Текст книги "Отравленная сталь"

6. Упорный мистер Смит

Телефон Лены ответил Виталику. Услышав его голос, она сразу успокоилась. Глаза ее сощурились.

– Это вас, – сказала она своему спутнику и протянула ему трубку.

– Меня?

– Вас, вас, не сомневайтесь.

Тот осторожно взял трубку и приложил ее к уху.

Когда Лена на пятой линии доверчиво села к нему в машину, мистер Смит возликовал: все складывалось, как по писаному. Сам он никакого насилия не терпел и был всего лишь исполнителем, который внушает доверие. Лена пересчитывала деньги. Пересчитав, отдала диктофон.

– Как же я прослушаю запись? – Он посмотрел на Лену. – Как хотите.

– Он же у вас не работает. Он же только записывает. У вас что, нет громкоговорителя или хотя бы наушников?

– Вы просили запись? Берите и уходите, вернее, уезжайте. – Мэм, миссис Миллер, – взмолился мистер Смит, – побойтесь Бога! Ну как же я могу взять кассету и уехать! А вдруг у вас ничего не записалось?

Лена молчала.

– Послушайте, миссис Миллер, – продолжал он, – у меня здесь неподалеку домик, там и нормальная аппаратура есть и хорошая кофеварка. Сейчас мы посигналим вашему водителю, пусть он едет за нами. Ну, пожалуйста, не отказывайтесь. Я в полном отчаянии, – мистер Смит был убедителен и выглядел расстроенным.

Короче, убеждать он умел, за то и ценили, и Лена смягчилась.

Ей стало тревожно только тогда, когда они свернули на заснеженную дорогу и Виталик стал отставать.

– Не волнуйтесь, миссис Миллер. Тут рядом, по прямой всего миль пять или шесть. За полчаса обернемся.

Лене вовсе не хотелось показаться квохчущей курицей, однако, заметив вместо ожидаемого домика два явно заброшенных сарая, она взбунтовалась и решилась даже выпрыгнуть из машины. До сараев оставалось немного, и мистер Смит не позволил ей прыгать на ходу, он по-джентльменски остановил пикап, чтобы она могла спокойно выйти.

Скорее всего, ее бы там и уложили и закопали в сарае, потому что ее приезда поджидал специальный исполнитель. Мистер Смит просто развернулся бы и уехал. Впрочем, Виталик и Лена тогда их намерений не знали, но угрозу чувствовали нешуточную, и сами шутить не собирались.

– Вы у меня на прицеле, – пропел в трубку Виталик и увидел, как завертел головой мистер Смит. – Стойте, где стоите.

В назидание Виталик выстрелил в борт грузового отсека пикапа, проделав в борту небольшое отверстие. Мистер Смит замер на месте.

На звук выстрела из-за сарая выскочил мужчина, заученным движением выхватывая спрятанный под курткой кольт.

– Тебя только не хватало со своей рогаткой, – по-русски сказал Виталик, всаживая пулю в дерево над левым ухом мужчины. – Это я не вам, – сказал он в трубку по-английски. – Бросьте ключи от машины на переднее сиденье и отойдите на десять шагов назад. Чуть что не так, получите пулю.

Виталик увидел, как мистер Смит знаками показывает, что ключи остались в замке зажигания, и велел ему на сиденье положить телефон, не выключая связь. Тот так и сделал и бегом бросился в сторону от машины.

Лена села в водительское кресло, взяла телефон.

– Разворачивайся и езжай назад, – велел ей Виталик. – Когда подъедешь к лесу, остановись и подхвати меня.

Лена проехала мимо все еще не пришедшего в себя Смита, и, ныряя в ухабы, поспешила обратно. Виталик закинул за спину винтовку. До дороги, где их пути сошлись бы, было не больше полукилометра.

И вдруг из сарая, куда Виталик выстрелом загнал человека с кольтом, с рычанием выкатился снегоход. Детище Бомбардье щедро осыпало снегом застывшего Смита и ходко устремилось в погоню за ускользающим пикапом.

Виталик достиг опушки леса и из положения стоя прицелился в снегоход. Стрелять было нелегко: пикап и сани двигались ему навстречу, кроме того, движущаяся мишень отнюдь не была коньком для стрелка. Поэтому первая пуля брызнула ледяным фонтанчиком впереди снегохода. Снегоход резко свернул, объезжая фонтанчик, и прибавил газу. Лена в приоткрытую дверь обернулась и посмотрела на догоняющий ее снегоход.

Когда Виталик выстрелил во второй раз, снегоход почти догнал машину, норовя обойти ее слева. Перед очередным ухабом Лена тормознула, снегоход, уходя от выстрела, принял резко вправо и со всего маху въехал в задний борт пикапа.

Этот и последующие моменты Виталик наблюдал, будто смотрел замедленную киноленту. Человек вылетел из седла снегохода и, плывя по воздуху, перелетел через автомобиль далеко вперед, подняв при приземлении снежное облако. Лена сильно ударилась затылком о твердый подголовник и на миг потеряла сознание. В глазах у нее потемнело, она намертво вцепилась в руль рукой, но стала оседать вниз, где было темно, спокойно и прохладно. Снегоход заглох, наступила тишина.

Виталик видел, как распахнулась водительская дверь машины, которая продолжала двигаться, медленно нарезая круги по нетронутому снегу. Лена в беспамятстве почти вывалилась из двери, повисла в своем белом пальто над снежным бездорожьем, ее запрокинутая голова касалась снега, каштановые волосы Лены нежно мели пушистую поверхность у левого порога машины. Эта картинка на веки вечные отпечаталась в его памяти. Ему не раз еще предстоит увидеть ее во сне: тишина и волосы Лены, медленно метущие снежную пыль.

На самом деле это продолжалось пару секунд. Он встрепенулся и, прыгая на лыжах через бурьян, выбрался к машине.

– Лена, Лена, – кричал он по-русски, и его голос разносился далеко по выбеленному пространству.

Она наконец подтянулась и села, машинально надавив на тормоз. Машина остановилась. Пока Виталик бежал к ней, она успела осторожно повертеть шеей, шея болела. Он убедился, что она владеет собой, и, скинув лыжи, приблизился к водителю снегохода. Тот шевелился, как опрокинутый на спину жук, его пистолет валялся рядом. Виталик взял пистолет, выбил обойму, передернул затвор и закинул обойму подальше в сугроб. Пистолет он бросил рядом с перевернутым снегоходом. Осматривать человека он не стал: пусть мистеры Смиты спасают своих мистеров Смитов.

– Тьфу ты! – Виталик стукнул себя по лбу. – Не так! Пистолет! – И он вернулся к снегоходу. – Где ж ты, соколик?

К счастью, вокруг перевернутых самобеглых саней снег лежал ровной гладью, и Виталик быстро нашел место, куда ухнул брошенный им пистолет. Осторожно взяв его за скобу, он подул на него и побежал к пикапу.

Через двадцать пять минут Лена с Виталиком были у своего «понтиака».

– Стой, – сказала Лена выпрыгнувшему из-за руля пикапа Виталику, – не забудь мои деньги, – и она указала ему на кейс.

Виталик по обыкновению возвел очи горе, но ничего не сказал. Зимнее небо ответило ему сочувственным взглядом. Он вздохнул и потянулся за кейсом. Весь обратный путь он методично жал на газ, молчал и покачивал головой.

Вот почему, когда Лена собралась лететь в Сидней, Виталик встревожился и сделал стойку.

Однако поездка в Сидней прошла прекрасно, и Лена вернулась в хорошем настроении. Она побывала на киносъемках, познакомилась со сценарием, режиссерами, актерами и имела достаточно материала для большой статьи.

О чем фильм? О том о сем! Твердое, жидкое, газообразное: первое можно расплавить, второе превратить в газ. Пограничное состояние называется фазовым переходом. Цивилизация, данная нам от рождения, была основана на книге. Фигурально выражаясь, условно-вербальная плазма Гомера отразилась в прочном кристалле Гуттенберга. В двадцатом веке книга расплавилась, и родились кино, радио и телевидение. Они растеклись и стали вытеснять книгу. К концу века от Гриффита и Годара мы доплыли до цветных газовых облаков Гейтса и обнаружили себя в медиацивилизации, где книга – уже не главная компонента.

Чтение книги – это процесс интимного творчества, здесь читателю предоставлено право самому решать, как все происходит на самом деле: воображение работает, мысли подсказывают примеры из жизни, и вот – сюжет захватывает, идеи входят, как желанные гости, язык точен и наполнен смыслом и, наконец, эмоции воспламеняют сердце.

Итак, в ваших руках толстая книга, вы предвкушаете удовольствие, вы забираетесь в кресло и погружаетесь в мир событий, мыслей, страстей, в мир, волшебно сотворенный понятным вам языком. Как же прекрасен этот мир!

– Был!

– Чего?

– Я говорю, был.

Да, цивилизация, основанная на книге, создала новые средства, и они выходят на первый план. Пожалуйста – за вас создали картинку, отрежиссировали, подобрали типажи героев, пожалте бриться! И уже все могут заглянуть в ваш экран, процесс усвоения перестал быть подкупающе интимным, творчество оказалось внутри белого квадрата, а воображение стянуто диафрагмой.

– У кинематографа свой язык, – говорила Лена, протягивая Виталику копию сценария. – Они, надо сказать, тоже кое-что умеют.

«The Matrix» было написано на первой странице, «Матрица».

– Кто эти братья Вачовски?

– Молодые режиссеры, Но, по-моему, бьют в точку. Почитай, сам увидишь.

– Фантастика? – без энтузиазма протянул Виталик.

В его любимой книжной серии «Путешествия, приключения, фантастика» последняя им не почиталась и не читалась.

– Вот и я вначале отнеслась скептически, – сказала Лена. – Но потом прониклась. Я тебе говорю: эти два брата-акробата не так просты. Ты прочти. Есть о чем поговорить.

Виталик не с лету, но осилил сценарий. По ходу чтения он вспомнил разговор с Артуром по поводу растущего влияния информационных технологий. Дело не новое. Взять хотя бы фильм «Терминатор» со Шварценеггером в главной роли: «I’ll be back!» (Я еще вернусь!). Конечно, будет возвращаться. Там тоже машины берут власть в свои руки, и люди им, в принципе, не нужны. Здесь машины поумнее, вместо того чтобы уничтожать, они людей используют. В качестве источников питания.

Когда говорят о развитии техники, задают простой вопрос: что будут делать люди, когда они создадут машины, которые всю работу возьмут на себя? Детский вопрос, но все же… а? Вот и ответ: а почему бы не жить в виртуальном мире, созданном по образцу и подобию какого-нибудь выбранного времени из прошлого, например 1997 года, как в сценарии «Матрицы»? Добро пожаловать в мир солипсизма. Весь мир – это только твои ощущения.

Матрица иллюзорна, и Матрица реальнее нашего мира. Миллиарды людей живут полноценной жизнью во сне.

Матрица – это система.

What is the Matrix? Control! Что такое Матрица? Диктат!

Она повсюду. Ты можешь видеть ее из окна или в собственном телевизоре.

Новая реальность и новая опасность.

– Отлично сняли, – делилась с Виталиком Лена. – Я видела полностью смонтированный эпизод, где Тринити уходит от полиции, а затем от агентов Матрицы.

– Кто ее играет?

– Керри-Энн Мосс. Вся в черном латексе. Короткая мужская стрижка, спортивная фигурка.

– Глаза, как дисковые тормоза?

– Ага! Глаза сияют. И что я до сих пор хожу в этом дурацком белом пальто?! Куплю себе все черное. Черное, кожаное и блестящее.

– А кто играет главную роль?

– Нео? Киану Ривз. Ну, такой лапочка! И тоже, представляешь, весь в черном. В длинном черном пальто. Стройный, как кипарис.

– А Морфеус?

– Морфеус? Морфеус – чернокожий. Его играет Лоуренс Фишберн.

– Да? А где он еще засветился?

– Так сразу не припомню. Он – известный актер.

– А агенты – белые?

– Белые. Такие, знаешь, в классическом исполнении. В костюмах, ботинках на толстой подошве, в галстуках и черных очках. Главного из них играет Хьюго Уивинг.

– Агента Смита?

– Да. Он говорит Морфеусу… Виталик, найди это место, где он говорит ему, что у человечества, как такового, нет будущего.

– Вот это?.. The future is our world, Morpheus. The future is our time. Evolution, Morpheus. Evolution[5]5
  Будущее – это наш мир, Морфеус. Будущее – это наше время. Эволюция, Морфеус. Эволюция (англ.).


[Закрыть].

– Хорошо сказано! Пожалуй, с этого я и начну статью о фильме, как думаешь? Чтобы читатель сразу вошел в проблему и заинтересовался. Людей всегда интересует то, что им угрожает.

– Но Оракул предсказал спасение.

– Оракул говорит, что есть шанс. В этом интрига, понимаешь? Он, вернее, она весьма уклончива со своим «Познай себя» – «Know thyself». Это было написано в храме Аполлона в Дельфах. Туда шли люди за предсказаниями.

– Оракула играет женщина, так?

– Негритянка. В смысле – афроамериканка. Глория Фостер.

– Это что? Дань моде или подтекст? Политкорректность или…

– Или будущее.

– Да, я еще подумал, что женщины больше тянутся к психологизму, а не к машинам. Все-таки женщины-поэты встречаются чаще, чем женщины-математики.

– И мир машин – это мир белых людей, – заметила Лена.

– Мы с тобой прямо литературным анализом занимаемся.

– А ты как думал? Мне же статью писать.

– Ты Георгиевичу позвони.

– Косте? Обязательно позвоню. Набросаю черновик и позвоню. Но и мы с тобой, Виталик, тоже кое-что соображаем, согласен? – Лена протянула вперед руку, на которой красовался перстень с мужской головой. – А? Ну, чего ты смотришь-то, Виталик. Словно солдат на вошь! Давай, целуй руку!

Кое-что они, конечно, знали, кое о чем думали, но кое-что оставалось для них в тени. Лена о покушении на нее сообщила не в полицию, а в ассоциацию. Там сразу же отреагировали. Лена фактически была похищена, и это подлежало расследованию. Виталик предъявил изъятый им пистолет. Француз лично распорядился разобраться в этом деле. У ассоциации везде были связи.

Спецьяле провел расследование, попытался найти цепочку, ведущую от исполнителя к интересантам. Но выйти на последнее звено ему не удавалось. След проходил через спецслужбы, однако ничто не доказывало, что это была их игра. Все было как-то запутано, приходилось подозревать даже собственную ассоциацию. Таков порядок. Ему почему-то представился черно-белый символ из двух наложенных треугольников Сиона: «Что вверху, то и внизу». Знак макрокосма. Зеркально отражаешься в своем враге. Какой-то писатель сказал: «Познав себя, никто уже не останется тем, что он есть»[6]6
  Т. Манн. «Парижский отчет». Очерк, 1926.


[Закрыть].

Надо сделать лицо попроще, чтобы жизнь не застала тебя врасплох, когда она в очередной раз покажет тебе язык. Случай – вот оружие жизни, им она разрушает все правила и планы. Спецьяле была хорошо известна сила случая.

По всем правилам, – рассуждал Спецьяле, – мадам Миллер обречена. По крайней мере, до того момента, пока он, Спецьяле не нашел хотя бы пресловутого мистера Смита (фамилия, конечно, вымышлена), а еще лучше тех, кто за ним стоит. Тогда, возможно, удастся договориться.

Судя по довольно прямолинейному, не блещущему изысканностью подходу, действовали американцы. Да, а парень этот, сын папаши Миллера, оказался не промах, и в прямом и в переносном смысле. Догадался взять «Штайер» и действовал, как подготовленный горный стрелок. И кольт подобрал, не бросил. Все эти русские готовы воевать в любой момент. Так их воспитали. Потому оружием Россию не взять. Пытались, думали: уже все – победили. А она возьми да обратись к тебе своей азиатской рожей. И погнали! Нет, Россию только по-хорошему можно победить, изнутри, разнежить качеством жизни, комфортом, показать, как люди живут. Тогда она и двери откроет, и за стол посадит. И это правильно. Война перестала быть рентабельным предприятием. За стол, за стол! И чокнуться виноградной ризервой и пшеничной водкой, и преломить русский хлеб «Бородино» и итальянскую чиабатту и спеть «Вернись в Сорренто» и «Подмосковные вечера».

Спецьяле совершил перелет через океан, чтобы увидеться с этой сладкой парочкой русских, чтобы выяснить все подробности их приключения. Они встретили его в аэропорту, отвезли в гостиницу, а позже повели в русский ресторан.

– Американский университет, – пошутила Лена, – это место, где русский профессор читает лекции китайским студентам, а русский ресторан – это место, где еврей поет цыганские песни эмигрантам из Восточной Европы.

Итальянец съел настоящий борщ и попробовал селедку с черным хлебом, а Виталик, выпив водки, преодолел некоторую натянутость в общении с иностранцем и, увидев, что тот расстегнул пиджак от Армани, тоже расстегнул не только пиджак, но и ворот рубашки.

Со сцены полились песни. Виталик пошептался с Леной и пошел к певцам, и они спели «О соля миа» и еще «Два сольдо», а потом «Желтую субмарину». После этого музыканты притушили свет, стало очень тихо, и они взяли первый аккорд, от которого как-то вдруг ухнули вниз сердца слушателей, но песня набирала силу, поднимала их, заводила, вела вдаль, где белое небо сливается с белой равниной и ветер несет в лицо морозную пыль. «Эй, ямщик, гони-ка к Яру. Лошадей, брат, не жалей…»

И сидящие оторвались от своих борщей и стали невольно притопывать и прихлопывать, втягиваясь в снежный вихрь, а он расширялся, ему было тесно в этих стенах, казалось, он уже захватил улицу, просвистел за окном, закрутил поземку, осыпал снегом прохожих и полетел по городу, уносясь в снежные поля.

И Спецьяле тоже хлопал. Хлопал и смеялся. Джироламо Савонарола. Думаем, это мы вспахиваем время?! Оно вспахано и засеяно, оно дает урожай. А мы даем советы и тянем ручонки к рулю. Мы – часть гармонической системы. Она, как коромысло, и подвижна и устойчива. Мы на одном конце, значит, кто-то есть и на другом. Это было от века: гвельфы и гиббелины, виги и тори, кровь и почва, либералы и консерваторы, наши и не наши. Вчера банковали они, придет и наш черед. О нас еще зубы сломаешь, – и Спецьяле с одобрением посмотрел на своих новых знакомых. Наступила тишина, музыканты ушли передохнуть, а итальянец предложил тост за Россию, что выглядело не только уместно, но и учтиво.

Музыканты отдохнули, публика подвыпила и пошла танцевать, и Лена пошла танцевать со Спецьяле медленное танго (он, оказывается, хорошо водил), и она слушала знакомые звуки русско-польского «Утомленного солнца». А вернувшись к столу, она стала подначивать Виталика, и он тряхнул волосами и поднялся к музыкантам и встал к микрофону. И грянула на сцене «Распрягайте, хлопцы, коней», так грянула, что показалось, будто рухнул потолок, и весь маленький оркестр пел вместе с Виталиком. Пел и приплясывал, и Виталик, видя поддержку, тоже пошел в пляс. И тут уж не выдержали посетители – украинцы и русские, и поляки не выдержали, и второй раз рухнул потолок. Это был настоящий обвал: прохожие останавливались на улице. И среди посетителей нашелся настоящий поставленный голос, который повел этот разноголосый, мощный хор, а кто не знал слов, зашлись в танце, а кто был от природы сдержан, все равно не сдержались и отбивали такт ладошами.

Метель примолкла, и ветер остановился, поняв, что сейчас не до него, и кто-то из прохожих спрашивал, не вызвать ли полицию или пожарных, и ему со смехом ответили, что в русском ресторане не русский бунт – там всего-навсего поют, а кто-то из пожилых отреагировал на шутку: не дай вам Бог русского бунта, я видел, как они идут в атаку.

7. Один и еще одна

Замдиректора НИИ, с которым договорился Артур, на следующий день подослал к подвалу сотрудника с ключами. Артур спустился по довольно длинной каменной лестнице. Внизу, в подвале, было прохладно и просторно. Артур прошел, открыл одну дверь, другую… вот оно! Посреди большого помещения стояла широкая кровать. Ковры и диван куда-то уже убрали, а вынести такую кровать сил не хватило. На вопросительный взгляд Артура сопровождающий только пожал плечами. Тогда и Артур пожал плечами и пошел к выходу.

Наверху его встретил теплый денек, прикорнувший в тени дома. Сопровождающий ушел, а Артур остался, чтобы осмотреться: тихий час, пустой двор, редкие жители, знающие кратчайший путь к метро, слева выход на залитый солнцем спящий переулок. Ничего интересного. Он тоже дворами пошел к метро. Его шаги то гулко отдавались на коротких неровных участках асфальта, то делались неслышными на вытоптанных проплешинах, покрытых чахлой травой.

Артур не обратил внимания на то, что с лавочки у подъезда поднялись и пошли за ним два молодых брюнета. Они шли на удалении, однако постепенно приближались к нему, так, чтобы поравняться где-то в глубине одного из идущих цепочкой дворов, заставленных старыми гаражами, новыми «ракушками», мусорными баками, – все задекорировано редкими узловатыми деревьями и еще более редкими кустами засохшей сирени.

Вдруг на солнце набежала тучка, подул и зашумел листьями посвежевший ветер, и рядом, чуть позади, неожиданно застрекотала сорока. Откуда в центре Москвы взялась сорока, было непонятно. Артур даже вздрогнул. Сделалось зябко и тревожно. Стрекот сороки заставил насторожиться. Артур прочел немало книг, где сорока служила сигналом появления зверя. Он оглянулся. Оглянулся и понял, что ведет себя слишком беспечно. Надо уходить из этого пустынного места. Его тут прирежут и нескоро найдут.

Он резко свернул налево и вышел в переулок. Брюнеты последовали за ним. В переулке Артур нашел маленькое кафе на первом этаже жилого дома, вошел внутрь. Преследователи скромно решили подождать, когда он выйдет. Они устроились в тени, на расстоянии, слились с асфальтом, сидя на корточках и что-то оживленно обсуждая.

Артур и не думал здесь оставаться. Он предъявил удостоверение инспектора и через служебные помещения вышел во двор. Он уже подходил к метро, когда те двое обнаружили, что в кафе его нет.

Его появление на работе вызвало маленький переполох. Только он сел перед начальницей отдела, как телефон на ее столе подал голос. Артур поморщился: вечно, когда разговариваешь с начальством, телефон вмешивается в разговор. Она сняла трубку.

– Да, здесь! Вот передо мной сидит. Так! Хорошо! Сейчас будет.

Она смерила Артура взглядом.

– Живо к Вере Герасимовне! – Глаза ее ревниво сощурились. – Что вы еще натворили?

– Ничего, все нормально.

– Я ей рассказала о вашем подвале. Она в курсе. Идите. Потом сразу ко мне.

Артур надел пиджак, он знал, что в большом кабинете есть кондиционер, единственный на все их здание.

Вера Герасимовна Зуева руководила их департаментом, который входил в структуру правительства Москвы. Этот орган власти следил за порядком в сфере использования всей нежилой базы города. Сюда попадали заводские территории и крохотные мастерские на первых этажах жилых домов, огромные центральные магазины и маленькие киоски, рынки и кинотеатры, здания – памятники истории и культуры и современные офисные здания, то, что передавалось, сдавалось в аренду, продавалось городом-собственником. Все требовало учета и контроля.

Вера Герасимовна была когда-то крупным партийным работником, секретарем горкома партии. Советская власть подняла ее если не на самый верх, то, во всяком случае, в резерв. А сорок лет назад «жила к труду привычная девчоночка фабричная», еще и симпатичная, и верила в идеалы, справедливость и скорое наступление коммунизма. Без особых усилий она поднималась по лестнице комсомольской карьеры. Если спросить, с кого она делала свою жизнь, ответ почти что очевиден: с Екатерины Фурцевой. Конечно, она не достигла таких высот, но пример был у нее перед глазами. Вера нравилась партийным работникам в габардиновых костюмах своей открытостью, принципиальностью и напором. Ее энтузиазм в сочетании с большими серыми глазами, чуть курносым личиком и маленькими крепенькими ножками как-то очень точно укладывался в их головах в картину светлого будущего, мировую революцию и окончательное освобождение рабочего класса от гнета капитала. Никакого скотства в те времена не терпели, поэтому ее продвигали, уговаривая себя, что руководствуются исключительно заботой о молодежи и интересами партийной кадровой политики. Когда же наступила пора откровенного цинизма и многие получали желаемые места через личные отношения, Вера Герасимовна уже достигла таких высот, что могла взирать на подобную суету сверху вниз.

Странная штука наблюдается в истории, некий парадокс: складывается впечатление, что люди на самом верху глупеют от поколения к поколению. Сталин, хоть и не окончил курс университета, все-таки, придя к власти, посчитал нужным сделать Ленина кумиром, возвел в культ, утвердив, таким образом, принцип сакральности власти вообще и своей в частности. После Сталина пришел Хрущев и развенчал Сталина. Соратники предупреждали его: что бы там ни было, не надо этого делать. Хрущев сказал – Хрущев сделал. Сделал, по крайней мере обосновав свой демарш. Он как бы прижал одну руку к сердцу, а другую протянул к народу. Получилось, как получилось. А потом сняли с поста Хрущева. Можно было уже ничего и не объяснять. И не объясняли. Трагедия превратилась в фарс. Появился повод для насмешек, власть перестали принимать всерьез. Тогда говорили: «Ленин вошел в историю, Сталин влез в историю, а Хрущев влип в историю».

При Брежневе расцвело лицемерие, попустительство, начался процесс застоя и разложения партии, государства, общества. Горбачев взялся поправить, но у него в руках все развалилось.

«Кажется, еще Дюма сказал, – подумал Артур, застегивая пиджак, – без уважения власть – негодная игрушка».

Он открыл дверь в большой кабинет. Хозяйка кабинета подняла глаза. Давно распрощалась она с косами, платьями из штапеля и носочками под туфли. Давно перестала подражать Фурцевой. Давно научилась смотреть на вещи и людей трезво, без иллюзий. Прошла хорошую школу. Знала, что нравится мужчинам, пользовалась этим, играя своей неприступностью и партийной прямотой, умело обходила интриги и преодолевала пороги, непосильные для ее конкурентов-мужчин. Сдержанность, короткий язык, молчание – вот что обеспечивает карьеру женщине.

Теперь у нее модная, не скрывающая седины, стрижка, хороший маникюр с дорогим бесцветным лаком, строгий костюм и белая кофточка, в руках она вертит авторучку «Монблан» с золотым пером.

Они соперничали друг с другом белизной – ее кофточка и рубашка Артура.

– Вот он наш товарищ Гонсалес! Бонджорно!

– Но пасаран! – неслышно буркнул Артур, щелкая каблуками.

– Садитесь, рассказывайте, – Вера Герасимовна по-мужски протянула ему жилистую руку, притворно строго сжав губы, но глаза смотрели весело, празднично.

– Что рассказывать? Что-нибудь случилось?

– Он еще спрашивает! Мне позвонили жильцы того дома, откуда пришла жалоба. Вы ведь там были сегодня?

– Я прямо оттуда. А что им не понравилось?

– Напротив, вы им понравились. Настолько, что кто-то смотрел за вами из окна и видел, как вы отправились со двора. А за вами украдкой последовали два человека, никак не похожие на ваших друзей. Судя по всему, намерения их были далеко не добрые.

– Ерунда! Я вошел в кафе, вышел через черный ход, и они меня потеряли.

– Знаете что! Вы это оставьте! Ерунда… Я вам запрещаю ходить одному.

Артур развел руками.

– У вас есть номер милиции? – продолжала она. – Тревожный номер.

– Конечно. У меня записан.

– Хорошо. Мне не нужны джеймсбонды.

Артур, чуть нахмурившись, так выразительно посмотрел на нее, что она засомневалась в своих словах.

– Так что там у вас? – после паузы спросила Вера Герасимовна.

– Формально, по бумагам все в порядке, – стал объяснять Артур. – Фактически – используется не по назначению. Короче, там снимают порнофильмы, причем даже с участием детей. И, что плохо, под крышей местной милиции.

– Вы полагаете, только это и плохо?

Артур снова посмотрел на нее.

– Все остальное, – сказал он, – просто ужасно. Плохо, что не удастся доказать правонарушение. Там, правда, стоит кровать. Но кровать – не основание для административного дела.

– А вы уверены в своих предположениях?

Артур начал рассказывать о том, что он видел наяву и в записи, обходя подробности и не делая никаких предположений.

– Понятно, – вздохнула она. – Это похоже на организованную преступную группировку. Вы разворошили гнездо, и они на время затихнут. Или переберутся в другое место, – она задумалась. – Я могу позвонить в округ, чтобы взяли под контроль. Ладно, выпишите им предписание, а через полгодика проведем повторную проверку. Только одному туда больше не ходить, договорились?

– Так точно!

– Хорошо, ступайте! Нет, постойте. Скажите-ка, вы уже освоились с работой? Как ее находите?

– Нормально.

– Нормально… Зарплаты вам хватает?

– У меня скромные потребности.

– В каком смысле?

– Когда-то я для себя сформулировал: если хочешь быть счастливым, надо не потребности ограничивать, а избавиться от желаний. В общем: «кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо».

– Насчет сорочки, это я вижу.

– Меня вполне устраивает, когда есть хлеб, чай и сахар.

До этой фразы она улыбалась и недоверчиво смотрела на него. Эта фраза ее перевернула.

– Вот и мама моя так говорит, – сказала Вера Герасимовна чуть растерянно.

Она помолчала, снова глядя на него праздничным взглядом, поджав губы, как человек, хотевший что-то сказать, но решивший промолчать.

– Желаю успехов. – Она протянула ему руку, прощаясь.

Артур пожал руку не крепко, но твердо. Он понимал: его начальница изо всех сил старается быть и казаться человеком порядочным, насколько это возможно, когда занимаешь такой большой кабинет. И он старался поддержать ее в этом стремлении, показать, что он по убеждению на ее стороне. Здесь не должно быть места для заискивания и подхалимажа или для удальства и дерзости.

Когда он вышел, она встала и прошлась по комнате.

– Хватит пропускать занятия в фитнес-клубе, – упрекнула она себя. – Все потому, что бесплатный абонемент. Вот отстегивала бы, как все, денежки, ходила бы как миленькая! – Она обхватила талию руками. – Хм! Надо принести портновский метр. А то и не заметишь, как растолстеешь словно утка.

Между тем Артур вернулся на место и снял пиджак. Не успел он приземлиться, как затарахтел телефон. Звонила начальница отдела.

– Ну, где вы там?!

– Я здесь, Белла Юрьевна.

Артур сделал широкий шаг, другой и распахнул дверь ее маленького кабинета.

Она сидела спиной к окну, лицо ее на фоне яркого дня не разглядеть, но по позе и жесту угадывалось нетерпение и любопытство. Артур вкратце пересказал существо разговора с Верой Герасимовной.

Белла Юрьевна пятнадцать лет назад окончила инженерно-экономический институт и с тех пор работала в органах государственного управления. Лет десять она трудилась подобно добросовестной отличнице и не поднялась выше должности старшего экономиста. В начале девяностых оказалось, что жизнь не подчиняется составленному завучем расписанию, и Белла будто очнулась. Кто-то бежал наперегонки со временем, кто-то тонул, иные отреклись от всей прошлой жизни, иные цеплялись за ее обломки. Мальки вдруг превращались в мутантно-крупных рыб, они плавали поодиночке и сбивались в стаи, а чаще всплывали кверху брюхом с остановившимися мертвыми глазами.

Белла подумала и решила, что пробиться без родственных связей и потери лица лучше всего, прицепившись к влиятельной персоне. Так она и сделала, став послушной ученицей Веры Герасимовны, и добилась того, что та приняла участие в ее судьбе и привязалась к ней, как привязываются к тем, для кого однажды сделали доброе дело.

– Заканчивайте с вашим подвалом, – приказала Белла Артуру, – и заполняйте справку. И вот еще что: не знаю, кого вам дать в пару. Шестого сотрудника я у Веры Геры не выпрошу. Она сейчас скажет: сама с ним ходи.