и большой спокойный двор Сорбонны оглашался посреди ночи гулкими отзвуками этих споров. Иногда на занятия приходил министр. В гуще этого кипучего мира г-н Леон Ренье проводил все свои дни, с доброй улыбкой на устах, ненавязчиво приободряя преподавателя или слушателей ласковым словом, обводя долгим взглядом трудолюбивое собрание.

В тот момент истории Школы ее будущее могло зависеть от нескольких продуманных или непродуманных решений. По одному или двум пунктам в этом списке решений мы обязаны г-ну Леону Ренье выработкой правил поведения, определивших судьбу Школы. Величайшая неуверенность царила вначале по вопросу об [учебном] плане, который надлежало дать Школе. Некоторые умы, соблазнившись благородной химерой, хотели, чтобы Школа была открыта для любых доктрин, любых знаний, для всякого, кто считал, что может чему-либо учить. Г-н Леон Ренье не разделял эту иллюзию. Он заставил принять принцип, согласно которому Школа будет закрыта для всякого, кто не назначен в нее министерским приказом. Собственный долгий опыт научил его не доверять незаинтересованным конкурсам. В этом вопросе он допускал лишь одно исключение – для себя самого; и это была одна из немаловажных оригинальных черт нового заведения.

Чтобы убедиться, насколько смутны были представления, имевшие хождение в начальные дни существования Школы, достаточно будет перечитать уставные документы. Согласно этим документам, репетиторам надлежало, в прямом соответствии с самим их именем, заниматься повторением и разъяснением лекций, которые читались профессорами в крупных заведениях высшего образования. Этой статье устава суждено было навсегда остаться на бумаге. Первые преподаватели Школы были подобраны таким образом, что эту статью никогда не пришлось применять, и сам г-н Леон Ренье, со своей стороны, поспособствовал организационной независимости Школы, прочитав своим слушателям в первый учебный год ее работы практический курс эпиграфики.

Между тем министр, которому Школа была обязана самим своим существованием, был отправлен в отставку. Чуть позже пришли война, катастрофа, осада; затем – гражданская война: за ней последовал долгий период смуты и неуверенности. Можно было счесть, что росток, столь недавно посаженный в землю, зачахнет. Министры, часть которых едва знала Школу по названию, сменяли друг друга один за другим. В какой-то момент список преподавателей Школы был принят за список бенефициев и бенефициаров; и было сочтено, что в этот список можно безо всякого неудобства включать литераторов за их заслуги. Г-н Леон Ренье оказал энергичное сопротивление этим поползновениям; точно так же он противостоял любым проявлениям зависти и подозрительности. Ему помогал человек, многочисленные и великие заслуги которого будет уместно здесь напомнить. Глава министерского подразделения, управлявшего высшим образованием, г-н Арман Дюмениль, видел в г-не Леоне Ренье учителя и друга; он разделял взгляды г-на Ренье на интересы высшей науки и высшей образованности; он с охотой поддерживал решения, предложенные г-ном Ренье, и спрашивал его мнения по многим вопросам. В эти глухие годы борьбы бесшумно свершалось упрочение успеха Школы. К тому времени из ее стен вышло уже достаточно большое число выпускников, которые понесли учение нашей Школы на кафедры наших факультетов и в иностранные университеты. Публикации Школы непрерывно появлялись в свет одна за другой и привлекали к Школе внимание ученой публики во всей Европе. Когда в 1878 году наступила десятая годовщина со дня основания Школы, и Школа, уже гордая собой, устроила праздник в честь своего основателя, г-н Леон Ренье, весь лучащийся радостью, вручил г-ну Дюрюи том, целиком составленный им самим и его коллегами в честь г-на Дюрюи. На титульном листе этого тома значилось: «35‐й выпуск Библиотеки Школы высших исследований». Оммаж был достоин и тех, кто его отдавал, и того, кому его отдавали.

Что было не менее ценно, автономия Школы утверждалась все более и более. Установилось обыкновение, согласно которому Школа собиралась для совместного рассмотрения вопросов, затрагивающих ее интересы, и, в частности, Школа сама подбирала себе сотрудников. Школа всегда пользовалась этой свободой с величайшей осмотрительностью, и то, что сначала было просто вольностью, превратилось в долговременную привилегию благодаря решению дорогого нашему сердцу покойного г-на Альбера Дюмона[77]77
  Альбер Дюмон (1842–1884) – эллинист, археолог и организатор науки, основатель Французской школы в Риме (1874), директор Французской школы в Афинах (1875–1879), с 1879‐го и вплоть до своей смерти в 1884 г. – директор управления высшего образования в Министерстве общественного образования. Провел реорганизацию университетского высшего образования во Франции.


[Закрыть], который даровал Школе ее хартию. Г-н Леон Ренье с удовольствием председательствовал в нашей республике; ему не было нужды бояться бурь, которые порой сотрясали нашу демократию разума, ибо, хотя мнения и могли расходиться, все сходились в одном – в привязанности и почтении к нашему председателю. Так было осуществлено дело капитальной важности: создана самоуправляемая корпорация, посвященная интересам высшего образования. Это опыт, который является обещанием на будущее и которому высокодостойный преемник г-на Дюмона оказывает всяческую поддержку.

Между тем шли годы. Иногда из уст нашего почитаемого директора излетала жалоба то на бремя старости, то на людскую неблагодарность. Но вскоре эта горечь, более наигранная, чем подлинная, сменялась удовольствием от сообщений, что все идет хорошо и что директор пользуется неизменной любовью как у преподавателей, так и у студентов. Радости г-на Леона Ренье состояли в том, чтобы видеть, как его бывшие слушатели становятся репетиторами, как бывшие репетиторы становятся его коллегами в Коллеж де Франс, его собратьями в академиях Института. Поэтому, когда до нас дошло известие о его кончине, у его гроба собрались все. Каждый чувствовал, что теряет советчика, заступника, друга; что от нас уходит глава семьи и что с этим уходом заканчивается целая глава нашей истории. Но мы уповаем на то, что Школа, верная своим истокам, верная своим первым дням, будет расти и дальше, преисполненная того же духа, и что она всегда будет связывать с памятью о своих первых годах, о своей славной юности имя Леона Ренье.

Луи Аве[78]78
  Луи Аве (1849–1925) – латинист, в 1869–1872 гг. – студент ПШВИ, с 1872/73 учебного года сотрудник ПШВИ, в 1885–1925 гг. профессор латинской филологии в Коллеж де Франс, с 1893 г. – член АНИС. Автор ставшего классическим «Учебника словесной критики в применении к латинским текстам» (1911). В 1912–1925 гг. – председатель Четвертого отделения ПШВИ.


[Закрыть]
Памяти Гастона Масперо[79]79
  Гастон Масперо (1846–1916) – египтолог, с 1869 г. – репетитор в ПШВИ, с 1873 г. – научный руководитель в ПШВИ, с 1874 г. – профессор в Коллеж де Франс.


[Закрыть]

[фрагмент]

‹…›

14 июня 1869 года, в возрасте без малого 23 лет, Гастон Масперо был назначен в нашу Школу репетитором по египетской археологии; ему было положено ежегодное жалованье размером в восемьсот франков.

Он начал свои занятия в ноябре, в наших тогдашних помещениях. Следует отметить, что отделение еще не успело к тому моменту принять четко очерченный облик. Вплоть до того момента занятия по двум дисциплинам из числа преподаваемых на отделении, а именно по египтологии и по сравнительной грамматике, проходили не в самой Школе, а в Коллеж де Франс. Профессор египтологии, Эмманюэль де Руже, назначил студентами Школы своих лучших слушателей из Коллеж де Франс: Гребо, Гиесса, Пьерре и Ревийу. Они были внесены в списки студентов Школы 30 октября 1869 года, т. е. еще до того, как Масперо открыл своим вводным занятием один из маленьких залов, предоставленных Леоном Ренье в распоряжение отделения.

Я говорю об этих маленьких залах с признательностью, ибо именно этим комнаткам мы обязаны тем, что обрели душу. Не вырастает души у того, кто прозябает на призрачных правах в чужом доме. Дорогие мои коллеги, задумайтесь о том, что наше отделение могло бы быть не более чем строкой в административных документах; что мы могли бы остаться друг для друга чужими, безразличными людьми. Мы соседствовали бы на афишках и в ежегодниках, но не имели бы ни общих целей, ни общих воспоминаний.

Благодарность нашим маленьким залам глубоко укоренена в моем сердце, но могу ли я подкрепить ее доводами рассудка? Тут я поделюсь с вами небольшим сомнением. Чувство, которое я столь сильно ощущаю в моем сердце, основано на предположительных умозаключениях. Но это предположительное рассуждение можно повернуть в обратном направлении. Допустим на минуту, что маленьких залов бы не было; в таком случае у нас бы не выросло нашей собственной души, но, быть может, в таком случае гостеприимство Коллеж де Франс по отношению к нам приобрело бы более широкие масштабы, а затем и более обобщенные основания; быть может, наше отделение слилось бы с Коллеж де Франс и отождествилось с ним, обновляя природу его деятельности (такого результата желал Эрнест Ренан); быть может, сегодня нашей душой была бы душа Коллежа, и мы бы удовлетворились этой старой четырехсотлетней душой. – Мой старый собрат Д’Арбуа де Жюбенвиль[80]80
  Анри д’Арбуа де Жюбенвиль (1827–1910) – кельтолог и архивист. В 1882–1910 гг. – профессор кельтского языка и литературы в Коллеж де Франс. С 1884 г. – член АНИС.


[Закрыть], которого я не устаю цитировать, говорил мне: Франции следовало провозгласить своим королем Эдуарда III; тогда Англия была бы сегодня разделена на департаменты. – В самом ли деле это было бы так? Во всяком случае, что сделано, то сделано, и никакие вольные полеты наших мыслей никогда не заставят нас меньше любить ни Францию, которая кончается Ламаншем, ни Школу высших исследований, какова она есть сегодня. Но перед Школой при ее рождении открывалось много возможных будущностей, и, когда уход одного из ветеранов заставляет меня вернуться мыслями к истокам Школы, я не могу не думать о различных возможностях, которые представляли собой в то время серьезную проблему. Мы, историки и филологи, по самой своей функции призваны возвращать вещи в их подлинную среду, достоверно восстанавливать противоположные размышления, которые могли в прошлом владеть великими умами. ‹…›