Текст книги "Отравленная сталь"

2. Нонконформизм

На место Станислава очень рассчитывала Белла, и потому ее трудно было застать в ее кабинете, она вечно пропадала у начальства.

Начальник Котофеев – молодой человек. Он не говорил ей ни да, ни нет, играя с ней, как кошка с мышкой. Его слово было последним, кто же станет спорить с зятем вице-мэра?

Белла задействовала весь арсенал обольщения. В качестве локтевой поддержки служил ее муж, работавший в центральном аппарате мэрии. Но – тщетно. Как дежавю повторялась ситуация с ее отделом: кого-то надо ставить на ее место, но Артур уже не рассматривался. Станислав еще не уволился, а Белла не оставляла в покое начальника.

Однажды Котофеич (так его звали за глаза) пригласил Артура к себе. Котофеев сидел, развалившись в кресле, положив ноги на стол. Артур остановился у двери.

– Давай заходи, – махнул рукой Котофеич. – Будь как дома.

Артур сдержанно изобразил улыбку и вольным шагом приблизился к столу, но не сел.

– Слушай, – начал Котофеич, – значится так: я тут подумал, у нас скоро может образоваться вакансия начальника отдела, ты, наверное, слышал?

Артур пожал плечами.

– Понимаешь, – продолжал Котофеич, – Беллы сейчас нет, а к нам пришел кандидат на это место. Один парень из Финансовой академии, юрист. Короче, ты бы с ним поговорил, что да как? Посмотри, волочет он вообще или порожняк гонит? Можешь дурака включить, мол, я не в адеквате, мое дело маленькое. Сам решай, короче. Потом расскажешь. Он к тебе зайдет. С ним сейчас Стас говорит. Сделаешь?

– Не вопрос! – не выпадая из контекста, мотнул головой Артур.

– Давай разрули эту шнягу, – удовлетворенно сделал жест рукой Котофеич, показывая, что разговор окончен.

Парень оказался высоким стройным блондином, лет двадцати пяти с внешностью киногероя. Была даже ямочка на подбородке. Артур раздумывал, какое бы существительное надо поставить к несомненному прилагательному «чистокровный». Оказалось, что он уже окончил юридический факультет университета и сейчас заканчивал Финансовую академию. «Наша смена», – подумал Артур.

Претендент вовсе не пытался понравиться Артуру. Казалось, он не очень-то стремится занять эту довольно высокую для его возраста должность, будто забрел сюда случайно.

– Алексей? – переспросил его Артур. – А отчество?

– Вообще-то просто Алексей.

– Хорошо! Готовы работать у нас в инспекции?

– Понятия не имею! Вы бы пошли работать начальником отдела?

– Вряд ли.

– Почему?

– У начальника, в отличие от инспектора, сидячая работа.

– А! Инспектор как бы все время в походе?

– Вроде того.

Алексей оценивающе посмотрел на Артура.

– Хотите спросить, дают ли взятки? – догадался Артур. – Дают. Нет, не так. Предлагают. Только мы не берем.

– Вообще?

– За себя отвечаю. За других тоже. Был один случай. Начальник отдела получил в виде взятки четыре колеса для старой «Волги». Его тут же уволили. Впрочем, наше штатное расписание расширяется. Раньше мы были когорта избранных, теперь людей становится все больше, многих я знаю плохо. В таких условиях трудно соблюсти чистоту нравов. Начальство тоже меняется, – прибавил Артур, вспомнив Котофеича.

– Грядут перемены?

– Наверное.

– Общество качнется вправо. Я имею в виду классическое понимание правого политического уклона.

– Интересуетесь политикой?

– Не просто интересуюсь. Занимаюсь ей, – Алексей выпрямился. – Я как бы в политсовете партии «Яблоко».

– Ого! Респект вам! – Артур прищурился и не удержался от того, чтобы не съязвить: – Будете наблюдать, как общество двинется вправо?

– Почему наблюдать? Бороться. Иначе проснемся в диктатуре, скрещенной с коррупцией.

Артур почесал кончик носа.

– Здесь я бы с вами, Алексей, поспорил. Ваше «Яблоко», борясь, как раз показывает, как не надо бороться. Оно ставит субъектность выше поставленной цели. Помните Мирабо? Он первым сформулировал лозунг – сплочение всех сил. Пока мы едины, мы непобедимы!

– Пуэбло унидо хамас сера венсидо!

– Именно так! А что делает ваше «Яблоко», Алексей? Каждый сам за себя. Раз уж мы с вами перешли на испанский, смотрите: можно сказать уо quisiera – я хотел бы, а можно – уо quiero – я хочу. Понимаете разницу? Я хочу – значит действую!

– Солидарен! Мы изменим позицию. Я им постоянно это твержу.

– Посмотрим, сказал слепой.

– А вы сами в политику не собираетесь? – спросил Алексей.

– Моя политика, – покачав головой, ответил Артур, – по совести относиться к субъектам гражданского права. Врачевать, а не карать. Гражданин, по моему мнению, это высший титул в стране, его права священны и равны правам государства. Но почему-то все вокруг считают его дойной коровой или овцой для стрижки!

– Вступайте в нашу партию.

– Я вам так скажу, – продолжал свою мысль Артур, не задерживаясь на предложении Алексея, – работая инспектором, я понял одну простую, но очень важную вещь: под раздачу попадают в большинстве своем добросовестные граждане, а не проходимцы, те ускользают, их трудно уличить, они верткие и расторопные. Вот и получается: чтобы взять за жабры одного негодяя, даже самого неумелого, обвиняют сотню подвернувшихся жертв, которые не могут противостоять поднаторевшем в своем деле представителям власти. Они, я имею в виду граждан, не ангелы, не агнцы, не в белых одеждах, они – нормальные люди, иногда глуповатые, иногда хитрые, иногда неаккуратные, с недостатками и с достоинствами. Они переходят улицу на красный свет и изменяют женам, пьют водку и голосуют за Гайдара. А закон… закон не должен иметь произвольного толкования, а главное, подход у меня… у нас должен быть дружелюбным, а не идиотически суровым, даже если при этом субъект мне не нравится. Вот моя политика!

– Так ведь и мы как бы смотрим сюда. Только мы боремся за это с режимом. Вы замечаете, что к нам приходит режим? Чекисты, силовики, типа, подтягиваются, в ряды строятся, а? Замыкают, так сказать, стальной обруч власти. А люди ваши, которые не ангелы – не агнцы, субъекты гражданского права, физики и юрики, еще этого не замечают. А напрасно!

– Если будете у нас работать, Алексей, постарайтесь держаться, не дайте себя сломать.

– Честно говоря, я привык к большей свободе, – сказал Алексей. – Лучше работать двенадцать часов, чем восемь, но в свободном полете.

– Раз на то пошло, у меня для вас две новости… – начал Артур.

– Дайте угадаю. Плохая – та, что это место не для меня, так?

Артур кивнул.

– А хорошая?

– Та же самая: это место не для вас.

– Понял вас, я вообще по жизни понятливый. Успел, типа, набраться опыта за четверть века.

– Вам уже двадцать пять?

– Будет летом.

– Когда выйдете отсюда, вам сразу полегчает. Вот увидите.

– Кто бы сомневался!

– Не жалейте о нашем водоемчике. Держитесь дороги на океан.

– Я запомню!

Алексей распрощался и, больше никуда не заходя, вприпрыжку стал спускаться по лестнице. Артур, проводив его, вернулся на место.

– Двадцать пять, двадцать пять, – повторял он, припевая. – Это что ж выходит? Дракон по гороскопу? Вот уж действительно, в Бразилии много Педров!

Он стал смотреть на улицу, по которой бежали, разбрызгивая черные лужи, машины.

«Смена, – опять прочувствованно подумал он. – Им не пришлось носить оковы. Меньше теории, больше практики. Нормально. Надо уступать лыжню».

От этой трогательной философии его оторвал вошедший в комнату Станислав.

– Ну, что? – спросил он. – Куда сегодня? Вы уже освободились?

– В принципе, да. Алексей только что ушел, – Артур повертел в руках визитную карточку и сунул ее в бумажник.

– И как он вам?

– А вам?

– Молод еще, – авторитетно заявил Станислав. – После его второго «как бы» я перестал его слушать. От этого «как бы» у меня наступает блокировка сознания.

– Ну, возраст – не профессия, а молодость – недостаток, который быстро проходит. Робеспьер в двадцать пять лет стал академиком. Я ответил вам вопросом на вопрос, потому что нахожусь в довольно странном положении. Получается, что я должен выбрать самому себе начальника отдела. Согласитесь, ваш Котофеев – большой оригинал.

– Он скорее ваш, чем мой.

– Вы правы. С вами я могу поделиться своими впечатлениями. В целом я положительно оцениваю Алексея. Я ему это сказал, но сказал и другое, что это место для него мелковато. Тем более когда он занимается политикой.

– Я тоже занимаюсь политикой, – ввернул Станислав.

– Вот видите, вам здесь стало тесно. Вы уходите в комитет по культуре, а это – совсем другое пространство.

– Вы очень точно формулируете, Артур. Из затхлых помещений я выхожу на стогны.

– Выходите на площади, в залы, средства массовой информации. Согласен. И если я вас правильно понимаю, чтобы поведать что? Что донести до масс? Что товарищ Сталин был большой ученый? Хм. Это круто!

– Вы ж понимаете, Артур. Это очень круто! Да не стань я сталинистом, кто б меня знал?! Запишись я в либералы, кто бы различил меня на фоне общей серости? Надо чувствовать поступь времени. Заранее, как змея чувствует скорое землетрясение.

– Мы слышим шаги времени, обутого в сапоги, так?

– Однозначно! Пусть, пусть Советский Союз одержал поражение, но вы же чувствуете, как просыпается Россия. А Артур?

– Это нефтяной шприц действует.

– Это только начало! Нужно достаточно немного.

– По мне – пусть расцветают все цветы, – примирительно сказал Артур.

– Вот и я говорю: надо прислушиваться к шагам времени и…

– И успеть перебежать к противнику, – вставил Артур.

– Экий вы, однако… – ухмыльнулся Станислав. – А впрочем, возможно, вы не так уж далеки от истины. Только с одной маленькой поправочкой: противник… конфронтация между нами… она, как бы сказать… понарошку.

Артур с интересом взглянул на Станислава и ничего не сказал. Они оделись и, расписавшись в журнале убытия, вышли на улицу.

Серый денек без эмоций тянул длинную заунывную песню. В ней не было ни радости, ни печали. Она не сулила ничего хорошего, но и ничего плохого тоже. Ни холодно, но и не тепло, нет дождя, но над головой тучи, а под ногами лужи.

Серая краска – главная краска жизни. Только в кино жизнь постоянно цветная, там каждый день перестрелки, любовь, погони, встречи и расставания. Некоторые, не находя взаимности у жизни, сами организуют себе приключения, имитируют страсть и восторг, и их торжество так же похоже на славу, как суррогатный кофе похож на настоящий.

Свободные электроны в металле хаотично мечутся в согласии с температурой, но вот кто-то включил ток, так далеко, что и вообразить страшно, и электроны, незаметно для себя, продолжая кружиться в танце, начинают смещаться, мягко, но настойчиво увлекаемые электрическим полем. И в их случайно-порывистом движении появляется компонента закономерности. Подскакивает температура, металл разогревается, раскаляется, а то и плавится. Кто включает рубильник? Включает, выключает, прибавляет напряжение? Случайно или намеренно? Ответ где-то там…

Артур скользил по брусчатке Кузнецкого Моста. Книготорговцы, разложив свой товар, грелись чаем из термосов.

Матрица несовершенна. Она – причинно-следственный шаблон, необходимое и достаточное условие конспирологической предопределенности.

Жизнь тоже несовершенна. Но она есть. Это мы знаем. Если бы Матрицы не существовало, рано или поздно нашлись бы те, кто ее выдумает. Матрица внутренне противоречива, но сильна своей тайной и порядком. А сила долгое время может не считаться с внутренними противоречиями. Жизнь тоже противоречива, но противоречия – это ее обмен веществ. Матрице надо подстраиваться под нее, что не просто, как непросто логике подстраиваться под психологию. Интеллект бессилен перед жизнью. Значит ли это, что Матрица бессильна? Вовсе нет. Вопрос в том, является ли она гормоном, который вырабатывает сама жизнь, или веществом, впрыснутом извне. Последнее – есть диктат, управление общим потоком. «Вам случалось любоваться Матрицей? Ее гениальностью…»

– Мне обещали «Волгу», – сказал, уступая дорогу встречной машине, Станислав.

– Поздравляю. Карьерно растете! – крикнул Артур, перекрывая шум ветра и невесть откуда взявшегося мотоцикла.

Поток людей стал захлестывать их волнами, плещущими из размашистых прозрачных дверей метро, но они, как опытные пловцы, упорно продвигались вперед, то расходясь, то вновь сближаясь, не теряя друг друга из виду, спускаясь с тротуара на мостовую, уворачиваясь от машин, притворно сонно, как сельдевые акулы, рассекающих толпу торопливых пешеходов, возвращались, не задевая луж, скопившихся у бордюров, успевали переброситься фразами, кинуть взгляд на витрину киоска, шагали энергично, не останавливаясь, включив автопилот, как и подобает настоящему москвичу.

Москва жила своей жизнью, подобрав под себя свое имущество, усвоив великую потенцию аренды, но уже успела отладить новую схему наживы: строительство жилых, торговых и иных комплексов через инвестиционные контракты. Сюда бросились будто на освоение целины, не думая о последствиях, без ума и совести. Не видимый даже в микроскоп главный архитектор города, хоть и слыхал, что в городе должно быть территории, предназначенной для перемещения и стоянок, процентов тридцать, а в Москве ее всего восемь, помалкивал в тряпочку, одобрительно попискивал и подписывал что говорят, и делал серьезный и умный вид, так хорошо освоенный дураками и жуликами.

Не замедляя шага, Артур со Станиславом прошли в метро. Их принял эскалатор, и только здесь, на его ступенях, они остановились, продолжая движение вместе с его бесконечной лентой.

Соотнесенность, соразмерность, согласованность, общая симметрия являются отличительной особенностью качества. Гармония времени и места, в широком смысле, безошибочно определяют культуру. Не злато и не булат дают превосходство. Они – лишь средства. Сами по себе они – источники неприятностей, жертв, национальных катастроф. Не злато и не булат. Превосходство дает культура (Артур скосил глаза на Станислава). Если культура в дефиците – потолок низок, а перспектива – в перевернутом бинокле. Зато в достатке самоуверенность – над пропастью во ржи. Культура – это союз души и мудрости. Не хватает ее – включаются инстинкты и умствования. Итог – стая, скрепленная образом врага, корысть вместе с культом чего-нибудь или кого-нибудь, выдуманная идея с претензией на вечность, самовозвеличение, армия апологетов и сторожей. И вся эта структура оформляется в твердый сплав, принимающий ту или иную форму. Так возникает фашизм, военный коммунизм, хунта.

Артур, не задумываясь, остановился точно на том месте, где должны были открыться двери вагона. Толкая перед собой воздух, на станцию с шумом ввалился голубой поезд. В вагоне оказались свободные места, и Станислав, уже научившийся присаживаться при любой возможности, нашел два места рядом.

Не успеешь оглянуться, как вся эта стальная рать, структурируясь и организуясь, превращается в бескомпромиссное и беспощадное чудовище. Агент Смит порождает агентов Смитов. Слово становится ловушкой, гуманизм – лицемерием, справедливость – лукавством, добро – конформизмом, человек разумный – досадной помехой. Агент Смит объявляет всех, кто вне структуры, вирусами (хотя вирусом является он сам). Существование тех, кто вне цели и смысла, признается бесцельным и бессмысленным. В ходу перемены, подмены, измены и шоумены. Но… уж сколько раз твердили миру! Невдомек агенту Смиту, что это, так называемое бесцельное и бессмысленное, в конечном счете одолевает бескомпромиссное и беспощадное.

Станислав смотрел в газету, где был напечатан кроссворд. Он шевелил губами и вписывал слова шариковой ручкой «Паркер». Запнувшись, он повернулся к Артуру и прокричал ему в ухо:

– Поэт, исполнитель авторской песни, пять букв, последнее «н».

Артуру понадобилось не более двух секунд, чтобы ответить. Перекрывая грохот вагона, он отбарабанил:

– Кукин, Букин, Щукин и Путинд!

Станислав озадаченно посмотрел на него.

– А кроме шуток?

– Я гоняюсь за туманом!

– Так это он? Я думал, Окуджава.

– Вы просто забыли.

Станислав склонился над газетой.

– Вы были правы, – крикнул он. – Первая буква «К».

Нет, колокол еще не звонит. Нужно закрыть глаза, чтобы, вслушиваясь, ощутить легкое пение его серебряной плоти под набежавшим ветерком. Торговля нефтью противопоказана культуре. Дело нехитрое. Торговать нефтью – все равно что торговать территорией. Чем сердце успокоится, в смысле – а что потом? Блюз сторожевых псов. Джаз-банда в синих фуражках НКВД, в черных фуражках СД, в масках спецназа, в мундирах и мантиях, и рядом флаг диверсии и терроризма. Не догоняете мотива? Силе мотив не нужен!

– Так! Следующая – наша остановка!

Через несколько дней Артур опять стал инспектором-одиночкой. Станислав Михайлович занял кабинет в комитете по культуре московского правительства и получил обещанную персональную «Волгу». Однако Артур недолго оставался в равновесии.

Февраль проскочил быстро, и вот уже весна разогрела воздух. Солнце с наслаждением расхаживало босиком по лужам, его горячие ступни вмиг высушивали скопившуюся на асфальтовых гектарах влагу. Машины больше не норовили обрызгать прохожих, а прохожие злились, заметив закрученный ветром вихрь пыли.

Положение Артура после увольнения Станислава сильно ухудшилось. Белла так и не получила освободившегося места, в чем винила Артура, решив, что это он отговорил Алексея и тем сорвал ее назначение. Ей надо было начинать все сначала, а тем временем Котофеев нашел себе нового заместителя. Она не хотела признаться себе, что Котофеич и не собирался давать ей это место, что тянул время и посмеивался. Впрочем, он сам рассматривал свое кресло как временное, нацеливаясь сесть на более урожайное поле. Его тесть, кроме должности вице-мэра, занимал место председателя совета директоров Московского банка (по советскому обычаю он занимал сразу несколько завидных мест), и у Котофеева в голове прочно укрепилась мысль о банковской сфере деятельности.

Короче, как-то в недобрую минуту Белла написала докладную на Артура. Повода искать долго не пришлось. Артур вечно гнул свою линию, ссылаясь на законы. Котофеев разбираться не стал, поручил это дело кадровикам. Он по умолчанию, фактически, принял сторону Беллы. В нейтральных водах начальник всегда принимает сторону начальника. Таково его исходное положение.

Отдел кадров ничего против Артура не имел, но настроение начальства, как мог, отразил в приказе. Артур отбился, найдя в приказе противоречия. Тогда стали действовать неформально. Артур держался настороже. Наконец, когда ему во время проверки буквально всунули в папку конверт с деньгами, его терпение кончилось, он понял, что в таких условиях ему не продержаться. Он привык к попыткам откупиться взяткой и не стал спорить с женщиной, которая обворожительно-насильно положила ему деньги, вместо этого Артур незаметно вернул деньги ей на стол, накрыв конверт каким-то лежащим на столе документом. На выходе его уже поджидал советник инспекции по экономической безопасности. Вот здесь Артуру стало ясно, что за него взялись серьезно. Он притворно неохотно вывернул карманы и вытряхнул содержимое папки. Ничего предосудительного. Экономической безопасности пришлось извиниться.

Поговорив с Костей, Артур подал заявление об уходе. Непоследовательная Белла пыталась задержать его, ей вовсе не хотелось такого исхода. Она пошла к Котофееву, но тот удивленно и язвительно посмотрел на нее и попросил написать еще одну докладную, в которой она отказывалась бы от своей первой докладной. Беллу ничто не могло смутить, и еще сорок пять минут она объяснялась с ним, доказывая, что это он во всем виноват, он и больше никто. На исходе академического часа у него заболела голова, после чего тема разговора приобрела академически-медицинскую окраску. В результате они выпили по рюмке коньяку и вполне дружески распрощались. Артур мирно уволился.

3. Кто открыл Америку

Когда Марина позвонила Артуру из Нью-Йорка, он ничего не сказал матери о своем увольнении. Не стоило ее огорчать. Прошло уже несколько недель, как он проводил ее в Шереметьево.

В Западном полушарии в аэропорту Кеннеди Марину ждал Пабло Гонсалес, ныне Мэнни Мата. Он ждал, на всякий случай держа в руке плакатик с ее именем. Хотя они и обменялись фотографиями, но в суете и многолюдий встречающих и прибывающих легко потеряться.

Они не виделись почти пятьдесят лет. Пожалуй, одна эта цифра может тронуть сердце, почувствовать торжественность момента. По-настоящему растрогаться мешает возбуждение от перелета, таможенный контроль, круговерть толпы, боязнь разминуться, желание произвести хорошее впечатление, опасение разочарования, много чего.

Он узнал ее сразу и поднял руку. Увидел седеющие светлые кудряшки, мечущиеся по сторонам карие глаза, потерявшую в талии, но сохранившую стройность сухую фигурку. Увидел и с удивлением почувствовал комок в горле. Будто не с ним произошло за эти годы множество запомнившихся и позабытых историй, передряг и достижений: Куба, Испания, Соединенные Штаты… – он просто вышел с киносеанса – Павлик Гонсалес. Ему даже почудилось, что он не помнит ни одного языка, кроме русского. Это продолжалось лишь мгновение. Он проглотил комок и широко улыбнулся.

Марина заметила плакатик, часто-часто замахала рукой и засеменила к толпе встречающих.

Почти пятьдесят лет? Столько не живут! Бывает, что и не живут. Но в большом, без микроскопа, жизнь – это долгая дорога. А оглянешься – как один день.

Мэнни Мата снял запотевшие очки.

Такси мчало их по хайвэю, ныряя под непривычные зеленые указатели. Странными казались бурые многоэтажки, обращенные всеми окнами на широкую магистраль. Не останавливаясь, с лету, машина въехала в южный Манхэттен и попала в колодец со стеклянными стенками небоскребов. Марина не успевала поворачивать голову. Остановились у очередной сверкающей стены – отель «Мариотт», Вест-стрит. Вращающиеся стеклянные двери, светлый полированный каменный пол с мозаикой, на нем широкая волнистая черная линия, как бы отмечающая начало роскошного лобби. В таких гостиницах Марине жить еще не приходилось.

Сам Мэнни Мата жил неподалеку в тихом, малоэтажном Гринич-Виллидже. Он возил Марину по Нью-Йорку в своем не новом, но респектабельном темно-синем «вольво», она же предпочитала ходить пешком. Ей нравились красноватые домики Гринич-Виллиджа, мелькающая над их крышами башня библиотеки Джефферсон-Маркет, малолюдность и покой. Здесь жили Эдгар По и Марк Твен, здесь снимал квартиру Иосиф Бродский. Сюда иногда залетал холодный морской бриз. К стенам двух-, трехэтажных домов с лестницами, поднимающимися прямо от тротуара, жались сухие ветки дикого винограда, а внизу в тени на земле прятались остатки снежных зарядов. Солнце освещало выцветшие тротуары, оно стояло высоко, не так, как в Москве. При таком солнце в Москве хочется поскорее снять пальто, ходить без шапки, здесь же раздеваться и в голову не приходило: воздух был прозрачен и пронизывающе холоден. Ноги сами шли в сторону итальянского квартала, где замерзших прохожих поджидал в кафе «Борджа» горячий кофе. А на севере в солнечных лучах сияла металлическим блеском чешуйчатая вершина небоскреба «Крайслер-билдинг».

Оказалось, что еще есть водный вид транспорта, и Марина с Мэнни Мата совершили трехчасовую прогулку по воде вокруг острова Манхэттен.

Марину не покидало хорошее настроение. Перед нею открывался вид Нью-Йорка с моря, так хорошо знакомый в черно-белом изображении на кинопленке.

 
Шекспир открыл Америку.
Давно при Гае Цезаре.
Он сам причалил к берегу,
Потом его зарезали.
 
 
Вы что? Шекспир Америку?
Он умер до открытия.
Принадлежит Копернику
Честь этого события[16]16
  И. Бродский. Кто открыл Америку?


[Закрыть].
 

Нью-Йорк можно разделить географически на три большие части. Первая – это, конечно, остров Манхэттен, вторая, лежащая восточнее Манхэттена, занимает западную часть другого острова – Лонг-Айленда, там расположен Бруклин, а третья лежит севернее Манхэттена, уже на материке, и здесь находятся районы Бронкса.

Манхэттен – это длинный узкий остров, вытянувшийся по стрелке компаса с юга на север, на двадцать километров в длину и три километра в ширину. С Лонг-Айлендом и материком он связан мостами и подводными тоннелями.

Марина помнила стихи Маяковского, в которых говорилось, что безработные Нью-Йорка бросаются с Бруклинского моста прямо в Гудзон, и на месте сделала для себя маленькое открытие, что это решительно невозможно, потому что Бруклинский мост переброшен через Ист-Ривер, а Гудзон плещется с другой стороны острова.

– Этим поэт отличается от прозаика, – заметил Мэнни Мата, – внимательность не его конек.

Своим южным носом Манхэттен повернут к океану. Он встречает океанские корабли, выдвинув им навстречу, как шахматную фигуру, статую Свободы.

Любят рассказывать, что Манхэттен был приобретен у индейцев в 1624 году за безделушки стоимостью в 24 бакса (в переводе на XX век).

Если посмотреть на карту, улицы пересекают остров горизонтально, а авеню – вертикально: прямоугольная сетка, – не заблудишься.

В Москве кольца соответствуют стенам, которые в Средние века опоясывали город. В Нью-Йорке тоже было время, когда пришлось для защиты от индейцев возвести стену. Ненадолго. Вскоре на ее месте пролегла знаменитая улица Стены – Уолл-стрит.

Деловой центр Нью-Йорка сногсшибательно трехмерен. Он уходит своими этажами в небо. Как сказал Мэнни Мата, здесь стоят самые высокие небоскребы.

Придумал, как строить небоскребы, американец Уильям Ле Барон Дженни. Было это в конце XIX века. Тогда Великий пожар в Чикаго оставил без крова 90 тысяч жителей. Город нужно было отстраивать, и архитектор думал, как это сделать. Однажды его жена, чтобы освободить руки, положила большую стопку книг на клетку с птицей. Клетка из тонкой проволоки легко выдержала тяжелые книги. Каркас, – решил Уильям, – вот что позволит держать многоэтажное строение, стальной каркас. Сталь в десять раз прочнее бетона и кирпича.

Так был построен первый небоскреб. По сегодняшним меркам это небоскреб-крошка – чуть больше 40 метров в высоту. Но тогда, в 1885 году – это был прорыв, взлет к облакам.

С течением времени сталь делали все прочнее, а небоскребы выше. Небоскреб-скайскрейпер может раскачиваться под ветром без всякого опасения. Сталь прочна и надежна. Конечно, в космической технике используют металлы и сплавы попрочнее, но и подороже, их на небоскребы не напасешься.

Если первый небоскреб едва превышал 40 метров, то уже в 1930 году был построен «Крайслер-билдинг» высотой 319 метров, но его метрами обошел знаменитый «Эмпайр-стейт-билдинг». А в Чикаго в 70-х годах построили небоскреб уже на 400 метров выше того, первого.

Марина жила в 22-этажном отеле, приютившемся в тени двух небоскребов Всемирного торгового центра, еще более высоких, чем «Эмпайр-стейт-билдинг». Смотреть на них можно было только издалека или если тебя кто-то поддерживает сзади, иначе недолго и упасть на спину.

Кстати, в отеле Марина чувствовала себя прекрасно, возможно, потому, что в нем расположился ресторан «Россия», а еще она обнаружила в нем «Парикмахерскую Ольги», где она, по крайней мере, не напрягалась с языком.

Подумав, Марина рассудила, что ей вовсе не зазорно пользоваться щедростью Мэнни Мата. В конце концов, они не разводились, и по российским законам она оставалась его женой. Какое-то время после его отъезда за границу она получала небольшую сумму денег, которую ей положило МГБ. Правда, потом платить перестали.

Нельзя сказать, что Мэнни Мата сорил деньгами, нет, он был аккуратен и экономен, но это были черты небедного человека, идущие от скромности и корректности. Тем не менее он предоставил Марине неограниченный кредит, так что все ее счета оплачивались. Впрочем, она вела себя вполне ответственно, по его мнению, даже слишком.

Хотя Мэнни Мата отошел от дел, его время от времени приглашали в качестве консультанта в ту или иную комиссию. Кому надо – знали о его прошлом, в том числе о том, что он работал на советскую и на другие разведки, заслужил авторитет аналитика, является членом элитных клубов и своим человеком в Агентстве по международным связям. Его принимали и в испаноязычных диаспорах, и в русской эмиграции.

– Какие такие у тебя могут быть дела? – спрашивала его Марина. – Ты ведь на пенсии. Ах да! Бывших разведчиков не бывает! Может, ты и меня завербуешь?

– Я этим не занимаюсь, – отвечал Мэнни Мата.

– Жаль. А то я бы тебе что-нибудь рассказала. Вот только, оказывается, ничего не знаю, а что знала, то забыла. Всю жизнь работала на оборону, а рассказать нечего. Помню синьки каких-то клеммных ящиков с разводками проводов, там еще стояли шаговые электромоторы, помню слово «ремонтопригодность».

– О, нет! Мне интересны совершенно другие вопросы.

– Например. Я бы могла на них ответить?

– Безусловно. И при этом не выдала бы никаких секретов.

– Тогда задавай.

Мэнни снял очки и посмотрел на Марину, затем снова надел и опять посмотрел.

– Ну, хорошо! Вот скажи, как ты относишься к взрывам жилых домов в Москве, которые были полтора года назад?

– Полтора года назад? В каком смысле?

– Я хочу знать, как население Москвы отнеслось к тем взрывам?

– Население? Их уже никто не помнит.

– А ты помнишь, что ты чувствовала тогда?

– Тогда? Подумала: вот кошмар, война и до Москвы добралась!

– А потом забыла?

– Знаешь, это как в ту войну. Немцы летали нас бомбить. Где-то сбросили бомбу, отбомбились, ты вздыхаешь и тут же забываешь. Правда, до следующего раза.

– Да, мне тоже довелось пережить бомбежки.

– Вот видишь!

– Еще вопрос: а как руководство страны?

– Павлуша, ты шутишь! Им-то что? Лицо кирпичом и из ящика: бла-бла-бла.

– Из какого ящика?

– Из телевизора. Орлы!

– Кто?

– Ну, кто? Ельцин – орел. Путин… он тогда орленком был, теперь тоже орлом стал.

– И как он тебе?

– Путин? Мне нравится. Умный, за словом в карман не лезет. Его из седла не выбьешь.

– Это в тебе говорит женщина.

– Скажешь тоже! Мне всегда брюнеты нравились.

Мэнни задумался, но думал он не о том, много ли на пути Марины было брюнетов, а о том, что война притягивает войну, взрыв рождает не тишину, а следующий взрыв. Его попросили составить аналитическую записку о последствиях тех взрывов в Москве. Не о причинах, а именно о последствиях. Почему?

Новый мировой порядок, основанный на справедливости и мире, предложил отец нынешнего американского президента Джордж Буш-старший 11 сентября 1990 года, как раз перед началом войны в Персидском заливе. Сейчас пришло время предложить России разделить место у руля? Несомненно, в случае с подводной лодкой русские повели себя адекватно. Союз двух ядерных держав в деле Нового мирового порядка? Настолько ли эта мысль сумасшедшая, чтобы оказаться плодотворной? Чего от меня хотят? О чем думают? Говорят об устойчивом развитии, а сами все больше интересуются новомодной теорией управляемого хаоса.

А что Джордж Буш-младший? Как это по-русски: Джордж Буш наелся груш! Нет, не так. Джордж Буш объелся груш. Он консервативен, крепок задним умом и упрям, как сто ослов. Какая теория? Если он услышит что-нибудь вроде теории фракталов или точки бифуркации, то пинками выставит вас за дверь. Граждане свободной Америки от сочетания слов «странный аттрактор» тоже обниматься не полезут. Хаос – ругательное слово. Значит, надо что? Значит, чтобы их встряхнуть, их надо сильно напугать. Потрясение всех поставит на места и заставит действовать. Вот нечто похожее было в России. Потому они и спрашивают о ней. Только там никто не испугался. Хотя авторитет властей укрепился. Русские уже все забыли, а авторитет остался.