Текст книги "Невидимая рука. Экономическая мысль вчера и сегодня"

Однако нам нельзя ограничиться этим выводом, так как технический прогресс затрагивает не только какие-то отдельные отрасли производства товаров. Его достижения в разное время реализуются в самых разных сферах производства. Они вызывают необходимость структурной перестройки, в ходе которой в одних отраслях происходит высвобождение рабочей силы, а в других – создание новых рабочих мест. Однако во всех случаях технический прогресс связан с ростом реальных доходов потребителей, поскольку каждый раз цены на соответствующие товары снижаются относительно общего уровня заработной платы. Но тем самым вне всякого сомнения, в долгосрочной перспективе и в среднем в народном хозяйстве повышается уровень реальной заработной платы. Так как каждый работник одновременно является потребителем, временные потери, связанные со структурной перестройкой, в перспективе компенсируются за счет более благоприятного соотношения между уровнем заработной платы и ценами.

Можно даже утверждать, что без технического прогресса рост реальных доходов наемных работников был бы вообще невозможен! Ведь «технический прогресс» – это не более чем другое название «увеличения производительности труда»: если бы объем производства на одного занятого постоянно не увеличивался, то в долгосрочной перспективе нельзя было бы производить большее количество благ на душу населения. Действительно, сегодня во всех промышленно развитых странах уровень жизни наемных работников во много раз превосходит уровень жизни в менее развитых странах, не говоря уже о ситуации в XIX в. Например, в Германии только в период с 1950 по 1985 г. реальная почасовая заработная плата увеличилась в четыре раза. Это означает, что в 1985 г. за каждый отработанный час западногерманский промышленный рабочий мог приобрести в четыре раза больше благ, чем в 1950 г. Одновременно в 1985 г. в Западной Германии количество занятых почти на 10 миллионов превышало уровень 1950 г. То есть в результате технический прогресс не только не уничтожил рабочие места и не уменьшил заработную плату, а, наоборот, значительно увеличил и то и другое. После объединения Германии это положительная тенденция в целом продолжала развиваться, хотя значительно более медленными темпами.

В других промышленно развитых странах количество занятых также в течение продолжительного времени увеличивалось, а не сокращалось, как считают многие. Так, между 1980 и 1996 гг. количество занятых в Западной Европе увеличилось на 60 млн чел.! То, что за этот же период выросла безработица, связано с тем, что одновременно количество людей в работоспособном возрасте увеличилось на 75 млн чел. Эту проблему невозможно было бы решить за счет замедления технического прогресса, так как это лишь привело бы к сокращению реальных доходов. Многие новые продукты, в частности созданные в телекоммуникационной отрасли – от мобильных телефонов до интернета, – вошли бы в наш обиход с задержкой или вообще не получили распространения. В конечном счете тем самым было бы создано меньше рабочих мест и меньше покупательной способности, а не больше, как внушает нам наивная теория замещения.

В чем же тогда причина высокой безработицы, которую можно наблюдать в большинстве (но не во всех!) промышленно развитых странах в последние тридцать лет? Центральная проблема заключалась именно в том, что экономическая политика была в большей мере ориентирована на сохранение существующих рабочих мест, чем на создание новых. Так, например, в Германии в течение десятилетий осуществлялось субсидирование предприятий угольной промышленности, хотя на мировом рынке она уже давно была неконкурентоспособной. Только на эти цели в течение ряда лет было потрачено более 100 млрд евро. Конкурентоспособные отрасли экономики, уплачивая соответствующие налоги, в буквальном смысле должны были платить по счетам субсидируемых предприятий, что сдерживало их собственное развитие. Капитал с гораздо большей пользой можно было использовать на цели структурных преобразований в районах угледобычи.

Принимаемые меры только ослабляли рыночную динамику, столь важную для рыночной экономики. Еще Шумпетер описывал конкуренцию как процесс созидательного разрушения, в котором старое должно уступить место производству новых продуктов и технологий. Ликвидация рабочих мест на отдельных предприятиях и в отдельных отраслях является частью этого процесса – это в известной мере цена за то, что в целом продолжается рост реальных доходов и занятости. Кто не готов платить эту цену и по политическим соображениям пытается «спасти» более не конкурентоспособные рабочие места, тому в перспективе придется столкнуться не менее, а с более высокой безработицей.

То, что этот урок с течением времени оказывается забытым, также связано с принципиальным изменением поведенческих установок людей, поскольку с ростом благосостояния в промышленно развитых странах потребность людей в защите уже достигнутого не становится меньше, а наоборот, только увеличивается. В 50-е годы прошлого столетия в Германии вследствие проигранной войны и вызванных войной разрушений уровень благосостояния, который можно было защищать, был невысок. Каждый использовал шансы, которые щедро предоставлял ему рыночный экономический порядок, установившийся, не в последнюю очередь, благодаря усилиям Людвига Эрхарда. Так возникло немецкое «экономическое чудо», занятость и уровень жизни росли поистине ошеломительными темпами. Уже в 1960 г. уровень безработицы составлял 1,3 %, что практически означало полную занятость, при том что еще за десять лет до этого 10 % населения не имели работы. К тому же в этот период времени в стране оказались миллионы беженцев и граждан Германии, оказавшихся за ее пределами в результате военных действий. Все они искали работу и смогли ее получить. Еще быстрее рос реальный общественный продукт, который за то же время увеличился более чем в два раза.

Однако затем постепенно бурный экономический подъем периода «экономического чуда» стал замедляться. Темпы прироста реального общественного продукта замедлились, с начала 70-х годов в Европе увеличивается естественный уровень безработицы, который не падал даже в годы с хорошей экономической конъюнктурой. Этот факт имел лишь весьма поверхностное отношение, например, к окончанию взрывного роста спроса в послевоенное время; неудовлетворенные потребности всегда были и будут в достаточном количестве. Однако с ростом благосостояния людей изменилось их поведение, а также предприятий в тех случаях, когда речь идет о мобильности и готовности приспосабливаться к новым обстоятельствам.

Тот, кто, как, например, шахтер после долгих лет тяжелого труда обеспечил себе скромный достаток, вряд ли захочет теперь продать свой домик недалеко от шахты, чтобы попытаться начать все сначала где-нибудь в другом месте. К тому же в большинстве промышленно развитых стран в каждой отрасли существует отдельный профсоюз. Интересы этих отраслевых профсоюзов заключались, естественно, в том, чтобы поддерживать занятость в своей отрасли на максимально высоком уровне, независимо от того, сумела она сохранить конкурентоспособность или нет.

В результате экономическая политика государства в качестве своей основной задачи все больше ориентировалась на сохранении существующих рабочих мест, поскольку именно в этом вопросе давление со стороны непосредственно затронутых было особенно велико, – причем не только со стороны трудовых коллективов, но и тех предприятий, интересы которых в ходе структурных преобразований были ущемлены. В этой среде постепенно все больше распространялись настроения государственного иждивенчества, ожидания в период экономических трудностей помощи, в первую очередь от государства в виде различного рода бюджетных субсидий. Одновременно начиная с 70-х годов происходило дальнейшее укрепление системы социального страхования. Увеличилась продолжительность выплаты пособий по безработице, размер которых был повышен, более жесткими стали предписания, связанные с защитой наемных работников в случае угрозы увольнения. Все эти меры были направлены прежде всего на создание системы социальной защиты для каждого отдельного наемного работника. В то же время в совокупности они породили серьезную проблему на рынке труда.

Их зеркальным отображением стал скачкообразный рост налогового бремени и бремени других социальных отчислений, а также, не в последнюю очередь, государственного долга. Если, например, в начале 60-х годов прошлого столетия квалифицированный рабочий в Германии отчислял в виде налогов и других социальных сборов менее 20 % номинальной заработной платы, то в конце 90-х годов речь уже шла о 40 %. За тот же период также сильно выросла и сама заработная плата, при этом часто без соответствующего учета реального роста производительности труда. Дороже на соответствующую величину для предприятий стала рабочая сила, так что часто приоритет получали инвестиции на рационализацию производства, экономящие труд, а не инвестиции, направленные на расширение производства, создающие новые рабочие места.

Следует отметить, что в последнее время в этом отношении начался процесс переосмысления, не в последнюю очередь вследствие кризиса государственного долга. Во многих европейских странах был взят курс на ослабление мер регулирования и на повышение гибкости на рынках труда и товаров. В том числе предпринимаются шаги по прекращению практики субсидирования не конкурентоспособных секторов производства, чтобы, таким образом, сократить бремя отчислений в бюджет государства и обеспечить большую экономическую динамику. В экономической науке эта концепция получила название политики, основанной на экономической теории предложения.

Это программа, которая однозначно направлена против кейнсианства 60—70-х годов, когда главную проблему видели в недостатке совокупного спроса. О полемике по вопросу о правильности одного из двух существующих рецептов сегодня уже написаны целые тома экономической литературы. Однако решить этот спор на чисто теоретическом уровне представляется вряд ли возможным, так как каждый раз ответ на этот вопрос будет зависеть от того, какой болезнью болеет в данный момент соответствующая экономика. Возможно, что иногда будет необходимо применять сразу оба рецепта, так как пациент, т. е. экономика, может одновременно страдать как от блох, так и от вшей.

Глава 12
Инфляция и безработица

Большинство людей считают, что жизнь постоянно дорожает. Если двадцать лет назад в Германии чашка кофе еще стоила один евро (по курсу), то сегодня за нее нередко придется отдать два евро. То же самое можно сказать и о других товарах. Спортивный автомобиль класса Mazda MX5 в 50-е годы прошлого столетия стоил около 10 000 евро; в конце 90-х годов за сравнимый по классу автомобиль нужно было уже заплатить 25 000 евро.

Правда, в то время размер заработной платы был также существенно меньше. 10 000 евро составляли небольшое состояние, которое только немногие люди могли потратить на покупку автомобиля. Напротив, сегодня даже многие молодые люди сидят за рулем элегантных спортивных кабриолетов. Очевидно, выросли не только цены, но и доходы. В среднем нам нужно работать гораздо меньше времени, чем раньше, чтобы купить холодильник, автомобиль или булочку.

Если смотреть на вещи реально, то в действительности жизнь вовсе не стала дороже, она подешевела. Цены выросли только номинально, т. е. в пересчете на денежные единицы. Но это означает не что иное, как то, что уменьшилась стоимость денег, которыми мы оплачиваем товары и услуги. Постоянный рост цен отражает не снижение уровня благосостояния, а инфляцию.

Если мы захотим измерить степень обесценивания денег, нам будет недостаточно рассмотреть изменение цены отдельных благ. Необходимо разработать максимально представительную товарную корзину, которая содержит все блага, которыми обычно пользуется, например, семья работника со средним доходом. Время от времени состав такой товарной корзины обновляется Федеральной статистической службой. Например, в конце 80-х годов из корзины были удалены мужские пижамы и вместо них, в частности, добавлены теннисные ракетки, чтобы привести ассортимент корзины в соответствие с потребительскими привычками, актуальными на тот момент времени.

Исходя из стоимости товарной корзины можно сделать вывод о том, что уровень цен в Германии с 1950 по 1985 г. вырос в три раза, что соответствовало среднему уровню инфляции в 4 % в год. Однако такой ползучей инфляции оказалось достаточно, чтобы немецкая марка потеряла треть своей первоначальной стоимости. В большинстве других промышленно развитых стран обесценивание денег было еще сильнее, так что курс их валют по сравнению с немецкой маркой упал. Если, например, после Второй мировой войны за доллар давали 4,2 марки, то в конце 90-х годов его обменивали на 1,6 марки.

Инфляция не является порождением нашего столетия. Мы знаем, что уже в древних Афинах нередко имело место обесценивание денег. И это несмотря на то, что в Афинах не существовало бумажных денег и в качестве платежных средств выступали благородные металлы, в первую очередь серебро. Причина инфляции состояла в поступлении в город большего количества благородных металлов вследствие открытия новых месторождений благородных металлов или за счет военной добычи. В результате внезапно происходило увеличение денежной массы при прежнем объеме торговли. Относительная стоимость благородных металлов снижалась, а цены на товары в пересчете на серебро соответственно возрастали.

Сходные инфляционные тенденции можно наблюдать и в Средние века, например в связи с завоевательными походами испанцев в Южной Америке и вывозом захваченного ими там золота в Европу. К этому следует добавить еще одну причину, а именно: феномен порчи монеты. Каждый правитель чеканил свои собственные монеты и при этом уменьшал содержание в них благородных металлов, чтобы увеличить количество денег. Широкую известность получил «красный» геллер – серебряная монета, сердцевина которой состояла из меди. По мери стирания верхнего серебряного слоя монеты ее медная «начинка» становилась видимой. В Германии до сих пор существует поговорка: «дело и красного геллера не стоит».

Такое фальшивомонетничество также приводило к росту цен на товары. Большинство людей верили, что его причиной было уменьшение стоимости металла, из которого чеканили монеты, хотя такое объяснение было очевидно неполным. Монеты теряли часть своей стоимости только потому, что на рынке они оказывались в избытке. Ставшие менее ценными по содержанию металла монеты могли и дальше сохранять свою ценность, если их количество в обращении было ограничено. В противном случае было бы невозможно использование бумажных денег, возникших в более позднее время, хотя и бумажные деньги нередко становились объектом всевозможных злоупотреблений. В качестве примера можно привести деятельность германского Рейхсбанка после Первой мировой войны. Правительство страны, испытывая большие финансовые трудности в связи с необходимостью выплаты репараций и внутреннего долга, настояло на том, чтобы Рейхсбанк на полную мощность запустил денежный печатный станок, – не обращая внимания на реальную производительность немецкой экономики, – и таким образом профинансировал государственные расходы. Реализация этого решения вызвала беспрецедентную в истории страны инфляцию: цены буквально с каждый часом становились выше. Перед магазинами выстраивались бесконечные очереди людей с пачками бумажных денег в руках, при этом никто не мог быть уверен, что, отстояв очередь, он сможет на них что-нибудь купить. На пике инфляции за один доллар давали 1,2 триллиона марок! В конечном счете местные органы власти и сберегательные кассы стали печатать собственные деньги. Официальную валюту все больше вытесняла валюта зарубежных стран, в частности доллар и швейцарский франк. Расцвела примитивная меновая торговля (бартер) по принципу: товар за товар.

Наконец была проведена валютная реформа, в ходе которой обесцененную марку сначала заменила рентная марка. Чтобы укрепить доверие населения к новой валюте, пошли на хитрость: официально было заявлено, что рентная марка будет обеспечена ипотечными облигациями на недвижимость, что в действительности было чистой фикцией. Успех рентной марки целиком и полностью был связан с тем, что новые деньги выпустили в ограниченном количестве. Позднее рентная марка была заменена на рейхсмарку, которая сначала зарекомендовала себя как достаточно стабильная валюта. Однако за время предшествующей инфляции миллионы граждан и кассы социального страхования потеряли все свои сбережения.

После Второй мировой войны в Германии еще раз возникла сильная инфляция, пока в 1948 г. в ходе очередной валютной реформы рейхсмарку сменила немецкая марка. Этот исторический опыт объясняет категорическое неприятие инфляции немцами. Созданный немецкий Бундесбанк был первым центральным банком, который получил полную независимость от правительства. Банк сумел использовать это преимущество и на основе строгой денежной политики превратил немецкую марку в одну из самых стабильных валют мира.

Примеры гиперинфляции можно найти в других частях мира, в том числе в новейшее время, в частности, в Латинской Америке в начале 80-х годов прошлого столетия и в бывших странах Восточного блока после крушения социализма в начале 90-х годов. В западных промышленно развитых странах, напротив, после Второй мировой войны инфляция не превышала уровень 5—15 % в год.

Количественная теория денег объясняет эту ползучую инфляцию тем, что в обращении находится слишком много денег. Упрощенная версия этой теории была создана представителями классической политэкономии в XVIII в., прежде всего Давидом Юмом (1711–1776). Ее основополагающая идея, согласно которой увеличение золота и серебра ведет к росту цен на товары, была частично разработана еще в XVI столетии, например, французским теоретиком государства Жаном Боденом (1530–1596). Эта идея получила новую жизнь в более рафинированном виде в количественной теории американского экономиста Ирвинга Фишера (1867–1947), одного из ведущих представителей неоклассического направления. Фишер использовал в своей теории скорость обращения денег в качестве нового элемента объяснения феномена инфляции. Согласно Фишеру, объем торговли, который может быть профинансирован, зависит не только от количества оборачивающихся денег, но и от того, как часто каждая денежная купюра в течение года меняет владельца.

Если, например, в обращении находятся 100 денежных купюр и при этом каждая купюра дважды в год используется в целях платежа, то в этом случае очевидно может быть профинансирован объем торговли в размере стоимости, которой обладают 200 денежных купюр. Если в количественном отношении торгуются 50 товаров, то средняя цена каждой единицы товара, очевидно, составит 4 денежные единицы. Это соотношение вошло в экономическую науку под названием «уравнение обмена Фишера». В несколько иной формулировке его также называют кембриджским уравнением или просто количественным уравнением. В порядке исключения изобразим его здесь в виде формулы:

объем торговли × уровень цен = количество денег × скорость обращения

На основе количественного уравнения легко можно понять, что произойдет, если количество денег увеличивается в большем объеме, чем реальный объем торговли. Если скорость обращения остается неизменной, товарные цены будут соответственно возрастать, т. е. начнется инфляция. Наоборот, если количество денег увеличивается в меньшем объеме, чем объем торговли, или даже уменьшается, товарные цены начинают падать. В этом состоит феномен дефляции, который столь сильно проявился во время мирового экономического кризиса 30-х годов прошлого столетия.

С помощью количественного уравнения можно легко объяснить, что тогда произошло. Количество денег вследствие биржевого краха и последовавшего за ним массового банкротства банков резко сократилось. Соответственно упали товарные цены, и началась общая дефляция. Однако снижение цен было не столь сильное, как уменьшение количества денег, так как размер заработной платы и процентов на привлеченный капитал предприятий были зафиксированы в договорном порядке. То есть при существующей скорости обращения денег реальный торговый оборот и тем самым, также общественный продукт должны были сократиться. Также и с точки зрения отдельного предприятия было совершенно логично: если общеэкономическая покупательная способность сокращается, но при этом нельзя на соответствующую величину сократить производственные издержки, то тогда должны уменьшиться сбыт и возникнуть безработица. Так это тогда и произошло.