Текст книги "Деревянный ключ"

Двадцать третьего сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года к востоку от города Сувалки – близ села с удивительным названием Эпидемье – в поле зрения казачьего дозора попала странная молодая крестьянка, одетая в глухое длинное черное платье. Волосы ее укрывал вдовий платок, концы которого были перекрещены на шее спереди и завязаны сзади. Правой рукой женщина прижимала к груди запеленутое дитя. Странность заключалась в том, что в левой она тащила объемистый саквояж, который гораздо больше подошел бы преуспевающему промышленнику.

В остальном крестьянка ничем не выделялась на фоне многочисленных беженцев, то и дело обгонявших ее на своих телегах, однако не обращала внимания на предложения подвезти, часто останавливалась, недоуменно озираясь по сторонам, и вообще производила впечатление человека, который бредет куда глаза глядят.

Разъезд в десять человек на неспешных рысях миновал было странницу, как вдруг один из всадников – молодой, с красными звездами на рукавах казакина, резко скомандовал остановиться.

– Видали, товарищ старшина? – спросил он пожилого усача, действительно похожего на настоящего донца, несмотря на то, что в отличие от прочих был в фуражке, а не в папахе. – У нее вместо ребенка – полено!

– Ну, видал. – Старшина почесал крючковатый нос и добавил: – Товаришш младшо́й политрук, – с оттяжкой на слове «младшой».

– А вы не находите подозрительным факт, что на пути следования нашей танковой колонны вертится особа с фальшивым ребенком на руках? – В голосе младшего политрука звенело предчувствие торжества.

– Никак нет. Не нахожу, – отрезал старшина мрачно. – Не в себе она. Дите у ней погибло, вот она, болезная, заместо него полешко и нянькаить. Я таких в Гражданскую дюже богато понавидалси. Обнаковенное дело. Товаришш младшой политрук.

– Не в себе? Вот как? – саркастически улыбнулся политработник. – А ну-ка, подъедемте к ней, я вам кое-что покажу! Чекайте нас тута, хлопци! – то ли приказал, то ли предложил он подчиненным, развернул коня, дал шенкеля и лихо поскакал к подозрительной особе.

Старшина со вздохом, похожим на проглоченное ругательство, тронул кобылу и потрусил вслед за начальством. Политрук остановился перед женщиной. Та прекратила движение, лишь когда почти уперлась в лоснящийся, кисло пахнущий лошадиный бок. Привстав на стременах, всадник картинно выхватил шашку.

– Вы с шашечкой-то того, полегше бы, товаришш младшой… – поморщился старый казак, – …политрук. Не ровён час зачепите когось.

Не обратив на колкость внимания, тот объехал вокруг женщины, свесился с седла и острием клинка, словно указкой, ткнул в четко отпечатанный на пыльной дороге след маленького ботинка с диковинным рисунком.

– А это видали? – победительно сказал он, разгибаясь. – Странная обувь для селянки, не правда ли? Знаете, что это такое? Это итальянские горные ботинки, «вибрам» называются. А знаете, на ком я такие видел? На австрийских альпинистах в Приэльбрусье прошлым летом. Но откуда они взялись у бедной польской женщины, спрашивается? Про буржуйский саквояж я уж и не говорю.

В ответ старшина только крякнул и поправил без того идеально горизонтальные усы.

– То-то и оно, товарищ старшина, что нету в вас классового чутья, – строго заметил политрук, спешиваясь. – А я контру за версту чувствую.

Поигрывая шашкой, он подошел к стоящей столбом женщине и спросил по-польски: «Кто такая? Откуда и куда идете?». Та повела в его сторону пустыми глазами, но смолчала. Повторив свой вопрос по-немецки, офицер снова ответа не получил и констатировал с удовлетворением:

– Запираемся. Неудивительно. – Он снова зашел за спину задержанной и, подцепив кончиком лезвия подол, высоко задрал его вверх.

Старый казак сплюнул и отвернулся.

– Зря отвернулись, товарищ старшина! – весело воскликнул политрук, отпуская платье. – Я только хотел вам продемонстрировать, как выглядит дорогое женское белье. Такого вы, верно, в Гражданскую не видали. Теперь поглядим, что у нее в багаже!

Он ловко вложил шашку в ножны, взялся за ручку саквояжа. Чтобы вырвать его из тонких женских пальцев, рослому военному понадобилось заметное усилие.

Он распахнул саквояж и вытряхнул его содержимое на чахлую придорожную траву. Присвистнул, присел на корточки.

– Идите-ка сюда, товарищ старшина! – позвал он дрогнувшим голосом.

Казак нехотя спрыгнул с седла, приблизился и наклонился над кучкой предметов, упершись ладонями в колени. Политрук первым делом взял оружие:

– Вальтер… пэ тридцать восемь, – прочитал он. – Надо же, даже не слышал о таком! Видимо, экспериментальная модель. Красавец! – с сожалением отложил оружие и стал перебирать остальное, бормоча под нос: – Так, что тут еще?.. Пачка рейхсмарок… пачка британских фунтов стерлингов, ого! Это уже становится интересно! Губная гармоника, трубка, зажигалка, колокольчик, перстень с зеленым камнем – странный набор, однако… А что у нас тут? Ага! Наверняка шифровальные блокноты! Не удивлюсь, если в полене у нее спрятан радиопередатчик. Ну что? – спросил он у старшины, вставая. – По-прежнему считаете, что она невменяемая скорбящая мать? Или все-таки шпионка?

– Не могу знать, – казенным голосом ответил казак. – Мы-то в энкеведе не служили.

– Оно и видно, – припечатал политрук и повернулся к предполагаемой шпионке: – Полагаю, что вы понимаете по-русски. Пожалуйте сюда ваше полено!

Женщина затравленно посмотрела на него и лишь крепче прижала к груди свою ношу.

– Что ж, придется действовать силой, – пожал плечами военный и, ухватившись за край пеленки, в которую было замотано полено, сильно дернул к себе – и тотчас получил жестокий удар острым кулачком в глаз. – Ах ты ж сука! – взвизгнул он, левой рукой хватаясь за лицо, а правой нашаривая кобуру. – Пристрелю, паскуду!

Старшина вклинился между ним и женщиной:

– Но-но-но, пошалили и будя! Сховай пистолет, политрук, покамест худа не вышло! А ты, дочка, будь ласка, дай ему поглядеть свою ляльку! Чаю, не сглазит он ее…

Неизвестно, чем закончилась бы эта сцена, если бы в тот момент поодаль не затормозил проезжавший мимо польский «фиат». Правая дверца автомобиля распахнулась, и из нее появился средних лет офицер с круглым загорелым лицом, перечеркнутым от уха до уха белоснежной пращевидной повязкой, на месте носа пропитавшейся кровью, что делало обладателя лица похожим на рыжего из цирка. Левая рука офицера лежала на перевязи. Выверенным движением он надел фуражку и подошел энергичным, хотя и не пехотно-строевым шагом.

Завидев его синие петлицы с тремя ромбами, оба кавалериста вытянулись во фрунт, для чего младшему пришлось оторвать руку от глаза.

– Здравствуйте, товарищи казаки! – негромко поприветствовал их забинтованный, с любопытством глянув на стремительно набухающее вишневое веко политрука.

– Здравия желаем, товарищ комкор! – в один голос ответили товарищи казаки.

– Представьтесь, доложите! – приказал командир корпуса и тут же оговорился, улыбнувшись старшему: – Вам, Федор Корнеич, представляться, конечно, не надо, я вас по Первой Конной прекрасно помню.

– Младший политрук Литвин! Выполняем разведывательный рейд в целях обеспечения безопасного прохождения бронетанковой колонны сто девятого кавполка четвертой кавдивизии согласно вашего приказа, товарищ комкор! – отбарабанил без запинки младший.

– Надо говорить «согласно приказу», товарищ младший политрук, – поправил комкор, слегка поморщась. – Вы должны вести работу с бойцами на грамотном русском языке. Что у вас тут стряслось? И кто вас так… разукрасил?

– Шпионка, товарищ комкор! – Политрук мотнул головой в сторону вновь превратившейся в каменное изваяние женщины. – Я обратил внимание на некоторые странности в ее внешности и поведении и задержал для выяснения. В ручной клади обнаружено оружие, немецкая и английская валюта, шифроблокноты. Оказала сопротивление при моей попытке отобрать у нее полено. А там, может, взрывчатка внутри…

– Полено, говорите? – пробормотал комкор, впившийся взглядом в лицо задержанной.

– Так точно, товарищ комкор, полено!

– Вот что, – задумчиво сказал командующий после минутного вглядывания, – возвращайтесь к выполнению задания. Дальнейшее я беру на себя.

– А как же?.. – открыл было рот младший политрук, но осекся.

– А вот так. – Маленькие глаза комкора поверх бело-красной черты блеснули орудийной сталью. – Выполняйте! Благодарю за службу!

– Служу трудовому народу! – без энтузиазма отозвался Литвин, на что старшина Федор Корнеич украдкой усмехнулся в свои чудовищные усы.

Услыхав в удалении команду: «На конь!», комкор, все это время не выпускавший из виду женщину в черном, приблизился к ней и тронул за руку.

– Вера, вы ли это? – взволнованно спросил он. – Как, какими судьбами вы – здесь?

Женщина вздрогнула и подняла на него осмысленный взгляд.

– Я – Андрей! Еременко[Еременко Андрей (1892–1970) – маршал Советского Союза. Первую мировую окончил в звании унтер-офицера. В гражданскую воевал в буденновской кавалерии. Учился в Ленинграде на Высших кавалерийских курсах, в 1935 окончил Военную академию им. Фрунзе. С 1938 – начальник 6-го казачьего корпуса. В польской кампании 1939 – командир бригады. Сразу после этого – комендант Вильнюса. Перед началом Отечественной войны Еременко был назначен командующим Забайкальского военного округа и не успел забрать жену и сына из Вильнюса, и те пропали без вести.

На снимке Андрей Еременко накануне польского похода РККА.]! Ну, помните – Петроград, двадцать третий год, кавалерийские курсы? Вы с подругой были у нас на выпускном балу, помните? Белые ночи… Мы все за вами ухаживали, а вы еще школьница были тогда. А потом мы в Москве встретились, в тридцать пятом…

По лицу ее понял – помнит. Подошел еще ближе, приобнял за плечи, стал подталкивать к автомобилю, бормоча:

– Верочка, что случилось? Это – задание? Я же знаю, что вы работаете… работали на… Впрочем, неважно… Это – потом. На вас лица нет. Вы голодны? Сейчас, сейчас я вас отвезу к себе в штаб, у меня повар готовит прекрасный украинский борщ с пампушками. Вы ведь любите борщ?

При этих словах Вера стремительно позеленела, согнулась пополам и с минуту блевала какой-то слизистой желчью.

– Горланов! – заорал шоферу Еременко, беспомощно суетясь рядом. – Спите вы там, что ли? Быстро сюда! – и Вере: – Господи, да что же это с вами? Вы больны?

– Ничего страшного, – вдруг просипела Вера, силясь улыбнуться. – Просто я, кажется, беременна. Такое вот начало новой жизни…

Привет!

Извини, что мэйлом. Хотел тебе позвонить, но понял, что не в состоянии сейчас разговаривать. А поделиться надо.

Тут такое…

Впрочем, по порядку. Позавчера прилетел в Вильнюс, встретился с кузенами. Они на меня как-то странно смотрели, но я не обратил внимания, – ты знаешь, я бы удивился, если б на меня смотрели иначе. Но оказалось – вовсе не из-за моей анархическо-мышкинской внешности. Выяснилось, что к завещанию тети, по которому мне, естественно, ничего не причиталось, приложено бабушкино письмо. На конверте ее почерком написано «Мишеньке». Конверт не запечатан. Увидав текст письма, понял, в чем причина странных взглядов – родственники не удержались и заглянули. И ничего не поняли, потому что письмо написано на нашем с бабушкой тайном языке, который в их глазах – совершенная тарабарщина.

Дело в том, что, хотя мы с бабушкой жили в разных концах города, я проводил у нее очень много времени. Она была великолепная старуха – стройная, сногсшибательно красивая даже в свои восемьдесят. Никогда не видел ее в платье, только в брючных костюмах. И только с короткой стрижкой. И ни у кого не было бабушки, которая курила бы трубку и разговаривала бы потрясающим хрипловатым басом. Надо сказать, что своей любовью к филологии я обязан исключительно ей. Она занималась со мной немецким и французским (которые я так позорно забыл), постоянно придумывала разные лингвистические игры и, в частности, привила мне любовь к шифрам. А самой любимой игрой у нас было изобретение своего собственного языка, довольно сложного, кстати. При всем при этом я абсолютно не знал бабушкиного прошлого – она была на удивление скрытна. Просто какой-то ходячий железный занавес. Но знаешь, мальчишкой меня это не особенно-то и интересовало. А в двенадцать я уже уехал.

Когда узнал, что бабушка умерла – через три года после моего отъезда, я не столько расстроился, сколько удивился, потому что она на моей памяти никогда ничем не болела, кроме перелома ноги, и даже все зубы у нее были свои, вообрази! Разве что зрение сильно ухудшилось после восьмидесяти. Рассудок – до последних дней кристально ясный, если судить по ее письмам. В общем, подобных железных старух нынче уже не делают. С ее здоровьем можно было прожить и до ста, а она вдруг – умерла! И только вчера я узнал, что она отравилась каким-то неизвестным ядом, который носила в перстне! От меня тогда эту скандальную подробность за малолетством решили утаить. В предсмертной записке было сказано: «Смысл любой робинзонады – в одной лишь надежде на ее окончание. Продлевать свою у меня резона более нет».

Я не стану тебе излагать содержание письма – оно слишком личного свойства. Скажу лишь, что, помимо прочего там было указание на то, как найти тайник с моим наследством. Сейчас оно лежит передо мной. Это большой тяжелый саквояж добротной кожи с некогда позолоченными замками. Вот уже три часа я не могу заставить себя его открыть. Наверное, это смешно, но я панически боюсь, что это неизбежно приведет к необратимым изменениям в моей жизни.