Текст книги "Деревянный ключ"

По словам Иосифа Флавия, в ответ на очередное возмущение он распял по-финикийски то ли шесть, то ли восемь сотен, при этом дети и жены распятых были умерщвлены у них на глазах. Сам Яннай пировал на балконе с видом на место казни. Однако, умирая, он раскаивался и просил свою жену Александру примириться с фарисеями.]. К тому же он заточил в темницу свою родную мать и всех братьев, кроме Маттатии Антигона, которого любил и сделал соправителем…

– Сказать по чести, я несколько запутался в этих хитросплетениях и именах. Насколько они важны для понимания нашего дела?

– Весьма важны, ибо имена эти ты услышишь еще неоднократно, посему постарайся запомнить: в те времена у знатных иудеев было принято, помимо имени еврейского носить соответствующее ему греческое – для общения с внешним миром. Так, Маттатия прозывался Антигоном, Иоанн – Гирканом, Иуда – Аристобулом. Этих трех вполне достаточно для моего повествования.

– Хорошо, три я, пожалуй, смогу заучить.

– И прекрасно. А я для удобства запоминания буду всякий раз употреблять оба имени. Итак, Иуда Аристобул, самопровозглашенный царь Иудеи, отличал среди прочих своего брата Маттатию Антигона, который, по всей видимости, унаследовал полководческий талант первых хасмонеев и был не менее их любим народом. Подлые и завистливые наушники из числа придворных поспешили вбить клин между ним и его венценосным братом, нашептав последнему, будто молодой Маттатия Антигон замышляет его убить. Впрочем, вполне вероятно, что и Антигону внушало нечто подобное его собственное окружение. Как бы то ни было, в конце концов клеветникам, а может, напротив, прозорливцам, удалось убедить Иуду Аристобула в том, что ему угрожает опасность со стороны единоутробного брата, того заманили во дворец и зарезали недалеко от царских покоев.

– Очень некрасиво. Но совсем неудивительно.

– Ха! Удивительное только начинается. Согласно широко известному преданию, гибель Антигона в тот самый день была предсказана неким ессеем по имени Иуда…

– А что значит – ессей?

– Ессеи[101]101
  Ессеи (эсеим)– «врачеватели» пороков, секта, удалившаяся от мира, не признававшая кровавых жертв в Храме (а иные – и самого Храма). Усердно занимались сельским хозяйством в трудных условиях Иудейской пустыни и на берегу Мертвого моря. Были убежденными противниками эллинистического мировоззрения и саддукейского иудаизма. Жили в колониях с общественной собственностью, как правило – безбрачно, практикуя секс лишь в целях размножения, не признавали насилия, учили братской любви. Простым людом почитались за праведность и святость. Вполне вероятно, что первые христианские общины строились по тем же принципам. Есть версия, что христианский символ креста происходит вовсе не от отвратительного орудия казни, а от последней в еврейском алфавите буквы «тав», выглядевшей как крестик и означавшей для ессеев желанное окончание неправедной эры и пришествие Учителя Праведности.


[Закрыть] были чем-то наподобие монашеского ордена, как у христиан. Святые люди, пользовавшиеся уважением и любовью всего народа. Утверждают, что, в отличие от двух других религиозных сект – саддукеев и фарисеев, – они не вмешивались в дела политические и вообще мирские, но лишь проповедовали и всячески стремились к духовному очищению.

– Возможно, с этими ессеями так оно и было, но весь мой скромный жизненный опыт подсказывает мне, что любое сколь-нибудь значительное объединение людей так или иначе в определенный момент проявляет заинтересованность политикой. И чем громче объединение декларирует свою невовлеченность в мирские дела, тем, как правило, глубже оно в них вовлечено бывает. Вот и в нашем случае: что, казалось бы, этому монаху до дворцовых интриг?

– Ты, что называется, зришь в самый корень, мой многомудрый друг! Я и сам придерживаюсь сходного мнения, что в каждом подобном объединении рано или поздно найдутся люди, кои попытаются негласно использовать его возможности для достижения неких особых целей. Но если ты позволишь мне продолжить рассказ, то убедишься в том, что для подобных домыслов оснований он даст более чем достаточно.

– Я весь внимание.

– Итак… Я говорил об этом ессее Иуде, о котором написано, что он был предсказателем, никогда не ошибавшимся в своих прогнозах…

– …Что лишний раз убеждает в его исключительной информированности. Предсказание ведь зиждется не на угадывании, а на знании, которое вкупе с природным чутьем и опытом позволяет сделать верные выводы. Когда арабы утверждают, что предсказывающий всегда лжет, они имеют в виду, что он либо говорит наудачу, либо знает больше, чем показывает, но в обоих случаях пытается убедить окружающих в мистическом происхождении своего дара. Предвосхищая твой вопрос – он начертан у тебя на лице, – скажу, что сам я крайне редко прибегаю к заведомой лжи, и только тогда, когда знаю, что клиенту она не навредит, а наоборот, укрепит и ободрит. И знаешь, что самое поразительное? Эти мои предсказания тоже почти всегда сбываются.

– Очевидно, дар твой от Господа, коли так. Но вернемся к Иуде. Не знаю, к какому разряду прорицателей относился он, но только многие ученики свидетельствовали, что в тот печальный день Иуда был сокрушен и подавлен, увидав Маттатию Антигона в Иерусалиме, тогда как согласно пророчеству его должны были убить в Стратоновой башне, переименованной потом при Ироде Великом в Кесарию[102]102
  Кесария – портовый город на берегу Средиземного моря, построенный царем Иродом Великим на месте финикийского рыбачьего поселка.


[Закрыть], до которой от града Давидова[103]103
  Древнейший район Иерусалима.


[Закрыть] три дня пути. Иосиф Флавий в своих «Иудейских древностях» пишет, что место, где был зарублен телохранителями царя молодой воевода, также называлось Стратоновой башней, и, дескать, именно это ввело в заблуждение предсказателя. Однако буквально тут же он сообщает, что злодеяние было совершено в подземелье, неподалеку от царских покоев, и становится непонятно, зачем брат шел во всеоружии навестить больного брата подземным ходом? К тому же нигде, кроме как у Флавия, Стратонова башня в Иерусалиме не упоминается, и у меня даже возникло такое ощущение, будто он ее попросту выдумал, дабы придать сей истории еще более мистический оттенок, либо опирался на чьи-то недостоверные россказни.

– О, историки часто грешат подобными вольностями! Мне же видится, что Иуда, тот доподлинно знал, что Антигона должны убить, причем убить в этой самой Стратонос фиргос, а увидев его целого и невредимого возле дворца, понял, что должного не произошло, и не сумел скрыть своих истинных чувств, которые очевидцами были истолкованы превратно. Думается также, что оного Антигона решено было убить подальше от столицы затем, чтобы царю избежать в глазах народа Каинова клейма, а может, из каких-то других соображений, о коих мы можем нынче лишь догадываться.

– И вновь ты недалек от истины, друг мой! Я говорю это с такою уверенностью потому, что благодаря найденному папирусу являюсь, возможно, единственным в целом свете человеком, кому она известна. Если, разумеется, полагать написанное там истиной. В этом же меня убеждает то, что история, изложенная в свитке, в чем-то противоречит рассказу Флавия, а в чем-то дополняет его. Впрочем, суди сам!

103 год до нашей эры

Иерусалим

– Говорят, ты предсказал… смерть брата моего… – прохрипел Аристобул после того, как молоденький прислужник стер пурпурным платком розовую пену с губ его и почтительно отступил за изголовье царского ложа.

Старик на несколько мгновений прикрыл желтые глаза.

– Ты кто? – спросил царь, помолчав немного.

– Иуда, – отрывисто бросил прорицатель с неухоженной бородой.

– Смешно. Я вот тоже – Иуда.

– Нет, ты – Аристобул. Убийца матери и брата. Присвоивший скипетр Иуды[104]104
  Игра слов: «скипетр Иуды» означает власть над Иудейским царством.


[Закрыть], – безразлично ответил старик.

– Ты – ессей, да? Ничего не боишься… И что я велю сейчас содрать с тебя шкуру, ты тоже не боишься?

– Не боюсь. И ты не велишь. Ты умрешь раньше меня.

– Скоро? Отчего? – Царь вскинулся, охнул и вновь упал на подушки.

Юноша за спиной его беспокойно шевельнулся, но он остановил того резким взмахом руки.

– Скоро. Вижу, что приближенный прольет твою кровь.

– Кто?

– Кто угодно. Неважно. – Старик внезапно метнул острый и молниеносный, как дротик, взгляд в прислужника, от которого тот пошатнулся, будто и впрямь ощутил удар. – Он будет лишь орудием в руках Господа.

– Господа… – проговорил Аристобул с неизъяснимой мукой в голосе. В следующий миг его страшно вырвало кровавой слизью в поспешно подставленный слугой бронзовый сосуд.

– Я бы посоветовал тебе не лежать, а сидеть, опираясь на подушки, охлаждать левую сторону груди и меньше разговаривать… если бы желал тебе добра. Но я не желаю.

– Ты странный, – прошептал царь, пытаясь приподняться. – Чего ты хочешь от меня?

– Ничего. Это ты меня позвал.

– И верно… Скажи, когда я… умру, что будет с царством?

– Зачем тебе это знать? Почему ты не спрашиваешь, что будет с тобой?

– Тебе и это ведомо?

– Конечно. Просто я не понимаю, зачем один умирающий спрашивает о судьбе другого?

– Так оно погибнет? Когда?

– Зачем тебе?..

– Я царь! Я умираю! Я хочу знать! – жалобно и упрямо вскричал Аристобул.

– Оно проживет ровно втрое больше тебя.

– Мне тридцать три, значит, еще шестьдесят шесть лет? А что потом?

– Последнего царя будут звать так же, как убитого тобою брата, – Маттатия Антигон. Он умрет позорной смертью. А похоронит его внук того, кто прольет твою кровь. И я хочу, чтоб ты знал – сын этого человека будет Мессией.

– Безумный старик! Ты ждешь, что я поверю в твои бредни? – Голос царя взлетел к потолку и разбился о кедровые балки.

– Я ничего от тебя не жду… Аристобул.

– Тогда убирайся пророчествовать на базар! И радуйся, что сохранил шкуру! Хизкия, проводи его до третьих дверей, темно уже! И позови моего врача, наконец!

Юноша подбежал к стене, снял с нее факел и почтительно указал гостю рукой на выход. Оказавшись с ним один на один, старик вдруг положил ему руку на плечо и сказал иным голосом – тихим и мягким:

– Покажи-ка мне то место.

Хизкия вздрогнул, но повиновался безропотно. Пройдя полсотни шагов по узкому, вырубленному в белесом камне ходу, он остановился и показал пальцем на большие темные пятна на стене и полу. Иуда осмотрелся, поднял руку, коснувшись низкого свода, прошептал что-то вроде «зарубить никак… закололи, как ягненка…», затем присел на корточки, подержал ладони над кровавым следом, легко поднялся и, оглянувшись, поманил к себе юношу:

– Послушай, Хизкия. Когда тебя выгонят из дворца, найди меня… – Он помолчал, а потом прошептал, склонившись к уху мальчика: – Ведь ты же из рода Давидова, верно?

Интонация его, впрочем, была скорее утвердительной, чем вопросительной.

1 сентября 1939 года

Роминтенская пуща

– Боже мой! – воскликнула Вера. – Неужели этот мальчик и убил царя?

– Вовсе нет, – возразил Беэр. – В предсказании говорилось не про убийство. Флавий пишет, что некий юный прислужник, выносивший сосуд с кровью царя, поскользнулся и пролил ее на том самом месте, где укокошили Антигона. Придворные подняли страшный гвалт, некоторые кричали, что мальчишка сделал это намеренно, требовали расследования. Но тут царь, которому сообщили о происшествии, сообразил, что это предсказанное сбылось таким оригинальным манером и что его смертный час настал.

– И что?

– И помер, натурально. Предсказано же. Наши друзья-эскулапы предполагают, что у него, скорее всего, был э… стеноз митрального клапана или прободение язвы желудка. – Беэр произносил медицинские термины с видимым удовольствием. – Ну, или какая-то еще чепуха, я не запомнил. Перед смертью царь якобы каялся, что сгубил родную кровиночку. Про заморенную голодом мамашу, заметим, не упоминал.

– Наверное, та еще была мамаша.

– Нет, ни один хороший еврейский сын так бы не поступил с мамой, каким бы чудовищем она ни была. Тут я согласен с оценкой Флавия – дрянь человек был этот Аристобул.

– А что же наш мальчик? Меня беспокоит его судьба.

– Да он уж две тыщи лет как помер!

– Мотя, прекратите трепаться! Что сталось с ним тогда?

– Очевидно, если история на том не закончилась, благополучно смылся под шумок из дворца.

– Скажите, Мотенька, а это только мне кажется странным, что прислужник, поливший кровью какой-то темный угол, оказывается в центре внимания придворных?

– Если только сам не вздумает об этом кому-нибудь из них рассказать. По глупости, например. Или по чьему-то наущению.

– Да, не иначе. Интересный персонаж – этот ессей Иуда. Загадочный. Вы не знаете, кто за ним стоял?

– Скорее всего, он сам за собой и стоял. Конспирологическая тема плохо вписывается в партитуру этой симфонии. Тут играют вдохновенные одиночки, а главное правило – точно как жандармское предписание времен моей мятежной юности: больше трех не собираться! Да в общем-то, и не особенно важно, кто он был такой. То есть интересно, конечно, безумно, но мы все равно можем только строить предположения на сей счет. Что да важно – так это его роль в дальнейшем развитии сюжета: передача юному отпрыску рода Давидова некоей секретной информации и, весьма вероятно, помощь в приобретении необходимого положения в обществе.

– Необходимого для чего? И какой информации? И для чего тогда была вся эта морока с монархами и пророчествами, если дело было лишь за тем, что вы сказали?

– Я начну отвечать с последнего вопроса, если позволите. Это всего лишь мое предположение, но думаю, что оно верно. Во всяком случае, мне как ученому оно близко. Дело в том, что после досадной погрешности в предсказании гибели Антигона старик засомневался в своих расчетах и решил проверить себя, усложнив задачу. Я сам часто прибегаю в работе к этому приему. Оно, конечно, всегда неприятно херить новую и остроумную гипотезу, но это всяко лучше, чем уткнуться в тупик в конце долгого пути. А может быть, и это тоже вполне вероятно, он попросту хотел произвести на юного Хизкию правильное впечатление, чтобы тот ему поверил. Согласитесь, одно дело, когда к тебе пристает на улице какой-то всклокоченный безумец, и совсем другое – человек, которого ты встретил в царской опочивальне.

– Да, это звучит здраво. Предположим, что все так и было. Так какое же положение должен был обрести Хизкия, и зачем? И, наконец, какую информацию ему мог сообщить ессей?

– Тсс!.. – Беэр вдруг схватил Веру за локоть, заставив ее поморщиться от боли, и показал глазами в глубину леса. – Вы его видели?

– Кого? – спросила она, незаметно потирая руку.

– Ну вон же, смотрите! Видите, орешник шевелится? – досадливо прошептал великан и, расчехлив ружье с оптическим прицелом, вскинул приклад к плечу.

– Не сильна я в ботанике, уж извините, – прошипела Вера недовольно. – Кого вы там, черт побери, углядели? Снова этих? В сером?

– Да нет же! Ох, какой красавец! Вот, сами полюбуйтесь! – Беэр нехотя оторвался от окуляра и протянул Вере штуцер.

– На кого любоваться-то?

– Возьмите чуть правее, вот так, – Беэр тихонько отклонил дуло ружья вправо. – Видите?

– Олень как олень. Большой, с рогами. Я таких в зоосаде видела. Уф… как вы меня напугали!

– Ой, Верочка, неужели вы не видите, что это не просто олень! Это же король-олень! Даже нет, это бог-олень!

– Да по мне хоть черт-олень, не до этого сейчас. Мотя, не морочьте мне голову. У меня такое ощущение, будто вы нарочно увиливаете от интересующей меня темы. Зоология же меня интересует еще меньше, чем ботаника. И я вам уже говорила, что не люблю охоту, в отличие от этой вашей англичанки.

– Откуда вам известно про англичанку? – Беэр помрачнел.

– Прочитала… в вашем досье. Простите. Я не должна была… Просто у меня уже сил никаких не осталось терпеть все эти недомолвки.

– Надо же, как глубоко они копают.

– На тех, кого считают шпионами, копают и глубже. А на вас собирал материалы еще сам Блюмкин[105]105
  Блюмкин Яков (1898–1929) – авантюрист, революционер, разведчик, полиглот. Один из самых знаменитых людей Советской России 20-х годов. Родился в Одессе. Застрелил германского посла Мирбаха в 1918 году. Был куратором ОГПУ по делам Ближнего Востока, организовал разведывательную сеть в Палестине, совершил путешествие в Тибет. Расстрелян за связь с опальным Троцким.


[Закрыть].

– Блюмкин?

– Не делайте вид, что не знаете, кто это. Вы с ним встречались как минимум дважды.

– Я и не делаю, а пытаюсь вспомнить. Я же своего досье не читал в отличие от вас. А на какую разведку я работал, позвольте спросить?

– Они считают, что на военную британскую.

– Ну, разумеется, как и все выпускники Оксбриджа. – Беэр саркастически усмехнулся.

– А разве нет?

– Весьма условно. Я выполнял для них кое-какие работы по криптографии, но в штате никогда не состоял. Да и было это давным-давно.

– У них другие сведения. Вас считают действующим агентом. И сейчас вы работаете на…

– …На меня, – сказал неожиданно появившийся Шоно. – Простите, что вмешиваюсь в вашу беседу, свидетелем которой я сделался невольно по причине старческой бессонницы. – Он уселся на мох перед собеседниками, скрестив ноги. – Посудите сами, дражайшая Вера, ну чем таким могла соблазнить нашего титана государственная служба, коли он избыточно богат – ведь он умудрился удесятерить доставшееся от родителя наследство – и к тому же невероятно своенравен?

– Я не знаю, может быть – общественным положением? Какой-нибудь особый статус, орден, титул, наконец…

– Что они могут мне предложить? Орден Бани? Баронство? – Беэр по-моржовьи фыркнул. – Это так мелко! Вы, право, держите меня за какого-то тщеславного Портоса и чрезвычайно этим расстраиваете, так и знайте! – Он демонстративно надулся, что не очень-то вязалось с веселым блеском его глаз.

Вера проигнорировала эту выходку и обратилась к Шоно:

– Чего же такого вы наобещали вашему столь привередливому другу, что сумели завербовать? Теряюсь в догадках.

– Я обещал Беэру поделиться властью над миром, когда захвачу ее с помощью открывшейся мне древней магии, – напыщенно ответил Шоно.

– О господи!

Беэр неприлично захрюкал, и Шоно посмотрел на него укоризненно, затем перевел взгляд на Веру:

– Верочка, милая, признайтесь, вас ведь частенько посещает мысль, что наша троица – компания опасных маниаков?

– Вернее сказать, она меня в последнее время не покидает. Разве что на те моменты, когда я более склонна считать безумной себя, а вас – жестокосердными клоунами. Впрочем, обе эти мысли прекрасно уживаются в моей бедной голове.

– И правильно! Никакую возможность не стоит сбрасывать со счетов. Однако, дабы дальнейший разговор наш имел смысл, давайте предположим все-таки, что мы не умалишенные.

– Давайте!

– Прекрасно! – Шоно повернулся к другу: – Ступай-ка, составь Марти компанию, мальчик мой! До наступления темноты есть еще пара часов, а ночью ты нужен мне бодрым и свежим.

– Слушаю и повинуюсь, о повелитель! – Беэр встал и с ужасающим хрустом потянулся. – Будешь тереть лампу – три посильнее, иначе не разбудишь.

– Ты ведь доверишь мне продолжить твой проникновенный спич?

– Кому же доверить, как не тебе, златоустому? Верочка, позвольте откланяться, я и впрямь не спал уже двое суток.

Когда он удалился, Шоно некоторое время молча жевал сосновую хвоинку, а потом спросил:

– Что вы думаете по поводу услышанной истории?

– По правде сказать, я с гимназических лет с историей не в ладах. Все эти имена и даты наводят на меня тоску, хотя память на них имею цепкую.

– Это вы по молодости. История без дат и имен ведь превращается в сказку: давным-давно в тридевятом царстве жил-был царь… А для нас, стариков, прелесть сказок как раз и заключается в этих мелких деталях. Сюжеты-то их все давно не новы. Вот и наша – это старая, как мир, история о погоне за чудом, исключительная лишь тем, что каждый в нее посвященный неизбежно становится ее участником.

– Я пока что не чувствую себя посвященной, при том что участвую уже, кажется, в полной мере.

– Отнюдь не в полной, а ровно в той же, в какой посвящены. Вы вовлечены и подготовлены, но на вас еще нет ответственности за происходящее. Узнав все, вы разделите ее с нами. Сейчас же вы еще можете уйти в сторону.

– В этих словах мне слышится какая-то угроза? Кто помешает мне уйти потом? Вы?

– Сама история не отпустит вас. Я сознаю, что это звучит по меньшей мере странно, но поверьте, что так оно и будет. Итак, каково ваше решение?

– Ну, разумеется, я с вами. Куда я уйду… выбора-то особого у меня все равно нет.

– У вас есть хотя бы его видимость. – Шоно грустно улыбнулся. – Нас с Марти попросту затянуло, словно водоворотом.

– А Беэра?

– О, тут совсем другое! Как вы верно заметили, он прирожденный авантюрист и искатель приключений…

– Вы и это слышали? Однако…

– Простите великодушно, но у меня все чувства обострены от рождения. Такой, знаете ли, курьез натуры. Но не извольте волноваться! Как писали в романах времен моей молодости: «На устах моих печать молчания».

– Пустое! Так что Беэр?

– Он сам вершит свою судьбу, а она ведет его, куда ему надо. Он – единственный здесь волонтер.

– Вы же говорили, что он работает на вас! Или это была очередная шутка?

– Помните наш разговор в авто? Про монархов и прочее? Так вот, в отношении меня это правда – я действительно вот уже многие годы возглавляю борьбу за секуляризацию и независимость Тибета. Беэр же по велению широкой и бескорыстной (здесь я серьезен, как никогда) души примкнул к нашему движению и оказал неоценимую помощь в различных вопросах, связанных с… так скажем – получением информации.

– Иными словами – был вашим шпионом?

– Говоря по-русски, я, как и ваши бывшие коллеги, предпочитаю слово «разведчик». Но принципиально вы правы.

– Скажите, это как-то касается вашего… нашего нынешнего предприятия?

– Ни в коей мере! Для меня это нынешнее началось много позже того, а для Беэра – раньше. Мы познакомились с ним в библиотеке Берлинского университета очень забавно – схватившись за одну и ту же книгу на полке. Для этого мне пришлось встать на цыпочки. Гигант и карлик. Смешное должно было быть зрелище…

– И вовсе вы не карлик.

– Рядом с ним все мы карлики. И не только в смысле роста.

– И даже Марти?

– Марти – это случай особый. Как простой человек он не дотягивается пока что до уровня Беэра, но Мартина нельзя мерить тем же аршином, что и всех. В нем заложен некий потенциал… Нет, лучше поговорим об этом позже. Сейчас получится невнятно и путано. Лучше пойдем по порядку. Вас же интересует наша мотивация… – Шоно посмотрел поверх деревьев в розовеющее небо, глубоко вдохнул и спросил: – Вот вы верите в волшебство?

– Нет, разумеется.

– Хорошо, а в чудеса?

– Никогда не видала, к сожалению. Нет, в чудеса я тоже не верю.

– А в детстве верили? Вот когда впервые увидели, как фокусник вытаскивает из своего только что расправленного шапокляк настоящего зайца – неужели и тогда не верили?

– Верила, конечно. Но я уже давно не наивное дитя.

– То есть вам объяснили, как это делается, и ощущение чуда моментально исчезло?

– Я не помню, но, вероятнее всего, так и было.

– Значит, все дело именно в объяснении, а чудо по определению – это нечто необъяснимое.

– Наверное, да.

– Ну, а теперь вообразите, что перед взрослым и ребенком одновременно достают кроликов из своих цилиндров два волшебника, при этом один из них на самом деле достает кролика из обычной шляпы, которая секунду назад была пуста, а другой из потайного кармана, или откуда там они их обычно достают? Ребенок будет уверен, что увидел настоящее волшебство, а взрослый – что это был всего лишь фокус. Кто из них более близок к истине?

– По-моему, они равноудалены. Хотя нет! Взрослый ближе, потому что ведь первый волшебник делает то же самое, что и второй, только каким-то другим способом. Нам его секрет неизвестен, но самому-то фокуснику – да. Ведь так?

– А если нет? Помнится, в первую нашу встречу речь зашла об электричестве, которым пользуются почти все, не имея ни малейшего понятия, что оно собою представляет. Так почему тот же волшебник не может применять в своих трюках неведомые ему силы, если он эмпирическим путем этому научился? Но, как бы то ни было, вы выбрали правильный ракурс – ведь все дело действительно в методике. Кто такие ученые? Разрушители чудес. С непосредственностью ребенка, ломающего музыкальную шкатулку, дабы посмотреть, как та устроена, они спешат вскрыть и уяснить любой природный механизм. А затем, развенчав очередное чудо, тотчас создают его подобие из подручных материалов. То же самое относится и к художникам, в широком смысле этого слова.

– Понимаю. Мимесис. Как сказал Сенека: Omnis ars imitatio est naturae[106]106
  Всякое искусство есть подражание природе (лат.).


[Закрыть].

– И был безусловно прав. Конечно, в сравнении с природой получается покуда плохонько, однако даже эти поделки способны привести в священный трепет какого-нибудь дикого туземца. Но занятнее всего то, что всегда найдется один туземец, который попытается в меру способностей и воображения сымитировать, к примеру, увиденный им аэроплан. Вот эта необъяснимая, а оттого наводящая на мысль о своем чудесном происхождении склонность к подражанию, свойственная, кстати, также птицам и приматам, и движет нами – учеными, артистами, престидижитаторами. Только она да врожденное любопытство. Жажда власти, денег, славы – все это безыскусные погремушки в наших глазах. Нам хочется настоящих волшебных игрушек! И когда кому-нибудь из нас выпадает наткнуться на что-то никем не виданное, он не знает покоя до тех пор, пока не доищется до сути явления или хотя бы не создаст его подобие.

– Например, самолет, который очень похож на настоящий, да только не летает?

– Пусть бы и так! Ведь вполне возможно, что эта машина принесет какую-то пользу. Допустим, некогда люди стали свидетелями истинных чудес, а в результате появились фокусники, чьи хитроумные изобретения очень продвинули механику и оптику, и алхимики, коим мы обязаны всеми достижениями современной химии…

– Все это замечательно, прекрасно и возвышенно, но слишком неконкретно и расплывчато. Вы говорите – допустим. А на каком, собственно, основании? Кто их видел, эти чудеса, где доказательства?

– Так ведь в том-то и дело, что никто не видел и нигде нет никаких доказательств! Все эти левитации, трансмутации, оживления покойников и вообще превращения неживого в живое на поверку всегда оказываются фикцией, но! Это вовсе не означает, что настоящее чудо невозможно! Просто все большее количество исследователей, обнаружив очередную подделку, опускают руки и становятся скептиками. Но нам, кажется, повезло…

– Кажется? По русской традиции в таких случаях советуют перекреститься.

– Будет надо – и перекрестимся, и через плечо поплюем, и по дереву постучим. Нет людей суевернее ученых…

– Я это уже сегодня слышала.

– …Поэтому я и говорю – кажется, хотя все за то, что нам и впрямь несказанно повезло столкнуться с чудом взаправдашним, самым что ни на есть. Более того, именно теперь мы обладаем всем необходимым для его воспроизведения.

– Кроме подходящей обстановки. Трудно, должно быть, заниматься чудотворчеством, когда за тобой гонятся вооруженные люди с дурными намерениями.

– Кудесники и волхвы во все времена подвергались преследованиям. Помните, мы разговаривали о тайнах? Я тогда еще упомянул особую породу охотников до чужих секретов. Они, подобно акулам, чующим кровь за версту, улавливают слабейший аромат тайны. Как правило, это не слишком умные люди, движимые примитивными чувствами. Таких бывает нетрудно обмануть и отвадить. Но иногда среди них встречаются чрезвычайно ловкие и хитроумные субъекты, и вот эти чрезвычайно опасны. Абсурдность же ситуации состоит в том, что никакого проку им с нашей тайны не будет.

– Отчего же?

– Да оттого, что речь идет не о сокровищах, философском камне или эликсире бессмертия! Чудо, которое мы намерены совершить, не принесет нам никакой личной выгоды, кроме удовлетворения исследовательского азарта и, уж простите за патетику, гуманистических наклонностей.

– Я, кажется, догадалась! Вы собираетесь исправить весь род человеческий!

– Именно, причем без малейшей иронии. Ирония хороша для прикрытия небольших слабостей, а человечество – наша большая слабость.

– Надо же, я полагала вас законченными мизантропами!

– Я не вижу здесь никакого противоречия. Нелюбовь ко многим людским проявлениям влечет за собой желание их искоренить. Можно, конечно, подойти к проблеме хирургически и искоренять проявления вместе с людьми, но нам как-то ближе метод терапевтический.

– И каким же образом вы собираетесь исцелить человечество?

– Мы будем счастливы, если нам удастся его хотя бы чуточку улучшить. Впрочем, у нас есть все шансы не дожить до результатов. А ответ на свой вопрос вы получите, дослушав до конца невероятную историю, собранную нами по крохам из самых разных источников. Вы готовы?

– Сделайте одолжение! Итак?

– Итак… О Хизкии, про которого рассказал вам Беэр, известно, что у него родился сын Элиэзер. Вы помните, кто такой был Марк Лициний Красс?[107]107
  Марк Лициний Красс (115–53 гг. до н. э.) – древнеримский полководец, политик, конкурент Помпея, примиренный с ним Юлием Цезарем, в результате чего образовался первый в истории триумвират.


[Закрыть]

– Смутно. Это он был триумвиром вместе с Цезарем и Помпеем и разгромил восстание Спартака?

– Совершенно верно. Но в нашей истории он упоминается совсем по другому поводу.

lomio_de_ama:

По поводу Красса и прелестей перевода. Недавно читаю вполне себе прилично написанную по-русски историческую статью. И вдруг натыкаюсь на следующее лирическое отступление:

Весной 53 г. Ород потребовал объяснения у Красса относительно похода, а на заявление, что ответ будет дан в Селевкии, надменно приказал сказать, что «прежде вырастут волосы» на пальме, показанной послам, чем он увидит Селевкию.

И я даже не о том, что из фразы совершенно неясно, кто на ком стоял. Но ты же помнишь, что царский посол показал Крассу при этом на самом деле.

8note:

Свой Palm Pilot?

Жабры! А вот интересно, вдруг выражение «волосатая лапа» уже в те поры обозначало взяточника? И парфянин просто намекал, что готов устроить Крассу визит в столицу за приличный бакшиш?

28 января 1161 года

Константинополь

– Паче честолюбия Красс отличался неутолимою страстью к злату. Ничем не брезговал он ради получения выгоды и готов был даже на святотатство. И вот по пути в Парфию, где тоже намеревался захватить богатые трофеи, не упустил случая наложить руку на сокровищницу Иерусалимского храма, кою, замечу, благоразумно не тронул Помпей[108]108
  Помпей Гней Великий (106–48 гг. до н. э.) – полководец и политик, прославившийся в Древнем Риме исключительно благодаря военному таланту. Именно с его визита в Палестину в 65 г. до н. э. принято отсчитывать римско-византийскую эпоху в истории Святой Земли.


[Закрыть], захвативший город десятью годами ранее, хотя и он осквернил Святая Святых, войдя в нее. Тем и была предопределена печальная участь последнего – через пятнадцать лет он пал от меча бывшего подчиненного… – Соломон прервал свою речь, чтобы глотнуть воды.

Дэвадан с трудом сдержал смешок:

– Видимо, он получил такую долгую отсрочку за то, что не позарился на достояние храма.

Рабби сделал вид, что не уловил иронии:

– Именно так! Красс же сей поплатился за свое злодеяние на следующий год. Говорят, парфяне залили расплавленным золотом рот его отрубленной головы и играли ею в шары. Но я затем лишь упомянул его недостойное памяти имя, что хранителем сокровищницы Храма, изо всех сил пытавшимся – увы, безуспешно – не допустить ее разорения римлянами, был не кто иной, как сын Хизкии, Элиэзер.

Так бывает – сидишь в первом ряду, глядишь на сцену, видишь все па примы, аплодируешь в нужных местах, но основное внимание отчего-то более всего притягивает развязавшаяся лента на туфле кордебалетной девочки – ох, как бы не запнулась! Или выглядывающий из-за кулис красавчик-премьер – интересно, имеет смысл познакомиться или он тоже из «этих»? Вот и тогда – слушала, кивала, запоминала, а думала при этом совершенно о другом. Поняла – наконец! – в чем причина безотчетного страха перед Шоно – на его лице совершенно не было морщин. Не лицо, а непроницаемая – для меня – личина. Ничего, что свидетельствовало бы о возрасте, жизненном опыте, слабостях, страстях, – ничего из того, что умею хорошо читать. Мимика же его, при всей живости, была столь неординарна и неожиданна, что казалось, будто он старается оживить свой лик только потому, что знает – у людей так положено, но не очень знает, как именно, и оттого выбирает выражение совершенно случайным образом. Хотя, возможно, причиной моей – уже не неприязни, но все еще неспособности принять его близко к сердцу – была попросту дремучая ревность. Ведь он был ближе к Марти, на тысячу лет ближе меня! Так, верно, христиане ревновали иудеев к их общему Богу… Впрочем, отчего не испытывала ничего подобного в отношении Моти? Оттого ли, что на него Марти не смотрел такими глазами?