Текст книги "Деревянный ключ"

Беэр присвистнул. Мартин кашлянул. Шоно понял, что говорить – ему:

– Что ж, блестящая госпожа Фрейденберг подобралась вплотную к истине. Можно даже сказать – прошла сквозь нее, не заметив. Ее немного подвело незнание языка предков. Принято считать, что Септуагинта[166]166
  Interpretatio Septuaginta Seniorum – перевод Ветхого Завета на греческий, выполненный по легенде семьюдесятью двумя еврейскими старцами в III веке до н. э. для Птолемея II Филадельфа.


[Закрыть] весьма точно отражает известный нам оригинал Библии. Тем не менее это далеко не всегда соответствует действительности. Вот, к примеру, то место у Захарии, о котором вы говорили, в классическом переложении звучит так: «Ликуй от радости, дева Сион, торжествуй, дева Иерусалим: вот твой царь приходит к тебе, справедливый и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной». А вот вам точный перевод принятого у иудеев канонического текста: «Радуйся премного дщерь Сиона, ликуй дщерь Иерусалима! Се царь твой приидет тебе, праведный и спасаемый, скромный и едущий верхом на осле и на осленке сыне ослиц».

– Вот тебе и раз! Откуда же такое расхождение?

– Причин может быть множество, например – перевод производился с вольного, арамейского источника, а не с традиционного еврейского. Да это и не важно для нас сейчас. Важно то, что составители Евангелий подгоняли их для пущей убедительности под древние пророчества и пользовались при этом не оригиналом, а слепками с него. Таким образом, вроде бы совершенно случайно, хотя и закономерно, вся эта ослиная тема перекочевала из древних культов в современный. Так думает ваша Фрейденберг и ей подобные ученые…

– Например, наши кембриджские ритуалисты, – вставил Беэр.

– …и, возможно, часто оказываются правы, но иногда, увлекшись внешним сходством явлений, делают неверные выводы об их тождестве. Но лучше меня об этом расскажет Беэр.

Не отрывая глаз от густеющей тьмы за окном, тот заговорил – плавно и размеренно:

– Каббалистическая школа с ее «языком ветвей» хорошо научила меня тому, что ни одно высказывание пророков нельзя воспринимать буквально. Если я покажу вам два пальца, вы навряд ли решите, что я имею в виду два пальца, но начнете гадать – это число два, или римское пять, или знак победы, или неприличный жест с сексуальной коннотацией? Точно так же маловероятно, что Захария в приведенном отрывке сообщает о том, что Мессия будет восседать на двух ослах сразу. Ведь он хоть и Мессия, но схема тела у него та же, что у нас, и задница всего одна. И точно так же глупо было бы предполагать, что эпитет «сын ослиц» означает наличие у осленка нескольких матерей. Если не рассматривать всерьез мысль о шизофрении автора, мы должны будем признать, что такой очевидной несуразицей он привлекает наше внимание к своим словам. «Осленок – сын ослицы» звучит столь же по-идиотски, как «мальчик – сын женщины». Как будто он может родиться у козы или волчицы! Значит, ключевое слово здесь – «ослица», а множественное число указывает на то, что это не какая-то там обычная, а самая главная ослица на свете. Аналогично этому Бог иудеев называется ими не Эль, а Элоим, сиречь Боги. Но что же эта за самая главная ослица? Конечно же иудеи никогда не поклонялись ослу – во всяком случае, в те времена, когда о них узнали греки и уж тем более римляне. Никаких изображений осла в Храме не видели ни Эпифан, ни Красс, ни Помпей, ибо всякое идолопоклонство в иудаизме к тому времени было уже искоренено. Хотя некоторые отголоски древнего семитского почитания осла, тем не менее, при желании в нем можно было обнаружить. Так, например, первенец ослицы считался священным, и его необходимо было «выкупить» у священника, отдав взамен него ягненка. Но вовсе не это дало язычникам повод для злословия. Просто-напросто они буквально истолковали некое случайно подслушанное иносказание, которое даже для подавляющего большинства иудеев никакого смысла не несло.

– И что же это за иносказание? Изнемогаю от любопытства!

– Вы читали книгу Зигмунда Фрейда про Моисея?

– Ну откуда? У нас его не издают последние лет десять, а то и больше.

– Ах да, я слышал, простите! Между прочим, мама Фрейда выросла в Одессе, вы знаете? Нет? Жаль. Тогда я вкратце изложу суть книги. Он считает, что Моисей был египетским вельможей, чуть ли не царским сыном, воспитанным жрецами бога Атона, – был при фараоне Эхнатоне культ, сильно напоминающий монотеизм…

– Эту часть доклада вы можете опустить. Я знаю про эль-амарнские находки.

– Прекрасно! Тогда вы, конечно, помните, что символом единого бога Атона был зримый солнечный диск. Загадочно возникшая под эгидой Эхнатона и его жены-красавицы Нефертити религия мира и любви угасла вместе с ними и их любовью. Фрейд полагает, что Моисей был приверженцем запрещенного и про́клятого культа и оттого решил во что бы то ни стало его возродить. Для этого он выбрал самый угнетенный народ – евреев – и, возглавив его, вывел из Египта и даровал Закон. Обретя свободу, народ пожелал вернуться к понятному язычеству, взбунтовался и убил своего предводителя. Через некоторое время евреи выбрали себе главным богом мидианитского вулканического божка – злого, воинственного и мстительного. С этим богом они пришли в Ханаан, где воссоединились с родственными племенами и сообща захватили его, жестоко истребив местное население. Хотя я имею основания полагать, что все происходило не совсем так, вернее, совсем не так, как хотелось представить моим древним предкам…

– И каковы ваши основания? – осведомилась Вера.

– По некоторым косвенным признакам и результатам раскопок я склонен датировать исход из Египта не тринадцатым, а двенадцатым веком до нашей эры – поскольку предполагаю, что в тринадцатом Ханаан еще был под властью египтян, а значит – бежать туда евреям смысла не было.

– Так кто же тогда разрушал и истреблял?

– Да сами египтяне. Евреи же, проболтавшись в пустыне сорок лет – это такое классическое число, означающее «долго», – дождались ослабления египетского владычества и лишь тогда начали осваивать опустошенные территории и строить дома на развалинах, задним числом объявив их делом рук своих героических предков. Ну, возможно, несколько городов им действительно удалось захватить самостоятельно. Но Фрейд основывает свои логические построения на общепринятой хронологии. Однако в нашем случае это не слишком существенно. Итак, Фрейд пишет, что за время скитаний Атон мог быть забыт навсегда, если бы среди евреев не сохранились носители семян зачахшего растения – левиты. Они единственные не имели надела в земле Израиля и были как бы странствующим орденом. Переходя с места на место, они исподволь возрождали культ доброго бога Атона, и в итоге долгой борьбы возник некий компромисс между ним и Яхве, каковая двойственность и запечатлена в Святом Писании, где Бога называют то Яхве, то Элоим, то вовсе Яхве Элоим, то Адонай Элоэйну, то есть буквально Господа наши Боги. Когда я прочитал все это в Лондоне, то хотел тотчас же прийти к великому человеку, чтобы сказать ему, как близко он подошел к разгадке. Да что там, я готов был рассказать ему все, что знаю! Но увы, гений не смог принять меня из-за тяжелой болезни, а доверять тайну бумаге я не имел права.

– Но вы сказали – подошел близко. Значит, все же не разгадал?

– Он и не мог. Для этого надо знать то, что знаем только мы.

– И в чем же разгадка? Боже, неужели опять – в деревянном человеке?

– Пусть лучше Марти расскажет – все-таки речь идет о его предках.

Мартин вытащил изо рта трубку Киплинга и откашлялся.

– К сожалению, я – недостойный потомок, – молвил он со смущением в голосе. – Все вырождается. Что ж, я расскажу об их великих деяниях, дабы испить чашу стыда за свою никчемность.

– Бикицер, Марти! – перебил его Беэр на идиш. – Мы все знаем, что ты жутко скромный. Говори уже за дело! Человек умирает знать!

– Да, я умираю знать, Марти! Не томи же!

– Твоя догадка верна. Нам неизвестно в точности, кто были Эхнатон и Нефертити. Знаем только, что они любили друг друга неземной любовью, а во время их царствования процветали искусства и не было войн.

– А еще – что у Нефертити были голубые волосы, – добавил Беэр.

– Да, она носила синий парик… Понятно, что долго такой рай на земле существовать не мог – империя начала рушиться, нашлось много недовольных среди жрецов и царедворцев. После смерти имена Эхнатона и Нефертити были стерты и преданы забвению – египтяне верили, что если назвать умершего по имени, это его частично воскрешает.

– Что-то в этом есть.

– Несомненно. Что и как там происходило, мы доподлинно не знаем – в семейном предании об этом сказано очень мало. После некоторых политических изменений в стране евреи впали в немилость. Их фактически поработили – народ скотоводов заставляли заниматься земледелием, ткачеством и строительством, а самых молодых и красивых женщин рекрутировали для занятия проституцией в храмах Изиды. Там их обучали манерам, грамоте, музыке и танцам. Одной из таких девушек стала Мириам, дочь Амрама и Йохевед. Известно, что однажды некий знатный египтянин Ааро спас ее от насилия – эта история потом была приписана гораздо более поздним персонажам – еврейскому пастуху и дочери мидианского священника. Мириам была «хозяйкой колодца» – ты помнишь наш давнишний разговор? – поэтому в преданиях неоднократно упоминается некий волшебный «колодец Мириам». По понятным причинам род ее занятий в Библии завуалирован, но даже из скудных сведений о ней становится ясно, что речь идет о незаурядной женщине, музыкально одаренной, образованной, необычайно умной и дерзновенной – настолько, что она не боялась вступать в религиозные диспуты со священниками. Как ты, наверное, уже догадалась, Мириам была Шхиной. Ааро же был Мессией. Вместе с двумя египетскими магами – возможно, жрецами Атона – они создали ноцара, с помощью которого намеревались избавить еврейский народ от рабства и сделать носителем веры в Единого Бога.

– И этот ноцар?..

– Они назвали его Мосе – дитя. Известным из Библии способом ноцара подбросили дочери фараона – они, наверное, знали, что он не утонет, кормилицей ему стала мать Мириам, а царский врач Ааро – воспитателем и так далее… Впоследствии, благодаря нечеловеческой силе убеждения, он транслировал народу идеи Мессии и уговорил фараона отпустить евреев.

– А почему Мессия выбрал именно их?

Предположительно 1240 год до нашей эры

Окрестности Мемфиса

Ааро доиграл, подождал, прикрыв глаза, пока последний звук не разобьется вдребезги в глубине каменоломни, и лишь тогда отнял от губ двухголосую флейту.

Мириам сидела, уткнувшись лбом в колени, прикрыв голову руками. Тело ее сотрясала мелкая дрожь.

Ааро прикоснулся к ее плечу и спросил:

– Ты холодно?

Мириам отрицательно помотала головой.

Он ласково поднял за подбородок ее лицо, повернул к себе. Наклонился, несколько раз поцеловал влажные глаза.

– Я пить твои слеза. Почему ты плакать?

Она вытерла глаза, попыталась улыбнуться:

– В нашем языке нет слов, чтобы объяснить, мой господин.

– Ты пробовать! И не говорить – мой господин, прошу! Говорить – мой Ааро!

– Когда ты играл… Ааро… Я никогда не слышала ничего прекраснее. Мне казалось, что я вся горю изнутри…

– Горю?

– Сияю. Но не как лампа, а как вот этот месяц, даже еще ярче.

– Понимаю. Но разве плохо?

– Нет. Так хорошо, как никогда не было. И страшно, что так хорошо уже больше не будет, понимаешь? Глупые женщины от этого тоже плачут иногда.

– Понимаю, да. Но ты не глупые! Ты… как сердце в руке.

– Глупая, как сердце. А еще мне казалось, что я слышу самого Бога, но не боялась, а очень его любила.

– Очень хорошо! Я – сияю. – Ааро засмеялся, хлопнул в ладоши и поднял их к небу. – Так – правильно. А твой самый Бог – какая?

– Я не знаю, мой… Ааро. Простым людям жрецы про это мало говорят, а нам, женщинам, – и подавно. Только как правильно молиться, что делать, чего не делать.

– Что значит – подавно?

– Значит – еще меньше, чем остальным. Но кое-что я слышала, конечно. Разреши мне продолжать по-египетски, Ааро! Мне будет проще рассказывать.

– Почему? Я глупый не понимать много ваших слов? – Он сделал вид, что обиделся, но не смог сдержать улыбку.

– Что ты! Я в жизни не встречала никого умнее тебя! Ведь ты всего две недели учишься говорить понашему!

– Тогда почему?

– Просто потому, что наш язык не подходит для таких разговоров. Мы – народ пастухов. У нас много слов про скотину и траву, но мало слов про Бога и душу. И я не понимаю, зачем тебе, мой любимый, понадобилось наше убогое наречие!

– Наречие? А – это речь, да? Что ж, – Ааро перешел на родной язык, – говори, как тебе легче. Для того и понадобилось, чтобы понять, как говорить с твоим народом о Боге.

– А зачем тебе говорить с ними о Боге?

– Не о скотине же – в этом они понимают больше меня. Но ты обещала рассказать, что знаешь про вашего Бога!

– Я знаю только то, что рассказывают жрецы, а они рассказывают мало. Говорят, что давным-давно где-то там, – Мириам неопределенно махнула рукой на восход, – жил наш предок.

– Там – это в Ханаане?

– Нет. В центре земли Сенаар, а может, и того дальше.

– А, черноголовый.

– Его звали Абрахам, а жену его – Сара.

– Удивительно!

– Что удивительно, госп… Ааро?

– Ты же знаешь, что я не коренной египтянин. Вот и кожа у меня светлее, и лицом я больше похож на вас, а не на них, и волосы рыжие, как у тебя. Мои предки – из страны Миттани, но они были не хурриты, а пришлые – из восточных стран, а туда тоже, говорят, перебрались из Середины Земли. Так вот, создателя нашего народа и всего мира звали Брахма, а жену его – Сара-свати. Выходит, мы с тобой – родственники, только далекие очень.

– Так, верно, и Бог у нас один?

– Бог у всех один. Только не все об этом знают. Так что ты говорила про вашего? Как его зовут?

– В том-то и дело, что никак. Когда он открылся нашему предку, то не назвался.

– Очень верно! Это бы заняло слишком много времени. Но как вы называете его между собой?

– Просто Сущий. Говорят, что Сущий открылся Абрахаму и заключил с ним договор. Обещал, если тот будет непорочным и праведным, сделать его отцом многих народов и царей и дать во владение всю землю ханаанскую.

– Праведным… и только?

– Да. Ну, еще делать всем обрезание.

– Странно. Тут в Египте все обрезаны, да и в соседних странах тоже, что ж тут такого особенного? Наш Брахма ничего такого не требовал.

– Так жрецы говорят. Я-то думаю, что там, в Сенааре, обрезания не делали, а как сюда пришли, то не захотели быть мерзостью перед египтянами. Вот и придумали, что это от Абрахама завет.

– И это все? Но ведь и ни один из здешних богов не требует от людей порочности и неправедности. Должно быть какое-то коренное отличие!

– Отличие, наверное, в том, что он – только наш. Жрецы потому все в тайне и держат. Хотя порой мне кажется, будто они и сами толком про него ничего не знают. Женщинам, конечно, не положено задумываться о таких вещах, но… ничего не могу с собой поделать.

– Понимаю. Так что же – нет никаких особых законов, предписаний? Одна лишь голая вера в то, что ваш Бог – особенный?

– Насколько я могу понять своим слабым умом, мой Ааро, Бог обещал Абрахаму, что если Его условия будут выполняться неукоснительно, то в свой черед Он пошлет народу пророка, через которого передаст свой Закон и укажет путь в обетованный предел. Вот все наши и ждут такого пророка. Только его все нет и нет.

– А что, если я стану для них этим пророком?

– Ты все шутишь, мой Ааро?

– Сейчас – не шучу.

– Почему бы тебе не стать пророком у египтян? Почему ты хочешь именно мой народ?

– Египтяне слишком закоснели в своих привычках и представлениях. А твой народ – как чистый папирус. К тому же они обладают весьма важным свойством – поистине ослиным упрямством. Ты не веришь в то, что я могу дать им закон и избавить от рабской доли?

– Я-то верю. Но как убедишь их в том, что ты посланец их Бога? Им нужно будет что-то большее, чем слова.

– А что убедит их?

– Не знаю… Какое-нибудь чудо.

– Чудо? Это пустячное дело. Смотри! – Ааро поднес флейту к губам и заиграл.

Мириам зачарованно наблюдала за тем, как огромная глыба тесаного камня, что лежала поодаль, завибрировала и плавно приподнялась в воздух на две сажени, а потом так же плавно и бесшумно опустилась на деревянные катки.

– Так вот почему наши мужчины говорят, что им становится гораздо легче работать, когда ты играешь на флейте! – прошептала она. – Ты им помогаешь, да? Приподнимаешь камни своей волшебной музыкой?

– В некотором смысле – да, – засмеялся Ааро, – но не совсем. То, что ты видела, произошло не взаправду, а только в твоей голове. Магия моей музыки заключается в том, что с ее помощью можно заставить людей увидеть или почувствовать что угодно. Например, что они стали втрое сильнее, понимаешь? Люди вообще способны на гораздо большее, чем им кажется.

– Но как ты это делаешь?

– Я просто начинаю о чем-то крепко думать – и играю свои мысли. Все получается само собой.

– Просто… – Девушка закусила губу и глубоко задумалась. – Нет, боюсь, не получится.

– Но почему?

– Во-первых, ты для них чужак. Они любят и почитают тебя за то, что ты защищаешь их и лечишь, но ты все равно египтянин, а египтян они боятся. Особенно этой вашей магии.

– Моя магия – не египетская.

– Им все едино. Во-вторых, свою музыку ты думаешь все же на своем языке, а не на нашем, наверное?

– Нет, это совсем особый язык. Он не требует слов и управляет чувствами.

– Вот видишь! Вера невозможна без толики боязни. А музыка – даже твоя – страшной быть не может, если она без слов. К тому же ты слишком добр, мой возлюбленный. Ты ведь не сможешь заставить людей слушать твою музыку насильно, правда?

– Да, они должны сами захотеть. Иначе ничего не получится. – Ааро нахмурился. – Наверное, возможно сыграть и страшное, но я навряд ли сумею сыграть то, чего во мне нет. Страх…

– Страх, как и яд кобры, может быть полезен. Вот я – боюсь тебя потерять, боюсь огорчить, обидеть…

– Надо же, я только сейчас начинаю постигать, отчего у моего прадеда ничего не получилось с Эхнатоном!

– С кем?

– Ты слишком молода, чтобы знать, а память об этом фараоне приказано было стереть. Он был женат на хурритской принцессе. Мой прадед прибыл из Миттани вместе с нею в качестве личного врача. Поскольку фараон был чрезвычайно болезненным, мой дед лечил его. В частности – музыкой. И внушил ему… Впрочем, теперь неважно… Мне пришла в голову мысль. Что, если нам сделать такого пророка, которому твои сородичи поверят?

– Ты разумеешь – породить? Но для этого ты должен будешь взять меня в жены!

– Я с радостью женюсь на тебе, но сейчас я говорю о другом. Нам ведь нужен необычный, волшебный ребенок. Сделать – значит создать.

– Создать? Из чего?

– Да из чего угодно! Хоть из вон того полена. – Ааро поднялся на ноги и поставил стоймя валявшийся рядом кедровый каток. – Дай-ка мне свой платок!..

Вечер 3 сентября 1939 года

Роминтенская пуща

– Почему выбрал? Наверное, во-первых, потому, что они были народом Мириам. Во-вторых, будучи угнетенными и униженными, они оказались восприимчивее прочих к вере в Бога любви и мира. Как и первые христиане – рабы и пауперы – к вере в страдающего за них Бога.

– И что же дальше?

– А дальше произошло то же, что и с ноцаром Йеошуа. Народ, уверовавший в свою силу, возжелал себе более понятного – зримого бога. Ааро пошел на компромисс и сделал изображение…

– Золотого тельца?

– …нет, золотого круга – символа Атона. Впоследствии из-за неспособности найти логичное объяснение этому символу, а может, и нарочно, золотой круг – egul ha-zahav – превратили в золотого тельца – egel ha-zahav, всего-то одна буква, а смысл поменялся на противоположный, понятный недавним язычникам и негативный. Но народ не готов был принять абстрактное божество даже в таком виде. Ноцар же, ощущавший желания народа куда острее, чем Ааро, восстал против своего создателя, разрушил золотой круг и сделал вместо него другого идола – Медного змея – Нехуштана. Этот идол, кстати, потом стоял в Первом Храме вплоть до его разрушения. Произошло это, вероятно, тогда, когда евреи пришли в Мидиан и тамошний первосвященник Йетер захотел обратить их в свою веру. Чувствуя в Мосе огромную силу, Йетер обласкал его, женил на своей дочери и сделал все, чтобы физически отдалить от него Ааро. Мириам, которая всегда неотлучно находилась рядом с ноцаром, пыталась воспрепятствовать этому, но в итоге была заключена под стражу. Все более подпадая под влияние Йетера и настроения толпы, ноцар-диктатор легко убедил народ в том, что Сущий – это бог мидианитян, и провозгласил захватнический поход на Ханаан. Ааро с сыновьями и преданными ему левитами попробовал уничтожить свое творение, но потерпел поражение и был убит. Мириам вскоре скончалась, а без энергетической связи с обоими, так сказать, родителями ноцар тоже долго просуществовать не мог. Когда же он умер, то через короткое время, естественно, превратился в то, из чего был сделан. Обнаружив это, растерянные старейшины сообщили народу, что место своего захоронения Мосе приказал держать в тайне, а сами уложили странные останки вождя в специальный ковчег, сделанный на манер египетских, и понесли его дальше с собой, запретив простецам под страхом смерти даже прикасаться к нему. Видимо, народ все же инстинктивно ощущал нечеловеческую природу Мосе и боялся его, и оттого траур по вождю был не таким глубоким, как по Ааро и Мириам. По той же причине впоследствии была выдумана всем известная легенда про Моисея – косноязычного воспитанника фараоновой дочери – сказочная и путаная, но, по крайней мере, понятная и человечная история о рождении, жизни и смерти. По счастью, избранный преемником Моисея Йеошуа Бин Нун – великий воитель Иисус Навин – сохранил пиетет перед Ааро, а потому данные Мессией заповеди закрепились в иудаизме и сделались его незыблемой моральной основой. Несмотря на то что имя Атона было тщательно стерто из памяти народа теми, кому нужна была религия, более подходящая на роль государственной, а левитов – последователей Ааро – оттеснили на второстепенные позиции, в Храме благодаря им появились маленькие золотые кружки – символы Атона, которые использовались как особые храмовые деньги[По поводу особых храмовых денег современная наука не располагает фактами, очевидно, известными Мартину. На нынешний момент принято считать, что в Храме был в ходу только так называемый тирский шекель – хотя финикийцы и чеканили на нем изображение орла и головы своего бога Мелькарта, зато сделан он был из самого чистого серебра.

Именно такими сребрениками (тетрадрахмами) по преданию заплатили Иуде.].

– Так вот в чем, оказывается, причина традиционной привязанности евреев к маленьким золотым кружочкам!

– Возможно, именно в этом. Итак, левиты сохранили в веках кусок священного дерева и полотно, а также и магическую музыку, устно передавая ее втайне из поколения в поколения, пока не придумали способа ее записать, и всю эту историю, что я тебе сейчас рассказываю. Атон-Адонай же совершенно вернулся в иудаизм только после утраты евреями своей государственности и завоеваний – иными словами, когда еврейские пророки осознали всю тщету строительства земных царств и устремились мыслию к возведению царства духовного. Ведь Богу не нужны посредники для общения с людьми, как не нужны храмы, жертвы и вся эта мишура. Он создавал себе не рабов, иначе зачем бы создавал их по своему образу и подобию? Да и вообще – зачем высшему существу нужны униженные рабы? Как верно заметил пророк Исайя, Бог нам не хозяин, но партнер. Ведь Он не навязывался людям, а предложил им союз, условия которого следует понимать так: Я буду твоим Богом, если ты не убьешь, не украдешь, не возжелаешь чужого и далее по известному списку.

– Надо же! Все это ужасно занимательно и необычно, хотя я так и не уловила связи…

– Ах да, я же забыл сказать главное! Самка осла по-древнееврейски называется атон.

3 сентября, 22.30

Пророк – Волшебнику.

Кабан встал на след.

Немедленно заройте все желуди.

Аист прилетит завтра в восемь.

Всю дорогу Рудольф бежал стремглав, отпугивая неожиданно наскакивающие на него из мрака деревья хилым светом фонарика. Лишь за сотню шагов до амбара перешел на скорый шаг и попытался успокоить истерически колотящееся о грудину сердце. Кое-как сладив с дыханием, погасил издыхающий фонарь и порадовался тому, что в темноте собеседники не увидят хотя бы так некстати разыгравшийся нервный тик левого глаза. Предупредительно кашлянул под дверью, выстучал условленный сигнал.

– Кто там? – донесся ернический голос Беэра.

– Конь блед, – раздраженно ответил Рудольф, входя. И конечно же зацепился за чертов порог и растянулся на полу.

– Осторожнее, Ванечка, там порожек! – пропел язвительный женский голосок по-русски.

«Ничего, птичка, сейчас ты у меня по-другому запоешь!» – утешил себя Рудольф, ощупью отыскал дверь и уселся, прислонясь к ней спиной.

– Как делишки? – Игривый тон давался ему с величайшим трудом. – Мы пришли к согласию?

– Пришли, пришли, – ответил ворчливо Роу. – Но у нас есть несколько организационных вопросов. Скажите, герр Рудольф, у вас хороший слух?

– Ну, вас слышу неплохо, а что?

– Я имею в виду – музыкальный.

– Как вам сказать… Если использовать русскую идиому, медведь на ухо мне не наступал…

– А жаль, – донеслось рычание медведя сверху.

– …Но какой-то среднего размера зверь на нем все же потоптался, – игнорировав укол, признался Рудольф. – А вы хотели предложить мне спеть с вами хором в романтической обстановке?

– Увы, вынужден вас разочаровать, – с нескрываемым злорадством ответил Роу. – В нашей компании поют только те, кто обладает абсолютным слухом.

– Ничего, я согласен на роль дирижера – у меня неплохое чувство ритма.

– Вынужден вас предупредить, хотя, признаюсь, мне очень не хочется это делать, что ваше присутствие при магическом ритуале исключено, поскольку оно окончится для вас плачевно.

– С чего бы это? – недоверчиво откликнулся Рудольф.

– С того, что вам нельзя будет ни слушать, ни смотреть. Иначе вы умрете.

– А вы не умрете?

– И мы с герром Берманом умрем, если не заткнем хорошенько уши и не закроем глаза. Но в отличие от вас мы в состоянии правильно петь, даже не видя и не слыша друг друга. Впрочем, если вас устраивает роль бесчувственного болвана в нашем преферансе, то милости просим!

– А он и есть бесчувственный болван! – не преминула лягнуть лежачего Вера.

– Герр Рудольф! – неожиданно вступил в разговор Гольдшлюссель. – Я слышу в вашем голосе плохо скрытую тревогу. Что произошло?

– Ничего особенного, коллега, – мстительно ответил психиатр-оберштурмфюрер, – просто двадцать минут назад я получил приказ вас всех физически элиминировать. Проще говоря – убрать, уничтожить, истребить и прикончить.

– Причина? – спросил Гольдшлюссель.

– Мы каким-то невероятным образом засветились. И в скором времени люди державного кабана начнут охоту за нами.

– Неужели ваш начальник не в состоянии что-либо предпринять? – послышался натянутый голос Роу.

– Этот рейхс-с-слизняк? Да он наделал в штаны при одной мысли о том, что сотворит с ним кабан, если поймает за руку в своем кармане! Ради своей безопасности Гиммлер откажется от всех тайн и сокровищ мира. А уж нас он отдаст на растерзание в первую очередь. Поскольку операция по вашему и нашему уничтожению, как это ни забавно, поручена Герингом лично ему, я не сомневаюсь, что он отдал приказ живьем нас не брать, чтобы избежать всякой возможности разглашения опасной информации. Но для нас он хотя бы оставил лазейку, а вот для вас – увы – нет. И в свете того, что вы сообщили мне только что, я пребываю в серьезных сомнениях насчет целесообразности моего участия в ваших играх. Пожалуй, мой шеф прав – куда спокойнее будет вас убить и улизнуть, пока не поздно.

– Ну, предположим, если бы вы и в самом деле так думали, то не стали бы нам этого говорить, – рассудительно заметил Гольдшлюссель.

– Предполагайте все, что вам влезет! – взвился Рудольф. – Да, черт бы вас побрал, я – не убийца и становиться им не желаю! Но умирать из-за вас мне тоже неохота, знаете ли! Вы мне не родня и даже не друзья, в конце концов!

– Неужели у вас есть родня и даже друзья, Ванечка? – жестко спросила Вера. – Да еще такие, за которых вы охотно умрете?

– Не ваше собачье дело! – грубо буркнул тот.

– Вера, я вас умоляю!.. – остановил открывшую было рот воительницу Беэр. – Сейчас не лучшее время для разбирательств подобного рода. Рудольфини! Вы не хамите даме, а то ведь я могу разволноваться и ненароком на вас отсюда свалиться! И уверяю, что одним слухом вы на этот раз не отделаетесь! Лучше выкладывайте ваши предложения!

– Предложений вам! – огрызнулся Рудольф. – Нет, дорогой мой, предложения все закончились. Есть только один выход, настолько узкий, что не уверен, пролезете ли в него вы с вашим тучным самомнением.

– В отличие от вас, я в состоянии его подобрать, когда требуется. Ладно, объявляю водяное перемирие! Что за выход вы там придумали?

– Сразу бы так… Я практически уверен – увидел это по глазам радиста и других, – что мои люди знают о новом приказе. Но я все же готов попытаться убедить их в том, что переговоры с вами завершились успешно и вы согласились сдаться. Следовательно, группа якобы может довести первоначальный план операции до конца. Если вам повезет, они на это пойдут. Разумеется, все будет происходить по новому сценарию: мы окружаем ваше убежище, вы выходите по одному и даете связать себе руки. Далее мы добираемся до края леса, где на коротком привале я попробую вас развязать.

– Попробуете? – уточнил Беэр.

– Обещать не могу. Все будет зависеть от вашего поведения. Но поскольку узлы на вас буду вязать я сам, а я, как вы знаете, – профессиональный престидижитатор, то вероятность того, что смогу быстро и незаметно их развязать, довольно велика. А уж все дальнейшее – на вашей совести. Сам не знаю, зачем я все это делаю. Наверное, вы всколыхнули на дне моей черной души какие-то остатки сантиментов. Вы уж постарайтесь впредь сделать так, чтобы мое зыбкое чувство к вам не осело обратно, ладно? Я ухожу, провожать не надо. В шесть утра буду здесь со своими гвардейцами. Учтите, что в случае чего они будут стрелять – и я их удержать уже не смогу.

В напряженной тишине он встал, бросил небрежно «Ciao, ragazzi!»[168]168
  Пока, ребята! (итал.)


[Закрыть] и вышел вон. И, конечно же, снова споткнулся о проклятый порожек.

– М-да, похоже на эндшпиль. – Шоно запалил свечу, в свете которой стал похож на микенскую погребальную маску из золота.

– Вы что, ему верите? – повысила голос Вера. – Собираетесь дать себя связать? Да он же тотчас сдаст нас своему начальству!

– Либо сдаст, либо нет, – ответил Мартин, чиркая зажигалкой. – Черт, бензин кончился! Беэр, кинь мне свою, пожалуйста.

Тот извлек из своей «zippo» огонь и так – горящую – бросил Мартину.