Текст книги "Отравленная сталь"

3. Богатство и фарисейство

«Сказал же и к ученикам своим: один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточал имение его, и призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять.

Тогда управитель сказал сам себе: что мне делать? Господин мой отнимает у меня управление домом: копать не могу, просить стыжусь, знаю, что сделаю, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом. И призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему? Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми свою расписку и садись, скорее напиши: пятьдесят.

Потом другому сказал: а ты сколько должен? Он отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми свою расписку и напиши: восемьдесят.

И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил: ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде.

И я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители.

Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом.

Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное?

И если в чужом не были верны, кто даст вам ваше?

Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будете ненавидеть, а другого любить, или одному будете усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и мамоне.

Слышали все это и фарисеи, которые были сребролюбивы, и они смеялись над Ним.

Он сказал им: вы выказываете себя праведниками пред людьми, но Бог знает сердца ваши: ибо, что высоко у людей, то мерзость пред Богом».

Костя сидел за столом под старой яблоней. Перед ним лежала толстенная книга, изданная в Петербурге в 1913 году, еще до Первой мировой войны. По верху страниц шла надпись «Евангелiе отъ Луки».

Костя перечитал притчу еще раз. «Ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде». В Евангелии содержатся не правила этикета. Евангелие содержит аксиоматику культуры.

Ясно, что многое зависит от перевода. Но этим отцы церкви занимались весьма тщательно. А если говорить об этой притче, то ее так и не удалось до конца раскусить. Это все богословы признают – что приходится прибегать к натяжкам и руководствоваться надуманными аллегориями.

Догадливо – по-гречески «фронимос». Сыны века сего догадливее… «Догадливее» можно перевести как «разумнее», или «более склонны к обдуманной целесообразности», а может, просто мудрее.

Н кто такие «сыны века сего»? Новообращенные христиане? Последователи Христа? Миряне, живущие материальными интересами? Мытари, презираемые просвещенными фарисеями?

А сами фарисеи – это, наверное, и есть «сыны света в своем роде»? Потому что «в своем роде» звучит иронично. Но ирония не характерна в тексте Евангелия. Тогда получается – «в своем роде» буквально означает принадлежность к роду-племени?

Удивительная притча. Как ее оставили в каноническом тексте? Может, она – ключ к пониманию вообще всего смысла?

Костя посмотрел вверх. Над соснами величаво застыли облака, каждое с Килиманджаро. Они громоздились вверх, но их громоздкость была легкой и приятной взгляду, не подавляла, а вдохновляла.

Много ли значит религия для современного человека? На первый взгляд – нет. А много ли значит для взрослого человека его мать? Когда-то во времена детства и отрочества человечества религия была для него всем. Она объясняла ему, откуда взялось все окружающее, как все устроено и как взаимодействует, какова роль человека, она давала ему законы поведения и общения, воздействовала эмоционально и была крепкой психологической опорой. Мы сейчас образованные, но само образование зародилось в лоне религии. Монахи и проповедники, учителя и толкователи писания раздвинули границы познания, расширили предметную базу университетов, тогда родились и пошли в рост младшие друзья человечества – наука, искусство, литература. Не всегда между родителями и детьми царит взаимопонимание. Наука и культура обращены к миру, религия – к его смыслу.

Костя машинально разгладил страницы книги. Ветерок был таким слабым, что только тревожил, но не пытался их перевернуть.

Хлопнула калитка: это рано вернулся с работы Артур.

Артур опять переехал на дачу к Косте. Бывало, он задерживался до самого вечера, бывало, проверки заканчивались быстро, в этом случае он возвращался на рабочее место только в крайнем случае. Кое-кто у них на службе никогда не уходил без штрафа. Это позволяло хорошо выглядеть в глазах начальства. Артур считал это браком в работе. Предвзятость в контрольном ведомстве – всегда брак.

– Послушайте, – возражал он своим коллегам, – мы что, в оккупированной стране? За нашими плечами государство. Простите за пафос, но оно должно проявлять мудрость и величие. Вы приходите к людям: конечно, они – любители по сравнению с вами – профессионалами. Зачем же вести себя с ними как с мошенниками. Если ты профессионал, подскажи, научи, похвали, наконец. Хотите быть мытарями? Их презирали за то, что они обирали свой народ. Мы же этим народом наняты, чтобы блюсти его интересы. А вы всех записываете в мошенники. Нет, правда!

Ветер совсем успокоился, Артур с удовольствием присел за стол: полдня на ногах, да еще в электричке пришлось стоять.

– Прочти, – сказал Костя и пододвинул к нему книгу.

Артур прочел притчу.

– Что скажешь?

Артур сказал, что не особенно в этом силен и что ему нужно перечесть и подумать.

– Ну же, Артур!

– Ладно, Костя, давай так: я переоденусь, мы с тобой примем по стакану чайковского, а потом я подумаю.

– Вот это дело! – обрадовался Костя.

Вечером, уминая жареную картошку, Артур изложил Косте свой взгляд на вещи.

– Не знаю, с чего и начать, – увидев улыбчиво-ожидающий взгляд Кости, сказал он. – Если рассудить, на управителя этого клеймо ставить негде, а его еще и похвалили. Так? Попробуем немного расшатать это мнение. Вот представь себе, что есть какой-нибудь директор, а у него – зам по снабжению, держиморда, у которого зимой снега не выпросишь. Директор знает, какая сволочь у него работает, потому и держит его, как цепного пса, самому-то ему сволочью быть неохота. Тот приворовывает, конечно, понемногу. Но вот он вышел за дозволенные пределы, как мы сейчас говорим, «оборзел», и директор решил его уволить. А теперь допусти, Костя, что этот зам, гад и цепной пес, видя такое дело, перестал быть цепным псом и выписал кому-то, скажем, долго выпрашиваемые материалы, поставил контрагентам какое-то оборудование, повысил кому-то зарплату, выписал, против обыкновения, премию, удовлетворил, наконец, просьбу подшефного предприятия и так далее. Да, возможно, он сделал это из корыстных соображений. Но сделал. Другой бы и не подумал. Значит, понимает, уже то понимает, что добром большего добьешься. Сволочью он был, когда преследовал интересы директора. И вдруг… Директор думал, что зам его полный отморозок, а он ведь вон как, тоже человеком оказался.

– Понимаю, – сказал Костя. – Расшатал. Но это лишь половина притчи.

– Это – так, разминка, – объяснил Артур. – И я продолжу. Смотри: что, если бизнес этого богача и его управителя состоял бы в торговле наркотиками или человеческим товаром? Как бы мы посмотрели на эту ситуацию? Наоборот, управитель пресек злой бизнес. Или, например, богач был зарвавшимся ростовщиком. Мы бы уже не так были бы уверены в своих оценках. Немного исказив существо конфликта, увидим то, что сразу не увидишь. Господин похвалил своего управителя. Он мог это сделать? Мог, если для него вера в людей важнее потерянных «бабок». Надо же, управитель-то – не тупой жлоб, который умеет только отнимать. И здесь мы подходим к главному: человек важнее богатства. В том смысле, что спасение души выше спасения денег, даже если это деньги твои, а душа чужая. Нельзя служить двум господам, – сказано в притче.

Артур остановился, посмотрел на Костю, тот, отвалившись от стола, слушал.

– Что нам мешает, Костя? Сребролюбие. Несправедливо, – говорим мы, и фарисеи, кстати, тоже. Пусть отвечает, гад! По высокой мерке! А нам ответствуют: что высоко у людей, то мерзость перед Богом. Вы хлопочете о богатстве? Вы говорите о деньгах? Чего о них говорить? Это – безделица, не стоящая большого внимания, пустяки. Я бы сказал: экономический артефакт. Никакой праведности в богатстве не найдешь, и не ищите ее там. Вы заговорили о справедливости? Милосердие выше справедливости. Вот что пытается втолковать учение.

– С этим не поспоришь, – сказал Костя. – Но не делаешь ли ты шаг в сторону?

– В этом вся штука. Ты читаешь притчу и хочешь ее объяснить. А ты влезь в контекст. Ты обратил внимание, какая притча предшествует этой? Притча о блудном сыне. Где там справедливость? Старший брат возмущен несправедливостью, пеняет отцу: мол, ты для меня, который работает, не покладая рук, козленка маленького не зажаришь, а ему, который все просадил, пропил и прогулял, вообще ни хрена не делал, быка заколол! Это как? А ему что сказали? Дорогой, – говорят, – тебе лечение не требуется, ты ж не за ордена стараешься, ты ж – бескорыстно. Вот что ему и всем говорят. Чего ты считаешься? Развели тут, понимаешь, счетоводство! Ты – мне, я – тебе. Идите вы, праведники-фарисеи, со своими арифмометрами в болото! – Вот вопрос! – продолжал Артур. – Можно ли использовать грязные деньги на праведное дело? А притча о неверном управителе мне отвечает: товарищи, дорогие, праведного богатства не бывает. И нет грязных денег, есть просто деньги. Деньги – это всего лишь деньги! И еще следствие: добро похвально, блажен, кто его делает, и в этом его главный эффект, а не в конкретике доброго дела.

– Ну, хорошо! – сказал Костя. – Твой тезис «спасение выше справедливости» я принимаю. Но как ты объяснишь вот это: «если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное» и так далее?

– Во-первых, там есть три фразы о верности, а перед ними: «приобретайте себе друзей богатством неправедным». Я это понял так: не служите мамоне, а используйте ее для приобретения друзей. Ведь мамона в миру не отменяется, вот только служить ей не надо. Делайте добро и так спасетесь.

– Ты знал, что мамона переводится как «богатство»?

– Догадался. Что касается трех фраз о верности, они похожи на шифр. Как общие мысли они не соответствуют ни логике, ни практике. «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом», – утверждение, в общем случае, само по себе неверное. Их надо расшифровывать с учетом контекста. Итак: делайте добро и так спасетесь. То есть будете следовать этому правилу – будете верным слугой Богу, а не будете – не будете и верным слугою. Так звучит, по сути, первая фраза. Вторая фраза «если вы в неправедном богатстве не были верны…» проясняет первую. Она значит, что если вы мамону пожалели, ее на первое место поставили, то не претендуйте на место слуги Божьего. Третья фраза: «если в чужом не были верны, кто даст вам ваше», заключает мысль: если вы не были верны Богу в распоряжении мамоной, то и не ждите наград от Бога. Такое объяснение тебя устраивает?

– Я думаю, можно принять за основу, – не стал возражать Костя.

– Давай прикинем исторически и логически. Вот, отъезжаем в незапамятные времена: дикость не знает ни жалости, ни справедливости, только потребности, они превыше всего. Нарождается цивилизация, она вводит законы, которые тяготеют к справедливости. Они говорят: око за око, зуб за зуб. И тут появляется в прямом смысле новый завет: так не спасетесь, этот путь, простой, как кукиш, ведет в тупик, мир полон зла, искушений, насилия, вы их тиражируете, поэтому обратитесь к другим приоритетам: добру, любви, милосердию, старайтесь их продвигать и поддерживать, а зло, оно само себя поддержит.

– Sic! – сказал Костя.

– Согласен?

– Даже могу продолжить, – подался вперед Костя. – Конспективно. Вызревает новая культура, культура совести и понимания. Человечество расшибается в кровь, но движется по этому пути. Добро, любовь, милосердие оказываются эффективнее железной свирепости и лукавого фарисейства. Они сохраняют человечество лучше, чем насилие и демагогия, оружие и корысть, тотальный контроль и поощрение эгоизма. Справедливость хороша, но проблематична и мира в душе не гарантирует. Она условна и воинственна, на ней, как сорняки, произрастают глумление и словесные ловушки. И вот уже выходит на трибуну какой-нибудь Робеспьер и говорит депутатам Конвента: я предлагаю вам закон, изучите его, и вы увидите, что он весь основан на разуме и справедливости, каждая его статья – на благо Родины и народа, на страх врагам. А в законе устанавливались новые полномочия Ревтрибунала, отменялся предварительный допрос обвиняемых, упразднялся институт защитников.

Сам закон допускал расширительное понятие врага. И комиссары Конвента фактически получали привилегии брать крупные взятки за возможность обвиненному избежать гильотины. Что это? Лицемерие, лукавство, глупость?

– Сентиментальная жестокость.

– Да. Сентиментальность у Робеспьера была от Руссо. Он прочитал все его сочинения. Еще студентом он пешком пришел к нему в Эрменонвиль – там писатель доживал свой век. Жан Жак запомнил этого юношу. Знаешь почему? Его поразили его глаза. Стальные глаза. Непреклонный взгляд стальных глаз.

– А ведь Робеспьер был юристом. То есть апологетом справедливости.

– Он закончил юридический факультет Сорбонны. Мало того. Он был искренним и убежденным демократом, защищал интересы народа и слыл неподкупным.

– Вечная история, – сказал Артур.

– Обычная, – подытожил Костя. – Смотреть и видеть – не одно и то же.

Следующее утро пообещало всем жаркий день. Артур надел свежую белую рубашку с коротким рукавом, светло-серые брюки и вычистил до блеска черные ботинки.

Жаркое грозовое лето девяносто восьмого года началось весной с грозы в первых числах апреля. И весеннее небо украсилось летними кучевыми облаками. Затем снова гроза и снова сильный ливень. Для Артура это было непростое время: новое дело, новый коллектив, новое начальство, новое социальное положение, надо освоиться, ко всему приспособиться, привыкнуть. За самостоятельность его недолюбливали, за непреклонность и неподкупность испытывали амбивалентные чувства: вроде хорошо, но все же не по-нашему, за работу и верность слову ценили, в сумме получалось нейтральное отношение.

Любое существо чувствует себя комфортно не тогда, когда у него всего в избытке и оно живет в сытости, тепле и уюте. Нет, гораздо важнее другое – найти свое место. Занять то положение, которое соответствует твоей личности. Вот, например, тигр. Он говорит себе: я – одиночка, индивидуалист, агент 007 с правом на убийство. Так и живу. Я не люблю компанию. А пес живет в стае и тоже соображает: голод – это плохо, но правильное место в стае важнее. Роль вожака мне не под силу, я буду несчастен, лучше быть полезным где-то в серединке. Но есть иные, они готовы жизнью пожертвовать, чтобы стать на место вожака, другого для себя они не видят. Верное место лучше сытости.

Прошло два-три месяца идентификации, и Артур почувствовал, что он более или менее на своем месте. По крайней мере, он нашел рабочее место, работа его устраивала, коллектив его принял, а начальство в основном состояло из женщин, а с ними все разногласия, как правило, носят частный характер.

4. Слишком насыщенные цвета

В этот день его первую половину Артур провел, принимая посетителей, снимал копии с документов, выписывал предписания, наконец, в обед выпил кружку чая с сахаром, размочив в чашке засохший пряник, затем собрался и поехал на Большую Никитскую. Там размещался штаб гайдаровской партии «Демократический выбор России». Третьего дня он обнаружил в их подвале шикарный ночной ресторан и попросил представить основания для его размещения. Ему хотелось обследовать место более тщательно, в тот день его пустить не захотели, начальство отсутствовало, а начальник службы безопасности считал своим долгом защищать проход в ресторан до последней капли крови.

Теперь Артура поджидал руководитель штаба, в эпоху демократической весны он был поставлен на пост начальника московской милиции. В то время, время опьяняющей свободы, чиновничьи посты занимали люди известные, яркие, люди-пассионарии. Скажем, человек-флаг стал мэром Петербурга, соратник академика Сахарова – начальником столичного КГБ, любимый актер – министром культуры. Было время, да скоро кончилось. Нужна дисциплинированная серая команда. Чтобы указание начальства котировалось выше закона, права, совести. Звездами не покомандуешь. Не сразу, постепенно шло перестроение, сверху вниз. Звезды погасли. Может, и хорошо, что они ушли. Всем известно разрушающее действие власти. Потому, наверное, там, где ценят свободу, ограничивают сроки пребывания на высоких постах.

Артур подумал, что, возможно, и звено, к которому он относил себя, скоро тоже заменят на послушную, серую команду.

Документы у бывшего начальника московской милиции оказались в порядке. Разрешение территориального органа имелось. Хоть сауну открывай.

После Никитской Артур метнулся на Танковую. Он не зря помянул сауну. На Танковой в подвале жилого дома размещалась баня, что было запрещено специальным распоряжение вице-мэра. Днем посетителей не было, поэтому, не стесняясь, Артура провели к бассейну, несколько дверей вели в большие комнаты-спальни с широченными кроватями. Скромно одетые девушки, потупившись, поздоровались с Артуром. Его водила по своим владениям женщина средних лет, спокойная, уверенная, даже гордая своим хозяйством. Артур не причислял себя к защитникам нравов, он должен был закрыть это заведение по чисто правовым основаниям.

Забегая вперед, заметим, что закрыть баню не получилось. Ничего у него не получилось. Не зря хозяйка была так уверена в себе. Оказывается, эта баня использовалась префектурой округа. Артуру дали указание передать этот адрес другому инспектору, а тот благополучно прикрыл дело.

Выйдя из заведения, Артур отправился домой, вернее, на дачу Кости. На маленькой площади стояла скульптура сталеваров (неподалеку раскинулся сталелитейный завод «Серп и Молот»). Скульптура изображала трех сталеваров, нацелившихся взглядом вниз, на воображаемую заслонку мартеновской печи. Они стояли на газоне, и туда, куда устремлялись их взгляды, кто-то положил пустую водочную бутылку.

Миновав площадь, Артур вышел на Красноказарменную улицу и сел на первый подошедший трамвай. Трамвай повез его на Солдатскую, плавно переходившую в Авиамоторную. Когда-то здесь жил Виталик. Давно это было. Снесли старые деревянные дома, поставили огромные современные безликие, вызывающие тоску муравейники. Слева проплыл старый кинотеатр «Спутник», скоро выходить. Дворами Артур вышел к железнодорожной станции «Сортировочная». Тропкой, прыгая через ямы, мимо ветеринарной клиники, он добрался до платформы.

Платформа встретила его пустотой, тенью обступивших ее деревьев и слабым шелестом листьев. Артур любил эту платформу. Она не была популярна, находилась вдали от станций метро и транспортных линий, ее игнорировали дальние электрички. Редкое место для одуревшего от суеты города. Даже вездесущая весенняя пыль не залетала сюда.

Артур посмотрел расписание и присел на скамейку. Он взял себе за правило: если есть возможность, надо всегда присаживаться, тогда будешь свежим и утренним, как тетерев-косач на заре. Артур глянул по сторонам, достал из папки бумажную салфетку и вытер запыленные ботинки. Как говорит Костя, так будет типично!

Артур прикрыл глаза, ветерок обдувал его лицо, листва поглощала звуки, он почувствовал легкий голод. Короткий отдых не расслабил, а восстановил силы. Когда подошла электричка, он выбрал вагон, не снабженный силовой установкой. В нем поспокойней.

В вагоне было полно свободных мест, он прошел в середину и наткнулся на Зиночку. Ну да, должны же они были встретиться. Она смотрела на него близорукими глазами.

– Надо же! – сказала она. – А я думаю: ты или не ты?!

– А это я! Привет!

– Привет, пропащая душа!

– Пропавшая, – поправил Артур, садясь напротив. – Как жизнь молодая?!

– Бьет ключом. По башке.

– Чего так?

– Да так! Все как всегда! А ты?

– Работаю, – Артур показал на папку. – Работаю на правительство Москвы. Инспектором.

– Инспектором? – переспросила Зиночка. – А это, стало быть, бумажник? – Она взглянула на толстую папку Артура.

Он улыбнулся, оценив шутку.

– Если бы! Скорее – блокнот.

– Что? Не дают?

– Дают. Еще как. Только я не беру. Нет, серьезно! – поспешил сказать Артур. – С самого начала себе положил: не брать никогда, нисколько, ни при каких обстоятельствах.

– Да ладно, не парься! Я и так знаю, что ты не возьмешь. Стопудово! – Зиночка продолжала разглядывать Артура.

Он все же изменился – стал носить светлые рубашки, перестал сутулиться, отпустил волосы, они были хорошо пострижены и мягко распадались по бокам, разделенные посередине естественным пробором.

Болтая, доехали до Красково. Зинаида уговорила его проводить ее. Артур шел по песчаной тропке, над ним плыли облака и ветви высоких сосен, и он понимал, что никуда ему от этого не деться, что судьба свела их, такова ее прихоть, а зачем, ему знать не дано, оставалось только повиноваться. Прихоти судьбы бывают странно необъяснимыми. Проходят годы, загадка остается. Видны причины, но не видно следствия. Что это было? Вопрос повисает в воздухе. Может, судьба оберегает нас от чего-то другого, чего мы никогда не узнаем?

Почему он соглашается? Чем отличается этот год от прошлого? Отличается! Тогда Артур был неприкаянным, безработным, согласиться стать домашним псом Зиночки значило опуститься еще ниже. Упасть – значит распрощаться с желанием подняться. Могли он позволить себе проявить слабость? Не сама слабость плоха, а то, что к ней льнет пошлость. Теперь он силен и уверен в себе. Оступиться не страшно, если у тебя крепкие лодыжки и отличный вестибулярный аппарат.

Вечер безнадежно опаздывал, мешкал, что-то бухтел солнцу, поймав его за пуговицу над станцией Люберцы-первые. Перед окнами Зиночки глянцевой зеленью разрослась сирень. В комнате поселились прохлада и полумрак. Зиночка щелкнула выключателем. Из трех ламп загорелись только две. Она влезла на стол и стала подкручивать третью лампу. Лампа мигала и всячески демонстрировала своенравность. Артур вошел в комнату и смотрел то на непослушную лампочку, то на алебастровые пальчики Зинаиды, обтянутые чулками. Наконец, лампочка сдалась и заиграла во все свои шестьдесят ватт.

Зиночка отбросила назад волосы и осторожно приблизилась к краю стола. Артур протянул руки и принял ее легко и надежно. Она смотрела на него сверху вниз, слегка склонив голову набок, смотрела с интересом, как смотрит женщина на новую вещь. Артур опустил ее, но не отпустил. Она пахла давно въевшимися в одежду духами, железной дорогой и машинным маслом. Это был запах женщины трудящейся.

Бывает, что откровенная реальность волнует сильнее загадочной изысканности. По касательной промелькнула мысль, что загадочная изысканность – спутница пресыщенности.

Зинаида стояла так близко, что ей не составило труда почувствовать, как далек Артур от состояния пресыщенности. Она взяла его за руку и повела к кровати.

Потом она сидела, поджав под себя ноги, и все разглядывала Артура. Ее указательный палец обследовал его кожу.

– Какой ты желтый! – сказала она, проводя пальцем по его животу.

Кожа Артура действительно имела цвет топленых сливок. Палец прошелся по ребрам. Артур, прикрыв глаза, молчал. Он словно отчалил в другой мир, где были пустыри в золотистой дымке, освещенные крыши домов, детство и далекий гудок маневрового тепловоза. Сердце билось ровно, а тело лучилось невидимым инфракрасным светом, что угадывалось по матовому, имбирному оттенку гладкой кожи. Он открыл глаза. Для него будто промыли запыленное стекло, через которое он смотрел на мир. Все сделалось ясным и четким. Из окна пахло свежей сиренью, рев машин на шоссе бередил душу, а сидящая напротив женщина казалась героиней хорошего зарубежного фильма.

И она тоже замерла в деликатно наплывающих сумерках, ее приоткрытые губы чуть шевелились, рука застыла на груди Артура. Она смотрела в окно.

Кто-то скажет: процесс важнее результата. Процесс, умирая, рождает результат. В результате мы становимся другими. А если не становимся, значит, процесс умер напрасно.

В предвечерний час слышно, как кварцевые ходики отбивают секунды. Воздух струится из окна. Так недолго и уснуть.

– Все! – сказал Артур, встрепенувшись. – Тихий час окончен.

И добавил:

– А жаль!

– Куда намылился? – посмотрела на него Зиночка. – Оставайся.

– Нет, нет. Поеду.

– Что? Опять не канифоль?

– Не комильфо.

– А мне поровну! Чего ты вскочил, как на пожар?

– Надо ехать. Не искушай меня без нужды.

– Просто зашибись! Да езжай, ради бога!

– Пригласи меня на завтра, – сказал Артур. – Как ты на это смотришь?

– Я вас приглашаю, ваше благородие. Я завтра весь день дома.

– Отлично! Тогда до завтра. Доброй ночи?

– Ага! И вам – не кашлять!

Артур закрыл за собой калитку и, вдыхая сиреневую вечернюю прохладу, зашагал к станции.

На следующий день он, предупредив Костю, остался ночевать у Зиночки. Так Артур приучил Костю к тому, что раз или два в неделю он не ночует дома. Поэтому, когда он по необходимости непредвиденно задержался на ночь на работе, ему не пришлось ломать голову, как его предупредить.

В этот раз пришло поручение мэрии: на ночной шум во дворе жаловались жильцы одного дома на Пятницкой. Это не был шум транспорта или погрузочно-разгрузочных работ, шумели и веселились люди, как-то связанные с арендуемым в доме подвалом. Днем подвал был закрыт. Ни вывески, ни указаний на принадлежность не имелось, только крепкая добротная дверь. Артур пошел сначала к жильцам, затем в районную управу. От жильцов он узнал, что по ночам во двор приезжают дорогие машины, их пассажиры, преимущественно гости с Кавказа, шумливы и воинственны. Часто они приезжают с женщинами и детьми, которые тоже тишины не соблюдают. В управе ему сказали, что подвал вроде бы принадлежит одному научно-исследовательскому институту и раньше в нем размещалась одна из лабораторий. Артур и сам работал в подобном институте, помещения которого были разбросаны по всему городу от Профсоюзной до Первомайской.

Артур выяснил фамилию участкового, но встречу с ним отложил. Следовало самому присмотреться к объекту.

Когда стало темнеть, он вернулся во двор. Долго выбирал позицию, откуда ему, оставаясь незамеченным, было бы все видно. Сел и, попивая кефир, стал ждать. Ждать и догонять по силам не каждому.

Ожидание затянулось, но он дождался. Веселого карнавала не наблюдалось. Первым подъехал темный «гранд чероки», затем щегольской милицейский «шевроле-кавалер» белого цвета. Из «шевроле» вышли два милиционера, и, переваливаясь, двинулись навстречу людям на джипе. Они подошли к ним, как к старым знакомым. Из джипа выпрыгнули двое мальчишек. Мальчики старались вести себя по-взрослому и во всем походить на своих старших друзей. Нельзя сказать, что было шумно, все, включая милиционеров и мальчиков, спустились в подвал. Через минуту милиционеры вышли, сели в свою машину и уехали. Наступила тишина. Ну, и как это все понимать? Люди делают свой бизнес?

Шло время, но больше – ни машин, ни людей не прибыло. Кефир давно был выпит. Артур решил сходить на улицу: может, удастся найти что-нибудь пожевать. Когда он вернулся с мягким батоном, «гранд чероки» еще стоял во дворе. Батон оказался настоящим, старой московской выпечки, и Артур вполне сносно провел время. Наконец из подвала показался человек, он чиркнул зажигалкой, и в темноте появилась оранжевая точка. Затем еще кто-то вышел, еще… каждый выход сопровождался появлением новой точки. Они плавали в ночи, перемещались, описывали кривые. Затем точки разом исчезли, хлопнули двери автомобиля, заработал мотор, фары устремили свои глаза вдаль, задние фонари, перемигиваясь, поучаствовали в развороте, и джип, поводив дальним светом по стенам спящего дома и сыто рыгая, покинул двор. Стала заметна тьма, успевшая сгуститься над городом.

Артура потянуло во двор, к подвалу. Из подъезда вышел житель с собакой. Артур узнал в нем одного из тех, кого он посещал сегодня днем: военный пенсионер с ротвейлером. Ротвейлер на фигуру Артура насторожил уши, однако через секунду узнал его. Ну конечно же, это тот самый стиляга, который заходил к ним, когда солнце сияло, окно было открыто, а хозяин заваривал чай, который своим запахом мог бы сбить на лету птицу. Так приятно было лежать, устроив морду на полу, тогда чувствуется, как пахнет разогретое солнцем дерево, а сверху еще доносится аромат сдобного печенья. Спокойствие хозяина и гостя передавалось собаке. От гостя пахло хлебом с молоком и хорошей мягкой кожей. А сейчас полуденный гость вежливо протянул псу левую руку и погладил его по лбу.

– Только что уехали, – сообщил Артур хозяину собаки.

– Вот уроды! – ответил хозяин.

В эту минуту дверь подвала вдруг лязгнула и открылась. Кто-то вышел и теперь возился с ключом, запирая ее. Оказывается, уехали еще не все. Артуру хватило времени на один поворот ключа, чтобы сообразить, как можно воспользоваться ситуацией.

– Послушай, послушай, – он понизил голос и приблизился к хозяину, – сейчас он выйдет, а мы разыграем маленький спектакль. Мы с тобой незнакомы. Ты сделай так, чтобы он испугался, отругай его, что ли. А я подойду и как бы спасу его. Короче, сыграем в плохого и хорошего следователя.

Пес внимательно вслушивался в шепот Артура, переводя взгляд с него на копошащуюся у подвальной двери фигуру.

– Ну, и?..

– Ну, вы отправитесь по своим делам, а я попробую разговорить спасенного.

– А что?! Давай!

Артур быстро отошел от них. Хозяин с собакой решительным шагом двинулся к подвалу. И вовремя: молодой человек в бейсболке, узкоплечий, с тяжелой сумкой на плече выбрался наверх. Выбрался и попал под раздачу. Ему высказали все, что думают о таких уродах, как он и его друзья, причем наиболее убедительно вел себя ротвейлер. Он так вошел в роль, что, когда приблизился Артур, молодой человек был доведен до последней кондиции и в прострации держался за свою сумку, как за спасательный круг.

Артур встал на сторону молодого человека и увел того со двора.

– Ты на метро? – спросил Артур парня.

– Не, мне нужно в офис зайти, тут неподалеку.

– Ясно! И чего этот мэн на тебя накинулся?

– Тупой потому что! И собака у него, как в фильме «Омен». Я собак с детства боюсь, А такая, как эта, – вообще жуть!

– И про товарищей твоих он что-то орал.