Текст книги "Деревянный ключ"

– Нам и этого не понять, – так же внезапно возник у нее в правом ухе тихий голос Шоно.

– Что вы сказали? – Вера чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Небо, говорю, здесь потрясающее, – по-русски промурлыкал тот, приподнимаясь на носках и громко втягивая носом воздух. – Открылась бездна звезд полна… Да-с, неудивительно, что здешний философ-идеалист им так восхищался. Впрочем, он, кажется, так и не постиг того, что нравственный закон внутри нас есть не что иное, как отражение звездного неба над головой.

– Поясните! – потребовала Вера.

– Давно замечено, что чем дольше мыслитель наблюдает за движением небесных тел, тем меньше его затрагивает суетливое мельтешение тел человеческих. Иными словами, именно глядя на звезды, человек начал думать абстрактно – о смерти, о вечности, о Боге. Изучив ход светил всего за несколько сотен лет, осознаешь: что бы ни случилось с тобой, созвездие Ориона – видите три звездочки в ряд? Это его пояс – так вот, созвездие Ориона в это время года всегда будет появляться точно на востоке, а за ним следом появится Единорог, а затем Меркурий, а после – Лев, играючи, выкатит Солнце из-за горизонта. А человек, если он не дурак, должен быть бесконечно благодарен Природе за обладание способностью понимать ее намеки.

Вера рассмеялась и даже чмокнула Шоно в щеку:

– Спасибо! – Потом крикнула Беэру: – Мотя, едем скорее! Курс на те три звезды!

– Ес, мэ’эм! – рявкнул тот пиратским голосом и, забросив Докхи на плечи, как охотничий трофей, рысцой побежал к автомобилю.

Возвращаясь в штурманское кресло, Вера поглядела на Мартина. Он сидел с закрытыми глазами и улыбался.

Через Вайхсель они перебрались всего лишь пятью километрами южнее, чем планировали, – около трех пополуночи.

Беэр прибавил ходу – и уже через полчаса, миновав поселок Лакендорф, остановился на обочине.

– I want a clean cup, – заявил он. – Let’s all move one place on![75]75
  Мне нужна чистая чашка! Пусть каждый передвинется на соседнее место! (англ.)


[Закрыть]

– Should we put Shono into a teapot?[76]76
  Запихнем Шоно в чайник? (англ.)


[Закрыть] – деловым тоном поинтересовался Мартин, открывая дверцу.

– I wasn’t asleep, – проворчал Шоно. – I heard every word you fellows were saying[77]77
  Я не спал, ребята, я слышал все, что вы тут наговорили! (англ.)


[Закрыть].

– Но зачем? – спросила Вера с недоумением.

– Затем, что при пересечении границы мне стоит притвориться спящим, а если я буду делать это сидя за рулем, пограничная стража справедливо сочтет меня подозрительным субъектом, – ответил Беэр с наисерьезнейшим видом.

– А зачем притворяться?

– Видите ли, согласно документам я чистокровный немец. Ариец! – Беэр воздел к небу указующий перст и выпучил глаза. – Голубоглазый блондин. Английский акцент мне не к лицу.

– Но если вас разбудят?

– Не разбудят, я буду очень убедительно спать, – уверенно сказал Беэр. – А уж если вы одарите их своей божественной улыбкой!.. Остальное – дело Шоно.

Вера только покачала головой и пересела за руль.

В Эйнлаге, на мосту через Ногат, зевающий данцигский пограничник в накинутой на плечи шинели поднял шлагбаум, едва заглянув в документы, и тотчас потрусил обратно в теплую будку под двойным крестом, прусские же были бодры и подтянуты. Поджарый сухо покашливающий унтер внимательно просмотрел протянутые ему Шоно паспорта, затем обошел автомобиль кругом, светя внутрь фонариком, – Беэр всхрапнул, как Левиафан, и сделал зверское лицо, не открывая глаз.

– Господин полковник весьма утомлен перелетом из Берлина, – надменно проскрипел Шоно. – Мы будем вам чрезвычайно признательны, если вы его не потревожите. Впрочем, если так надо…

– Никак нет, господин тайный советник! Никакой необходимости! – поспешил заверить его унтер и добавил доверительно, прочертив пальцем линию на своем лбу: – Сразу видно – ветеран, не штабная крыса.

– Вы полагаете, что служба в штабе менее почетна и важна? – Шоно высоко поднял бровь.

Унтер тотчас напрягся.

– Отнюдь нет, господин советник, как можно, – пробормотал он в усы и поспешил перейти к Вериному окошку.

Вера изобразила самую обворожительную улыбку и тихонько сказала:

– Тайного советника сильно растрясло по дороге. А по поводу штабных полковник несомненно бы с вами согласился. Насколько я знаю, сам он воевал где-то на юге.

– А я, милостивая госпожа, наглотался нашего же иприта на Западном фронте. – Пограничник привычно кхекнул, протянул Вере паспорта и спросил: – Едете на охоту?

– Вы очень наблюдательны! – похвалила его Вера.

– Вы мне льстите, фрау! – усмехнулся унтер. – Куда еще могут ехать люди в охотничьих костюмах в такую рань? Кстати, а куда именно вы едете?

– У нас охотничий домик на Хашнерзее, – перехватил разговор Мартин.

– Завидую вам, – сказал унтер, покосившись на Веру. – Там сейчас столько птицы! А вот собачку бы я взял другую. Курцхаара, к примеру.

– Мы не охотимся на бедных маленьких птичек, – томно улыбнулась Вера. – Мы предпочитаем крупную дичь.

– Фрау охотница?

– Да, я люблю пострелять.

– Что ж, тогда вы – идеал немецкого мужчины! – Пограничник приложил руку к козырьку: – Добро пожаловать в Рейх! И счастливой охоты!

Он дал знак подчиненному, и тот открыл проезд.

Едва застава скрылась за поворотом, Вера резко затормозила и сделала несколько глубоких вдохов.

– Тайный советник! Полковник! Охотничий домик! Птички! Можно же было и предупредить! – Она сломала, вытаскивая из пачки, две сигареты. – А что, если бы он все-таки вздумал разбудить полковника?

– Вы не знаете психологии немецкого чиновника, – возразил Беэр, – которая зиждется на двух столпах: чинопочитании и абсолютной вере в Официальную Бумагу.

– Во что? – Вера дернула плечом, раскрыла паспорт Беэра, ткнула в него пальцем и в сердцах крикнула на родном языке: – Вот в эту липу?! Полковник Бэр фон Лиман фон Аккерман?!

– Почему липу? – по-русски же ответил Беэр. – Я же натурально с лимана. А у папаши домик был в Аккермане[78]78
  Аккерман (Белгород) – уездный город Бессарабской губернии, расположенный на правой стороне Днестровского лимана. В ХV веке перешел от венецианцев к генуэзцам, затем к туркам. С начала XIX века принадлежал Российской империи.


[Закрыть].

13 апреля 1204 года

Константинополь

Марко рухнул на скамью, как если бы его толкнули ею под колени.

– Господи Иисусе, – пробормотал он. – Барабба! Теперь я еще и еврей…

Тара подошла к нему сзади и погладила по волосам:

– И что с того? Тот, к кому ты взываешь, тоже был им.

– Но ведь евреи ненавидели и убили Его!

– Скажи, сын мой, – обратился к юноше Дэвадан, отложив рукоделие. – Ежели ты нынче войдешь во храм и станешь обличать и порочить князей церкви, утверждая, что они неверно толкуют Писание и погрязли во грехе, долго ли проживешь на белом свете?

– Но Иисус являл чудеса и учил Новому Закону! – с горячностью возразил Марко.

– Насколько мне известно, – усмехнулся старец, – из ваших Евангелий, ничему такому, чего бы не было в Пятикнижии, он не учил. Он был правоверным иудеем и радел только за строгое исполнение единоверцами заповеданных им законов. И никогда не проповедовал язычникам. И уж точно никогда не называл себя Богом – за это бы его тотчас побили камнями.

– Тогда отчего евреи не признали Его учителем?

– Многие признали, – сказал Дэвадан. – Даже среди фарисеев были у него сторонники. Двое из членов Синедриона задорого выкупили тело казненного у римлян и погребли в склепе честь по чести – и это в канун субботы! Будь он преступником по еврейскому закону, разве пошли бы они на такое? А если ты читал «Деяния апостолов», то должен знать, что тот же совет мудрецов отпустил живыми Петра и Иоанна, которые проповедовали во Храме и исцеляли именем Иисуса.

– Но за что же тогда евреи распяли Спасителя? – растерянно пролепетал Марко. – И отчего они так противятся обращению?

– Иисуса распяли римляне, – терпеливо пояснил Дэвадан, – за оскорбление величия кесаря. Об этом прямо говорится в ваших Евангелиях. Хотя там написано много несусветной чепухи, истина, заключенная в них, довлеет знающему. А противятся затем, что христианство есть упрощенный иудейский закон для язычников. Вообрази, что доподлинно знаешь, кто был твой отец! А потом представь, будто тебя принуждают уверовать в то, что отцов у тебя было трое! Мыслимо ли это? – И не дожидаясь от Марко ответа, воскликнул: – Немыслимо! Так и для иудея немыслимо признать триединство Бога, тогда как для язычника такое положение вполне приемлемо.

– Ты хочешь сказать, что христианская вера – это язычество?! – возмутился Марко.

– Нет, уже не язычество, но еще не вполне единобожие. Вы признаете, что Бог един, но ваши храмы полны разукрашенных идолов, словно языческие капища. Вы уже не побиваете кумиров палками, когда они не исполняют ваших просьб, но все еще приносите им в жертву целые народы. Вы поклоняетесь и молитесь Деве, как это делали тысячи племен за тысячу лет до вас… – Дэвадан вздохнул и потер переносицу. – Иудеям самим понадобилось долгое время, чтобы искоренить в себе язычество и понять, что для веры не нужны святилища и кровь, да и далось им это очень дорогой ценой. Христианам этот путь еще предстоит пройти.

– А сам ты во что веришь, что дает тебе право судить столь снисходительно?

Старик перевел белый свой взор ровнехонько в глаза Марко, и тому сделалось не по себе, как если бы на него посмотрела мраморная статуя. Но голос слепца прозвучал мягко:

– Я осиротел в одночасье, едва мне исполнилось одиннадцать лет. Сестре моей в ту пору было восемь, брату – четыре. Разумеется, я не пользовался у них тем, что вы, латиняне, называете auctoritas[79]79
  Авторитет (лат.).


[Закрыть], не имел того безусловного влияния, какое бывает у главы семьи, которым я сделался поневоле. Мне пришлось измыслить для этих испуганных детей басню о том, что родители наши превратились в эфирных существ, что они незримо присутствуют в нашей жизни и приходят ко мне во сне. Надо ли говорить, что я и сам был напуганным ребенком и до смерти желал бы поверить в собственный вымысел? Но при этом я твердо знал, что отныне и присно отец и мать живут единственно в моем сердце, и помощи извне ждать не приходится. Сознавать это было мучительно, но я научился терпеть. Моя сестра скоро привыкла обращаться к отцу и матери через мое посредничество – с просьбами о помощи или о прощении, братец же соорудил себе в укромном уголке род святилища, куда снес некоторые родительские вещи и где отправлял перед ними свои немудреные обряды…

Дэвадан вздохнул и замолчал. Тара подошла к нему, обняла, уткнувшись носом в серебристую макушку.

– Мне тоже часто снится мать, – растроганно сказал Марко, – а я даже не понимаю ее языка… Но я не уверен, что правильно уяснил смысл твоей притчи, она кажется мне страшной.

– Если так, то ты все понял верно, – был ответ. – А страх вполне естествен, хотя в разных случаях имеет и различную природу. Одних страшит богооставленность, других – неизвестность, третьих – ответственность. Не все народы ведь родились одновременно. Так, мой народ помнит явление на свет твоего – я разумею – еврейского. К тому времени наши мудрецы уже осознали, что Бога у нас больше нет.

– То есть как это – нет? – Ужаснувшись, Марко сотворил было крестное знамение, но рука почему-то не послушалась.

– Как – точно не знает никто. – Дэвадан пожал плечами. – Я представляю себе это так, будто Бог создал сей мир из себя самого – из всего себя, без остатка. А вот дочь моя полагает иначе.

– Мне кажется, что всё окружающее нас и мы сами суть агония Бога, – откликнулась Тара. – Когда-то давно люди еще ощущали его присутствие, ныне же они предоставлены самим себе. – Она ласково тронула старца за локоть: – Прости, отец, так ли уместны сейчас теологические споры? Город разграбляют, предают огню и мечу. Нам надо бы выработать план действий.

– О да! – Марко обрадовался возможности ускользнуть от смущающего ум разговора. – Будет разумнее сперва выбраться из Константинополя, пока его не разнесли по камешкам, – я видел, как они разоряют города. Их рука будет на всех и на всем – от купца до монахини и от презренных металлов до святых мощей.

– Потому-то нам и нельзя уходить! – твердо произнес Дэвадан. – Нам нет дела до золота и драгоценностей, да и до костей, в них оправленных, – тоже. Но в одной из здешних церквей хранятся две истинные реликвии, цена коих несоизмеримо выше всех богатств мира. И мы должны постараться их уберечь.

– Что же это за святыни такие? – изумился Марко.

– Кусок дерева и холстина, – ответил старик. – А чтобы рассказать подробнее, понадобится не один час.

– Я поднимусь в обсерваторию, отец, – сказала Тара, – и осмотрю окрестности. Я обещала Марко, что ты расскажешь ему о пророчестве. Думаю, он сгорает от нетерпения узнать, кто он таков.

Она вышла через неприметную дверь. Дэвадан встал из-за стола, уверенным шагом приблизился к Марко и примостился рядом с ним на скамье, как будто видел, где тот сидит. Впрочем, юноша был не в состоянии больше удивиться.

– Когда-то, – заговорил старик после недолгой паузы, – я был лучшим астрологом Империи. Мои прогнозы сбывались гораздо чаще, чем у других. Полагаю, этим я отчасти обязан знанию того, что в центре мироздания находится Солнце, а не Земля.

– Я знаю, что так считал Аристарх Самосский[80]80
  Аристарх Самосский – древнегреческий астроном III века до н. э., более чем на 1800 лет предвосхитивший открытие Николая Коперника. Также он был первым, кто попытался определить расстояние между небесными телами.


[Закрыть], но он же сам и отрекся от своего заблуждения, – заметил Марко.

– Он отрекся от истины, чтобы выжить, замечу. Однако мои вычисления неоднократно подтверждали его правоту. То, о чем пойдет речь, коснулось меня давно, на девятнадцатом году правления Мануила Комнина[81]81
  Мануил I Комнин (1118–1180) – византийский император, правил с 1143 года Был человеком незаурядного ума, прирожденным воином, однако легко поддавался внушению ближайшего окружения, был безмерно славолюбив, верил в астрологию, к старости сделался мистиком (в современном смысле слова), а к концу жизни и вовсе постригся в монахи.
  Во цвете лет вел бесконечные войны с армянами, турками и сарацинами, донельзя обострил отношения с латинянами, противоборствовал Фридриху Барбароссе, впрочем, в 1161 году женился на дочери антиохийского князя Марии, что временно положило конец распре с крестоносцами.


[Закрыть]. Как-то поздним январским вечером я услышал на своем дворе конский топот, и скоро на пороге показался личный врач василевса – Соломон Египтянин[82]82
  Соломон Египтянин – реально существовавшая личность, упомянутая в книге наваррского раввина Вениамина из Туделы, совершившего в 60–70-х годах XII века паломничество в Святую Землю.


[Закрыть]. Надо сказать, он был единственным евреем, которому дозволялось ездить по городу верхом. Кажется, что привилегия, с горечью говорил он, а на деле – лишь затем, чтобы скорее являлся во дворец по случаю высочайшего поноса. Мы изредка сталкивались с Соломоном при дворе и коротко знакомы не были. Посему легко представить, как удивился я, в неурочный час увидев у себя дома почтенного рабби[83]83
  Рабби – ученый титул, присваиваемый иудею посредством рукоположения и дающий ему право толковать Тору, возглавлять общину, преподавать в ешиве и заседать в религиозном суде. Впервые появился в эпоху танаев (I–II века н.э.). Вопреки бытующему мнению, рабби – это не священник, поскольку сан священника (коэна) практически утратил смысл после разрушения римлянами Храма в 70 году н.э.


[Закрыть] с растрепанной бородой, в размотавшейся чалме и необычайно взволнованного. Еще больше удивился я, когда он вместо обычных своих цветистых приветствий и изящных взмахов руками – кланяться иудеям запрещено – ограничился словами «Мир тебе!» и тотчас осведомился, один ли я дома? Узнав, что ни семьи, ни слуг у меня нет, Соломон воскликнул: «Прекрасно! Ибо дело, в котором я покорнейше прошу твоего содействия, должно остаться в строгой тайне между нами!»

Войдя в дом, царский медик принялся метаться из угла в угол, растирая озябшие руки, что-то бубня себе в бороду и сметая отовсюду широкими рукавами мои пергаменты и инструменты. Мне не без труда удалось усадить его на стул. Я поднес ему кубок с водой. Рабби подозрительно заглянул в него, махнул рукой и выпил до дна. Он отер усы и, умоляюще взглянув, спросил:

– Скажи, государь Деодан, ведь ты не христианин и не магометанин?

– Нет, ни то, ни другое, – ответил я, помедлив. – Но не пойму, зачем тебе понадобилось это знать?

– Потерпи немного, прошу тебя. Мне очень нелегко сейчас… – Соломон прижал руки к груди. – Веруешь ли ты в Бога Единого, благословенно имя Его, или?..

– Скажи прямо – ты хочешь знать, не язычник ли я? Нет, я не верю ни в каких богов, кроме одного, что у меня в душе, – сказал я, подразумевая свою совесть.

Соломон не стал вдаваться в детали, с видимым облегчением вздохнул и пробормотал:

– Что ж, это, наверное, даже и лучше… Видишь ли, любезный Деодан, дело мое столь тонкого свойства, что я не могу доверить его… – он замялся, – абы кому…

– Отчего ж ты не обратишься к соплеменнику? Я слыхал, ваш рабби Овадия весьма сведущ в астрологии.

Египтянин зажмурил глаза и замахал руками:

– Что ты, что ты!.. Нету лучшего средства погубить свое честное имя, да что там имя, жизнь свою пустить прахом, чем открыться этому жестоковыйному раббаниту! Впрочем, будь даже жив великий врач и мудрец Сабтай Доноло, благословенна память его, создавший среди прочего жемчужину астрологической премудрости «Сефер хахмони», и к нему бы не решился обратиться я! Равно как и к покойному Аврааму бар Хия, математику и философу из Барселоны. Ибо и в глазах соплеменников моих, и в глазах христиан дело мое – страшная ересь.

– Что ж ты меня-то не боишься? – нахмурясь, чтобы скрыть разбиравшее меня любопытство, спросил я.

– А ты ни эллин, ни иудей, значит, будешь беспристрастен, – прикрыв глаза, высоко поднял брови Соломон. – Какое тебе дело до древней распри? К тому же про тебя говорят, что ты хранишь секреты клиентов лучше, чем море свои клады. Да и звездочета лучше тебя мне не сыскать.

– Положим, что так, – без лишней скромности согласился я. – В чем же суть твоего дела, достопочтенный рабби?

– Ты, разумеется, знаешь, что правитель наш, да продлит Всевышний его года, месяц тому назад сочетался браком с Марией, дочерью покойного Раймонда, князя Антиохи[84]84
  Антиохийское княжество – христианское государство, созданное в Малой Азии крестоносцами по пути в Святую Землю в 1098 году.


[Закрыть].

– Как не знать! Я составлял им брачный гороскоп.

– Но вряд ли ты знаешь, что в приданое невесты входили кое-какие реликвии и старинные рукописи, посланные антиохийским патриархом Эуфимием в дар нашему императору. Среди реликвий был обломок креста, на котором, как утверждают, распяли Йешу, и его плащаница. Несмотря на то что в Софийском соборе уже имелись свои крест и плащаница, привезенные из Святой Земли еще василиссой Еленой, константинопольские монахи решили их на всякий случай принять, как-никак Антиохия – первая христианская столица. Хотя и не могли взять в толк, с чего это Эуфимий разбрасывается такими святынями? Я-то думаю, что он предвидит скорое падение княжества, вот и старается пристроить их понадежнее, пока не поздно. Как бы то ни было, реликвии поместили в церковь Святых Апостолов, памятуя о том, что первым антиохийским патриархом был Петр.

– И верно, – усмехнулся я. – Не пропадать же добру!

– Мне тоже было бы смешно, кабы не одно обстоятельство! – Черные глаза Соломона на миг вспыхнули, как угли при дуновении ветра.

– Какое же?

– Меж упомянутых мною рукописей оказался древний папирус, весьма хорошо сохранившийся из-за того, что был вложен в пергаментный свиток. Пергамент тот исписан на еврейском, посему сам император приказал мне прочесть и перевести его на греческий. Очевидно, что прежде меня свиток никто до конца не разворачивал, поэтому я оказался обладателем папируса, написанного по-коптски. А поскольку твой покорный слуга родом из Египта…

– Ты прочел папирус! И что же в нем было такого, что так взволновало тебя? – с нетерпением спросил я.

– Об этом ты узнаешь… в свой черед. Сперва же ты должен справиться с моей задачей, любезный Деодан.

– Чего же ради я стану разгадывать твои загадки? Чем ты собираешься мне отплатить?

– Если я правильно читаю в твоем сердце, знание – это единственное, что имеет для тебя цену. Вот им-то и расплачусь с тобой.

Я засмеялся:

– Ты мудр, почтенный Соломон! Что ж, выкладывай свою задачу!

– Мне нужно точно знать, когда родится Мессия, – тихо и торжественно объявил рабби.

– Ни больше ни меньше? – еще продолжая улыбаться, спросил я.

– Ни больше ни меньше, – твердо ответил он.

Командиру оберабшнитте[85]85
  Оберабшнитте – с 1932 года крупнейшее формирование войск СС, состоявшее из нескольких абшнитте (бригад). Абшнитте состоял из нескольких штандартов (1000–3000 человек).


[Закрыть] СС «Норд-Ост»

группенфюреру Вильгельму Редиесу.

Совершенно секретно! Срочно!

Расшифровать лично!

Согласно только что полученным мною сведениям, сегодня в 03.48 на территорию Рейха через пограничную заставу близ Эльбинга под видом охотников проникла группа из четырех человек, подозреваемых в шпионаже в пользу Англии и Польши.

При въезде ими были предъявлены документы граждан Германии на имя:

полковника Вермахта Бэра фон Аккермана (поддельные), Вольфа Роу и граждан Данцига: Мартина Гольдшлюсселя, Элизы Гольдшлюссель (поддельные).

Вышеозначенные лица передвигаются в автомобиле «Хорьх 930V» серого цвета с данцигским номером «DZ-1003». Имеют в своем распоряжении охотничьи ружья, пистолеты и, возможно, взрывчатку. При задержании могут быть чрезвычайно опасны.

По всей вероятности, их целью является разведывательный рейд по тылам нашей армии, не исключена и возможность организации диверсий на железнодорожных магистралях.

В свете вышеизложенного приказываю Вам немедленно предпринять все возможные меры для разыскания и задержания шпионской группы. Во что бы то ни стало брать живьем!

Все донесения о ходе мероприятия отправлять мне лично в любое время суток!

Хайль Гитлер!

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

05.20

1 сентября 1939 года.

Хорьх 930V Фаэтон

Карта передвижения по Восточной Пруссии

1 сентября 1939 года

Восточная Пруссия

Серый «хорьх» проворно наматывал колесами шершавое полотно автобана, однообразное, как засвеченная кинопленка. Стеклянное лезвие приоткрытого окна с тонким свистом отсекало от встречного ветра холодную стружку, и та закручивалась внутри автомобиля упругой спиралью, подхватывая дым сигары Беэра, ровное посапывание Шоно, тяжкие вздохи Докхи.

Мартин и Вера сидели сзади, переплетя пальцы лежащих на собачьем загривке рук, и молчали. Время от времени Вера что было силы сжимала ладонь Мартина, и он отвечал ей тем же, и она радовалась этому, а также и тому, что в темноте он не может увидеть ее слезы.

Рассвет они встретили в южном предместье Кенигсберга, пропуская на железнодорожном переезде три военных эшелона подряд.

– Начинается, – мрачно пробормотал Шоно, глядя на вереницу покрытых маскировочной сеткой вагонов. – И двадцати лет не прошло…

– Эти поезда – связки сосисок, нафаршированных пушечным мясом, железом и порохом, – со злым смешком отозвался Беэр. – Их скармливают Молоху, а в результате получаются вы-со-ко-ка-чественные удобрения.

– Нельзя ли воздержаться от раблезианских метафор, друг мой? С нами дама, – заметил Мартин, поморщившись.

– Если бы я не помнил об этом, то выразился бы куда резче. Впрочем, прошу извинить. – Беэр повернулся к Вере и пояснил: – Просто я очень болезненно воспринимаю проявления человеческой глупости и мерзости, а война – это самое глупое и мерзкое из всех. Это я вам как старый солдат говорю.

– А как же освободительные войны? – спросила Вера. – Защита отечества? Это, по-вашему, тоже глупость и мерзость?

– Конечно же нет. Защита отечества – это святое дело. Да беда в том, что именно на почве святых дел лучше всего произрастает business. Pardonnez-moi ce calembour petit-mauvais![86]86
  Простите мне этот плохонький каламбур (фр.).


[Закрыть]

– Что-то ты ударился в сельскохозяйственную тематику, Баабгай. Уж не заделался ли ты на старости лет латифундистом? – елейно осведомился Шоно.

– От тебя ничего не утаишь. Я действительно чуть было не прикупил в этом году хорошенький участок с видом на реку, в сени дерев. Соседи хорошие, тихие… На кладбище, – заводя мотор, сообщил Беэр. – Но вовремя одумался. Жалко ведь будет, если пропадет, а в моем нынешнем положении это более чем вероятно. Да и на что мне там – вид на реку?

– Ох, ну вас, Мотя, с вашими шуточками! – сердито воскликнула Вера. – И так сердце не на месте…

– Да я и не шутил вроде… – тихо ответил Беэр и надавил на педаль газа.

– А мне кажется, что все это отчасти оттого, что люди благоговеют перед катаклизмами, – проронил Мартин. – А единственный катаклизм, который они в силах учинить сами, – это война.

– Браво, мой мальчик! – Шоно трижды хлопнул в ладоши. – Нельзя все сводить к экономике. Люди очень хотят быть богами. Но не умеют.

Вера ничего не сказала. Она смотрела в окно – туда, где в желто-розовом, как спелое яблоко, небе стройным клином скользили к югу черные кресты механических птиц.

В начале седьмого беглецы достигли Инстербурга. На плотине, разделявшей два огромных пруда, Беэр остановил автомобиль и объявил:

– Поглядите, какой прелестный городишко! Твердыня Тевтонского ордена. Я здесь однажды вынужден был заночевать в гостиничке с названием «Дессауэр Хоф». Мебель в стиле «ванценренессанс»[87]87
  «Клоповый ренессанс» (нем.).


[Закрыть] и горничные в стиле «остзейская роза». – Он тронул с места, продолжая разглагольствовать: – Обратите внимание: слева от нас возвышается очаровательный замок! Понятия не имею, когда его построили, но в прошлый мой приезд он уже здесь вовсю возвышался. И вот эта лютеранская кирха тоже… Ах, как жаль, что это кафе еще закрыто! Там подают такие штрудели по-венски, какие могут быть изготовлены только в чистой и наивной провинции! И кофе со сливками, ммм!..

– Беэр, прекрати немедленно! – строго сказал Шоно. – Не один ты проголодался!

– Ничего, вот через полчаса прибудем в Гумбиннен… Хотя он, конечно, не так хорош и стоит на речке с неприличным названием, но, думаю, там все мы сможем полноценно подзаправиться, включая авто, – горючего-то у нас осталось от силы километров на сто, – ответил Беэр и, помолчав с минуту, со вздохом добавил: – Такое уютное и тихое местечко! Жаль покидать, ей-богу! Посмотрите направо – там вы увидите типичный образчик прусского вокзального зодчества! – Уже за пределами города он заметил: – Да, кстати, забыл отметить: кроме меня, из достойных упоминания царственных особ здесь побывал Генри Болингброк граф Дерби, ставший впоследствии английским королем Генрихом Четвертым, а также Наполеон Первый Бонапарт, английским королем так и не ставший.

– Мотя, вы – сама скромность! – впервые за вторые сутки рассмеялась Вера. – Так изящно вписаться в один ряд с монархами!..

– Марти, твоя молодая жена обижает твоего старого друга! – плаксивым тоном пожаловался Беэр. – Немедленно представь ей меня как положено!

– Видишь ли, дорогая! – церемонно произнес Мартин. – Беэр у нас в самом деле монарх. Однажды ему удалось расшифровать папирус, на котором было начертано: «Прочитавший сей свиток станет Царем Египта».

– Свидетельствую! – Шоно торжественно поднял правую руку.

– И это было совсем не легко, доложу я вам! – Беэр повернулся к Вере профилем и гордо выставил нижнюю челюсть.

– Право, мне даже неловко сидеть в вашем присутствии, Ваше величество! – с почтением воскликнула Вера, принимая игру.

– Во-первых, – ответил великан серьезно, – я не придаю большого значения придворному этикету. Во-вторых, все мы тут в некотором роде монархи. И в-третьих, уж если кто и должен перед кем-то стоять, то это мы перед вами.

– Два последних пункта нуждаются в пояснении! – все так же игриво потребовала Вера. – Что значит – все монархи?

– Марти, объяснишь? – спросил Беэр.

– Ну, вот Шоно – законный претендент на тибетский престол, – сказал Мартин. – Он тулку, то есть перерожденец – реинкарнация древних властителей Тибета. Помнишь, я тебе рассказывал про монастырь? Так вот, на самом деле Шоно забрали из семьи хранители традиции, забрали и спрятали в самом дремучем углу, где его не смогли бы обнаружить ни люди Далай-ламы, ни другие враждебные силы. Хранители, разумеется, продолжали следить за наследником и после побега – решено было, что будущему королю не помешает европейское образование. А когда Шоно пришел в Тибет, его право на трон признали самые влиятельные тамошние аристократы и даже некоторые ламы. И вот уже долгие годы Шоно ведет упорную борьбу за независимость и секуляризацию своей страны.

– Та-ак… – с напряжением в голосе протянула Вера. – Что ж он ее здесь-то ведет?

– Эта борьба – лишь часть того, за что он считает себя ответственным. Но это – отдельный разговор.

– Положим. Ну, а ты у нас какой царь?

– А он у нас – Царь Иудейский, сиречь Мессия из рода Давидова, – вступил в разговор Шоно.

Злые слезы выступили у Веры на глазах:

– О, я поняла! Вы – цари-волхвы, он – Иисус Христос. Тогда я – Мария Магдалина! – выкрикнула она. – А гонятся за нами затем, чтобы упечь в сумасшедший дом, где вам самое место. И мне тоже, потому что вам удалось свести с ума и меня!

– Второе – неверно, – очень спокойно возразил Шоно. – Гонятся потому, что верно первое. Хотя они этого и не знают.

– Алло, Лотар?

– Он самый. Кто говорит?

– Аксель. Хайль Гитлер!

– Хайль! Ты чего это в такую рань?

– Дело важное.

– Выкладывай!

– Значит, так. Открылся я сегодня как всегда в полседьмого, не успел шторы поднять, как заявляется странная компания. Со стороны Инстербурга, на шикарной машине с данцигскими номерами.

– И чего в ней было такого странного?

– Суди сам: четверо, одеты как охотники. Один – здоровенный со шрамом, еле в дверь прошел, при мне слова не сказал. Умял яичницу из десяти яиц – представляешь, из десяти! Второй – мелкий такой, чернявый, узкоглазый, навроде китайца, но по-немецки говорит, что твой профессор грамматики. Этот на всех заказывал. Третий – с виду чистый немец, долговязый, веснушчатый, лоб с залысинами, ну, как у Ханса Вернера. А при нем баба была – ох и красивая, стерва, у меня аж встало на нее, хорошо под передником не видать…

– Ты мне про свой стояк рассказать позвонил?

– Да не, это я так, к слову, чтобы понятнее было…

– Пока не понятно. Дело говори!

– Ну так я и говорю! Я им заказ принес и, как бы между прочим, – узкоглазому: вы, я вижу, на охоту собрались? Не самое удачное, говорю, нынче время для охоты, вы не находите? А он – будто не услышал – спрашивает: скажите, любезный, где тут у вас ближайшая бензоколонка? Слышь – любезный! Это он мне-то!

– Дальше давай!

– Ну а я ему так ядовито отвечаю, мол, колонка-то вон там, в конце Гольдаперштрассе, да только вас там не обслужат. Потому как уже почти неделю частные автомобили заправлять запрещено. Вот как, говорит, и что же, нет никакой возможности достать бензин по особой, скажем, цене? Нет, говорю, а сам радуюсь, глядючи, как у него морда вытянулась. Может, говорю, это у вас в Данциге так принято, а у нас в Рейхе люди сознательные. В тяжкий для родины час трудовой народ, который, между прочим, продукты по талонам покупает, – тут я на здоровенного со значением посмотрел, да ему хоть бы хны – продолжает жрать свою яичницу, – так вот, этот самый народ, сознательно отказывает себе в излишествах и недоедает… – Тут узкоглазый мне пальцем в живот тычет и говорит, мол, это заметно, а вы принесите-ка нам кофе со сливками! Нет, ну не сволочь?

– Ну, положим, брюхо у тебя и впрямь, как цеппелин. Ты конкретно говори! Нет у меня времени, Аксель, твои жалобы выслушивать! Почему я должен все это знать?

– А потому, что когда Клара им кофе подавала – сам-то я, понятно, к ним уж больше не подходил – она краем уха услыхала, как здоровенный что-то про Роминтер Хайде говорил. Это что ж, они охотиться там собрались? В личном заповеднике рейхсъягермейстера?

– Да с чего ты взял, что охотиться? Мало ли что он им рассказывал?

– Да уж понятно, что не охотиться, а кое-что похуже. Он ведь с английским акцентом разговаривал!

– С этого надо было начинать. Когда они уехали?

– Да вот десять минут назад. Я подумал, что тебе надо поднять товарищей и сообщить начальству…

– Черт побери, Аксель, я сам разберусь, кого поднимать и кому сообщать! Эх, сколько времени упустили! А точно ли они туда поехали?

– Да наверняка! Повернули к югу. Номер машины я записал – де-цет тыща три. Серый «хорьх». И далеко они без бензина-то не уедут!

– А про тебя они не догадались?

– Да нет вроде. У меня значок на пиджаке, а пиджак я на работе снимаю.

– Ладно, поищем эту компанию. Благодарю за сигнал.

– Хайль Гитлер!

– Хайль!

13 апреля 1204 года

Константинополь