Текст книги "Невидимая рука. Экономическая мысль вчера и сегодня"

Работы Хикса и Самуэльсона были первыми попытками создания теории экономического цикла на основе идей Кейнса, которая сознательно была сформулирована в очень упрощенном виде. С ее помощью можно было наглядно показать, что динамические системы, каковыми являются экономики, при определенных обстоятельствах могут быть выведены из равновесного состояния под воздействием даже самых маленьких импульсов. Это явление также давно известно в естественных науках, где в этой связи была разработана так называемая теория хаоса. Хаос в математическом смысле означает, что поведенческие реакции динамической системы, хотя и могут следовать определенным базовым моделям, в каждом конкретном случае становятся совершенно непредсказуемыми.

Один из простых примеров хаотических систем, взятых из физики, это двойной маятник. Двойной маятник – это маятник с другим маятником, прикрепленным к его концу. Верхний маятник влияет на движение нижнего маятника и наоборот – точно так же, как инвестиции и совокупный спрос влияют друг на друга. Если качнуть маятник, то невозможно сказать, в каком положении он будет находиться, скажем, через двадцать секунд. Даже самые незначительные различия в силе толчка приводят к совершенно иным результатам движения маятника. Другие примеры из области физики – движение шара на бильярдном столе или предсказание погоды. В обоих случаях можно давать более или менее точные предсказания последующего развития событий только на очень короткий период времени. Поэтому игра на бильярде является высоким искусством и поэтому, несмотря на использование всевозможной компьютерной техники, прогнозы погоды верны в лучшем случае на несколько дней и никогда на целый месяц или тем более на год. Знаменитым в этой связи стало одно из положений теории хаоса, согласно которому даже взмах крыльев бабочки в Китае может полностью изменить погоду в Европе.

После фундаментальных работ Самуэльсона и Хикса возникло множество очень претенциозных теорий экономического цикла, которые учитывали также роль денежной политики и политики заработной платы в конъюнктурном процессе. При этом в некоторых из них была предпринята попытка описать протекание экономического цикла с помощью положений, заимствованных из теории хаоса. При всех различиях во взглядах сегодня в целом существует общее согласие относительно того, что циклических колебаний полностью избежать невозможно. Отметим, что этой точки зрения придерживался еще Клемент Жугляр. Поэтому задача антициклической политики должна состоять прежде всего в том, чтобы по возможности эти колебания не стали неконтролируемыми и чтобы, что очень важно, они сами по себе не стали еще более сильными.

Рис. 10.2. Общественный продукт и инвестиционная деятельность взаимно влияют друг на друга подобно тому, как влияют друг на друга обе части двойного маятника. В результате такого взаимодействия в физике и в экономике могут возникать «хаотические» колебания.

Определенные разногласия все еще остаются по вопросу о том, что на самом деле порождает колебания: кто или что дает первый толчок маятнику? На этот счет существуют две противоположные точки зрения.

Экономисты, разделяющие взгляды Кейнса, в своем большинстве отстаивают тезис о том, что даже самые слабые, возможно даже случайные, импульсы могут привести конъюнктуру в колебательное движение. Поскольку такие импульсы полностью нельзя предотвратить, система рыночного хозяйства по своей природе нестабильна.

Как правило, из этого делается вывод для экономической политики о том, что государство должно принимать соответствующие регулирующие меры. Таково современное обоснование антициклической конъюнктурной политики, за которую ратовал еще Кейнс.

Экономисты, ориентирующиеся на монетаристскую школу, вслед за Милтоном Фридменом, напротив, считают систему рыночной экономики более устойчивой. Она в состоянии, как правило, легко справиться с небольшими дисбалансами. Так полагал еще Готтфрид Хаберлер (1900–1995). В своей и по сей день актуальной книге «Процветание и депрессия» в 1937 г. он по поручению Лиги Наций проанализировал все известные тогда теории конъюнктуры.

При этом он сравнивал экономику с креслом-качалкой: если его толкнуть, оно в течение некоторого времени будет качаться, но затем самостоятельно вновь вернется в исходное положение покоя.

Монетаристы также используют метафору кресла-качалки. Хотя, по их мнению, главным образом само государство дестабилизирует экономики и, в известном смысле, постоянно раскачивает кресло, особенно своей постоянно меняющейся денежно-кредитной политикой. Предположим, например, что темпы увеличения денежной массы опережают темпы увеличения производственных мощностей. В этом случае реально возникает дополнительный спрос, при том что нигде в другом месте сокращения спроса не происходит. С монетаристской точки зрения это и является тем импульсом, который дает толчок колебательному движению конъюнктуры. По этой причине монетаристы всегда рекомендуют увеличивать денежную массу по возможности в соответствии с ростом производственных мощностей. При этом ни в коем случае не следует использовать ее на службе активной «антициклической» политики, как это предлагали кейнсианцы. Так как, по их мнению, такая мера скорее только еще больше усилит колебания цикля, вместо того чтобы их демпфировать.

Для того чтобы более наглядно показать эти противоположные точки зрения, мы хотели бы еще раз воспользоваться метафорой костра Альбера Афтальона. Кейнсианцы, в известном смысле, рекомендует подкладывать поленья в огонь каждый раз тогда, когда огонь может погаснуть. Монетаристы, напротив, уверены в том, что это не позволит обеспечить равномерный обогрев, так как поленья только спустя некоторое время, разгоревшись, дадут необходимое тепло; лучше не пугаться небольших температурных колебаний и независимо от них регулярно подкладывать дрова в огонь.

Уладить этот спор на чисто теоретическом уровне вряд ли возможно; решить, кто в нем прав, можно скорее на основе практического опыта. Каверза при этом состоит в том, что в отличие от физических систем экономика не всегда немедленно реагирует на оказываемое воздействие, поскольку в экономике мы имеем дело с людьми, а люди, в противоположность бильярдным шарам и двойным маятникам, учатся на собственном опыте. Поэтому со временем меняется и то, как они реагируют на те или иные события. Пример конъюнктурной политики со всей очевидностью подтверждает этот вывод. Если кейнсианские рецепты в 50—60-е годы прошлого столетия еще как-то помогали в решении возникающих проблем в экономике, то в последующее время они все больше утрачивали свое значение. Более подробно о том, почему это произошло, мы поговорим ниже в связи с объяснением инфляции. Здесь же мы констатируем: на практике циклическая политика не может опираться на теорию, верную на все времена.

Однако есть еще и одно важное политическое соображение, которое скорее говорит в пользу монетаристской позиции. Оно связано с тем, что экспансионистская денежно-кредитная политика всегда в самом начале оказывает положительное влияние на занятость. И только с лагом в два-три года начинается рост цен и заработной платы, в то время как начальный положительный эффект увеличения занятости в большинстве случаев сходит на нет. Рост цен и заработной платы сигнализирует предприятиям, что в действительности вопреки первым впечатлениям вырос вовсе не реальный спрос на их продукцию, а произошло только увеличение денежной массы. Поэтому первоначальное расширение производства предприятий оказывается ошибкой, исправить которую они могут только путем сокращения производства. Чем больше первоначальное увеличение денежной массы и связанный с этим рост избыточных инвестиций, тем глубже, как правило, следующая затем рецессия.

Соответственно попытки правительств с помощью инфляции обеспечить устойчивое ускорение экономического роста всегда кончались неудачей. В 70—80-е годы прошлого столетия многие страны приобрели в этом отношении весьма горький опыт. Тогда решили бороться с негативными последствиями нефтяного кризиса, активно используя печатный станок. В краткосрочном плане эта мера способствовала оживлению экономического роста, при этом у наемных работников возникла иллюзия того, что повышение цен на нефть можно компенсировать за счет соответствующего повышения уровня заработной платы. Однако в конечном счете это привело лишь к росту всех остальных цен, и во многих странах инфляция вскоре выросла до двухзначных величин.

Вскоре произошло резкое ухудшение и на рынке труда. Профсоюзы восприняли рост цен как удар по их до того момента успешной политике в области заработной платы и в целях компенсации потребовали еще большего увеличения оплаты труда. Одновременно эмиссионные банки попытались вновь поставить инфляцию под контроль, повысив процентные ставки и проводя рестриктивную денежно-кредитную политику. В результате издержки предприятий оказались под давлением сразу двух негативных факторов. С одной стороны, предприятия были вынуждены выплачивать постоянно увеличивавшуюся заработную плату и проценты по кредитам, а с другой стороны, эмиссионные банки сузили их возможности для соответствующего повышения цен на производимую продукцию. Все это в совокупности не могло не привести к увеличению числа банкротств и к беспрецедентному росту безработицы.

Такой способ кейнсианского управления спросом позднее получил меткое название политики «стой – иди». Попытавшись сначала стимулировать экономический рост с помощью инфляции, государство затем было вынуждено пойти на попятную, чтобы ее остановить. В результате оно лишь дестабилизировало экономическую ситуацию, одновременно спровоцировав дальнейший рост инфляции.

Такая непоследовательность не только не привела к сокращению безработицы, а, наоборот, вывела ее на еще более высокий уровень. С одной стороны, это произошло потому, что усилилась неуверенность предприятий в правильности принимаемых инвестиционных решений. В результате они даже после начала подъема заняли выжидательную позицию в вопросе о дальнейших инвестициях. С другой стороны, те работники, которые в ходе кризиса на длительное время лишились работы, постепенно теряли трудовую мотивацию, а возможно, и профессиональную квалификацию. В этой связи также говорят о феномене гистерезиса. Под этим словом подразумевают закрепление определенных тенденций, под воздействием которых безработица остается на высоком уровне даже тогда, когда обусловившие ее конъюнктурные факторы больше не действуют. Так из того, что первоначально было проблемой спроса, неожиданно возникает устойчивая структурная проблема.

Политическая проблема заключается в том, что в краткосрочной перспективе политика «стой – иди» вполне может соответствовать интересам правительства. Так, если незадолго до выборов оно сумеет подогреть конъюнктуру, то благодаря ее первоначально положительному эффекту на рынке труда оно может улучшить свои электоральные шансы. Ведь печальные последствия такой политики в виде инфляции и последующей рецессии проявят себя позже. В этой связи также говорят о политических циклах конъюнктуры. Также и по этой причине представляется разумным передать денежную политику в ведение независимого центрального банка.

Отдельные монетаристы идут еще дальше и рекомендуют увязать политику государственных расходов с определенными законодательными правилами. Эта идея законодательной увязки пока не реализована, так как большинство политиков не готовы отказаться от кейнсианского инструментария антициклической политики. Такой инструментарий действительно нужен, когда речь идет о таких чрезвычайных ситуациях, как мировой экономический кризис 30-х годов прошлого столетия или недавний финансовый кризис. Но это не значит, что не следует вводить более строгие правила, регулирующие бюджетные расходы в нормальных ситуациях. Напротив, тем самым появится возможность «держать порох сухим» для принятия экстренных мер.

Эти соображения в любом случае показывают, что кейнсианские рецепты следует применять крайне осторожно. В какой мере такой осторожный подход может быть применен на практике, является скорее проблемой политической системы, чем вопросом чистой экономической теории. Экономисты могут здесь выступать только в роли советчиков. В первую очередь в каждом конкретном случае они должны попытаться выявить, идет ли речь о незначительных неурядицах или возникла действительная угроза общеэкономическому равновесию, нейтрализовать которую можно только с помощью государственных контрмер.

С этой точки зрения различия между кейнсианской и монетаристской позициями представляются не столь большими, какими они еще казались в разгар дискуссии в 60—70-е годы прошлого столетия. Когда, например, в 1987 г. вновь произошел обвал на международных фондовых биржах, почти не было разногласий относительно необходимости немедленного снижения процентной ставки, что и было сделано. Действительно, эта мера позволила избежать угрозы нового мирового экономического кризиса. В последующие годы с помощью превентивных мер регулирования на более раннем временном отрезке также удалось удерживать инфляцию в узких границах. Для экономики это явилось большим успехом, поскольку было показано, что и политика способна учиться на ошибках прошлого.

Подведем краткий итог: по-видимому, циклические колебания конъюнктуры никогда не удастся предотвратить полностью, подобно тому как, например, медицине, вероятно, никогда не удастся полностью излечить насморк. Для этого экономический организм, как и человеческий, слишком сложен. Тем не менее можно и нужно пытаться удерживать колебания в максимально узких границах, чтобы насморк со временем не превратился в полноценный бронхит. Проиллюстрируем эту мысль еще на одном, последнем примере, взятом из повседневной жизни. Каждый, кто когда-либо водил автомобиль с прицепом, знает, как осторожно при этом нужно обращаться с рулевым колесом. Небольшие корректировки режима движения, разумеется, необходимы и разрешены. Однако если слишком резко поворачивать руль, автомобиль начнет опасно вилять и вывести его из заноса будет чрезвычайно трудно.

Также и в конъюнктурной политике прежде всего необходимо идти осторожным и последовательным курсом и при возникновении угрозы не реагировать на нее слишком поспешно. Так, как правило, уже на поздних стадиях экономического подъема целесообразно вернуться к осторожной ограничительной денежной и фискальной политике, чтобы не допустить перегрева экономики.

Глава 11
Уничтожает ли технический прогресс рабочие места?

Вопрос о том, способствует технический прогресс росту благосостояния людей или в долгосрочной перспективе он лишает их рабочих мест, первым поставил Давид Рикардо в третьем издании своих «Принципов политической экономии и налогообложения» (1821). Отвечая на него, сам Рикардо пришел скорее к пессимистическому результату: технический прогресс в соответствующих отраслях промышленности приводит к тому, что в процессе производства постоянно увеличивается используемая масса капитала в виде машин и оборудования. При неизменном спросе имеет место как минимум временное сокращение рабочей силы.

Этот тезис получил известность как теория высвобождения рабочей силы. Благодаря своей внешней убедительности она привлекала новых и новых сторонников. Действительно, как наемные работники могли выстоять в конкурентной борьбе с постоянно усовершенствуемыми машинами? Даже если бы они согласились работать за меньшую заработную плату, в перспективе это вряд ли бы им помогло. Так, в редакционной статье газеты «Хандельсблатт» от 19 июля 1996 г. мы читаем: «Телефон и факс вытеснили бы желтые почтовые автомобили даже в том случае, если бы почтальон отказался от половины своего жалованья. Линотип в газетных типографиях ушел в историю не потому, что наборщики получали слишком высокую заработную плату, а потому что был изобретен компьютер».

Карл Маркс также твердо стоял на той точке зрения, что технический прогресс объективно приведет к большему использованию капитала в производстве. В результате все больше рабочих будут терять работу, даже несмотря на то, что уже в то время их заработная плата еле-еле обеспечивала им минимальный прожиточный уровень. Это мысль стала одним из фундаментальных положений марксистской теории кризиса, согласно которой капитализм в конечном итоге погибнет вследствие перенакопления капитала.

Примечательно то, что до Промышленной революции этот вопрос никогда серьезно не обсуждался, хотя технический прогресс существовал уже и в античности, и в Средние века. Так, изобретение плуга коренным образом изменило производительность сельского хозяйства, не менее радикальное воздействие оказали более совершенные технические приспособления и технологические процессы в сфере ремесленного производства. Однако имелись два важных отличия от более позднего массового индустриального производства. С одной стороны, в Средние века технический процесс развивался очень медленно, так что оставалось достаточно времени для адаптации к его достижениям. С другой стороны, значительная часть благ потреблялась теми же людьми, которые их изготавливали. Хозяева усадьбы не могли не радоваться, если благодаря новым техническим изобретениям их ежедневный труд становился чуть легче. Ввиду повсеместной нехватки продовольствия и других жизненно важных товаров, как правило, не существовало проблемы сбыта на рынке той части продуктов, которые не могли быть потреблены для удовлетворения собственных потребностей. Поэтому технический прогресс рассматривали скорее как благо, поскольку он позволял удовлетворять самые насущные потребности при чуть меньших затратах физического труда и посвящать чуть больше времени досугу.

Зададимся теперь вопросом о том, какие принципиальные изменения принесло с собой массовое промышленное производство? Были ли полностью удовлетворены все потребности? Видимо, нет – всеобщая нужда еще больше возросла. Фридрих Энгельс весьма выразительно рассказал о ней в своей работе «Положение рабочего класса в Англии», написанной в 1845 г. Может быть, были исчерпаны все возможности сокращения продолжительности рабочего времени? И это представляется маловероятным ввиду того, что продолжительность рабочего дня тогда составляла 16 часов в день, шесть дней в неделю.

Здесь мы в очередной раз сталкиваемся с феноменом разделения труда. По мере специализации людей на производстве благ, которые им лично вовсе не требовались, производительность труда увеличивалась в немыслимых дотоле размерах. Однако одновременно также возрастала зависимость каждого индивида от тех требований, которые рынок предъявлял к производимым им благам. Прежде всего, однако, внезапно выяснилось, что машины, сберегающие труд, превратились в угрозу для его ремесла, за счет которого он обеспечивал свое существование. Если один станок для изготовления булавок мог высвободить десять работников, но спрос на булавки при этом оставался на прежнем уровне, на предприятиях, производящих булавки, неизбежно должны были начаться сокращения персонала.

Этот вывод лег в основу теории высвобождения рабочей силы, которую здесь мы воспроизводим в достаточно упрощенном виде. Необходимо принять во внимание, что изобретение станка не только позволило увеличить количество производимых булавок, но и снизить цену на каждую булавку, в противном случае в условиях конкуренции этот станок едва ли нашел себе применение на практике. А снижение цен на булавки увеличивает реальные доходы всех тех, кто не занят в их производстве, поскольку теперь они очевидно могут купить за те же деньги большее количество товаров. Это обстоятельство, в свою очередь, имеет своим следствием увеличение спроса, что опять-таки создает новые рабочие места. В этом заключается суть компенсационной теории, которую уже вскоре после ее появления стали противопоставлять теории высвобождения рабочей силы.

Существует, казалось бы, достаточно убедительный аргумент против теории компенсации: мы только что говорили о падении цен, но разве в действительности мы не наблюдаем постоянный рост цен? Не является ли тем самым компенсационная теория плодом исключительно теоретических рассуждений, которые имеют мало общего с действительностью?

Однако данный аргумент носит слишком поверхностный характер: на протяжении пятидесяти лет мы на самом деле из года в год наблюдаем рост цен, но он является выражением ползучей инфляции, о которой мы говорили выше. Одновременно росли ставки заработной платы, причем в долгосрочной перспективе даже сильнее, чем цены. Но это означает не что иное, как увеличение реальных доходов наемных работников.

Когда мы говорим о снижении цен на отдельные товары вследствие технического прогресса, то подразумеваем при этом не их абсолютное снижение, а то, что цены увеличиваются относительно меньше, чем повышается уровень заработной платы. Только об этом может идти речь, если мы хотим измерить воздействие технического прогресса на реальные доходы. Но относительное снижение цен в этом смысле означает увеличение покупательной способности.

Однако возникающий благодаря этому спрос не является фактором, который во всех случаях способствует развитию тех отраслей промышленности, в которых используются достижения технического прогресса. Кому понадобятся более 100 булавок в год? Поэтому сэкономленные деньги будут полностью или частично потрачены на приобретение других товаров. В принципе это не имеет никакого значения, так как также и по этой причине, очевидно, будут возникать новые рабочие места. Хотя такое структурное изменение предполагает, что высвободившиеся работники должны будут проявить большую мобильность, чтобы суметь занять вновь созданные рабочие места. Им придется переучиваться, возможно, поменять свое место жительства, при определенных условиях даже согласиться работать за меньшую заработную плату.

Здесь мы подошли к наиболее существенной проблеме технического прогресса. Пока мы анализируем его применительно только к какому-то отдельному сектору промышленности, у нас, очевидно, имеются как выигравшие, так и проигравшие. Выигравшей в любом случае является сторона спроса на соответствующие товары, поскольку заинтересованные покупатели могут приобретать их по более низким ценам. В то же время работники отрасли, в которой нашли применение достижения технического прогресса, возможно, окажутся в проигрыше. Ведь им придется искать новую работу, и, по крайней мере, совершенно не ясно, найдут ли они ее в действительности и какова будет тогда их реальная заработная плата.

В период Промышленной революции эта проблема для каждого отдельного человека становилась жизненно важной. С учетом нищенской заработной платы, которую в то время получал рабочий, он практически не мог создать какие-либо личные накопления, а страхование по безработице было введено значительно позже, – в Германии, например, только в 1927 г. Понятно поэтому, что рабочие панически боялись лишиться своего рабочего места вследствие внедрения новомодных машин. Большую известность получило восстание силезских ткачей в 1844 г., которое в своей драме «Ткачи» описал Герхарт Гауптман.

Прядильная машина впервые была изобретена англичанином Ричардом Аркрайтом (1732–1792). В 1764 г. она была кардинально усовершенствована простым ткачом Джеймсом Харгривсом, что позволило более чем в сто раз повысить производительность прядильной машины. Это вызвало зависть и раздражение у его конкурентов, таких же бедных рабочих-надомников. Сначала они решили, что во всем повинна дочь ткача, которую считали ведьмой и называли «Дженни-пряха». Когда же выяснилось, что на самом деле речь идет о машине, соседи отправились к дому ткача и разрушили ее. Однако им не удалось остановить победное шествие «прялки Дженни», как с тех пор стали называть станок.

В более позднее время ткачам также не удалось, прибегая к насильственным действиям, помешать распространению механического ткацкого станка, который в 1785 г. был изобретен английским священником Эдмундом Картрайтом (1743–1823) и который сначала также был воспринят исключительно как машина для уничтожения рабочих мест. Однако по прошествии лет именно благодаря этому изобретению удалось значительно удешевить производство тканей и снизить цену на них, так что с 1760 по 1827 г. британская текстильная промышленность сумела увеличить сбыт своей продукции в сто раз.

Эпоха «бунтов против машин» осталась в далеком прошлом. Но и в наше время на тех предприятиях, где в ходе рационализации должны быть сокращены рабочие места, часто возникают акции протеста и происходят политические выступления персонала. Хотя сегодня для увольняемых работников существует несравнимо лучшая система социальной поддержки. Также, как правило, достаточно велики шансы уволенных рабочих и служащих найти новое рабочее место, чего не было в XIX в. Тем не менее суть этой фундаментальной экономической проблемы не изменилась: потребители оказываются в выигрыше от технического прогресса, в то время как наемные работники соответствующих отраслей промышленности нередко становятся проигравшими.