Текст книги "Деревянный ключ"

Наученные горьким опытом ловцы начали действовать умнее – похватали отложенные карабины, примкнули штыки и стали пытаться взять неуемного гада в кольцо. Возможно, такая стратегия принесла бы плоды, не появись на поле битвы еще один любитель цветов – высокий и рыжий, которого Рудольф определил как Мартина Гольдшлюсселя. Судя по всему, этот прошел у Роу хорошую выучку, поскольку с ходу короткими ударами по шее сзади вывел из строя двоих, а кинувшегося на него с винтовкой наперевес третьего плавным движением обошел справа, как бы дружески хлопнув по плечу левой рукой, правой же описав в воздухе дугу, которая завершилась в районе переносицы противника крайне неприятным для него образом.

Лишившись едва ли не половины своей боевой силы, группа полностью утратила осмысленный вектор приложения оставшейся, но не боевой дух. Солдаты были столь очевидно взбешены, что Рудольф подумал – еще немного, и они потеряют контроль над собой. Подумал – и в тот же миг краем глаза заметил, как Йорген, который оказался повержен в самом начале схватки, покачиваясь, поднимается с земли с пистолетом в руках.

С воплем: «Брейк!» Рудольф рванулся из своего укрытия на середину поляны, вытягивая из кармана белый платок. Но Роу и Гольдшлюссель и на этот раз оказались в состоянии позаботиться о себе сами – в те считанные секунды, что Рудольф бежал свою дистанцию, они успели обзавестись живым щитом из двух его подчиненных, удерживая их перед собой за кисти рук каким-то затейливым захватом. Лица солдат выразительно свидетельствовали об испытываемом ими дискомфорте.

Увидав Рудольфа и опознав в нем начальника, ничуть не запыхавшийся Роу с нескрываемой издевкой произнес:

– Добрый день! Вы, полагаю, тренер этой сборной лесников, раз кричите «брейк» и выбрасываете полотенце?

– Что-то в этом роде, – ответил оберштурмфюрер, заводя подрагивающие руки за спину и душевно улыбаясь.

– В таком случае будьте добры объяснить, отчего это ваши парни набросились на двух мирных и, прошу заметить, совершенно безоружных гомеопатов? Мы ведь не какие-нибудь злостные браконьеры! Разве здесь запрещено собирать травы?

– Если мне не изменяет память, единственного лесничего среди нас, – Рудольф кивнул в сторону малинника, из которого только теперь, ошалело крутя головой, вылезал незадачливый следопыт, – первым обидели вы. Ни с того ни с сего, замечу. Понятное дело, ребята возмутились.

– О, приношу свои извинения! – Роу приложил свободную руку к груди и отвесил шутовской поклон. – Видите ли, он протянул ко мне свои грабли с таким видом, будто хотел отнять букет, который я с таким тщанием составлял. Наверное, мне показалось. Право, мне очень стыдно!

– Я присоединяюсь к извинениям коллеги, – сказал рыжий гомеопат без тени сарказма в голосе. – Очевидно, между нами возникло недопонимание.

– Несомненно, оно возникло, – ответил Рудольф, продолжая ласково улыбаться и приближаясь к собеседникам. – От лица моих коллег охотно принимаю ваши извинения и приношу встречные.

Неся всю эту любезную ахинею, он лихорадочно «прощупывал» обоих, но чем дольше вглядывался в темную бездну глаз Роу и в непроницаемую сталь глаз Гольдшлюсселя, тем отчетливее понимал, что эти двое ему не по зубам так же, как и его солдатам.

– Что ж, если конфликт исчерпан, мы, пожалуй, пойдем? – спросил Гольдшлюссель – и снова совершенно серьезным тоном.

– О да! – отозвался Рудольф. – Вы совершенно свободны и можете идти, куда вам заблагорассудится. Я, правда, не вполне уверен, что мои парни без сожаления прервут столь интересно завязавшееся знакомство. Они – простые ребята и не так галантны, как я, поэтому не исключаю, что они попытаются навязаться вам в попутчики.

– А мы вовсе и не против! – с жаром заявил Роу. – С такими бравыми спутниками нам будет куда спокойнее в этом полном опасностей лесу, правда, Марти?

– Истинная правда, – ответил рыжий. – Тут, наверное, и кабаны, и медведи водятся. Только больше двоих мы с собой захватить не в состоянии, такая жалость!

– Да и все равно остальным потребуется некоторое время на реабилитацию, прежде чем они смогут передвигаться в нашем темпе, – подхватил Роу.

Рудольф вонзил ногти в ладони и улыбнулся наглецам еще лучезарнее, чем прежде:

– Право, мне до слез обидно лишиться вашего общества – вы такие занятные собеседники!

– Мы – да, – подтвердил азиат. – А вы?

– Кто знает? Может быть, и я. – Рудольф принял решение и, качнувшись несколько раз с пятки на носок, предложил: – А вы попробуйте меня в этом качестве! Взамен этих двоих! Вдруг нам удастся найти общий язык? А пока я буду с вами, эти ребята не станут отвлекать вас от вашей… гомеопатии.

Роу и Гольдшлюссель переглянулись, и рыжий кивнул:

– Это очень лестное предложение. И с нашей стороны было бы в высшей степени невежливо от него отказаться.

– Только вот глазки мы вам завяжем, – добавил азиат, – уж не обессудьте. Уж больно они у вас шустрые. А парням вашим посоветуйте оставаться здесь, иначе на обратном пути вы, чего доброго, с ними разминетесь.

Через двадцать минут хождения по лесу с завязанными глазами – Рудольф был уверен, что его водили кругами, – он услышал скрип отворяющейся двери, из-за которой густо пахнуло прелью и сеном, а вежливый голос Гольдшлюсселя предупредил о пороге. Оказавшись в помещении, Рудольф снял платок и осмотрелся. Красивая золотоволосая женщина, с лицом, почему-то утыканным китайскими иглами, возникла перед ним из полумрака и воскликнула, отпрянув:

– Вы?!

– Алло, алло! Меня слышно?

– Канцелярия генерал-фельдмаршала Геринга на проводе. Кто говорит?

– Оберфорстмайстер Фреверт. Из Роминтер Хайде. Восточная Пруссия.

– Я знаю, откуда звонок. Это прямая линия. Чем могу быть полезен, герр Фреверт?

– Мне необходимо срочно сообщить генерал-фельдмаршалу очень важную информацию.

– Говорите, я записываю.

– Прошу извинить, но я должен изложить это в личной беседе.

– Генерал-фельдмаршал чрезвычайно занят. Вы же знаете, идет война.

– И тем не менее я буду говорить только со своим непосредственным начальником. Речь идет о слишком важном деле. Я готов ждать у аппарата, сколько потребуется.

– Хорошо. Ждите. Я попробую вас соединить.

– …

– Геринг слушает.

– Здравия желаю, герр рейхсъягермайстер[163]163
  Рейхсъягермайстер – главный лесничий Рейха, одно из званий Германа Геринга, известного своей любовью к живой природе. Первые в истории законы о природоохранении и защите животных были приняты по его инициативе.


[Закрыть]!

– Рад вас слышать, Вальтер! Что, хотите пригласить меня на охоту, а? Придется подождать пару-тройку дней, пока мы окончательно не разделаем поляков, а потом уж я возьмусь за ваших оленей, хехе! Как там мой красавец Армлёйхтер[164]164
  Армлёйхтер (канделябр) – кличка оленя.


[Закрыть]?

– В порядке, герр рейхсъягермайстер. Я по другому делу. Сегодня утром я обнаружил на территории заповедника…

– Неужели медведей? Тогда я плюну на войну и прилечу сегодня же! Хахаха!

– Увы, нет. Вооруженных людей.

– Так что же? Разве вы не знаете, как поступают с браконьерами? Поймайте их! А в связи с военным положением разрешаю вам отрезать им яйца, уххаха!

– Боюсь, что все обстоит несколько сложнее. Это не браконьеры, а вооруженные до зубов солдаты в маскировочных костюмах и без знаков различия. Тринадцать человек. Они действуют очень скрытно. Я наткнулся на них совершенно случайно, и, судя по их поведению, они за кем-то охотятся. За людьми, а не зверями, естественно. Я рассудил, что если все это происходит с вашего ведома…

– Нет, черт побери! И я собираюсь немедленно выяснить, с чьего ведома это происходит! Благодарю вас, Вальтер! Если заметите что-то еще – сразу информируйте меня! Я дам указание секретарям соединять вас в любое время. И будьте готовы оказать содействие моим людям!

– Слушаюсь, герр рейхсъягермайстер! До сви… то есть, Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер!

– …

– Макс, соедините меня с Гиммлером!

– …

– Кхм… Гиммлер у аппарата.

– Генрих, я в бешенстве! Ради чего я поставил вас над гестапо?

– Э… Что? Я не совсем понимаю…

– Нет, это я не понимаю, как? Как? В тылу армии! В моем заповеднике! Разгуливает чертова дюжина каких-то шпионов-диверсантов! Это не могут быть наши солдаты! Тот, кто послал их туда, копает лично под меня, я уверен! Да, они готовят на меня покушение! А вы – человек, отвечающий за имперскую безопасность, – ничего об этом не знаете? А может, знаете? Тогда почему об этом не знаю я?

– Разумеется, я знаю об этом и принимаю меры. Зачем мне отвлекать вас от командования «Люфтваффе» в такой ответственный момент?

– В таком случае ответьте, что они там делают, а?

– Я как раз сейчас занимаюсь выяснением…

– Судя по всему, вам немногое удалось выяснить, Генрих! Даже мой егерь знает больше вашего о том, чем они там занимаются! Их надо загнать и прикончить, а не заниматься выяснениями!

– Но…

– Никаких «но»! С этой минуты я беру дело под контроль. Я присылаю к вам своего человека. Вы наделяете его полномочиями и немедленно отправляете в Восточную Пруссию, где он будет осуществлять координацию наших мероприятий. И я требую, чтобы не позднее, чем завтра вечером, вы доложили мне об уничтожении вражеской группы! И не подведите меня, Генрих! Хайль Гитлер!

– Хайль…

– Вы не поверите – я! Собственной персоной! – промурлыкал Рудольф.

– Но вас же… – Вера от волнения проглотила окончание фразы.

– Насколько мне известно, вас – тоже. Жизнь полна сюрпризов, не правда ли? Кстати, эти серебряные иголочки вам очень к лицу.

От его горячего обволакивающего взгляда тело Веры внезапно сделалось как мраморное, а по занемевшей коже побежали огненные муравьи. Она покачнулась, попыталась дотронуться до лица, но не смогла шевельнуть рукой.

– Ай-яй-яй, господин хороший, – вдруг сказал по-русски Шоно, – вы безобразничать-то бросьте, или мы вам сейчас глазки шаловливые снова завяжем!

– Дались вам мои глаза! – буркнул Рудольф, неохотно отводя их от Веры. – Я вообще не понимаю, к чему было ломать эту пошлую комедию с повязкой! Уж не думаете ли вы, что мои молодцы не сумеют отыскать ваш сарайчик в течение получаса, если я не вернусь вовремя?

– Не сомневаюсь, что сумеют, – уже по-немецки ответил Шоно, усаживая Веру на охапку сена и снимая иглы, – но мы приготовили им пару-другую сюрпризов по пути сюда. Жаль было бы лишать ребят удовольствия. Ну, и хотелось, по правде говоря, немножечко поколебать ваш авторитет в их глазах.

– А вот это вы зря, – тоже на немецком произнес Рудольф скучно. – Пока я держу их в узде, они не будут в вас стрелять. Вы же понимаете, что стоит им взяться за оружие, все это джиу-джитсу – или как там его – вас не спасет.

Его зрение приспособилось к полумраку, и он различил в глубине амбара неподвижный силуэт огромного мужчины.

– Мне отчего-то кажется – поправьте меня, если я ошибаюсь, – сказал стоявший у гостя за спиной Мартин, – что вы сейчас немного кривите душой.

– Было бы чем кривить, – послышался из сумрака голос, заставивший теперь уже Рудольфа вздрогнуть. – Если хотите знать мое мнение, этот господин просто заговаривает нам зубы. Это у него профессиональное. – Беэр вышел на свет, и, увидав его физиономию, Рудольф закусил губу.

– Не сеновал, а какой-то дом свиданий, – пробормотал он.

– Что, в немецком цирке платят лучше, чем в итальянском, а? – Беэр завис над заметно побледневшим, но спокойным гостем.

– Не жалуюсь, – с достоинством ответил оберштурмфюрер немецкого цирка. – Хотя, наверное, не так, как вам – в английском.

– Так вы тоже знакомы? – воскликнула Вера.

– Весьма поверхностно, – поспешно ответил Рудольф.

– Поверхностно? – зловеще прорычал Беэр. – Да глубже вас в мой карман никто никогда не залезал, господин престидижитатор! Этот презренный шпагоглотатель с помощью своих грязных трюков меня подчистую обобрал в Цюрихе!

– Попрошу вас! – дерзко возвысил голос Рудольф. – Никаких трюков. Я играл честно! И коньяка не пил, в отличие от некоторых.

– А кто мне от коня глаза отводил, как цыган на ярмарке, а сам передвинул его на с4? Вы воспользовались тем, что я был беспечен и не записывал ходы!

– Ничего я не передвигал. Вы проиграли оттого, что я играю лучше, признайтесь!

– Да я тысячу раз потом разыгрывал в уме эту партию! – завопил Беэр, размахивая ручищами в опасной близости от носа оскорбленного фокусника. – Он никак не мог оказаться на с4, жалкий вы шулер, негодный космополит!

– От космополита слышу, – Рудольф скрестил руки на груди. – Я – сын венгерского немца и итальянки, волею случая родившийся в цирковой повозке под Нижним Новгородом. Патриотом какой страны я, по-вашему, должен быть?

– Порядочным человеком надо быть, беспутный сын итальянки! – проворчал Беэр, успокаиваясь. – И с нацистами не водиться. Учтите, что больше на ваши штучки я не попадусь! Берегитесь!

– Учту, учту. Я по натуре вообще весьма покладист и склонен к разумным компромиссам. Но и вы учтите, что в этой партии преимущество на моей стороне, как ни крути. За мной стоит большая сила.

– Никакая сила в мире не помешает мне свернуть вам шею, – мечтательно заметил Беэр, – если мне этого захочется так же сильно, как тогда, в двадцать втором.

– Охотно верю. Но оставьте в покое мою бедную шею и подумайте лучше о своих собственных! Поймите, что для меня в игре ставка – всего лишь карьера, а для вас – жизнь!

– Скажите, как к вам обращаться? – спросил Мартин.

– Винченцо Рудольфини, я помню! – бросил со своего места Беэр.

– Иван Рудаков? – предположила Вера.

– Это все сценические имена. Зовите меня просто Рудольфом, – улыбнулся многоликий артист.

– Итак, Рудольф, – продолжал Мартин, – насколько я понимаю, своими злоключениями мы обязаны вам? Я угадал?

– В первую очередь вы обязаны ими себе самому, мой дорогой Гольдшлюссель. Или все-таки Барабас? Нечего было трепаться с кем попало о таких важных вещах. Во вторую – нашей прелестнице, добросовестно расшифровавшей ради своего спасения дневники покойного шефа. В третью – своим друзьям, на которых и у чекистов, и у нацистов есть большой-пребольшой зуб. И уж только в четвертую – мне. Я не стану отрицать, что загнал вас сюда. В конце концов, это – предмет моей гордости, ведь вы крайне непростые противники. И горжусь также тем, что это я, а не бедняга Отто Ран, к примеру, сумел разгадать тайну Святого Грааля!

– Вот, Вера, – сказал Шоно, – это тот самый случай, о котором я вам толковал.

– Да, теперь я поняла, что это реально.

– О чем это вы ей говорили? – ревниво поинтересовался Рудольф.

– Да вот о таких акулах, как вы, – ответила Вера зло, – хищных, жадных, неразборчивых в средствах и охочих до чужих тайн.

– Вот те на! – Рудольф возмущенно фыркнул. – А по какому, собственно, праву вы монополизировали эту тайну? Мне было ничуть не легче, чем вам, докопаться до истины! И я при этом никого не убил и не замучил, если говорить о средствах. Всё своим умом, талантом и тщанием! Так отчего же вы считаете меня недостойным?

– Дело тут не в достоинстве, – печально сказал Мартин, – а в ваших мотивах. Вы пытаетесь проглотить то, что намного больше вас. Это говорит о вашей жадности. Вы затравили нас, как травят собаками диких зверей. Это говорит о вашей хищности. Вы не пришли к нам и не попросили приобщить вас к тайне, но, используя самые темные из существующих ныне сил, попытались завладеть ею, даже не подумав о том, что случится, если выхваченный из огня каштан достанется не вам, а им. Это говорит о вашей неразборчивости в методах.

Рудольф пожал плечами:

– Так я им и отдал мой каштан. Я пересел с одного слона на другого, чтобы быстрее добраться до цели, как это делает погонщик. То, что он меньше слона, вовсе не означает, что это слон решает, куда ему направиться.

– И акула к тому же самонадеянная, – добавила Вера. – Вы рискуете жизнью ничуть не меньше нашего.

– Да, я привык надеяться только на себя. А к риску приучен сызмальства – в семилетнем возрасте ходил под куполом по канату без лонжи. Если хотите, это мой наркотик.

– В цирке вы рисковали только своей жизнью, – голос Мартина прозвучал строго, – а сейчас готовы погубить еще четырех, а возможно, и миллионы человек. Ради чего, Рудольф?

– Понятия не имею.

– Неужели? – поднял бровь Шоно. – Так, может быть, пора уже ответить себе на этот вопрос? Ради денег? Ради славы? Ради власти?

– Знаете, вот сейчас мне по-настоящему обидно! Обидно, что вы приписываете мне такие пошлые интенции. Да если бы мне нужны были слава, деньги или власть, впрочем, это вещи взаимно конвертируемые, я бы с моими-то способностями давно бы все это имел!

– Тогда ради чего? – спросил Беэр.

– Наверное, ради того же, что и вы, – ради интереса. Я всю жизнь совершал фальшивые чудеса, а тут подвернулась возможность приобщиться к настоящему. И не говорите мне, что, если бы я пришел к вам проситься в компанию, вы бы меня приняли, не поверю!

– Конечно, не приняли бы, – сказал Шоно. – И именно потому, что все, что вами движет, – это интерес. Ведь вас интересуете только вы сами.

– Что ж с того? Человеку это свойственно.

– А вот здесь вы заблуждаетесь! Это свойственно животному, которое управляется инстинктами, а человек тем от него и отличается, что имеет возможность своим инстинктам противостоять.

– Правда? Как интересно! Я начинаю жалеть, что в детстве прогуливал воскресную школу. Но это все лирика, дама и господа. Время идет, а мы так и не сдвинулись в наших переговорах с мертвой точки!

– Хорошо, – кивнул Шоно. – Итак, чего вы хотите?

– Во-первых, присесть. Вы разрешите? А то целый день за вами по лесу гонялся. – Не дожидаясь приглашения, Рудольф уселся на кучу сена лицом ко всей компании и попытался закинуть ногу на ногу. Но, едва не завалившись на спину, он от этой идеи отказался, достал из кармана золотой портсигар, закурил. Выдохнув дым, задумчиво произнес: – Чего же я хочу во-вторых? Пожалуй, во-вторых, я хочу выслушать ваши предложения мне.

– Ха! Сейчас я предложу вам руку и сердце! – воскликнул Беэр с утрированным еврейским акцентом. – Если вы хотите делового разговора, так заявите прежде свой товар! Перед вами не дети.

– Идет, – согласился Рудольф, подумав с полминуты. – Ваше право. Насколько я понимаю, вариант, в котором вы сдаетесь моим людям добровольно и попадаете в руки моего начальника, вас категорически не устраивает.

– Вы все правильно понимаете, ибо на редкость сметливы, – подтвердил Мартин. – Поэтому вариант взять нас силой мы тоже обсуждать не будем. Вы действуете на чужой территории и боитесь привлечь внимание, иначе без колебаний приказали бы стрелять нам по ногам, например. А взять нас измором не получится – время работает против вас. Так что, в целях экономии этого самого времени предлагаю не морочить нам головы и сразу перейти к третьему и единственному. Такое вот у меня деловое предложение.

– Ладно. – Рудольф послюнил пальцы и затушил окурок. – По окончании операции мы должны сообщить об этом в центр…

– Гиммлеру? – уточнил Мартин.

– …да, сообщить по рации, чтобы за нами прислали самолет. Поле, на которое он может приземлиться, находится отсюда в десяти километрах к югу. Лес оцеплен войсками СС. Будучи оберштурмфюрером сей организации, я беспрепятственно провожу вас сквозь кордоны к месту посадки. Там мы захватываем самолет и даем пилотам недвусмысленный приказ лететь не в Берлин, а в Стокгольм.

– А как же ваши подчиненные? – подался вперед Беэр.

– Их придется убрать. Исключительно по идеологическим соображениям, разумеется. Мне, как и вам, чужды идеалы национал-социализма, как, впрочем, и все прочие идеалы, но моим ребятам это трудно будет бескровно объяснить.

– И как же вы их уберете? – Шоно встал и подошел к Рудольфу.

– Почему я? Вы! Судя по тому представлению, что я имел удовольствие наблюдать сегодня, у вас это ловко получится. Я же видел, что вы могли их запросто убить, как тех троих позавчера. Со своей стороны я обеспечу вам возможность застать их врасплох. А других предложений у меня для вас нет. Теперь послушаем ваши.

– Скажите, Рудольф, – наморщив нос, спросил Беэр, – что вам обещал ваш начальник в случае успеха операции? Ведь не даром же вы все это делаете?

– Свой институт. Но, скорее всего, он бы об этом потом забыл. Навесил бы какую-нибудь бляху, дал бы новое звание и услал с глаз долой в какой-нибудь концлагерь, как вашего приятеля Шэфера.

– Шэфер в концлагере? – взволновался Мартин.

– Охранником. Проходит перековку. Слишком уж независим для СС. Да… Я тоже независим, так что терять мне, кроме собачьей жизни, нечего.

– Еще немного, и я расплачусь от жалости, – съязвила Вера и добавила: – Ванечка.

Рудольф пропустил это мимо ушей.

– Ну, я жду!

– Хотите полмиллиона долларов? – спросил Беэр.

– Хочу! Что еще?

Мартин хихикнул. Беэр развел руками:

– Чего ж вам еще? Сами купите, чего захотите…

– Ох, как с вами трудно! Все-то вам надо разжевать! Я же сказал, что меня интересует! Считайте, что я попросился в вашу команду! Ну что? Я внутри?

Повисла тишина. Шоно, Марти и Беэр переглядывались, Вера же смотрела в плотно убитый земляной пол. Через минуту Шоно выдавил из себя:

– Дайте нам время… привыкнуть к этой мысли.

– Сколько? Я не смогу долго удерживать своих псов. К тому же я уверен, что кто-то один из них, скорее всего радист, имеет задание присматривать за мной на случай моей, так сказать, нелояльности. Мой босс – тяжелый психопат, но он отнюдь не дурак. Так что, я сильно рискую, приходя сюда еще раз.

– Вы же сказали, что риск для вас – это наркотик, – не удержалась Вера.

– Я умею отказывать себе в удовольствиях, когда этого требует дело, – небрежно парировал Рудольф.

– Сейчас восемнадцать тридцать четыре, – вмешался Шоно. – Вы сможете прийти за ответом в полночь?

– В двадцать три ноль-ноль, после сеанса связи. Я даю вам четыре с половиной часа. Это уйма времени… чтобы привыкнуть к мысли. Как мне возвращаться?

– Мы вам покажем дорогу.

– Ну, слава богу, значит, глаза завязывать не будете. Идемте, господа!

Когда затихли шаги вдалеке, Беэр стряхнул с себя оцепенение и с чувством произнес:

– Нет, ну каков мерзавец, а?

– А казался таким милым молодым человеком! – подхватила Вера. – Он ведь за мной ухаживать пытался, представляете?

– Ну, это-то как раз меня совсем не удивляет. Губа у этого Вани Рудольфини совсем не дура.

Полный жизненный цикл харизматичного вождя подразумевает стадию заклания. Харизматичность – соответствие будущей жертвы подсознательным критериям отбора. Голосуя, аплодируя, увивая гирляндами, мы выбираем не лидера – тельца. Жертва должна быть качественной; жертвенные животные – упитанными, безызъянными. Харизматичный лидер принимает на себя наше худшее (или несбыточно-идеальное). Исполнивший предназначение, он, как правило, уничтожается (вариант: подвергается публичному поношению) и тем спасает нас от коллективного помешательства и неизбежной гибели. Харизма – индикатор способности обладателя расквартировать наших бесов; харизматик – кукла колдуньи, на которую переносится болезнь или порча. Он является симптоматическим лекарством – до следующего рецидива того или иного хронического недуга, который подчас и провоцирует, как прививка провоцирует легкую форму оспы. Но, как известно, некачественная вакцина способна вызвать полномасштабную болезнь.

partr. «О харизме».

– Кто он вообще такой? – спросил Шоно с порога.

– Я знала его как Ивана Николаевича Рудакова, – ответила Вера насморочным голосом. – Внештатный сотрудник спецлаборатории моего шефа, занимался чем-то там психологическим. Он ведь по образованию психиатр. Учился вроде бы в Германии и Швейцарии гипнозу, в частности. Интеллектуал. Ну, про то, что в юности выступал в цирке, он говорил, фокусы показывал за столом, на одной руке стоять мог. Заигрывал, при встрече цветы из ниоткуда доставал, вообще любил эффекты. Самое ужасное – этот негодяй мне нравился.

Мартин, принявшийся заваривать в котелке памятный букет, хмыкнул:

– Еще бы! Циркач-психиатр, да еще стоящий на одной руке!..

– Ну, тогда же некому было объяснить мне, что не это самое важное в человеке. Видишь, в этот раз он мне уже ни чуточки не понравился. А если серьезно, то я на вашем месте его прямо тут и прибила бы! Наглая, беспринципная сволочь! Такой мать родную продаст!

– Такой как раз навряд ли продаст, Верочка, – задумчиво проговорил Шоно. – Люди, декларирующие отсутствие принципов и моральных устоев, как правило, делают это в защитных целях – слишком силен внутренний конфликт их сознания с подсознанием. Чем отчетливее они сознают, что поступают дурно, тем громче сие отрицают, дабы заглушить мучительное скрежетание совести. Обратите внимание на то, что, предложив нам убить его людей, сам герр Рудольф от этого устраняется, хотя знает, что они-то его в случае провала прихлопнут, не задумываясь. Этот ваш поклонник вообще не то, за что себя выдает, насколько я понимаю. Ему сейчас очень страшно, – он ведь прекрасно понимает, что натворил, – вот и ведет себя вызывающе, хорохорится, диктует условия. А всем своим существом взывает о помощи.

– Выходит, мы должны его пожалеть?

– Несомненно, но попозже. Если получится.

– Так мы что, принимаем его условия?

– У нас не то чтобы были альтернативы. Но убивать его людей мы, разумеется, не станем…

– О господи, а это почему? Они же враги!

– Потому что: не убий, – ответил за Шоно Мартин.

– Мотя! Вы – здравомыслящий человек! Вы были на войне! Скажите им!

– Что я могу сказать? Наверное, они правы. Уж на что я аморальный тип, а не могу резать глотки спящим людям.

– Ну так разбудите их перед этим!

– Будить усталых людей – это и вовсе зверство! Нет, пока они не попытались нас убить, я на такое не пойду, и не упрашивайте!

– Ну вас, с вашими шуточками… – Вера задохнулась от возмущения. – Дураки какие-то, ей-богу.

– Вы непоследовательны, моя дорогая! – мягко упрекнул ее Шоно. – Герра Рудольфа вы клеймите за беспринципность, а нас ругаете за противоположное. К тому же вы меня не дослушали. Мы не станем убивать их исподтишка, а сделаем это в честном бою.

– Ой, уже делайте, что хотите! – Вера безнадежно махнула рукой. – Вас ведь все равно не переубедишь. Я-то считаю, что прав как раз этот подлец Рудольф.

– Он прав только в одном, – сказал Мартин, поднося ей отвар в жестяной кружке, – в том, что во всей этой истории виноват только я. Никогда не прощу себе. Каким я тогда был ослом!

– Каким-каким. Молодым, – сказала Вера и вдруг хлопнула себя по лбу так звонко, что все подскочили на местах, а Марти расплескал свое варево. – Осел! Вспомнила!

– Что с вами? – высказал общее беспокойство Шоно. – Что вспомнили?

– Молодой осел, сын подъяремной. Из книги пророка Захарии. Когда Марти рассказывал мне сказки про деревянных человечков, я вспомнила одну интересную историю, но потом все так завертелось, что я забыла. А вот теперь она вернулась, совершенно не к месту. Как испорченный автомат, знаете, когда в него вдруг проваливается застрявшая монетка.

– Из книги Захарии? Ну-ка, ну-ка, поведайте нам, пожалуйста! Только мы, с вашего позволения, займем удобные позиции у окошек, а вы держите под наблюдением дверь… Вот, мы готовы внимать, – сказал Шоно, когда все разошлись по местам.

– Не знаю, зачем, потому что… впрочем, почему бы и нет? Не все же вам меня лекциями развлекать. Когда мы говорили про Пиноккио, у меня выстроилась цепочка ассоциаций: Пиноккио, которого превратили в осла, – Луций из «Золотого осла» Апулея – Апулей, который был известным мистагогом и неопифагорейцем, – культ осла в Древнем Египте. Потом вспомнила, откуда эти ассоциации взялись в моей голове. Году в двадцать втором или третьем – еще гимназисткой – я прилежно бегала на семинарий профессора Петербургского университета Жебелева – готовилась к поступлению. Однажды попала на доклад со странным названием «Asellianna», который делала на удивление зрелая для студентки дама по имени Ольга Фрейденберг[165]165
  Ольга Фрейденберг (1890–1955) – советский филолог-классицист, культуролог-фольклорист, антиковед. Организовала первую в СССР кафедру классической филологии в 1932 году в Ленинградском университете. За сотрудничество с Н. Я. Марром была лишена возможности публиковать свои работы. Некоторые труды Фрейденберг увидели свет лишь после 1973 года, но большинство до сих пор находится в рукописях и готовится к изданию.


[Закрыть]. Позже узнала, что она кузина моего любимого поэта Бориса Пастернака. Ну, то есть это она меня с ним и познакомила впоследствии, неважно…

– Фрейденберг, Пастернак, – подал голос Беэр со своего поста. – Они не из Одессы, часом? А то уж больно фамилии знакомые.

– Она, кажется, да. Какая разница? Так вот, доклад настолько меня поразил, что по его окончании я преодолела робость и пошла знакомиться с докладчицей, которая меня тоже очаровала. Речь в сообщении шла о том, почему Иисус в Евангелиях въезжает в Иерусалим на осле.

– Так-так-так, крайне любопытно! – подбодрил Веру Шоно.

– Восстановить детально двухчасовую лекцию по памяти, конечно, не смогу, но в общих чертах там говорилось про глубинные корни ритуального въезда в город на осле. Очень подробно и убедительно доказывалось, что в древних земледельческих культах осел – как и рыжие люди, Марти! – был олицетворением Солнца в его губительной ипостаси. Чтобы заставить Солнце служить, его символ – осла – надобно было связать и подчинить. После чего укротивший его человек, который изображал в мистерии Бога-Спасителя Матери-Земли, торжественно въезжал через городские врата и при всеобщем ликовании следовал к храму, где происходил сам акт спасения, то есть оплодотворения Богини-матери. Считается, что зачастую этот акт осуществлялся прилюдно – и в самом прямом смысле – между усмирителем осла и главной жрицей храма. Никогда не забуду, Марти, как деликатно ты просвещал меня на предмет храмовой проституции!

– Я же не знал…

– Это было так мило! Э… Далее. Фрейденберг полагает, что в некоторых случаях происходила контаминация образов осла и наездника, в результате чего в мистерии иногда участвовали уже только осел и блудница, которую называли «онобатой» – едущей на осле, однако слово обозначало еще и совокупляющуюся с ослом. Все это описано у Апулея, как вы, несомненно, помните. Отголоски же этой традиции можно было видеть в Вероне, где до сих пор поклоняются мощам ослицы, и в христианской Франции, где существует культ святой Анессы, то есть ослицы по-французски, а в Средние века также проводились приуроченные к бегству Марии в Египет богослужения и литургии, при которых осла наряжали в богатые церковные одежды и возили на нем пьяную шлюху, причем даже высшее духовенство ревело по-ослиному и надиралось вместе с паствой вином до положения риз. Таким образом, говорила Фрейденберг, ослица почиталась как символ богородицы, а ее осленок – как символ самого Иисуса. Еще она рассказывала – мне тоже это встречалось в разных источниках, – что многие античные авторы уличали евреев в поклонении золотой ослиной голове, якобы хранившейся у них в Храме. И что впоследствии навет ослопочитания и ослоложества перекинулся и на христиан. В Риме, при раскопках на холме Палатин в прошлом веке, обнаружили два рисунка-карикатуры, изображающие человека, который молится распятому с ослиной головой. И так далее, и тому подобное. Вот приблизительно так. Сама не знаю, зачем рассказала. Наверное, чтобы вы объяснили мне, как все это выглядит в свете вашего тайного знания. Потому что последней записью моего шефа в зашифрованном блокноте было слово «осел».