Текст книги "Банкир"

«Вот и за мной пришли», – подумал Влад и улыбнулся.

– Конечно, нужно больше общаться, – подключился к беседе изрядно порозовевший (в смысле цвета, а не убеждений) Палыч. – Как сказал поэт…

К сожалению, узнать, что именно сказал поэт, не получилось. Дикция подвела Палыча, и разобрать, что же все-таки сказал поэт, было решительно невозможно.

Утром побаливала голова, и палящее солнце отдавало привкусом сладкого «пончо». От ярких цветов рябило в глазах.

Черный скалистый остров исчезал в облаках.

Впереди были Франция и Жаклин. Она позвонила только вчера: «Приезжай, любимый!»

Влад ждал этих слов четырнадцать лет.

Глава 11
ЖАКЛИН И НЕМНОГО О ПАРКИНСОНЕ

Закинув ноги на плечи Влада, Жаклин стонала, царапая ему спину длинными ногтями. Она вновь и вновь впадала в оргазм, задыхалась, извивалась, прижималась к Владу, жадно целовала его за ушами, в шею, грудь, опять стонала, почти теряя сознание. Теперь она была сверху, в позе наездника, бешено трясла бедрами, длинными пальцами хватала Влада за губы, щеки, закатывая глаза, откидывалась все больше назад, на спину. Влад видел ее полную грудь с маленькими каплями пота, вдыхал пронзительный пряный запах, ладонями вжимал в себя горячие ягодицы, чувствуя их дрожь. Опять наступал спазм. Жаклин стонала.

Они лежали молча, поглаживая друг друга, чувствуя наслаждение и сладкую усталость, переходящую в нежность. Влад языком ласкал грудь Жаклин, перебираясь все ниже, к животу, сладкому холмику волос.

За окном проступали очертания серых зданий с коваными решетками на балкончиках, мансардами, тяжелыми ветвями деревьев на тихой улочке аристократического 16-го округа Парижа.

– Здесь рядом живет Брижит Бардо, – тихо сказала Жаклин, – вчера ей исполнилось семьдесят два. Она ушла из кино, когда ей было тридцать восемь, и посвятила жизнь борьбе против издевательств над животными. Брижит очень красива. Она счастлива.

– У нас в институте была преподавательница-француженка, с кудряшками, очень строгая и кокетливая. Про нее говорили, что ей семьдесят, но благодаря косметике она выглядит на шестьдесят девять.

– Ты ужасен, ты не ценишь женщин. Посмотри на француженок, особенно в этом квартале или в Ницце. Им за семьдесят, но они ухожены, подстрижены, на каблучках. Это – счастливая старость.

– Чтобы быть счастливым, не обязательно жить во Франции. В Индии у моей дочери была преподавательница английского языка мадам Демилоу, шотландка. Когда-то она вышла замуж за индийского журналиста, очень красивого и умного. Он умер, а она так и осталась в Индии. Нравом обладала жутким – диктатор. От страха дрожали и дети, и родители. И при этом была сверхэффективным преподавателем. За год могла научить говорить на хорошем английском даже камень. Так вот, перед уикэндами она расцветала, превращалась в ангела. Я как-то ее спросил: «Мадам Демилоу, вы готовитесь к празднику?» И она мне с мечтательной улыбкой объяснила: «По уик-эндам мы встречаемся с подружками, кушаем принесенные пирожки, каждая сама их готовит, выпиваем виски, а потом танцуем и поем». Она тоже была счастлива.

– Ты так хорошо рассказываешь. Я обожаю, когда ты говоришь.

Золотистые волосы Жаклин разметались по подушке. Темы одиночества, ухоженной старости, счастья все чаще звучали в ее словах. Годы придавали ее ослепительной яркой внешности оттенок отточенной зрелой элегантности, но и рождали непрошеные мысли о будущем.

Вернувшись во Францию, Жаклин успешно занималась крупным бизнесом, деля время между офисом, своей парижской квартирой и замком недалеко от Дижона, доставшимся ей в наследство от родственников-аристократов, вовремя породнившихся с еврейскими капиталистами.

Одевалась ярко, любила крупные золотые украшения восточного типа, широкие «прикольные» пояса от супермодных дизайнеров. Иногда носила индийские сари и пенджабские костюмы, украшенные драгоценными камнями, чем вызывала изумление парижских кутюрье – оказывается, все было придумано еще до них.

– Я же просила, говори, не останавливайся. Расскажи мне про Париж. Ты знаешь его лучше меня. Мне так нравятся твои наблюдения.

– Как говорил русский драматург Арбузов, женщины обожают болтунов – сразу попадают в родную стихию.

– Да, ты – болтун! Я люблю болтунов. Французы такие пустые. Они любят только себя. Ты – не такой.

– Про какой район Парижа тебе рассказать?

– Про Монмартр. Он так не похож на мой квартал и на меня.

– Хорошо. Когда говорят про Монмартр, обычно вспоминают про художников, Сакре-Кер, туристов, влюбленных на узких улочках, резко идущих вверх. А для меня Монмартр – средневековье, кровь, варфоломеевская ночь. У тебя красивые ноги.

– Лучшие ноги в мире у актрисы Николь Кидман, они составляют ровно 1,4 от длины туловища. Это – идеальные пропорции. Так считают ученые.

– Я не ученый. Ты – красивее Кидман.

– Для мужчины внешность вообще не очень важна – у Пикассо рост был всего 158 сантиметров, а как его любили женщины!

– Да, но он приносил несчастье. Все его возлюбленные страдали нервными расстройствами, кончали с собой, попадали в психиатрические больницы или монастырь. Абсолютно все!

– Любовь требует жертв. Ты говорил про Монмартр.

– Как-то осенью рано утром я ехал по узким улицам вверх, с северных бульваров на холм Монмартр. И автомобиль оказался зажат у лавки мясников. Из грузовой крытой машины мясники вытаскивали туши и на спине переносили их в лавку. Ты знаешь, как выглядят парижские мясники. Особенно в северных и восточных районах. «Косто» – здоровяки, с красными квадратными лицами. Мне рассказывали про одну интеллигентную женщину, которая приходила в мясную лавку, чтобы посмотреть на них и набраться желания, похоти.

– Какая стерва!

– Так вот эти «косто» были одеты в длинные белые халаты с капюшонами, надвинутыми на глаза. Халаты были измазаны кровью, а они на спинах затаскивали большие туши в лавки, мрачно поглядывая из-под капюшонов. Это не похоже на маскарад. Слишком натурально. Так тащили трупы гугенотов в варфоломеевскую ночь.

– Сильно. Немного страшно, но сильно. Я хочу в Лурд, поедем в Лурд. Ты можешь?

– Да, сегодня у меня днем дела в Париже, а к вечеру мы сможем попасть в Лурд, как раз к вечерней мессе. Здесь мой самолет, нам будет удобно. За день как раз утрясут все формальности с пролетом. Но почему в Лурд?

– Я очень волнуюсь за Папу. Он так неосторожен. Зачем он сказал что-то нехорошее про Мухаммеда? Мусульмане грозят убить Папу. Я боюсь. Как ты думаешь, это опасно?

Влад считал, что Папа Римский Бенедикт XVI совершил непростительную ошибку. Выступая с лекцией на богословском факультете университета в городе Регенсбург, понтифик процитировал слова жившего в четырнадцатом веке византийского императора Мануила II о том, что Пророк Мухаммед принес в мир «только нечто злое и бесчеловечное, такое, как его приказ распространять мечом веру, которую он проповедовал». При этом Папа сделал все возможные оговорки, заявив, что считает процитированную фразу удивительно грубой, и даже привел суру Корана, отрицающую принуждение в религии. Однако «слово не воробей…».

Высказывание попало на удобренную почву, его словно ждали, чтобы всколыхнулась новая волна насилия в исламском мире. Незамедлительно последовали погромы, поджоги церквей и даже убийство итальянской монахини и угон самолета. Понтифику открыто угрожали смертью.

Влад не мог понять, неужели опытнейший немецкий богослов и священнослужитель Йозеф Ратцингер, четверть века прослуживший теологом-советником Папы Иоанна Павла II и сменивший его на посту главы Римской католической церкви, не осознавал неуместности выпадов в адрес другой религии, приверженцы которой и так были взбудоражены недавним скандалом с публикациями карикатурных изображений Пророка Мухаммеда.

Общественное мнение на Западе оказалось расколотым на тех, кто призывал Папу взять свои слова обратно, и тех, кто говорил: «Хватит извиняться!» Папа выражал сожаление, но извиняться не собирался. Ситуация вновь становилась взрывоопасной.

– Ты беспокоишься за Папу или боишься насилия? – спросил Влад.

– И то и другое, – сказала Жаклин.

Она была истовой католичкой. В строгом костюме для мессы Жаклин выглядела скромной и наивно-непорочной. Соприкосновение с вечностью делало ее потом особенно ненасытной.

– Хорошо, мы едем в Лурд, – сказал Влад.

Влад ждал от встречи с Жаклин многого. Им было хорошо, как будто они расстались только вчера.

Жаклин тосковала по Владу, это ощущалось в каждом ее движении, но больше всего на свете она ценила свободу и была неспособна измениться, хотя, возможно, и хотела этого.

Ночи, заполненные мыслями о Владе, сменялись утром, и, облегченно вздохнув, Жаклин думала, что не все так плохо, вполне можно прожить одной и быть счастливой. Ее деятельная натура не давала ей скучать, а потом опять наступала ночь…

«Невозможно понять эту жизнь, – думал Влад. – Люди смеются, радуются, все у них хорошо – и вдруг разбегаются в разные стороны и даже не вспоминают о прошлом. Другие мучаются, скучают, тоскуют по любимому и не могут соединить свои жизни. Третьи все время ругаются, клянут друг друга и никогда не расстаются».

Он понимал, что ему и Жаклин не суждено быть вместе, хотя они любят друг друга. У них разные судьбы, и никто не скажет – радоваться этому или огорчаться.

Ситарян чувствовал себя одновременно армянином, французом и евреем. Он родился в бедной армянской семье в Греции, в раннем возрасте перебрался во Францию, где благодаря упорству и настырности получил хорошее образование, по вечерам подрабатывая, а днем исправно посещая университет, названный в честь де Сорбонна, духовника французского короля Людовика IX.

Женившись, Ситарян обрел благозвучную и чисто французскую, как он полагал, фамилию Паркинсон, окончательно слившись с Францией и безумно любящей его юной супругой.

Паркинсон (на Ситаряна он уже давно не реагировал) стал богатым человеком. Он владел крупным рекламным агентством, несколькими экспортно-импортными фирмами, преуспевал в шоу-бизнесе, торговле, спекуляции недвижимостью.

Последние годы «человек-оркестр» Паркинсон успешно развивал бизнес в Африке – покупал нефть и алмазы в Анголе, уран в Намибии, марганец в Габоне. Совместно с израильскими родственниками создал в Анголе целую отрасль по переработке сельхозпродукции. Присматривался к добыче титана в Кении.

Влад, правда, подозревал, что Паркинсон еще и приторговывает оружием, – уж слишком большим почетом он пользовался в африканских странах, где постоянно возникали повстанческие движения и межплеменные столкновения.

Во Франции, да и многих других странах Паркинсон считался исключительно надежным партнером.

В решении деликатных проблем Паркинсон был незаменим. Можно было только догадываться, как, благодаря своим бесчисленным связям в армянской и еврейской диаспорах по всему миру, он добывал информацию, находил нужных людей, раскручивал имена и брэнды, создавал рынки сбыта, пробивался к самому дефицитному сырью.

Обладая не очень высоким ростом (немногим более 150 сантиметров от земли), огромным носом и гигантским самомнением, Паркинсон был въедлив, саркастичен, злобен, придирчив.

Влад уважал Паркинсона, дружил с ним и прибегал к его помощи, когда этого требовали обстоятельства. Он не исключал, что Паркинсон связан с французскими, а может, и еще какими-нибудь спецслужбами, но это его не беспокоило. Против Франции и других государств Влад не работал, сомнительными операциями не занимался. К тому же материальный интерес Пар-кинсона к сотрудничеству с Владом был лучшей гарантией, что «стучать» он не будет. С людьми типа Паркинсона часто получалось так, что не он зависел от спецслужб, а они от него.

Паркинсон отвечал Владу взаимностью и считал его не только выгодным деловым партнером, но и другом, что было большой редкостью. Сейчас он сидел напротив Влада в уютном ресторанчике, расположенном в одном из самых знаменитых парижских кварталов вокруг площади Сен Сюльпис. Посреди тихой площади возвышался величественный собор Святого Сюль-пиция, окруженный узкими улочками со старинными домами.

Холодными зимними вечерами фонтан на площади окутывался паром, а утром покрывался сосульками причудливых форм. Было что-что чарующее, сказочное, выразительно-щемящее в этом месте.

Два шага от площади – и можно попасть на широкую, с торжественно-солидными зданиями девятнадцатого века Rue de Rennes, выходящую с одной стороны к церкви Сен-Жермен-де-Пре (Saint-Germain-des-Pres), а с другой – на бурлящий торговой жизнью Монпарнас.

Здесь соединяются несколько эпох, каждая из которых олицетворяется знаменитыми парижскими кафе.

На площади Сен Жермен де Пре в пивной «Lipp» Хемингуэй писал роман «Прощай, оружие!», бушевали споры политических деятелей и интеллектуалов, обсуждавших судьбы «потерянного поколения» и будущее Европы, дымящейся в руинах Первой мировой войны.

Напротив, в кафе Les Deuх Magots, бывали Сент-Экзюпери, писатели и поэты Аполлинер, Бретон, Андре Жид.

Чуть дальше на перекрестке Одеон – кафе Le Procope, основанное еще в 1664 году итальянцем Франческо Прокопио, которое в разные эпохи посещали Вольтер и Руссо, Дидро и Бомарше, Оскар Уайльд и Верлен.

На Монпарнасе – «другие времена и другие нравы»: кафе La Rotonde – излюбленное место художников Модельяни, Дерена, Шагала, писателей и поэтов, среди которых затесался и будущий «основатель Красной армии» Троцкий, проводивший долгие часы эмиграции накануне октябрьского переворота за чтением газет и «сиропированием» красного вина.

Но все это рядом, в двух шагах от площади Сен Сюльпис, которая отгородилась от бурных соседей деревенской тишиной и уютом.

Удобно устроившись за столиком, покрытым клетчатой гру-ботканой скатертью, Паркинсон придирчиво изучал меню и скептически поглядывал на дородную официантку, в глазах которой читались удивление и некоторый испуг. Не часто ей приходилось встречать такого строгого, маленького, носатого и взъерошенного человечка.

– Какие сыры самые свежие, только из деревни? – спросил Паркинсон.

– Я бы посоветовала взять бри или камамбер.

– Бри действительно хорош?

– Великолепный бри, нежный, легкий, очень свежий. Мы получаем его у одного и того же поставщика. У него своя ферма.

– Хорошо, я возьму камамбер, – недовольно сказал Паркин-сон, брезгливо протягивая меню.

Официантка покраснела. Влад улыбнулся.

– Ты по-прежнему ненавидишь всех женщин, кроме своей очаровательной жены?

– Они все идиотки, особенно моя новая секретарша.

– Тоже из дальних родственников?

– Ты не поверишь, все время в офисе толкутся какие-то армяне. Я их не знаю, но приходится брать на работу. Потом жалею.

– Чем тебя расстроила новая секретарша?

– Я же говорю, она идиотка. У меня на столе лежал календарь с наименованиями французских газет. Рядом я делал пометки, для себя: «Фигаро» – фашистская, «Франс-Суар» – желтая, «Либерасьон» – для интеллигентных дебилов, и все в таком духе. Попросил эту дуру разослать в редакции приглашение на нашу корпоративную вечеринку и сказал: «Список на столе». Как ты думаешь, что она сделала? Она напечатала на конвертах названия газет с моими комментариями. Хорошо, что журналисты знают мой юмор. Они созвонились друг с другом, узнали, что каждый получил свою порцию, и решили, что это – шутка. Потом долго меня хлопали по плечу и говорили: «Ну, ты даешь!» Я же говорю – идиотка.

Влад уже не улыбался, он хохотал.

– Напрасно веселишься. Что вы творите с Грузией? Вы что, сумасшедшие? Сравните Россию и Грузию. У вас армия – более миллиона, у них 50 или 60 тысяч. У вас населения – более 140 миллионов, у них менее 5. Их экономический потенциал не дотягивает до одного процента вашего. И вы шумно с ними боретесь, придумали какую-то смешную блокаду и совсем не смешные этнические чистки. Если вас не устраивает режим Саакашвили, боритесь с ним тихо, но эффективно. Ведь вы выставляете себя на посмешище всему миру, создаете себе ужасный имидж. Что мешало раньше бороться с преступностью? Внезапно прозрели? Страдают ни в чем не повинные люди, а политики и мафия имеют от этого свой профит, будь спокоен.

– Что ты так волнуешься? В Европе вроде на все это спокойно реагируют.

– При чем здесь это? Ты прекрасно знаешь, что армянская община во Франции всегда была просоветской и пророссийской, а грузинская ненавидела Советы и в годы войны даже сотрудничала с немцами. В отличие, кстати, от русской, которая тоже была против большевиков, но во время войны Деникин и другие их лидеры призвали бороться против немцев. Деникин тогда писал, что долг русского офицера помочь родине в трудное время, несмотря на изгнание. У вас здесь во Франции очень плохая кредитная история в грузинской общине. Так сложилось исторически. А сейчас вы будите худших демонов. Да и французы вас все больше побаиваются. Реагируют они плохо, ты не заблуждайся. Эйфория от перестройки давно спала. Будьте умнее!

– Спасибо за рекомендации. Я сам против ксенофобии. Но если бы все было так просто! – сказал Влад. – Обидно, что у нас любая кампания превращается в идиотизм и страдают невинные люди. Ну что, грузины – главная причина ксенофобии? Нет, конечно. Отчего у многих русских комплекс униженности и ненависть к инородцам? От неспособности добиться справедливости. А в этом виноваты, прежде всего, они сами, и никто другой. Люди нуждаются в восстановлении самоуважения, самооценки!

– Согласен, – неожиданно успокоился и улыбнулся Паркин-сон. Его всегда радовала констатация несовершенства мира.

– Как бизнес? – поинтересовался Влад.

– Разве это бизнес? Это – слезы. Франция не для деловых людей, – тяжело вздохнул Паркинсон. – Государство обладает чудовищной властью еще со времен Людовика XIV. А сейчас в качестве гарнира к этому отвратительному блюду еще и социальное законодательство, которое не снилось никаким коммунистам. Все вообще дошло до маразма. Можешь себе представить – свод законов о труде насчитывает 2732 статьи, а трудовая инспекция – более двух тысяч инспекторов, которые с утра до вечера следят, чтобы никто не работал. Любого, кто сделал даже скромное состояние, здесь считают негодяем и бандитом. Из бизнеса уходят все, кто может ходить, лучшие уезжают за границу.

– Но ты остался.

– Все жду, когда ты закажешь рекламную кампанию не дешевле 10 миллионов евро, – ухмыльнулся Паркинсон. – Кстати, в любом маразме есть и здравое зерно. Сейчас очень выгодно покупать во Франции средние предприятия. Большие компании – особая статья, туда русских пока не пускают, а средний бизнес продается довольно часто. В основном это фирмы, которые были созданы в 50-е и 60-е годы, во время экономического бума. Владельцы стареют, умирают, отходят от дел. А детки не знают, что с бизнесом делать и спешат от него избавиться. В общем, «Вишневый сад», – заключил хорошо начитанный Паркинсон, он трепетно относился к русской классической литературе. – Опять же маразм вечно продолжаться не будет. Неизбежны реформы. Немцы уже начинают демонтаж своей послевоенной модели. Социальное рыночное хозяйство – это тупик. Просто элементарно не хватает денег, чтобы исполнять все обязательства, а экономика от налогов задыхается. Франции тоже давно пора модернизироваться. Впрочем, и в нынешней системе можно делать дела, если с умом. Если хочешь, найду для тебя интересные варианты. Часто у продающихся компаний отличный набор активов – производство, налаженный сбыт, классный менеджмент, брэнды, связи, а стоят они недорого, а то и вообще дешево. Очень рекомендовал бы вложиться.

– Спасибо, друг, будет и реклама, и компании купим, все будет. Но сейчас просьба очень конкретная и из другой оперы.

– Всегда готов тебе помочь, – серьезно сказал Паркинсон.

– Дело вот в чем. Моя компания сделала заявку на разведку и добычу нефти в Индии.

– Откуда там нефть, ее там никогда не было!

– Не совсем так, нефть они добывают, но недостаточно. Возможно, удастся расширить базу добычи, во всяком случае, я на это рассчитываю.

– Это – огромный бизнес, – в глазах Паркинсона появились всполохи дьявольского пламени.

– Вне всякого сомнения, но пока виртуальный и с большими рисками. Заявку мы подали, но лицензию пока не получили. Более того, видимо, есть силы, которые этому всячески пытаются помешать. Правоохранительным органам Индии дано указание проверить деятельность представительств и филиалов моего банка. Будут подключать Интерпол и своих коллег на Западе. Думаю, этим дело не ограничится. Возможны любые провокации.

– Нашли кого проверять! Американские банки типа BoNY воруют миллиарды долларов, а проверяют тебя, – возмутился Пар-кинсон.

– Суть моей просьбы – выяснить, кто стоит за этими действиями, кто помогает, какие акции готовятся, как будет развиваться ситуация вокруг проекта, кто проявляет интерес, возможные новые моменты в тактике конкурентов. Ну и, разумеется, предложения по контракциям с целью нейтрализовать весь негатив. И по рукам дать как следует, чтобы отвлечь внимание противника от этой проблемы. Главное – действовать на упреждение и концентрированно, не размазываться в деталях. Мониторинг, как ты знаешь, денег и славы еще никому не приносил. Мне нужна конкретная информация и решительные эффективные действия. Все необходимые документы мы предоставим. Поможешь?

– Будет дорого.

– У тебя всегда дорого.

– Но качественно, надежно и быстро!

– Проект очень важный, заранее согласен на твои условия. На лице Паркинсона читался бурный мыслительный процесс.

Он был уже далеко от уютного ресторанчика, на густых черных волосах пестрела повязка пирата, глаза с прищуром вглядывались в силуэт приближающегося галеона, руки перебирали абордажные крючья, ноги готовились к прыжку на палубу обреченного судна.

Лурд – маленький городок, расположенный в предгорьях Пиренейских гор.

В 1858 году бедная девушка по имени Бернадетта, страдавшая от астмы и туберкулеза, сидела в гроте на берегу горной реки и грустила. Неожиданно ее посетило видение Девы Марии.

Дева Мария являлась Бернадетте 18 раз. Однажды она раскрыла ей тайну целебного источника в пещере, посоветовав: «Пейте и купайтесь в нем!» На прямой вопрос: «Кто вы?» видение ответило: «Я есмь Непорочное зачатие».

Изучив все показания Бернадетты, католическая церковь пришла к выводу, что девушка видела не местную даму, пришедшую на свидание с кавалерийским офицером, как утверждали скептики, а именно Деву Марию. Бернадетта была признана святой и канонизирована. Впрочем, эти чудесные встречи и секрет источника самой Бернадетте не помогли – она умерла от болезней в возрасте 35 лет.

Зато весть о чудесном видении облетела весь католический мир. Лурд стали посещать сначала тысячи, а затем миллионы паломников, многие из которых после окропления святой водой, добытой из источника в гроте, действительно чувствовали облегчение и даже полное исцеление.

Священный престол тщательно проверял все факты и официально признал только 66 случаев исцеления безнадежно больных.

В честь этого чуда католическая церковь воздвигла на берегу реки величественный храм в неоготическом стиле. Лурд превратился в «католическую Мекку», которую посещают каждый год до 6 миллионов паломников и туристов.

В городе открылись клиники, лечащие страждущих и немощных святой водой. Рядом возник даже небольшой аэродром, откуда рейсовые автобусы нескончаемыми потоками доставляли в Лурд паломников.

Влад уже бывал в Лурде. Каждый раз его поражала уникальная средневековая атмосфера, в которой странно смотрелись толпы людей в современной европейской одежде, словно переместившиеся в машине времени на много веков назад.

Католические священники ходили по городу, грозно печатая шаг по каменным мостовым. Это была другая церковь – не ласковая, заглядывающая в глаза, скромная и смиренная, а грозная и устрашающая.

Улицы были заполнены колясками с больными детьми, которых привозили в надежде на исцеление. Над гротом, в котором случилось чудесное видение, рядами висели костыли избавившихся от хвори.

На этом фоне бурно расцвела туристическая индустрия. Сувенирные лавки были переполнены яркими статуэтками Христа в позе солдата-освободителя, держащего ребенка на руках, четками, ликами Девы Марии и Святой Бернадетты.

В аппаратах, похожих на те, из которых в старые советские времена наливали газировку, продавали святую воду. Влад видел, как предприимчивый итальянец с завидной настойчивостью пытался пристроить под горлышко аппарата пятилитровую канистру, чтобы святой воды хватило на многочисленную родню. Лурд оставлял смешанное впечатление, но поток паломников увеличивался с каждым годом.

Жаклин волновалась. Они прилетели в Лурд около часа назад и, прогулявшись по улицам города, присоединились к потоку паломников, который медленно тянулся вдоль реки к каменному гроту, в котором исцелилась Святая Бернадетта.

Напряжение нарастало. Впереди шла молодая пара интеллигентного вида, которая несла в руках детские пинеточки.

«Наверное, больной ребенок, надеются на чудо», – подумал Влад.

У входа в грот многие стали впадать в экстаз. Идущую впереди пару трясло, как в лихорадке. Молодая женщина дрожащими руками протягивала детские пинеточки к черному камню, на котором, по преданию, восседала Святая Бернадетта, когда ей явилась Дева Мария.

Жаклин прижималась к Владу, почти повиснув у него на руке. Было неудобно и немного страшно.

Толпа медленно вытекала из грота и собиралась на большой площади перед базиликой. Темнело. Громче становился шум горной реки, за которой в полумраке вырисовывались очертания мрачного форта.

У людей на площади были маленькие факелы с бумажкой вокруг пламени, чтобы не запачкать и не обжечь руки.

Высоко над площадью на террасе перед базиликой появился клир, и началась месса на двенадцати европейских языках, включая русский и польский.

Гулко разносились латинские слова, звонкая итальянская речь, нежные французские интонации, рубленые немецкие фразы и – неожиданно, раскатисто, басом по-русски: «Дева Мария!»

Картина была сюрреалистической – ночь, огни факелов, очертания Пиренейских гор, шум реки и православный бас, грохочущий с темного неба.

После мессы толпа, оглушенная и расслабленная, растекалась ручейками по переулкам вокруг площади, оседала в ярко освещенных кафе, исчезала в аллеях, карабкающихся вверх вдоль набережной.

Настроение и состояние Жаклин, как всякой женщины, передавалось дыханием и запахами. Сейчас от нее пахло нежностью и беззащитностью, как от ребенка, успокаивающегося после пережитых волнений.

Найти гостиницу в Лурде было практически невозможно. Влад и Жаклин отъехали от города километров на восемьдесят, углубившись в невысокие и заросшие лесом Пиренеи. Заранее подобранная гостиница была крошечной – три этажа по два номера на каждом, и управлялась симпатичной молодой семьей парижских интеллигентов, убежавших от суетной и голодноватой столичной жизни.

Вдоль коридоров, лестниц, на стенах общей гостиной, служившей одновременно столовой, висели винтовки, сабли, штыки, каски времен Первой мировой войны в соседстве с более древними пистолетами, шпагами, палашами. Молодой сухощавый и очкастый хозяин был по профессии историком и за бесценок собирал старое оружие на многочисленных барахолках, которые открывались по воскресеньям на площадях маленьких провинциальных городков.

Он с гордостью показал Владу гордость своей коллекции – кортик со спиленным королевским гербом – значит, им пользовались в 1792–1793 годах солдаты Великой французской революции, только что свергнувшие власть Бурбонов и еще не попавшие под знамена Империи Наполеона.

Молодая хозяйка, отличавшаяся, как и ее супруг, недеревенской субтильностью, тем не менее великолепно готовила, исполняя роль единственного повара для обитателей этой игрушечной гостиницы.

Жаклин и Влад поужинали сочной бараниной, замаринованной в розмарине, с густым пахучим деревенским вином, большими ломтями серого хлеба с жесткой корочкой, козьим сыром с травами. В приоткрытые окна проникал горный воздух, смешанный с запахом кряжистых деревьев, винограда и раскаленных за день скал.

После ужина они поднялись по узкой лестнице на третий этаж в спальню – крошечную комнату с крупными яркими цветами на обоях, низкими потолками с деревянными балками и массивной деревянной кроватью.

Пережитые впечатления будоражили, требовали выхода и адекватного воплощения. Влад проигнорировал внушительную кровать, подхватил Жаклин на руки и прижал ее лицом к приоткрытому окну.

Войдя в нее сзади, он резкими движениями вбивал ее в подоконник, рукой ласкал затылок, заламывал назад, проникал все глубже, жестче. Жаклин извивалась, напрягала спину, отталкивала Влада назад, кусала губы, дрожала, напрягалась, опять дрожала, теряла сознание.

Обессиленные, они лежали на огромной кровати, молчали и снова любили друг друга.

Ветер шумел в ветвях за окном, вспыхивали услышанные под черным небом Лурда молитвы, нежные мольбы, стоны, ласковые слова и вздохи.

Нежная разгоряченная кожа Жаклин холодела, по руке пробежали мурашки, она скользнула под тяжелое ватное одеяло и, прижавшись к Владу, заснула.

Утро до неузнаваемости изменило пейзаж.

Мрачноватые горы оказались уютными лесными возвышенностями, в прохладном воздухе ощущался аромат цветов и свежей травы.

– Ты был прекрасен вчера – неутомимый, ласковый, настоящий мачо, – сказала Жаклин. – Но я чувствую, ты чем-то озабочен. Что-то случилось? Раньше ты был более беззаботным.

– Старею, – пытался пошутить Влад.

– Душой, но не телом! А у меня с душой творится нечто странное. Кошмары мучают многих женщин. Я знаю одну молодую особу, весьма успешную в жизни, которой снится, что на земле кончились запасы питьевой воды. Для нее это – ужас. Меня же посещают видения Индии – туман в лесу, из которого доносятся звуки, голоса. Как будто я оказалась рано утром в парке Лоди, когда в полумраке возникают купола храмов, словно музыка, только она тревожная, нарастающая: вот-вот что-то произойдет, случится непоправимое.

– Нужно было меньше ездить по ашрамам. Чудная моя, тебе нужно больше отдыхать и легче относиться к жизни.

– Ашрамы в прошлом. Сейчас моя любимая страна – Италия, не считая, конечно, Франции. Как только оказываюсь на итальянской земле, сказу же успокаиваюсь. Какая гармония во всем! Миланским собором я могу любоваться часами. А ты чем озабочен?

– Понимаешь, не могу избавиться от ощущения, что погружаюсь в жизнь, от которой, казалось, давно избавился. Ты знаешь, что было самое неприятное в советские времена? Страх, который пронизывал все общество. Сейчас идеализируют то время, плохое ведь легко забывается. В молодости я был женат на дочери одного министра и поражался: я молодой, нахальный, все по фигу, а они боятся, боятся каждый день – потерять свое положение, привилегии, статус, стать такими, как все. В молодости я решил, что лучше не жить, чем вот так дрожать. Ради чего тогда к чему-то стремиться, чего-то добиваться? В общем, страх меня не мучил. Пожалуй, я был даже слишком большим пофигистом.