Текст книги "Невидимая рука. Экономическая мысль вчера и сегодня"

Вернемся еще раз к выравниванию семейных доходов. В обоснование этой меры, наряду с аргументом о ее пользе для стабилизации распределительной пенсионной системы за счет повышения рождаемости, приводят также аргумент, связанный с соображениями социальной справедливости. Действительно, затраты на детское воспитание в сумме легко могут составить для семьи шестизначную сумму. Особенно, если принять во внимание, что в этот период один из родителей, воспитывающих детей, часто бывает вынужден отказаться от своей постоянной работы. Ввиду столь высоких издержек, эффект мер выравнивания семейных доходов ничтожно мал.

Эти столь широко распространенные взгляды, однако, весьма поверхностно отражают существо проблемы. Если бы в современных условиях многодетность в промышленно развитых странах была бы только обузой, то тогда едва ли можно было объяснить, почему в этих странах дети еще вообще появляются на свет. В действительности все обстоит несколько иначе. Ведь дети – это также ощущение радости и один из смыслов жизни. Как и прежде, они также являются важным экономическим фактором социальной защиты родителей в старости. Плохо тем, кто в старости зависит исключительно от государственного попечительства. Ему будет не хватать не только человеческого участия, но и независимости от всевластия бюрократов. Если же он к тому же прикован болезнью к постели, то, вероятно, его самым большим желанием будет оказаться в кругу своей семьи, которая поддержит его и не допустит его угасания в одиночестве и в полной зависимости от благотворительности государства.

Об экономической значимости детей для родителей в многочисленных работах писал, в частности, американский экономист Гэри Беккер (1930–2014), лауреат Нобелевской премии 1992 г. За это его нередко упрекали в цинизме, поскольку как можно втиснуть желание иметь детей в жесткие рамки анализа эффективности затрат? Тем не менее именно зависимость уровня рождаемости от экономических и социальных рамочных условий показывает, насколько и сегодня важны чисто экономические соображения при принятии решения о том, иметь или не иметь детей.

Если наряду с издержками воспитания детей также учитывать их личную полезность для родителей, то тогда и по соображениям справедливости сомнительной будет выглядеть обязанность государства выплачивать пособия за то, что родители растят своих собственных детей. Полезность хорошо воспитанных детей и в наши дни, очевидно, перевешивает издержки родителей в связи с уходом за ними. Так же как вряд ли можно усомниться в бесполезности для экономики испорченных отпрысков.

Существует, однако, еще один аргумент против полной социализации издержек детского воспитания. Согласно этому аргументу чрезмерная государственная помощь ведет к разрушению семьи и тем самым к разрушению самой важной и эффективной солидарной ячейки общества из всех нам известных. Если общество берет на себя все издержки воспитания детей, то тогда практически не остается никаких оснований для того, чтобы вообще создавать семьи. Женщине, воспитывающей детей в одиночку, государство тогда обеспечивало бы гарантированный прожиточный минимум и пенсию по старости. Зачем тогда выходить замуж? Возможно, что брак с отцом ее детей даже ухудшит экономическое положение обоих родителей. Ведь тогда супруг будет обязан позаботиться о содержании жены и детей, что в противном случае сделало бы государство. То есть в экономическом отношении было бы более рационально поддерживать внебрачные отношения, возложив бремя расходов на содержание собственных детей на анонимное солидарное сообщество налогоплательщиков.

В конечном итоге государство должно было бы позаботиться о соответствующем обеспечении жизненных потребностей каждого гражданина, достигшего пенсионного возраста, каждой женщины, воспитывающей детей, и каждого молодого человека, покидающего родительский дом. Однако профинансировать такое экстремально индивидуализированное право на социальную защиту представляется едва ли возможным. Чем более обезличенным становится сообщество граждан, оплачивающих социальные расходы, тем более бесцеремонно его будут использовать в ситуациях, допускающих различное толкование. Именно по этой причине существует опасность перерождения такой системы в антигуманное общество, поскольку в стремлении удерживать издержки в определенных границах государство будет увеличивать объем бюрократических процедур и изобретать правовые нормы, которое будут все меньше применимы к каждому конкретному случаю. Вопрос о том, имеет ли, например, больной старик право на кресло-коляску или на новое теплое одеяло тогда будут решать государственные чиновники, руководствуясь жесткими директивами, независимо от конкретной ситуации или практических соображений. Однако, и в идеальной системе социального государства также едва ли можно будет избежать, чтобы огромные денежные суммы расходовались на социальные выплаты, в которых, вообще говоря, нет никакой необходимости, и которые можно было бы более рационально использовать в другом месте.

Такие соображения побудили, в первую очередь, представителей католического социального учения потребовать ввести в социальную политику принцип субсидиарности. Согласно этому принципу, в случае сомнения проблемы сначала должны решаться на уровне самой маленькой солидарной общины, прежде чем их рассмотрение будет передано солидарной общине более высокого уровня, например страхового общества, а тем более государства. При этом помощь для самопомощи должна всегда иметь приоритет перед всеобъемлющими мерами обеспечения социальной защиты, поскольку такие государственные меры, распространяемые на всех граждан без исключения, заглушают частную инициативу и, в конечном итоге, приводят к недофинансированию этих мер при одновременном прогрессирующем ограничении членов общества в их гражданских правах.

Идея принципа субсидиарности была сформулирована в 1931 г. папой Пием XI в социальной энциклике «Quadragesimo Anno» («В год сороковой»). В Германии ее активно пропагандировал священник-иезуит Освальд фон Нелл-Бройнинг (1890–1991). Этот принцип на протяжение длительного времени оставался одним из основополагающих в системе социально-политических идей Католической церкви. Однако в последние годы его и в церковных кругах все больше вытесняет принцип, скорее связанный с теорией социального государства, особенно в том, что касается вопросов социального обеспечения по старости.

Важно хорошо представлять себе фундаментальную альтернативу социальной политики. Если речь идет о том, чтобы сохранить семью как эффективный и гуманный солидарный союз, то тогда для этого должны быть созданы соответствующие стимулы. В Германии к этим стимулам относится, например, возможность раздельного налогообложения супругов, т. е. налоговая льгота, воспользоваться которой может только тот, кто берет на себя ответственность за содержание своего спутника жизни и тем самым облегчает бремя государства. Система пенсионного страхования в Германии в целом также следует этому принципу: на получение пенсии по старости за счет своих пенсионных взносов имеет право не только работающий супруг; в случае его смерти это право переходит к его вдове, а в случае ее смерти – к оставшимся без родителей сиротам. Еще одной социальной льготой является в данном случае бесплатная медицинская страховка неработающих членов семьи в системе государственного медицинского страхования. Такая норма является сильным стимулом для создания семьи не только по факту, но и юридически – со всеми вытекающими из этого взаимными обязательствами материального характера.

Если исходить из чисто индивидуального принципа, то тогда такие семейные льгот, очевидно, идут вразрез с идеей справедливости. Ведь отец семейства, выплачивая свои страховые взносы, приобретает значительно больше прав, чем неженатый человек, получающий точно такую же заработную плату, и к тому же он платит меньше налогов. С другой стороны, если рассматривать саму семью как объект обязательного налогообложения и социального страхования, то тогда против названных семейных льгот будет трудно что-либо возразить. Напротив. Тот, кто берет на себя безусловное обязательство содержать жену/мужа, а также своих детей, тот уменьшает бремя государственных социальных расходов. Тем самым он заслуживает иного обращения, чем тот, кто не стремится оформить свои семейные отношения и в бедственной ситуации оставляет свою «семью, созданную на скорую руку» на попечение государства.

Альтернативой семейного солидарного союза выступает государственная ответственность за каждого отдельного человека. Тот, кто поддерживает эту идею, будет, например, требовать раздельного пенсионного страхования обоих партнеров по браку, даже если в случае совместного проживания супругов в такой двойной пенсии нет никакой необходимости. Соответственно большую остроту приобретут тогда проблемы финансирования пенсионного страхования. В этом случае также будет естественным обеспечить специальными – на самом деле государственными – мерами социальной защиты как детей, так и их родителей, приближающихся к пенсионному возрасту. На практике эти идеи находят свое выражение в постоянно увеличивающемся размере выплаты детских пособий, с одной стороны, и в гарантированной государством минимальной пенсии по старости для каждого гражданина – с другой. Все эти меры, однако, окончательно обесценивают семью как юридически оформленную солидарную ячейку общества. В этом случае государство берет на себя все издержки взаимной социальной поддержки, которые до сих пор несла семья. Не требуется особого воображения, чтобы представить себе финансовые последствия такого развития событий.

Очевидной альтернативой является усиление роли, которую в социальной политике играет семья. Применительно к нашей проблеме социального обеспечения в старости это могло бы, например, означать, что в первую очередь дети должны были бы нести ответственность за благополучие своих родителей. По какому праву хорошо зарабатывающий представитель торговой фирмы может перекладывать ответственность за содержание своей больной матери? Разве не он в первую очередь не должен отблагодарить своих родителей за полученное хорошее образование, которое они ему обеспечили? Только тогда, когда дети не в состоянии сами оказывать своим родителям требуемый уход в старости, согласно принципу субсидиарности, потребовалось бы вмешательство государства.

При этом нет никаких аргументов против расширительного толкования понятия семьи по сравнению с его прежним значением. Почему, например, нельзя признать одной из форм солидарного сообщества внебрачные семейные отношения? Для сообщества налогоплательщиков было бы рациональным расширить действие правовой нормы, предоставляющей льготы в случае раздельного налогообложения супругов, на внебрачные семейные союзы при условии, что партнеры в таком браке примут на себя взаимные обязательства оказывать друг другу материальную поддержку. Даже однополые браки не должны быть исключены из этого правила. С экономической точки зрения важно только, чтобы соответствующие взаимные обязательства в чрезвычайных ситуациях облегчали финансовое бремя сообщества налогоплательщиков. Чем ближе организация обеспечения по старости к его проблемным точкам, тем она дешевле.

Не будем скрывать, что по всем этим проблемам среди экономистов существуют различные мнения. Здесь важно подчеркнуть, что при их решение нельзя руководствоваться исключительно соображениями издержек и полезности, во всяком случае не в узком, чисто финансовом смысле. Соглашаясь с этим выводом, вместе с тем необходимо помнить следующее: социальная политика без учета ее экономических последствий наверняка будет обречена на неудачу. Особенно это касается семейной и пенсионной политики, последствия которой проявляются в очень долгосрочной перспективе и с которыми сегодня действующим политикам, как правило, вряд ли придется иметь дело. Им наверняка никогда не придется отвечать за реальную возможность профинансировать ту широко разрекламированную часть пенсий по старости, которая сегодня формируется на основании учета затрат времени родителей на воспитание детей. Эта проблема встанет перед будущим поколением, т. е. перед тем поколением, которому и без того, возможно, придется столкнуться с огромными проблемами финансирования системы пенсионного обеспечения.

Глава 27
Экономические законы и правовое мышление

Как и в любой науке, в экономической теории среди специалистов по многим вопросам имеются расхождения во мнениях и идут дискуссии. Однако великие мировоззренческие битвы, такие как, например, между социалистами и либералами, остались в прошлом. За очень немногими исключениями подавляющее большинство экономистов высказываются за рыночную организацию хозяйственной жизни. Теоретические аргументы в пользу рынка и конкуренции как одного из главных принципов такого экономического порядка обладают огромной убедительной силой. Тем более что их неоспоримость подтверждена практическим опытом уже более двух столетий современной экономической истории. В этом отношении недавний финансовый и кредитный кризис ничего не изменил. Напротив, если бы были соблюдены такие принципа рыночной экономики, как материальная ответственность, устойчивая денежная политика и экономное расходование бюджетных средств государствами, то, возможно, этот кризис вообще бы не случился.

Тем не менее государство вновь и вновь предпринимает попытки полностью или частично отменить экономические законы, постоянно вмешиваясь в рыночные процессы. Например, в большинстве промышленно развитых стран государство в большей или меньшей степени осуществляет регулирование рынка труда. Во многих странах это же имеет место и в отношении рынков жилья, энергетики и сельскохозяйственной продукции. Даже в тех отраслях, в функционирование которых государство не вмешивается непосредственно, действуют многочисленные законодательные предписания, которые в отдельных случаях существенно ограничивают свободу договора между участниками рыночных отношений.

Такая склонность к интервенционизму частично объясняется тем, что большинство законов государства пишут не экономисты, а юристы. Однако, юридическое образование почти не включает в себя изучения экономических взаимосвязей. С другой стороны, многие экономисты не слишком хорошо знают правовые нормы и конкретные законы. По этой причине контакты между представителями обеих специальных дисциплин нельзя назвать тесными, и даже на совместных заседаниях они зачастую говорят, не слыша друг друга.

Такая ситуация существовала не всегда. Первоначально экономическое и юридическое образование было единым. Тот, кто в XIX в. изучал государствоведение, знал не только законы государства. Он также мог квалифицированно судить о том, являются ли они разумными с экономической точки зрения и каким образом, в случае необходимости, их можно улучшить. Даже тогда, когда специализация привела к разделению единого факультета на два самостоятельных, поначалу это не сказалось отрицательно на взаимопонимании между юристами и экономистами. Так среди отцов-основателей ордолиберализма, которые после Второй мировой войны заложили в Германии основы рыночной экономики, были представлены обе эти дисциплины в лице таких выдающихся представителей, как экономист Вальтер Ойкен и юрист Франц Бём.

Сегодня юридическое мышление, напротив, сформировано таким образом, что оно не всегда вполне отвечает реальным желаниям и поступкам людей и тем самым требованиям экономической действительности. Так, например, юристы охотно мыслят иерархическими категориями: основной закон (конституция) выше обычных законов, которые, в свою очередь, стоят над государственными директивами и распоряжениями. В рамках этой иерархической структуры место воле тех, о ком в конкретном случае идет дело, как правило, отведено в самом низу. Так, вполне может случиться, что владелец квартиры и заинтересованный квартиросъемщик приходят к полному согласию относительно условий найма жилья, но договор аренды при этом не будет подписан, так как, например, высота окон в ней не соответствует законодательно предписанным размерам.

Подобные коллизии ежедневно можно наблюдать и в области трудового права. Так, например, в Германии законодательно регулируются все аспекты, касающиеся ставок заработной платы, допустимой продолжительности рабочего времени и времени отдыха и оборудования рабочих мест, независимо от того, насколько сами работники считают установленные нормы разумными и необходимыми. Государство полагает, что оно должно защищать своих граждан даже от самих себя, предписывая им, например, обязательное использование ремней безопасности в автомобиле и запрещая самостоятельно подключать у себя дома кухонную плиту.

Юристы переносят иерархические принципы своего мышления даже в сферу определения ценности благ. Высшим благом для них является человеческое здоровье, которое поэтому должно иметь приоритетное значение по отношению ко всем другим ценностям, таким как, свобода договора или свободное развитие личности. То, что их подход не всегда согласуется с действительным восприятием ценностей со стороны граждан, можно констатировать, взглянув на поведение последних в повседневной жизни. Как, в противном случае, иначе можно объяснить то, что многие из них подвергают свою жизнь опасности, когда курят, употребляют алкоголь, любят быструю езду на мотоцикле или скоростной лыжный спуск по крутому склону горы?

Мы уже ознакомились с одной их экономических теорий, которые могут объяснить такое поведение. Речь снова идет о законах Госсена. Применительно к охране здоровья так же можно утверждать: чем больше наша безопасность, тем меньше мы ценим дополнительное приращение этого блага. Или, говоря другими словами: если предписания по обеспечению нашей безопасности чрезмерно ограничивают другие ценности, такие как, нашу свободу или просто возможность получить удовольствие от жизни, то, скорее всего, наше отношение к ним будет отрицательным. Тогда мы начнем отказываться от соблюдения предписаний по безопасности, мы будем сами вкручивать лампочки, вместо того, чтобы поручать эту работу специалисту, и покупать на черном рынке алкогольные напитки, если они официально запрещены к продаже.

Следовательно, такое поведение можно легко объяснить, но только не юристу, недостаточно подготовленному в экономическом отношении. При этом следует отметить, что первые экономисты были в этом отношении ничуть не лучше. Прежде всего это относится к средневековым экономистам-схоластикам, о которых мы уже упоминали выше. Будучи служителями церкви, они опирались на непоколебимую систему ценностных представлений, которая, как они полагали, соответствовала божественному посланию. В их иерархии ценностей на самой вершине располагался сам Господь, за которым на более низких ступенях следовали ангелы и святые. И только потом – человек и ниже его животные и растения как живые создания Бога. Еще ниже находились материальные блага, такие как горшки для приготовления пищи или обувь, и уже на самой нижней ступени – деньги. Деньги, как выражение пагубного стремления к наживе, в большинстве случаев имели даже дурной «привкус».

Таким образом, у юристов существует давняя традиция мышления жесткими ценностными категориями, которая восходит к Аристотелю и Платону. Тем не менее ее абсурдный характер никак не соответствует реальному поведению людей. Еще в Средние века люди бросались на поиск денег, забывая о церковной службе. Об этом можно сожалеть, как и можно попытаться убедить людей в том, что такое поведение опасно для них. Но заставить людей путем насильственных государственных мер принудить к собственному счастью – задача не только непосильная, но и неосуществимая. Поскольку не существует необходимой для этого твердой системы взаимоувязанных ценностей!

Такой вывод будет справедлив даже в тех случаях, когда поведение человека ставит под угрозу не только его собственное здоровье, но и здоровье других людей.

Возьмем в качестве примера дорожное движение. Почти все юристы отстаивают принцип, согласно которому в случае сомнения сохранность физического здоровья одного человека всегда имеет приоритет перед правом на свободу другого. И на первый взгляд этот принцип кажется вполне разумным. Поэтому практически во всех странах введены более или менее жесткие ограничения на скорость передвижения автомобильного транспорта, на допустимую норму содержания алкоголя в крови и т. д., чтобы держать эти риски в определенных границах. Но что конкретно означает в этих случаях выражение «держать в определенных границах»? Если мы действительно отдадим абсолютный приоритет здоровью перед свободой, то тогда, если быть до конца последовательным, будет необходимо вообще запретить любой вид автомобильного транспорта, даже всего транспорта в целом. Возможно, существуют отдельные люди с экстремальными взглядами, которые выступают с подобными требованиями. Очевидно, однако, что они идут вразрез с настроениями большинства людей. На самом деле речь здесь вновь идет о вопросе правильно выбранной меры, как гласят законы Госсена. Чем выше уровень уже существующей безопасности, тем меньше желание общества еще больше увеличивать эту безопасность за счет ограничения собственной свободы. Так что в принципе можно оправдать любые соответствующие правила, регулирующие движение транспорта, но только до определенной степени. Этот вывод, однако, едва ли будет доступен человеку, который мыслит жесткими ценностными категориями и которому, следовательно, не доступны категории экономического мышления.