Текст книги "Деревянный ключ"

– Я давно догадывался, что ты знаешь куда больше, чем стараешься показать.

– Это профессиональное. Подавляющее большинство мужчин, с которыми мне приходилось иметь дело, интересовалось не тем сокровищем, что у меня в голове, а тем, что между ног. Прости за грубость, но мне сейчас не до изящной словесности.

Слегка подрагивающими пальцами Вера вытянула из пачки сигарету. Мартин поднес зажигалку. Прежде чем погасить, некоторое время смотрел на лепесток огня, потом сказал:

– Мне кажется, я понимаю…

– Нет, милый, не понимаешь. – Вера несколько раз с ожесточением затянулась. – И никогда не поймешь. Потому-то я тебя и люблю. И довольно об этом.

С минуту Вера курила, придерживая руль одной рукой, потом раздавила окурок в пепельнице – как неприятное насекомое, – поморщившись, и спросила:

– Почему повсюду эти флаги? В Данциге куда меньше.

– Это Лангфур, гнездо национал-социалистов. Улица, по которой мы сейчас едем, носит имя их главного вождя.

– Но Данциг же пока еще вольный город?

– Судя по всему – ненадолго.

– Польша ни за что не смирится с его присоединением к Рейху. Думаешь, будет война?

– Увы, большая. Ведь когда Германия нападет на Польшу – или наоборот, – Англия и Франция должны будут выступить на стороне Польши. Они же связаны союзническими обязательствами.

Вера усмехнулась:

– Господи, какой же ты идеалист! Англия, Франция… Вспомни, как они вступились за Чехословакию! Нет, боюсь, что в случае войны Польшу разорвут на куски немцы и наши, которые до сих пор не могут забыть, как мой земляк Пилсудский утер им нос в двадцатом. Только теперь у Польши нет Пилсудского.

Мартин коротко наклонил голову к правому плечу – будто хотел выплеснуть из нее что-то – как излишек воды из кувшина, вздернул левую бровь и неопределенно хмыкнул. Оба замолчали, задумавшись, надолго.

– Рояля жалко! – вдруг проронила Вера. – И книг. Эти там ничего не оставят…

– Полиция? Полагаю, они должны опечатать квартиру, а не грабить…

– При чем здесь полиция? Я о тех, которые прикатили потом, – громилы в черных плащах. Ты разве их не видел?

– Нет. Но это значит, что… Черт! – Мартин сильно ущипнул себя за межбровье.

– Вот именно. Я-то думала – ты заметил. Они могут вытащить из моих бывших сотрудников намного больше информации, чем нам бы хотелось.

– Это значит, что у нас меньше времени, чем я полагал, – послышалось с заднего сиденья. – И возможностей тоже. Следующий поворот налево – наш.

За два дня успела забыть, сколь огромен Беэр – память крайне небрежно обращается с размерами, – и снова поразилась его стати, когда он встретил нас на пороге спрятанного под плющом игрушечного домика. Коньячный бокал в руке у Моти (смешное имя для великана, но он настаивал, чтоб я его так называла) казался чуть ли не рюмкой.

И, странное дело, я тотчас успокоилась, глянув в его лукавые орангутаньи глаза. Мартина нужно было оберегать, Шоно слушаться, а с Беэром хотелось чувствовать себя маленькой девочкой – усесться на колени, прижаться щекой к прохладной шелковой куртке с бранденбурами* и потребовать сказок.

Сперва он загнал всех за стол – пить кофе по-бедуински с какими-то ужасно липкими восточными сладостями, а уж затем выслушал новости – попыхивая толстенной сигарой, полуприкрыв глаза. Выслушав, взмыл бесшумно – дирижаблем, – приволок топографическую карту во весь стол и завис под потолком, затенив добрую половину Восточной Пруссии.

– Друзья мои! – начал он лирическим баритоном. – Как я понимаю, на наш след встала серьезная свора, уйти от которой будет делом нашей жизни на ближайшие несколько дней. Легавых сменили гончие, и теперь все решает скорость. По счастью, у нас есть небольшая фора – пара часов, как минимум.

– Почему так мало? – В голосе Шоно тихонько звякнула – ревность? – Ты не переоцениваешь их возможности?

– Я сумел оторваться от слежки русских только здесь, в Олифе, – это, замечу, было непросто при моих габаритах, городишко-то крохотный. Так вот, если они начнут говорить, а они начнут, тут я согласен с Верой, то могут и про это упомянуть. К тому же – номер и марка автомобиля. Эсэсовцы не станут прочесывать город, прежде чем поставят мышеловки на всех выездах. Этого может и не произойти, но я предпочитаю делать самые пессимистические прогнозы. Чтобы если и разочаровываться, то только в приятную сторону. Я тебя убедил?

Шоно покивал – бесстрастный китайский болванчик, – убедил-не-победил. А Мартин – мой Мартин – отстраненно глядел в пустое окно, поглаживая собаку за ухом. Где он был в тот момент? Почему не со мной – каждую секунду? Почувствовала, что закипаю, закурила. Все это напоминало ученый, а не военный совет. Почуяв мою нервозность, Беэр продолжил allegro*:

– Думаю, всем ясно, что у нас нет выбора. Аэродром и порт исключаются, следовательно, остается только переход границы. Тут всего два варианта – либо Польша, либо Восточная Пруссия. Где нас будут ожидать наверняка? – И не дожидаясь ответа: – Правильно, на границе с Польшей. К тому же в последнее время польские пограничники взяли моду стрелять в нарушителей без предупреждения. А я не очень люблю, когда в меня стреляют без предупреждения, и, думаю, вы тоже. Поэтому предлагаю Пруссию. – Он провел по карте пальцем черту с запада на восток. – Там нас меньше всего ждут, там прекрасные леса, чтобы затеряться и дойти до границы с Литвой, где (командорский палец спикировал в Виштынецкое озеро) у меня есть прикормленный Харон, который за горстку оболов переправит нас в эту замечательную буржуазную республику. За пару часов на вашем трофее мы домчим до Эльбинга, – здесь Шоно мрачно крякнул. – На сборы нам времени не потребуется – у меня все готово. Вот только сменим номера у автомобиля – у хозяев сего райского гнездышка как раз стоит в гараже старинный драндулет. Думаю, раз он не на ходу, за каким чертом ему номера? Таков мой план, если только мы не решим расходиться поодиночке. Но мы же не решим, правда?

План приняли к исполнению. Беэр оказался гением организации. Через двадцать минут все были облачены в заранее приготовленные охотничьи костюмы и горные ботинки – даже я! – рюкзаки и ружья сложены в багажник, номера заменены.

И тогда Беэр вынул из шкафа объемистый саквояж, бережно, как младенца из ванночки, и я вдруг догадалась, что там внутри.

– Покажите! – попросила.

Он безропотно, точно признавая мое право, раскрыл и вытащил темное, почти черное полено и некогда белую холстину в бледно-коричневых старческих пятнах, сложенную вчетверо. Почему-то захотелось встать на колени. Похоже, что и у всех остальных возникло то же чувство. Протянула было руку, но отдернула, лишь спросила, обмирая:

– Откуда – у вас?

– Нашел, – был ответ.

– Где же?

– В одной гробнице, – как само собой, с циничной улыбочкой, – в городе Стратфорде, в Уорвикшире[Надгробная плита, традиционно считающаяся шекспировской, расположена в алтарной части стратфордской церкви Св.Троицы рядом с памятником драматургу. Надпись на камне содержит протест против широко практиковавшегося переноса останков в склеп ради освобождения места для новых захоронений.

В конце XVII в. возникло предположение, что Шекспир сам сочинил эту эпитафию. Есть мнение, что нынешняя плита была изготовлена в XVIII в. взамен разрушившегося первоначального камня. По неизвестной причине она значительно короче остальных.]. На ней, помнится, еще было написано:

 
Good frend for Iesus sake forbeare,
to digg the dust encloased heare.
Blese be ye man yt spares thes stones,
and curst be he yt moves my bones[67]67
  Друг, коли знаешь Божий страх, Не смей копать мой бренный прах! Блажен сберегший камень сей. Проклят коснувшийся костей. (англ.).


[Закрыть].
 

Красиво так – с оксфордскими придыханиями.

– Боже ты мой! Это же!.. – Я задохнулась. – И вы не побоялись потревожить его прах?

Беэр пожал саженными плечами:

– Я не из пугливых. К тому же это можно прочитать как указание: for beare – to digg[68]68
  Витые выкладки из шнура на одежде, служащие петлями для пуговиц.


[Закрыть]. Да и не было там никакого праха…

lomio_de_ama:

Приветствую!

8note:

О, какими судьбами? Ты все еще читаешь мой опус?

lomio_de_ama:

У тебя были сомнения? Конечно, читаю, хотя и нерегулярно, извини. Навалилось работы. Сейчас, ко всему прочему, приходится переводить средневековые хасидские сказки.

8note:

Интересно?

lomio_de_ama:

Познавательно и поучительно. Знаешь, кто попадает в ад? Например, тот, кто не гуляет со своими детьми и не покупает им игрушек. А пребывание в раю, по их представлению, сравнимо с вечным оргазмом. Короче говоря, как всегда в народных сказках, – примитив, замешенный на мудрости. Или наоборот. А в ближайшем будущем мне предстоит переводить «Тольдот Ешу».

8note:

История Ешу?

lomio_de_ama:

Ну да, своего рода ответ средневековых иудеев на христианские сказания об Иисусе. На первый взгляд – то ли глупая пародия, то ли попытка вписать свою версию в известные рамки.

8note:

О, как это знакомо! А что – на второй?

lomio_de_ama:

На второй можно предположить, что в этой сказке скрыто некое подмигивание, понятное только посвященному. Какие-то факты, спрятанные за нарочито идиотскими деталями. Тебе стоит прочесть ее. В оригинале, разумеется.

8note:

ОК, обязательно почитаю. Что у тебя происходит кроме работы? Играешь ли еще в бадминтон?

lomio_de_ama:

Какое там! Бадминтон здесь не в чести. Тут играют в теннис.

8note:

Да, я слыхал. Думаю, это оттого, что в Штатах никогда не было традиции фехтовальных дуэлей.

lomio_de_ama:

Вот-вот! Поэтому им по нраву все, что напоминает перестрелку.

8note:

Жабры!

Воду для мытья пришлось таскать из колодца во дворе. Тара объяснила, что устроенная под крышей специальная емкость, в которую воду накачивают из акведука с помощью во́рота и архимедова винта, пуста, ибо слуги уже четыре дня как разбежались, прихватив лошадей, а сил одного человека едва ли хватит, чтобы провернуть механизм и десяток раз.

Оскальзываясь в крови, Марко заволок окоченелое тело Луки в дом, чтоб не мешало проходу. Остальных решил не тревожить и старался не смотреть в их сторону, впрочем, милосердные сумерки и так скоро скрыли от его взгляда грустное зрелище.

Пока он сновал взад-вперед с медными ведрами, Тара сидела в головах у своего мертвого любовника, гладила по волосам и что-то напевала. Может, и плакала – лица ее Марко не видел. Только когда он пришел сообщить, что вода нагрета, девушка подняла на него совершенно сухие, хотя и печальные глаза. Марко в очередной раз подивился тому, с какой легкостью у Тары меняется настроение, – поднявшись с колен, она тотчас вернулась к прежнему игривому и слегка ехидному тону.

В небольшой, но роскошной терме она велела юноше наполнить теплой водой вытесанную из единого куска розоватого мрамора купель – таких он не видывал даже в самых богатых домах, а сама подлила в нее прозрачные жидкости из стеклянных сосудов, отчего вода сделалась пенной и ароматной, как свежая виноградная брага.

Тара принялась неспешно раздеваться, шепотом ругая неудобную мужскую сбрую и не обращая внимания на Марко, который стоял чурбан-чурбаном и не знал, куда глаза девать, – фрески на стенах были самого непристойного свойства. Только когда из одежд на ней осталась одна рубаха, Тара словно бы вспомнила про Барабассо:

– Ты разве не собираешься мыться?

Тот смешался:

– Думал – потом… после тебя… Я подожду там… – Он, не глядя, махнул рукой куда-то в сторону.

– Там – это в печи? – хохотнула Тара. – Нет уж, так не пойдет! Ты видел меня обнаженной, а я тебя нет. Это нечестно. К тому же по моим законам я должна помыть тебя собственноручно. Раздевайся! Ты же не хочешь меня обидеть?

Марко замялся, пытаясь найти хоть какой-нибудь повод отказаться.

– Что же ты стоишь? Вода остынет! – Насмешница нетерпеливо постучала босой ножкой по мозаичному изображению чрезвычайно возбужденного сатира. – Я жду! Или ты боишься меня?

– Ничего я не боюсь! – буркнул Марко, заливаясь краской, отвернулся и стал стягивать подшитую войлоком кольчугу.

Оставшись в костюме праотца нашего Адама, он старательно прикрыл руками срам и обернулся. Тара – тоже нагая – подошла к нему.

– Чего ты стыдишься? Разве эта часть тебя, – она показала глазами вниз, – хуже всех прочих? Или она не от Бога?

– От Бога, – согласился Марко, не отнимая рук от чресел. – Но она уязвимее других для Диавола.

– То, что ты называешь Диаволом, живет у людей в голове и нигде более, – строго сказала Тара. – Дай мне руку!

Он покорно протянул – левую. Тара положила ее себе на грудь и крепко прижала сверху ладонью, а пальцами другой руки подцепила медальон, что висел на шее у Марко:

– Что это у тебя?

Марко судорожно ухватился за свою реликвию правой рукой, а Тара в тот же миг поглядела на его оставшееся безо всякой защиты мужское естество и звонко расхохоталась:

– Ого! А я уж чуть было не подумала, что ты из тех, кто предпочитает мальчиков! – Она приблизила губы к уху Марко и жарко зашептала, отчего в голове у него вспыхнуло и зазвенело: – Я у тебя в долгу и хочу отплатить. И хотя по известной причине не могу сейчас принять тебя с главного входа, но готова открыть любой другой по твоему желанию. Я знаю множество способов усладить мужчину. Повелевай!

Марко замотал головой, как лошадь, одолеваемая оводами, и простонал:

– Умоляю, не надо!

Тара отпрянула.

– Ты святой? – спросила она с какой-то новой интонацией. – Или связан обетом?

– Я грешник. И я слаб, поэтому прошу – не надо меня больше мучить!

– Но почему? Ужели я так тебе не нравлюсь?

– Очень нравишься. Потому это и неправильно! – вскричал Марко. – Ты же меня не любишь! А отстоя вместо вина я не хочу…

– Знаешь, мне кажется, что уже люблю, – задумчиво проговорила Тара. – Прости за эту жестокую игру! Но я должна была кое в чем убедиться. – Она вдруг опустилась на колени и поцеловала ему руку. – Позволь мне помыть тебя! Как позволил бы матери. Пожалуйста!

Марко приснилась красивая женщина, с волосами, убранными под синее покрывало, из-под которого выбивались золотистые прядки. Она и раньше приходила к нему в сновидениях – всегда молчала, лишь смотрела ласково да гладила по голове. Однако на этот раз женщина заговорила на незнакомом языке. Она настойчиво повторяла одни и те же слова, лицо ее было тревожно.

Марко открыл глаза. Тара в своем мужском одеянии спала, положив голову ему на колени. Сон ее был непокоен – грудь то замирала, то начинала учащенно вздыматься, тени зрачков то и дело пробегали под веками, как рыбы под тонким льдом. Завитки волос прилипли ко взмокшему лбу и сделались темными. «Когда мы сюда пришли, тут стоял могильный холод, а нынче жарко, как в кузне. Неужто мы проспали до полудня?» – подумал Марко. С трудом оторвавшись от лица Тары, он перевел взгляд на часы, стоявшие на полу. Хозяйка дома вчера перенесла их сюда из атрия. Часы представляли собой бронзовый барабан диаметром в локоть. Наверху у него была тарелка с двадцатью четырьмя индийскими цифрами, посреди торчал черный гномон в форме обелиска высотой с вершок, а по наружному кругу равномерно двигалась маленькая ладья, в которой стоял египетский бог Амон-Ра с бараньей головой, меж рогов которой крепилась масляная лампада с шарообразным стеклянным колпачком, – других источников света в потайном помещении не было. Увидав вчера эту изящную диковину, Марко счел ее арабской клепсидрой[69]69
  Живо (итал.).


[Закрыть], но Тара сказала, что нет – принцип действия часов иной, механический, но в подробности вдаваться не стала. Юноша, лишь однажды слыхавший о чем-то подобном – про часы Гербе́ра д’Орийяка, Папы Сильвестра II – и не особенно веривший в их существование, затруднился в полной мере выразить свое восхищение, но Тара пренебрежительно махнула рукой и заявила, что это-де пустяк, детская игрушка, вот когда он увидит астрономические часы, которые они сооружали вместе с отцом двенадцать лет, тогда сможет восхищаться сколько угодно. А эти – она смешно наморщила носик – отстают на две минуты за сутки, но как ночник годятся.

Сейчас тень от обелиска наползала на цифру 3, а значит, была глубокая ночь. Марко обеспокоенно шевельнулся, и Тара тотчас вскинулась.

– Что случилось? – совершенно бодро спросила она.

– Ко мне приходила во сне мать. – Марко попытался подняться, но нижняя часть тела от долгого сидения сделалась как каменная, и он принялся, охая, растирать бедра и колени.

– Что она сказала? – поинтересовалась Тара, глядя на часы.

– Я не знаю. Она говорила на непонятном языке. Но, похоже, хотела предупредить о какой-то опасности.

– И я даже догадываюсь, о какой именно. – Тара протянула Марко руку, и он встал на подгибающиеся, теперь уже словно набитые колючим сеном, ноги.

– Ты полагаешь, что?.. – Не договорив, Марко проковылял к дверце, через которую они проникли в тайную камору, распахнул ее – и его словно бы наотмашь ударили по лицу раскаленной жаровней. Затрещали брови и ресницы, мгновенно обгорел пушок на щеках. Марко вскрикнул и захлопнул дверь. При виде его порозовевшей физиономии Тара не удержалась:

– Ты похож на опаленного поросенка… – Впрочем, она уже доставала из-за пазухи какой-то флакон. Отирая Марко лицо смоченным платком, отчитала с материнской интонацией: – Совершенно не обязательно лезть в пекло, чтобы понять, каково в нем, дурачок!

– Но что же делать? – смятенно пролепетал Барабассо, более пораженный ее спокойствием, нежели перспективой неминуемой гибели. – Мы же здесь вот-вот задохнемся!

Вместо ответа Тара отошла в дальний угол и ударила по мраморной панели носком башмака. Та отозвалась гулким, пустым звуком.

– Задохнуться нам не грозит. А вот помокнуть придется порядочно. Пока все не прогорит. Здесь выход в подземную цистерну.

Помню, когда прочитала этот кусок рукописи, осенило – он же писал свою Тару с меня! И тут же приличная женщина, у которой был муж, дети и дом, возмутилась и оскорбилась таким представлением – уж очень далеко оно было от идеала классической женственности. Значит, вот какой явилась пред ним – взбалмошной, хищной, блудливой бабенкой. А настоящая, выдержав деликатную паузу, заметила: «Да, в тебе все это есть, но только он разглядел и что-то другое – раз полюбил». И постарался объяснить: «Тебе самой – что именно». «К тому же, – добавила настоящая, – так ли бы ты негодовала, милочка, будь это все написано про мужчину?»

– Ужели всю жизнь теперь так и придется жить пантеганом? – вздохнул Марко, закончив излагать Таре историю своей жизни.

Они уже так долго сидели на камне, прижимаясь спинами друг к другу, что обсохли бы, кабы от наружного жара водохранилище не превратилось в баню.

– А кто это? – спросила Тара.

– Это такая двужилая крыса. Чуть что – ныряет в канал. Говорят, она может дышать под водой.

Он почувствовал, как Тара дернула плечиком:

– В жизни есть вещи, ради которых и не в такое нырнешь. Вот ты зачем оказался здесь?

– Из-за отца, я же рассказывал. А твои родители живы?

– Отец. – В голосе Тары прозвучало благоговение.

– Но он ведь не знает, что ты…

– Конечно, знает. Весь город знает.

– Вот почему ты живешь одна!.. Он тебя прогнал, проклял?

Тара фыркнула:

– Вот еще! Мы с ним прекрасно ладим и понимаем друг друга. А живу… жила отдельно потому, что ему нужны уединение и покой. Он – великий мыслитель.

– Прости, но я никак не могу взять в толк…

– Хорошо, я объясню… – В этот момент сверху донесся сильный треск и следом за ним – грохот. – Крыша обвалилась. Теперь уже недолго ждать, – бесстрастно констатировала Тара и продолжила: – Мои предки пришли в Византию из Персии несколько веков назад, а туда, говорят предания, они попали из самой Индии. Так это или нет, но имена мы носим индийские. Хотя в самой древней легенде моего племени утверждается, что в Индию оно переселилось из Вавилона, то есть опять-таки из Персии. Как бы то ни было, сейчас наших можно встретить на протяжении всего Шелкового Пути вплоть до Египта. В старину наш народ владел таинствами священного музицирования, танца и астрологии – именно мы вернули вавилонянам трактат «Энума Ану Энлиль»[70]70
  Фундаментальный свод астрологических предсказаний, сложившийся в Древней Месопотамии на протяжении II тысячелетия до н.э., хотя наиболее ранние из вошедших в него наблюдений датируются XXIII веком н.э. (Ред.).


[Закрыть] – почти две тысячи лет назад!..

– Я читал его по-гречески! – в волнении воскликнул Марко.

– …и многое-многое другое. То было время нашего величия… – сказала Тара с горечью. – Но постепенно мы превратились в жалкое племя барышников, плясунов и уличных гадалок. Про нас помнят, да и то уже мало кто, что мы принесли сюда благородную игру циканон[71]71
  Групповая игра с мячом, похожая на современное конное поло.


[Закрыть], столь любимую ныне знатью.

Она замолчала так, словно потеряла в темноте нить своего повествования. Марко предупредительно кашлянул и задал наводящий вопрос:

– Ты упомянула, что твой отец – мыслитель.

– Да, – отозвалась Тара. – Среди нас осталось ничтожное число хранителей прежнего знания. Мой отец, здесь его зовут Деодан, из тех, кто сохранил и приумножил учение о языке звезд и путях небесных тел. Моя мать, Лали, владела в совершенстве искусством танца и пения. Она была гораздо красивее и лучше меня.

– Трудно поверить, что можно быть прекраснее тебя! – пылко возразил Марко и порадовался, что Тара не может увидеть, как он заливается краской.

– И тем не менее, это так. – В голосе девушки он услышал улыбку. – И это стало причиной наших несчастий. Мой отец был мистиком[72]72
  Мистик – личный поверенный.


[Закрыть] кесаря Андроника[73]73
  Андроник Комнин (1118–1185) – последний византийский император (с 1183 года) из династии Комнинов. Личность, для описания которой потребовался бы не один роман. Из-за интриг против своего двоюродного брата Мануила (см. ниже) 9 лет провел в тюрьме, дважды бежал, после был вынужден все время скрываться – то в Грузии, то в Красной Руси, то в Киликии, то в Сирии. По смерти кузена захватил власть, умертвив законного наследника царевича Алексея II. Правление Андроника было чрезвычайно кровавым и непопулярным и окончилось тем, что монарха, низложенного в результате стихийного восстания, растерзала толпа обиженных им граждан.


[Закрыть] еще в ту пору, когда тот пребывал в душевном здравии. Андроник в молодости был похотлив, как козел, а захватив власть в шестьдесят лет, наградил рогами сотни мужей.

– Что это означает?

– Он позволял им охотиться на оленей в своих заповедных лесах, а сам тем временем наносил визиты женам. Поэтому отец старательно прятал от его алчущего взора мою мать. Но не уберег – Андроник прослышал о красавице Лали и однажды, буйный и пьяный, как Дионис, вторгся в дом отца и изнасиловал мать у него на глазах. Так я появилась на свет.

– Так ты – дочь кесаря! – Марко резко повернулся к Таре.

Она покосилась на него через плечо:

– Я – дочь Деодана. Все лучшее во мне от него. И это он не позволил матери вытравить дитя. Хотя, истины ради, дурная кровь дает о себе знать…

– Но что твой отец?

– На следующий день он принес Андронику хорарную карту, согласно которой тот должен был захлебнуться в собственной крови не позднее, чем через два года.

– Это был смелый поступок, – с уважением произнес Марко.

– Но не самый обдуманный, – вздохнула Тара. – Как и следовало ожидать, император пришел в неистовство и приказал обжечь отцу глаза, чтобы тот никогда больше не увидел своих любимых звезд, – так орал он, беснуясь. Правда, потом, в период кратковременного прояснения рассудка, он раскаялся и даже пришел к отцу, обнял его и плакал. Да только зрения-то этим не воротишь. Андроник назначил отцу хорошую пенсию, но, как было предсказано, умер в страшных мучениях – подвешенный за ноги, растерзанный и униженный плебсом – через полтора года. Пенсию выплачивать, разумеется, скоро прекратили.

– Чем же вы жили?

– Мать танцевала и пела в богатых домах – ей много платили. А я стала глазами отца. Он проводил со мной дни напролет, учил меня всему, что знал. Неудивительно, что я росла, как мальчишка, – мне были интересны не куклы и прочие девичьи забавы, а всякие механические чудеса, древние языки, наблюдение за звездами и стрельба из лука. Я мечтала сделаться великим астрономом, механикусом и геометром. Но мать умерла, когда мне было четырнадцать, и я решила сделаться блудницей.

– Но почему?! – возопил Марко.

– Может быть, потому, что имела к тому склонность, – я же произросла из порочного семени. Но главное, ради независимости. Родись я мужчиной, у меня было бы больше возможностей. А у женщины – что? Выйти замуж и стать рабыней? Нет уж, это не для меня! Мне нужна была свобода, чтобы продолжать свои опыты, а ее дают деньги. К тому же мужчины всегда липли ко мне, как пчелы, будто я источаю какой-то особый аромат. А их общество для меня куда занимательнее женского. Я ценю разнообразие.

Марко истово перекрестился:

– Господи Иисусе! А как же мнение окружающих?

– В моем окружении не было женщин, святош и скопцов, а всем, кто делил со мною ложе, не приходило в голову упрекать меня в развратности. Вот убить меня пытались – дважды, но это из ревности.

– Но мужчины бывают опасны. – Марко осторожно коснулся ее плеча. – Сегодня тебя хотели убить вовсе не из ревности. По чести сказать, я удивлен тем, как ты пережила давешнее надругательство.

– Мужчины не опаснее лошадей – те тоже могут взбеситься и понести. Надругаться же над моей душой никому не дано, а тело… телу не привыкать. Однажды, мне было еще пятнадцать, меня взял силой один царедворец. Он недолго радовался своей победе… А год назад я попала в руки пьяным морякам. Это было куда хуже, чем сегодня. Лука был тогда начальником вигилии-72 – он выручил меня, а тех убил. Я еще решила, что он – это ты. Ну потом-то выяснилось, что нет, но я к нему привязалась.

– Погоди, погоди! – остановил ее Марко. – Ты говоришь какими-то загадками. Что значит решила, что это я? И как выяснилось?

– Ты все узнаешь в положенный срок. Я хочу, чтобы тебе это объяснил мой отец, – так будет лучше. А сейчас давай-ка попробуем отсюда выбраться!

Выбраться наружу у них получилось только к вечеру, и то поверху идти возможным не представлялось – весь квартал превратился в подобие горнила, по которому разгуливал раскаленный ветер, не давая углям погаснуть. Прикрывая головы тлеющими плащами, беглецы вновь юркнули в какую-то крипту.

– Бедный город! – сказала Тара, отдышавшись. – Третий пожар за последний год. По моим подсчетам, Константинополь должен был простоять еще лет двести сорок. Где же я ошиблась?

– Может, он еще не падет? – робко предположил Марко.

– Может быть. Хотя я сомневаюсь – защищать его теперь некому.

– Куда мы сейчас? – предпочел переменить тему юноша.

– По этому акведуку мы дойдем почти до дома отца. Надеюсь, это случится раньше, чем до него доберутся латиняне.

– Но как мы пойдем в такой кромешной тьме?

– Не волнуйся, я вижу в темноте, как кошка, – успокоила его Тара. Она засмеялась в ответ на его оторопелое молчание: – Я могу пройти этой дорогой с закрытыми глазами. К тому же в тридцати шагах отсюда припрятана масляная лампа, а кремень, кресало и трут у меня с собой.

По пути они почти не разговаривали – бредя то по колено, а то и по грудь в воде, каждый думал о своем. Лишь однажды Тара подскочила к Марко, толкнула его за колонну и, прикрыв светильник плащом, шепнула: «Замри!»

В тот же миг из мрака вынырнули и стали приближаться четыре светящиеся точки – две оказались факелами, а две – их отражениями. Двое мужчин – плешивый тучный и рыжий худощавый – прошли совсем близко от укрытия Марко и Тары, оживленно разговаривая по-гречески, хотя худой был в одежде крестоносца. Шума встречные производили столько, что предосторожности были излишни, и Тара, склонясь к уху Марка, сказала вполголоса: «Этот толстяк частенько бывал у меня, впрочем, предпочитал подсматривать через специальную дырочку в стене. Большой политик и жизнеописатель. Вот уж кто всегда выйдет сухим из воды!»

Когда двое исчезли из виду, Марко обеспокоенно заметил:

– Они говорили, что разорение города уже началось! Что, если наши… то есть латиняне, уже добрались до твоего отца?

– Надеюсь, что нет. Он живет в скромном доме. Но ты прав, надо спешить!

В скором времени, за мгновение до того, как огонек в лампе затрепетал и померк, Тара указала на небольшое углубление в стене цистерны, которого Марко никогда сам бы не заметил.

– Здесь лестница, правда, очень узкая. Зато приведет прямо туда, куда надо. – Она освободилась от плаща и перевязи и, держа их над головой, ящерицей ввинтилась в тесный лаз.

Марко пришлось нелегко – он несчетное количество раз оцарапался и ударился головой, чуть не задохся и не умер от страха, что вот-вот застрянет здесь намертво, но всего через пять минут сумел вытолкнуть свое тело из каменного лона в какой-то глухой закуток.

– Будто заново родился… Только чуть не околел по дороге! – сообщил он Таре, когда смог, наконец, перевести дух.

– Ты даже не представляешь, насколько близок к истине! – В голосе Тары сквозило нетерпение. – Идем же! – И она устремилась в темноту переулка.

Марко нагнал ее у неприметной железной двери. Девушка негромко выстукивала рукоятью меча сложный ритм по торчащей из стены металлической трубе. Через несколько мгновений дверь бесшумно отворилась, Тара втолкнула в нее спутника и, оглядевшись, вошла сама. К удивлению Марко, за дверью не оказалось никого, кто мог бы ее открыть. Поощряемый Тарой, он ощупью двинулся по длинному ходу и через двадцать шагов почувствовал, что попал в большое помещение.

– Почему здесь так темно? – спросил он.

– Слепым свет ни к чему, – отозвался из ниоткуда приятный, глуховатый голос. – Но я не знал, что Тара придет не одна, иначе осветил бы вам путь.

– Не волнуйся, отец, я сейчас зажгу огонь.

Марко и представить не мог, что Тара способна на такую нежность.

Свет вспыхнул почти мгновенно, – Марко готов был поклясться, что не услышал ударов кремня по кресалу, – сразу в четырех углах комнаты. Он был так неожиданно ярок, что заставил зажмуриться. Открыв глаза и часто моргая, Марко увидел сидящего за столом старика. Обрамленное серебристыми волосами лицо его казалось почти черным и напоминало святой лик на старинной закопченной иконе. Глаза старика были белы и недвижны, руки же, напротив, непрестанно двигались, ловко выполняя какую-то тонкую работу.

– Меня зовут Дэвадан, – сказал он просто. – Или Деодан, если так тебе проще. Могу я узнать твое имя?

– Он зовет себя Марко, отец, – ответила вместо юноши Тара звонко, – но это не настоящее его имя. Настоящее он носит на груди. Он спас меня от смерти и устоял перед искушением. Он высок и светловолос. Он обрезан, но верит в распятого на дереве. Он не знает своих родителей. Его нашли вблизи Святой Земли. Все совпало в точности.

Дэвадан прижал темную руку к груди и хрипло спросил, обращаясь к Марко:

– У тебя есть какое-нибудь другое имя?

– Да нет… – растерялся тот. – Разве что прозвище – Барабассо, но это же не имя. Так, название цветка…

– Кто тебе дал его?

– Мой приемный отец.

– Что написано у тебя на груди?

– Не знаю.

– На твоем медальоне написано по-еврейски Barabba, – тихо проговорила Тара.

Тут Дэвадан торжественно произнес непонятное:

– Shma Israel Adonai Eloheinu…

– Adonai Ekhad[74]74
  Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь – один! (ивр.). – Стих из Писания, известный каждому иудею с младых ногтей.


[Закрыть], – неожиданно для себя отозвался Марко.

Мертвые глаза старца вдруг заблестели.

– Я уж и не чаял этого дождаться, – прошептал он еле слышно. – Вот ведь…

Ночь на 1 сентября 1939 года на полдороге из Данцига в Восточную Пруссию

Они сбились с пути и потеряли минут сорок, выпутываясь в темноте из паутины однообразных проселочных дорог. Вера, исполнявшая должность штурмана, винила в этом себя и от злости кусала губы чуть не до крови. Беэр же вел автомобиль безо всякого видимого напряжения, беззаботно подсвистывая ветру, и лишь на перекрестках спрашивал: «Куда?» Шоно с Мартином дремали на заднем сиденье, а стиснутый ими с боков Докхи меланхолически смотрел вперед, разложив на обширном водительском плече брыли, словно на просушку, и время от времени тяжко вздыхал. Когда Вера от отчаяния уже готова была рвать на себе волосы, среди ровного и унылого, как шахматная доска без фигур, ландшафта, скудно освещаемого четвертушкой луны, на пересечении шоссе-близнецов показалась, наконец, крохотная деревушка. Но даже найдя на карте название селения, Вера не сумела сориентироваться – никаких указателей, которые могли бы в том помочь, местные жители не предусмотрели. Воспользовавшись остановкой, Беэр выкарабкался из-за руля и стал разминать ноги, тихо, но отчетливо чертыхаясь, а следом за ним, радостно поскуливая, выскочил Докхи, предполагающий, что его кумир затеял какую-то развеселую игру. Пока великаны резвились, Вера стояла, бессмысленно разглядывая небо, похожее на сильно побитую молью накидку фотографа. «А ведь там, за этим занавесом должен быть бесконечный свет, от которого нам достаются сущие крохи…» – подумала она вдруг.