Текст книги "Чужбина не встречает коврижками. История русского эмигранта"

Глава сорок девятая

После того, как Артур открыл магазин, которому название дал «Баку», я всё свободное время проводил там. Марина тоже постоянно делала в нём уборку. Работали мы на Артура, конечно, бесплатно. Но он часто напоминал, как после получения «позитива», оформит на нас рабочий контракт, и мы в две семьи вместе будем благоденствовать под французским небом. Мой «Форд транзит», как нельзя кстати пришёлся теперь. Артур окончательно прибрал его к рукам: ездил на по делам, привозил товар с торговой базы в магазин и т. д.

Джульетта как-то дистанцировалась от коммерческой деятельности супруга, прикрываясь заботами о детях и хлопотами по дому. Я стал внештатным грузчиком при вновь испечённом директоре магазина: ежедневно ездил с Артуром на базу и загружал-разгружал продукты. Мой шеф бегал тем временем с оформлением фактур и накладных. Пока отсутствовал хозяин магазина, Марина исполняла обязанности продавца. Без нас Артур не мог обойтись ни дня. Видно было, что роль коммерсанта ему очень нравится. Торговая точка приносила доход.

Почувствовав вкус к торговле, азербайджанец в своих мечтах стал прогнозировать размах. Он говорил мне:

– Владислав, теперь я буду открывать другой магазин, гораздо больший по размерам, а этот переделаю на тебя, ведь ты мой друг и мы вместе начинали дело, и ты столько сделал для магазина. Те пять тысяч, которые ты мне занял, очень помогли в деле. Я тебе очень благодарен. Признаться, я даже не верил, что ты доверишь мне в долг такую приличную сумму.

– Артур, можешь даже не переделывать этот магазин на меня. Пусть ты останешься его хозяином, а мы с Мариной просто будем работать у тебя по контракту, – высказался я по существу дела.

– Зачем? Пусть он будет ваш.

– Ну, как хочешь. Для меня, главное, чтоб была работа.

– Не волнуйся, Влад! Получай свой «позитив» и считай, что ты уже работаешь – будущее твоё во Франции обеспечено.

Я был несказанно благодарен Артуру и с воодушевлением трудился бесплатно на благо азербайджанского предпринимателя. Мы с Мариной видели, как с каждым месяцем повышается выручка в магазине. Вскоре Артур стал привлекать к работе свою жену Джульетту, когда сам отсутствовал. Марине доставалась лишь работа по уборке магазина. Почувствовав, что стала в тягость, моя жена перестала приходить на такую работу. От меня тоже владелец магазина постепенно стал избавляться. Теперь, когда я приходил, он мне говорил:

– Ара, сегодня совсем мало работы и ты можешь отдыхать.

– Хорошо, Артур, тогда я пойду. Если что, я всегда готов тебе помочь. Буду нужен – звони!

– Давай! Я обязательно позвоню, если будет нужно. Договорились?

– Договорились, – кисло соглашался я.

Было ясно, что теперь магазин отлаженно функционирует и приносит устойчивый доход, а посему отпала всякая надобность в посторонних свидетелях. Артур изредка звонил – лишь когда ему необходим был мой грузовой фургон и дармовые рабочие руки, чтоб загрузить и привезти хорошую партию товара. Однако, при встречах он всё так же грозился переделать «Баку» на меня в случае, если я получу «позитив». Коммерсант вошёл во вкус и прямо бредил мечтой – открыть ещё больший магазин.

Взятые у меня в долг деньги азер возвращал потом по частям в течение целого года.

***

Семьи, получившие «позитив», CODA распределяла по другим организациям, которые уже дальше проявляли заботу о беженцах, получивших политическое убежище во Франции. Их устраивали на работу, оформляли жильё, детей пристраивали на учёбу.

Ко мне в отель пришёл попрощаться чеченец Мовлади. Его семью отправляли в Саверн. Этот город находится километрах в сорока от Страсбурга. После того, как мою семью первого апреля выставили на улицу и в этой трудной ситуации Мовлади протянул руку помощи, я проникся к нему дружескими чувствами.

И вот теперь его отправляли в другой город и он пришёл попрощаться:

– Владислав, пусть Бог пошлёт тебе удачу, и ты получишь свой «позитив».

– Эх, Мовлади! Твои слова бы да Богу в уши…

– Получишь, Влад, непременно получишь. Кому, если не тебе давать тогда политическое убежище? Из всех нас, пожалуй, ты единственный соприкасался с политикой. Ты писал в газетах статьи против войны в Чечне. Боролся с существующей в России политической системой.

– Но чеченцы больше всех пострадали от действий политиков. Поэтому всё правильно, что вам сразу на первой же Комиссии дают «позитив». Ваш народ беспощадно истребляют и это невозможно проигнорировать.

– Ты прав. Но посмотри кому зачастую здесь предоставляют политическое убежище. Ингуши сдаются вместо чеченцев, грузины – вместо абхазов, все армяне утверждают, будто бежали из Карабаха. Чеченцев сдалось в одной только Франции, говорят, полтора миллиона, когда реально численность всего нашего народа не составит и миллиона.

– Да, действительно получается какой-то абсурд! Один мужик из Сибири, кажется его Василием звали, – да ты его помнишь – это который жил где-то в парке в палатке, – так он в своём досье написал, будто бы, работал на оружейном заводе и вывез оттуда целую машину стрелкового оружия. Это оружие он намеревался доставить в Чечню, чтоб помочь там патриотам бороться с российской оккупацией. За ним была отправлена погоня и на полпути его настигли. Будто бы Василию чудом удалось бежать и неведомыми путями добраться до Франции. И здесь он попросил политическое убежище. Но ему отказали.

– Да, я слышал эту фантастическую историю. В России посеяна такая ненависть к нам, а здесь, за границей, послушать, так все русские вдруг до самозабвения возлюбили чеченцев. Мне рассказывали как ещё одному Васе, выдавшему себя за чеченца, на допросе в OFPRA принесли карту и просто предложили показать где находится Чечня, так он не смог сделать даже этого. Потом ему прислали «негатив», где указали, чтобы подобные сказки рассказывал своей бабушке.

– А помнишь, Мовлади, как раньше мы жили? Никаких лиц кавказской национальности не было, жили единым народом.

– Нам чеченцам и раньше в Союзе не сладко жилось. Какой-то придурок запустил басню о том, что во время Великой Отечественной войны, будто бы, чеченцы готовились встретить Гитлера и преподнести ему белого коня. И на основании этого гнусного вымысла в 1944 году репрессировали целый народ. Потом все последующие годы мы были изгоями и постоянно чувствовали на себе всеобщее презрение.

– Я не чеченец и об этом судить не могу.

– Так действительно было. Во все годы советского режима возвеличивался образ русского народа, а все прочие считались отсталыми. Даже язык насаждали всем русский, а родной следовало забыть, как и культуру своего народа. У меня был такой случай. Я учился в Ростове в институте и однажды на лекции по истории преподаватель развивал кавказскую тему. Он, в частности, коснулся чеченской культуры и сказал, что этот народ до присоединения к России был совершенно отсталым и диким. Я не выдержал и возразил, мол, по вашему разумению, все, кто плохо говорит на русском языке, являются отсталыми и дикими. Не проявляя желания познать историю других народов, так беспардонно унижать их патриотические чувства! Я и сказал тому преподавателю прямо и конкретно, что когда ещё дикие полуголые славяне бегали с дубинами и ловили лягушек в камышах на Днепре, чеченцы уже вовсю ковали железо и имели развитую фортификационную систему своих поселений. Правда потом меня принудили оставить тот институт. Так-то, друг мой!

– Да. В последние годы особенно много на чеченцев обрушили потоков грязи. Раздули всё в лучшем виде. Создали такой стереотип, будто чеченский народ сплошь криминализирован. Здесь, в Европе, я не знаю такого, чтоб чеченцы разбойничали, воровали по магазинам, как другие наши соотечественники. Знавал я одного разбитного русского дедка. В своё время он был счетоводом и с таким упоением взахлёб вспоминал, не стесняясь: «Ах, как я воровал в колхозе!..» Наворовал на родине, а потом сбежал с немцами на Запад от справедливого возмездия…

– До сих пор не пойму какую угрозу для России представлял лично я? Жил себе в селе, пахал на своей земле, как папа Карло, а меня теперь вышвырнули прочь и вынудили скитаться на чужбине. И много таких, как я. А за границей к чеченцам пристальное внимание, и мы очень радеем за свой престиж. Не хотим, чтобы весь мир смотрел на нас сквозь призму российской идеологии. Поэтому наши старики ревностно следят здесь за тем, чтобы чеченская молодёжь проявляла себя достойно. Однако, случается, когда здесь ловят воров грузин, армян или русских, нередко те выдают себя за чеченцев.

– Я тоже слышал о таких случаях. Но, как говорится, время расставит всё по своим местам. Весь мир уже понял, что натворила Россия в Чечне. Надеюсь, наступит время, когда ваш народ обретёт долгожданный мир.

– Всё в руках Божьих!..

После ухода Мовлади я вспомнил и о других чеченцах. Как тяжек, однако, тот гуж, что выпал на долю этого гордого и многострадального народа!

И я сложил стих. И посвятил его моим чеченским друзьям.

 
Винтами воздух рассекает
в чеченском небе вертолёт:
огонь из чрева изрыгает —
гостинцы путинские шлёт.
Клубится дым над Гудермесом —
горит вайнахская земля,
стоят, обласканные бесом,
взметнув обрубки, тополя.
Вернулся нохчи издалёка,
чтоб навестить родимый дом
и на челе его глубоко
легла морщина, в горле – ком.
На месте мирного жилища,
обезображено войной, —
печально тлеет пепелище;
в руинах город весь родной.
Судьба семью всю разметала,
детей убил жестокий рок,
жену бесчестье растоптало —
солдат на то её обрек.
Мать обезумела от горя,
старик-отец пропал в тюрьме,
братишка младший тоже вскоре
бесследно канул в кутерьме.
Поник вайнах над погорельем,
взял горсть обугленной земли
и прядь волос его белела,
как будто снег в неё вплели.
Хотят заставить покоряться, —
кругом солдат российских тьма.
Чечен не стал с судьбой смиряться,
лишь прошептал: «Прости, Фатьма!
Не смог семью обезопасить.
Прости, что я ещё живой…»
И кровью вражеской окрасить
решил кинжал вайнахский свой.
Душа его огнём горела,
внемля творящийся погром, —
и мысль в уме его созрела:
пошёл взрывать аэродром…
 

***

Получив «негатив» с комиссии OFPRA, я принялся в CASASе готовить своё новое досье на комиссию Recours, чтоб опротестовать вынесенное по моему делу отрицательное решение. Теперь в CASASе помогала мне переводчица Иветта – езидка, родившаяся в Грузии. Иветта сама, в своё время, просила убежище во Франции и прошла все стадии эмигранта, вплоть до получения ею французского гражданства, поэтому она не понаслышке знала все перипетии поэтапного прохождения выстроенной чиновничьей полосы препятствий.

– Значит так, Владислав! – начала Иветта. – Следователь OFPRA указала в своём решении, что вы отвечали на её вопросы неубедительно, противоречиво, неуверенно.

– Что ж, она психолог и, видимо, большой дока в своём деле.

– Я вам замечу, что это шаблонная отписка, когда представитель OFPRA не смог уличить допрашиваемого в явной лжи. Так что, вы имеете реальные шансы получить «позитив» на комиссии Recours. Ещё в решении указано, что вы не смогли убедительно подтвердить факт существования реальной угрозы для вашей жизни, а посему вам ничем не грозит возвращение на родину. Теперь, главное в вашем деле, доказать, что вам невозможно возвращение в Россию.

– А как я могу это доказать?

– Нужен серьёзный документ, подтверждающий угрозу вашей жизни.

– Вот, у меня есть рентгеновский снимок, сделанный здесь, во Франции, с письменным заключением доктора Зенглера о том, что в моём теле находится металлический осколок.

– Ну, это другое дело! Давайте скорее сюда этот документ…

И пошёл процесс составления досье по накатанной колее. В отличие от первоначального моего фолианта, оформленного на двадцати листах, нынешний уложился в шести машинописных страницах. По рекомендации Иветты я взял себе парижского адвоката Томаса Вендлинга, который обязался отстаивать мои интересы на процессе в комиссии Recours. В январе месье Вендлинг пригласил мою семью на беседу. Мы съездили на рандеву к нему, где пообщались через переводчика.

Тридцатилетний красавец-адвокат с длинными рыжими кудрями сам нас встретил у двери конторы.

– Я ознакомился с вашим делом и сразу хочу заметить, что оно беспроигрышное, – начал адвокат. – Поэтому мне не совсем понятно почему для своей защиты вы выбрали именно меня? Ведь стоимость моих услуг гораздо выше, нежели у других моих коллег.

– Месье Вендлинг, любое очевидное беспроигрышное дело можно запросто завалить при недостаточной компетентности, – осклабился я недоверчиво. – А вас мне охарактеризовали весьма искушённым в юридических делах специалистом. Я согласен платить, лишь бы выиграть на процессе дело.

– Хорошо! Собственно, у меня нет особых вопросов к вам, ибо всё предельно ясно из представленных в достаточном количестве документов. Теперь от вас только требуется подписать необходимые обязательства.

– Пожалуйста, я готов! – с готовностью отозвался я и подписал предоставленные бумаги.

– А ещё, мне хотелось бы глубже вникнуть в суть и понять вас. Для этого не могли бы вы лично для меня перевести на французский язык какую-нибудь вашу типичную газетную статью или иную работу, где наиболее ярко раскрыты ваши политические суждения? Вы ведь писали на политические темы.

– Да, я много писал о политике. Но, считаю, что наиболее глубже представил свои политические суждения в поэтических работах.

– О-о-о! Это ещё интересней! Вы пишете стихи?

– Совершенно верно.

– Замечательно! Тогда пришлите мне одно из ваших стихотворений.

На этом, собственно, наша встреча с адвокатом и закончилась. Мы вышли на улицу. Снаружи было холодно, дул пронизывающий январский ветер, день был сумрачный. Но не смотря ни на что, мы решили, использовав случай, продолжить своё знакомство с Парижем. В тот день мы посетили Лувр, Тюильрильский сад, плас Конкор (площадь Согласия), прогулялись по Елисейским Полям, издали полюбовались Эйфелевой башней. Сделали много фотографий на память и удовлетворённые вернулись в Страсбург.

Вскоре я нашёл переводчика, который перевёл на французский язык моё стихотворение, которое называется «Моя лебединая песня»:

 
Как отведаю прессы – плююсь, матерюсь и плачу:
прецедент налицо – не иначе впоследствии спячу.
Заварилась такая лихая вокруг кутерьма.
Помоги, – о, Господи! – выбраться из этакого дерьма.
Не хочу – среди зловоний и фекалий.
Не нужно мне их вшивых регалий.
Я не гож и для роли покладистой дворни.
Лучше обрубите мне корни!
Кровь Чечни непокорённой, дерзкой и гордой
натекла лужей – и нас туда мордой.
А всякая сволочь о пожарища греет руки
и жиреют на горе нашем кремлёвские суки.
Россия – словно лагерь концентрационный
и режим вполне оккупационный.
Вон вышагивает впереди – грудь колесом – взводный.
А сзади я – голодный!
Да воздастся когда-нибудь всем по заслугам
и отправятся кто в рай, а кто в ад, построенные цугом.
А с меня довольно и одной преисподней:
довелось пережить – по воле господней.
Между тем, мне пока и не снилось,
чтобы кто-нибудь сильный проявил милость.
Но вся надежда на всеобщее покаянье.
– Не откажи, Господи, в подаянье…
Этой грустной лебединою песней
я врачую от всех болезней
на расстоянье.
 

А ещё через несколько дней я получил письмо от адвоката, в котором тот сообщил, что очень тронут стихотворением и счёл необходимым приобщить его к делу, чтоб ознакомить с ним и представителей, заседающих на процессе.

Что ж, адвокату виднее.

***

Супермаркет словно пещера Али-бабы. И чего только там нет! Изобилие всяких товаров привлекает сюда толпы людей. Присутствие камер наблюдения и бдительных охранников наводят на мысль, что не всегда здесь посетители бывают добропорядочными покупателями. Видимо, находятся такие, кто, пользуясь свободным доступом к выставленному на полках товару, не могут устоять перед корыстным искушением…

Мы с Мариной наполнили тележку продуктами и направились к кассе. У соседней кассы пристроилась молодая чета с детской коляской, в которой мирно посапывало их чадо. Молодые супруги разговаривали меж собой по-русски. Внешностью женщина привлекала к своей персоне всеобщее внимание. И действительно она была красива и статна, со вкусом одета. Всегда приятно созерцать такую красоту.

Подошла очередь, и молодая чета расплатилась за купленные продукты. Все присутствующие восхищенными взорами провожали удаляющуюся семью. Вдруг появился охранник и преградил дорогу нашим молодым соотечественникам. Женщина принялась громко возмущаться действиями стража порядка и порывалась протолкнуть коляску с ребёнком мимо привязавшегося негра-охранника, но тот был упорен и не позволял себя обойти. Неожиданно негр приподнял детское одеяльце, а там оказалось, что коляска буквально набита украденными в магазине товарами. На конфликт поспешили ещё два охранника и помогли увести вороватую русскую семейку в подсобное помещение для досмотра.

– Сейчас вызовут полицию, а там составят протокол, – комментировал я ситуацию.

– Боже мой, так опозориться принародно! – ужаснулась Марина.

– Лёгкий заработок. Не смогли устоять перед соблазном. Омерзительная ситуация…

Вернувшись в отель под впечатлением от увиденной в супермаркете сцены, мы поделились своими соображениями с соседкой Катей.

– Фу-у! А что тут такого? От Франции не убудет. Я и сама беру иногда товар более качественный и подороже, а этикетку с ценой переклеиваю с подобного товара, но подешевле, – призналась, как ни в чём не бывало, наша соседка.

– Это же воровство, Катя! – возмутилась Марина.

– Какое там воровство. Вот недавно поймали грузина – он ночью снимал колёса с чьей-то машины. Такое я не одобряю, поскольку хозяин машины может быть человек небогатый.

– Катя, нет оправданья любому воровству. Я осуждаю все его проявления, – высказал я своё мнение.

– Может быть это и так, но мы воспитывались в другой стране и жизнь понимаем по-своему.

– Катя, но мы воспитывались с тобой в одной стране, – напомнила Марина.

– Что в одной – это верно, – согласилась Катя. – Только воздействию пропаганды все подверглись по-разному. Вот, одни мои знакомые жили, как все, в Союзе: трудились, слушали партийные лозунги, воспитывали детей. Глава семьи вступил в партию и всегда искренне верил, что живёт в самой счастливой на свете стране. Но прошло время, дети выросли, дочь вышла замуж за канадца, и он увёз её на свою родину. Дочь пожила там какое-то время, соскучилась по родным и пригласила их в гости в Канаду. Патриотичный родитель наотрез отказывался ехать к ненавистным капиталистам. Уговаривать его пришлось долго. Наконец, папа с мамой отправились навестить свою дочурку, а заодно, своими глазами взглянуть на то, как загнивает пресловутый и ненавистный капитализм. Столкнувшись же с реальным положением дел, несговорчивый папа вдруг прозрел… и решительно отказался возвращаться назад в лучшую из стран. Куда только подевался весь его патриотизм, когда этот хронический коммунист увидел действительную картину!

Сейчас вся семья воссоединилась и проживает в Канаде…

– Да, все теперь клянут коммунистов… демократов… Капитализма захотели… – вздохнул я. – А разве дворянство было лучше? Что оно сделало для своего народа хорошего? Угнетало, держало в невежестве и нужде. Не разбежалось оно просвещать народ; ни больницы, ни школы, ни землю не торопилось раздавать подданным. А когда пришло время, обезумевший зверь вырвался наружу и сполна проявил свою дикость. И получило дворянство заслуженно то, что должно было получить. А теперь бессильно брюзжит издали.

– Что бы там не было, Владислав, а нам надо жить как умеем, – заключила глубокомысленно наша соседка…

***

В конце марта нас вызвали на комиссию Recours. В здании было несколько залов, в которых и проходили процессы. Вход был свободным и все желающие могли попасть в любой зал. Всё как в обычных гражданских судах. Наш зал был №18. В центре его за столом восседали Президент комиссии Recours, представитель французского правительства и представитель Генерального Комиссара ООН. По бокам от главного стола, напротив друг друга, за своими столами сидели представитель комиссии OFPRA и секретарь. Просители

политического убежища с адвокатом и переводчиком устраивались за столом в центре зала, напротив президентского стола. Разбирательство дел проходило поочерёдно одно за другим до полудня, затем, следовал часовой перерыв и слушанья снова продолжались до восемнадцати часов.

В нашем зале разбирательство начали с румына. Ему задали всего два или три вопроса и весь процесс длился минут пятнадцать. По безразличному виду восседающей за президентским столом престарелой троицы ясно было, что по данному делу не стоит надеяться на позитивное решение. Далее разбирали какого-то индуса. Вид у него был неряшливый и придурковатый, похоже, в своей стране бедняга пас домашних животных или занимался ещё чем-то в том же роде. Индиец молчал, как партизан на допросе, отрешённо уставившись в потолок. Зато его адвокат проявил похвальную прыткость. Он живописно представлял своего подзащитного в роли студенческого лидера. Из слов защитника следовало, что представленный на процессе индиец был организатором студенческих волнений в университете Бомбея и подвергся преследованиям в Индии за свои политические убеждения.

Однако члены комиссии вяло реагировали на пламенную речь юриста и демонстративно разговаривали меж собой на отстранённые темы, а секретарь, вообще, несколько раз покидала зал во время слушания дела. И среди собравшейся поглазеть публики тоже наблюдалось оживлённое движение: люди входили ненадолго и тут же удалялись прочь – было неинтересно слушать. Председательствующим было задано не более трёх вопросов и процесс, занявший минут тридцать, закончился. Примерно в таком же ключе проходили и следующие разбирательства, самое долгое из которых растянулось аж на сорок пять минут. Всем присутствующим было скучно от услышанных в зале фантастических историй.

Наконец, вызвали нашу семью. В зале к тому моменту оставалось публики всего трое зевак. Я взмолился про себя:

– О, Боже, пошли мне раз в жизни большую удачу, и я никогда больше у тебя ничего не попрошу и до конца дней своих буду славить имя твоё!..

Мы устроились за столом и представитель OFPRA зачитала моё досье, озвучила причины, на основании которых было вынесено негативное решение, но подтвердила, что по результатам проведённой экспертизы все представленные мною подтверждающие досье документы признаны подлинными. Затем, мой адвокат месье Вендлинг своей темпераментной речью стал опровергать решение первой Комиссии. Весь наш стол был завален документами, на которые ссылался мой защитник. На некоторые бумаги члены Комиссии пожелали взглянуть особо внимательно, и секретарь подносила их к столу Президента комиссии. В заключение своей речи Вендлинг выразительно зачитал «Мою лебединую песню». В зале раздались громкие аплодисменты. Все члены Комиссии странным образом оживились, проявляя заинтересованное внимание к моему делу, никто не покидал своих мест и не разговаривал о посторонних вещах.

По окончании речи адвоката вопросы посыпались на мою бедную голову, как из рога изобилия. И о чём только меня не спрашивали!

Их интересовало буквально всё, начиная с названий газет, в которых я работал и величины их тиража и до мельчайших деталей совершённого на меня покушения. Я уверенно отвечал на все вопросы, которых мне задали никак не меньше пятидесяти. На моём процессе прозвучали имена Сталина, Ельцина, Путина. И уже в самом конце Президент Комиссии удивленно спросил:

– И как при таком деле вы умудрились получить на комиссии OFPRA «негатив»?

– Не знаю, – устало ответил я, – может из-за того, что отказался там отвечать на дурацкие вопросы.

Марина испуганно пнула меня ногой под столом. А председательствующий строго насторожился:

– Какие, к примеру, вопросы, заданные вам официальным представителем комиссии OFPRA, вы называете дурацкими?

– Когда меня попросили назвать столицу Чечни, я понял, что надо мной просто откровенно издеваются. В России в последние годы на каждом шагу только и слышишь о Чечне, за день раз двадцать по телевидению в разных программах произносят название чеченской столицы, каждый ребёнок знает, что называется она – Грозный.

После такого моего ответа члены Комиссии понимающе переглянулись и высказали своё искреннее изумление:

– Действительно ведь при таком серьёзном досье и задавать подобные вопросы журналисту – это глупо!

Меня попросили сесть. Я обессиленно опустился на стул, почувствовав полнейшую опустошённость в душе, будто там только что пронеслась дикая орда Мамая, предав всё огню и мечу.

Один из членов комиссии задал откровенно банальный вопрос Виктории:

– Мадемуазель, а вам было очень страшно в России?

Дочь, на глазах которой французы так долго терзали отца, восприняла всю процедуру столь близко к сердцу, что не смогла ничего ответить – лишь разрыдалась в ответ. Задавший свой «бестактный» вопрос член Комиссии виновато ретировался и принялся искренне успокаивать нашего ребёнка:

– Ради Бога, извините меня, мадемуазель. Это я так просто спросил, для порядка. Вы можете больше не отвечать, картина и так нам ясна!..

И Президент Комиссии объявил, наконец, об окончании слушанья дела. Мы поднялись уходить и тут я впервые с начала разбирательства моего досье повернулся лицом к залу.

Боже, что там творилось!

В зале вовсе не было свободных мест, люди стояли даже в проходе, в дверях тоже теснились любопытные. Словно сквозь строй, мы шли на выход, и публика сочувствующими взглядами провожала нас. А один пожилой негр укоризненно покачал своей курчавой головой и сказал, обращаясь к Марине:

– Бедняги! Как они вас мучили!

Но Марине-то, как раз, и не задали ни единого вопроса. И весь наш процесс продлился в течение одного часа и двадцати минут. Уже в коридоре ко мне подошёл мой рыжий защитник Томас Вендлинг и лаконично выразил своё мнение:

– Вы хорошо ответили на вопросы…

В оставшееся до вечернего страсбургского поезда время мы снова совершили прогулку по центру Парижа. Домой добрались поздно ночью.

***

Месяц мы прожили в беспокойном ожидании решения комиссии Recours. Чтоб забыться и не истязать так уж себя душевными терзаниями, мы активно посещали страсбургские музеи, ходили в гости к знакомым, усиленно учили французский язык. Восьмого мая во Франции отмечают День Победы над фашистской Германией и в честь праздника в здании Европарламента организуют День Открытых Дверей, ради чего съезжаются туда люди из разных стран. Всей семьёй мы тоже отправились в Европарламент, пофотографировались там в знаменитом зале заседаний, набрали сувениров с символикой Евросоюза, потолкались среди разношёрстной толпы.

А назавтра наступало девятое мая и в этот день у нас на родине отмечают свой праздник Победы.

Девятого мая мы и получили заказное письмо с комиссии Recours.

И это был «позитив». Мы как дети веселились от счастья. Это был настоящий триумф в моей жизни. Теперь не надо бояться, что могут депортировать из самой прекрасной страны. Франция поистине стала нам домом. Да, наша взяла! Мы ликовали.

Я обратился к жене:

– Марина, а ты обратила внимание на то, какие знаменательные даты фигурируют в нашем деле?

– Ты о чём, дорогой?

– На комиссию OFPRA нас вызвали двадцать второго июня. Это чёрная дата в истории нашего народа – гитлеровская Германия напала на Советскую страну и началась Отечественная война. А сегодня, в День Победы мы получили, наконец, свой «позитив».

– Действительно, невероятное совпадение! Просто вещее предзнаменование, – согласилась Марина. – Я несказанно рада, что всё так разрешилось.

– Я тоже. Гип-гип ура!