Текст книги "Отравленная сталь"

8. Сопротивление

– Дама с тонким профилем ноги выломала жемчуг из серьги, – продекламировала Екатерина, провожая взглядом закрывающуюся за Татьяной дверь. – Это кто?

– Это мой работодатель, – ответил Артур.

– Начальник-сан?

– Ага.

– Классно устроился, – Екатерина посмотрела на припаркованный «сеат».

– Скажешь тоже! – Артур махнул рукой. – Пойдем провожу тебя немного.

– Не заругает?

– Не думаю.

Через десять минут Артур вернулся, делать ему было нечего, он покачался на стуле, прикидывая, а не пора ли собирать вещи? Решил, что на сборы у него уйдет минимум времени. Бумаги он оставит, надо взять свою кружку, пластиковые плечики да принесенные из дома книги.

Зазвонил телефон. Татьяна приглашала его к себе. Артур надел пиджак.

– Ну, что вы решили? Остаетесь?

– Мне надо уехать, – сказал Артур. – Но, если мне не дадут визу, я готов продолжать работать.

– Вы едете не один?

– Не один.

– Это была ваша девушка? Вы едете с ней?

– А? Вот эта? Нет, это просто знакомая. А еду я со своим крестным.

– Правда? – Она задумалась.

Артур ждал, глядя в окно.

– Я подумала, что у нас освобождается место моего заместителя. Вы могли бы его занять.

– Надеюсь, я не единственный кандидат, – Артур постарался этим полувопросом смягчить вынужденный отказ.

– Конечно же нет!

Артур перевел дух.

– Ну, хорошо! Идите!

Артур поставил стул на место и пошел к двери.

– Постойте!

– Да. – Он остановился.

– Не уезжайте, – вырвалось у нее.

– Я не могу.

– Тогда возвращайтесь. Вы вернетесь?

– Я постараюсь.

– Не уезжайте.

Артур развел руками.

– Вы не должны ехать.

– Надо.

– Жаль, что я не смогла вас убедить. Знайте, что вас здесь ждут.

– Я не прощаюсь, – Артур повернулся к двери.

– Вот и хорошо, – тихо сказала или только подумала Татьяна, глядя на его стриженый затылок.

Ей показалось, что он, как в кино, прощается и уходит навсегда.

И вот тем же вечером Артуру позвонила Екатерина:

– Ты дома? Один? Чем занимаешься?

Артур удивился:

– Ничем.

– Можно к тебе приехать? Домой ужас как не хочется!

Артур назвал ей адрес и пошел ставить чайник.

Екатерина поймала машину и вскоре изо всех сил давила на кнопку дверного звонка.

– Мы сегодня прописывались на новом канале, – сказала она, входя. – Пришлось немного выпить. Не хочу огорчать Свету. Она будет в шоке.

Артур помнил, что она имеет обыкновение называть свою мать по имени.

– Мы пили водку с лимонадом.

Скинув ботинки, она в носках, раскрашенных в семь цветов радуги, прошла в комнату, походила по квартире, посетила кухню и направилась в туалет.

– Я зайду?

– Я заварю чай, – сказал Артур. – Или кофе?

– Все равно, – крикнула она из-за двери.

Екатерина была голодна. Она съела три бутерброда и выпила две чашки кофе. Артур в это время рассказывал ей о своем отце, о Виталике, о своих планах поехать в Америку и Канаду, ведь он еще ни разу не был за границей.

– Пушкин тоже ни разу не был, – утешила его Екатерина. – И ничего! Умер на Родине, очень достойно. А вот Гоголь был. И у него крыша поехала. И Маяковский был. И Есенин.

– У тебя же не поехала, – улыбаясь, возразил Артур, оглядывая ее от живота до челки и обратно.

– Постучи по дереву, – сказала она и постучала себя по лбу.

Хмель прошел, ее разморило, веки отяжелели, глаза норовили закрыться. Артур отвел ее на диван и накрыл пледом.

– Позвонить твоей маме? – спросил он.

– Нет, – сказала она сонным голосом. – Я сегодня – в ночь. А график изменили. Света меня не ждет. Ты посиди со мной. Вот так.

Артур сел у нее в ногах.

– Руку положи, – пробормотала она. – Ты не думай, у меня ноги не пахнут. Света меня приучила их мыть холодной водой. Каждый день… каждый божий день… ты представляешь? Руки тоже… – Екатерина вздохнула и легко задышала, чуть слышно посапывая во сне.

Брови у Артура изогнулись, он не смог удержать улыбки. Он сидел, смотрел вперед и немного ввысь и улыбался, будто присутствовал на каком-нибудь торжестве: на детском утреннике или золотой свадьбе, на чем-нибудь трогательном.

В шесть утра, когда солнце, потягиваясь и жмурясь, выпростало руки из-под горизонта, Екатерина проснулась и пошла в ванную. Вернувшись, она приоткрыла дверь в спальню Артура.

Комнату заливал солнечный свет. В открытую форточку струился чистый воздух. Неровный ночной сон сдал позиции утреннему сну-по бедителю. Артур сладко спал. Екатерина весело фыркнула и закрыла дверь. Артур сразу проснулся, но он не пошевелился и не открыл глаза. Дверь снова открылась, он почувствовал сквознячок, и Екатерина тихонько, как перышко, легла под одеяло.

– Я замерзла, – охрипшим шепотом сообщила она.

И в самом деле, тело ее было холодным. Артур прижал ее к себе одной рукой.

– Так тепло?

– Класс!

Ее голова нашла место помягче, прямо под его ключицей, глаза закрылись, и… готово дело: она спала.

Артур всегда завидовал людям, которые быстро засыпают. Сам он стал было размышлять над создавшимся положением. Конечно, он еще вчера вечером не исключал такого поворота событий, и что теперь… однако свежий ветер, ласкающий лицо холодком, заставил его подумать о расцветающей черемухе, после которой зацветет и раскинет свои цветные барашки сирень, об утренних туманах над зелеными лугами, луга раскинулись до самого горизонта, от открывшихся просторов невозможно было оторвать взгляд, и Артур тоже уснул.

Он проснулся, когда почувствовал, как она протирает глаза. Машинально он обнял ее покрепче и поцеловал в лоб.

– Хочу есть, – сказала она.

– Сейчас встаем, – Артур взглянул на часы, они показывали половину девятого.

– Минуточку, – сказала она и, приподняв одеяло, посмотрела вниз. – Вижу, слов на ветер мы не бросаем. У нас сил невпроворот! И какие мы грозные! – Она повела рукой.

Артур, смеясь перехватил ее руку.

– А как ты хочешь, чтобы я реагировал? Это сильнее меня. Искушение святого Антония.

– Ты – Артур, а я – Джиневра.

– Артур и Джиневра? Но у них не сложилось.

– Это как сказать. Все и постоянно – так не бывает. Бесплодные надежды. Постоянно и частично – пожалуйста, как и все, но временно.

– Ах ты, мой философ, – Артур сел и опустил ноги на пол. – Встаю, иду готовить завтрак. Ты можешь полежать.

– Это что-то новенькое! Ты выдержишь?

– Я постараюсь, – Артур выпрямился и смущенно заулыбался. – Не смотри.

Он повернулся и вышел.

Екатерина откинулась на подушки, заняв сразу всю кровать.

«Натуральное Средневековье, – решила она. – “Песнь о Роланде”, “Тристан и Изольда” и “Сид Кампеадор” в одном флаконе. И прекрасная дама… не хватает только поэта-миннезингера, чтобы он все это воспел в балладе».

Она высунула ногу из-под одеяла, озабоченно разглядывая маленькую ножку со всех сторон. Ступня была округлой, с ровными пальчиками, но вот кожа на пятке немного задубела. Из кухни доносилось уютное домашнее позвякивание посудой. Комната показалась большой, словно вернулось детство, за окном чирикали воробьи и слышалось, как идут составы по железнодорожным путям. Екатерина потянулась, посмотрела на свои руки, крепкие и белые, без маникюра, зажмурилась и сбросила одеяло. Пора подниматься.

Спустя три месяца в Генуе она вспомнила это охватившее ее чувство детской безмятежности, когда открываешь глаза и видишь улыбающийся тебе мир. Ей приснился Артур, его смуглая грудь под ее щекой, легкая щекотка прошлась по животу, у нее перехватило дыхание, и она проснулась. Утренний свет пробивался сквозь небрежно задернутые шторы, доносился шум морского порта и рано поднявшегося города. Вставать не хотелось. Хотелось досмотреть сон до конца. Она бросила взгляд на свою голую ступню и закрыла глаза.

Никакого продолжения у них с Артуром не было. Следующую неделю она была занята на новом канале. У Артура вернулась из Нью-Йорка мать, и он пропадал у нее. Потом он получил визу и стал готовиться к отъезду. Она поехала провожать их с Костей в Шереметьево, перед посадкой сунула Артуру в руку маленькую книжечку стихов, чтобы не скучал в дороге. Вот и все. Вспоминая их утро, она то сердилась на него, то оправдывала. Притом настроение ее улучшалось. Она не удержалась и рассказала обо всем матери.

– Он – парень что надо, – заявила Светлана, – если бы я была помоложе, я бы с ним закрутила. Он что же, не увидел в тебе женщину?

– Еще как увидел! Так увидел, что этого нельзя было скрыть даже от слепого. Но… сдержался.

– А ты?

– А я колебалась.

– Что по мне, то вы оба повели себя… достойно, – сказала Светлана. – И у вас есть перспективы, – добавила она.

– Какие перспективы, мам? Он улетел. Может, вообще не вернется.

– Вернется, не вернется… ты ж не влюбилась?

– Нет, конечно. Ну, так, вообще.

– Знаешь, доча, как наш папа делил всех мужчин? Он говорил, что мужчины делятся на джентльменов, мачо и мужиков. Джентльмены надежны, но пресноваты, мачо – наоборот, с ними не соскучишься во всех смыслах, только обязательности не дождешься. Мужики – хозяйственны и упрямы, однако женщины для них – бабы. Вот мы и решаем, кого выбрать.

– Ну, не знаю. В принципе, он – клевый.

– Там видно будет, доча. Посмотрим.

Работа заставила Екатерину забыть об Артуре, но оказалось, что память ничего не стерла, даже мелкие детали. Они всплывают из подсознания если не наяву, так во сне.

В Генуе Екатерина находилась в качестве корреспондента на саммите «большой восьмерки». Она жила в каюте старой баржи, превращенной в гостиницу. Баржа стояла у причала. Им с ее оператором повезло. Большинство корреспондентов поселили на разных судах, стоящих в заливе, с них добираться до берега приходилось на катере.

Участники саммита тоже жили не в гостиницах Генуи, а на огромном роскошном суперлайнере «Евровидение», который охранялся водолазами. Рядом с ним даже рыбам запрещалось плавать. Жизнь в городе в целях безопасности была притушена, многие магазины не работали, въезд был ограничен. Антиглобалисты со всего мира обещали приехать и сорвать встречу. Сюда стянули полицию, вызвали батальоны ломбардских и сицилийских карабинеров. Эти силы должны были блокировать мятежных противников глобализации, ряды которых заполняли анархисты и марксисты, защитники животных и пацифисты, «зеленые» и националисты, противники абортов и хиппующие студенты, множество движений на любой вкус и цвет.

Никто не хотел уступать. Члены «большой восьмерки» желали без помех обсудить проблему климата и окружающей среды, ядерное разоружение и моральные аспекты клонирования, ситуацию на Балканах и продовольственную безопасность. Борцы за права человека, животных, потребителей, профсоюзов, безработных в свою очередь желали высказать протест этим «жирным котам» – выдвиженцам транснациональных корпораций и ставленникам капитала, претендующим на роль мирового правительства.

Екатерина закрыла глаза, чтобы увидеть продолжение сна, но в дверь уже стучал оператор.

– Кэт, ты просила разбудить. Вставай.

Они не сели в журналистский автобус, который отвез бы их в пресс-центр, они двинулись в город.

В городе происходило нечто куда более интересное, чем доклад пресс-атташе и кофе-брейк. Родина Колумба была поделена на зоны безопасности. Для этого использовались металлические решетки, железные контейнеры, полицейские машины и даже бронетранспортеры. Несмотря на принятые меры, в Генуе скопились антиглобалисты со всего света. И самые боевые из них намеревались блокировать роскошную встречу тех, кто возомнил себя властителями мира.

Оператор сетовал на жару: когда они вышли, солнце уже подбиралось к зениту. Екатерина залежалась утром в постели, потом собирались, потом искали жилеты с надписью «Пресса». Их баржа-гостиница стояла в Порто Антико, недалеко от центральной площади Феррари. Собственно, на этой площади и располагался центр красной зоны: там стоял Дворец дожей и было больше всего охраны. Они обогнули красную зону и пошли в сторону площади Данте. На площади стояли протестующие, а против них – небольшая группа полицейских с брандспойтами. Оператор начал снимать, но Екатерина, заслышав далекий гул, повела его вглубь города.

Ближе к улице Армандо Диаса они повстречали молодых людей, которые принаряжались в банданы, примеряли маски, разворачивали флаги. Толпа шла по проспекту Торино. Поговорив и поснимав, Екатерина и оператор вышли на Касаригис и, поминутно останавливаясь, стали продвигаться к улице Толемаиде. Здесь демонстранты вели себя более агрессивно, они разбивали телекамеры на домах, потом посыпались стекла витрин. Завыли сирены полицейских автомобилей. Со стороны Толемаиде слышался зловещий барабанный бой, это шли демонстранты во всем черном, с закрытыми лицами и мерно били в свои барабаны. На площади Паоло да Нова разбирали мостовую и вооружались против полиции орудием пролетариата.

Парад с барабанами продолжался, но тут с другой стороны возник ритм еще более жуткий. Навстречу протестующим шли карабинеры в глухих шлемах. Их темно-синяя масса казалась черной, они были похожи на ряды атакующих гигантских муравьев, на инопланетян, на неумолимых и упорных зомби. Они шли и в такт шагам колотили дубинками по своим прозрачным пластиковым щитам.

На перекрестке Екатерина разговорилась с девушкой в красной майке с портретом Че Гевары.

– Колокол не просто звонит, – объясняла она Екатерине, – он бьет в набат.

Их диалог повторял диалог из фильма «Матрица».

– Что вам нужно? Кроме чуда.

– Оружие. Много оружия.

Вокруг было очень шумно. Оператор, стоя в сторонке, снимал проносящиеся мимо микроавтобусы карабинеров. В отличие от фургонов полиции, выкрашенных в голубой цвет, они были темно-синего цвета. Только крыша их, отдавая дань жаркому южному солнцу, была белой.

– Они вас убьют. Убьют с наслаждением.

– Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Посмотрите на них. Это цинично-интеллектуальная постмодернистская власть!

– Прольется кровь.

– Дело стоит того. Эволюция? Ну уж нет!

– Готовы взять грех на душу?

– У каждого святого есть прошлое, у каждого грешника – будущее!

На этих словах мимо них прошел мужчина средних лет. Екатерина машинально смерила его взглядом.

– Артур, – крикнула она. – Извините, – сказала она девушке.

Прическа, фигура со спины не вызывали сомнений. Откуда ему здесь взяться? Разве что прилетел с Виталиком и его пассией. Мысли пронеслись в голове в один момент, а она уже бегом догоняла его. Не больше секунды потребовалось, чтобы догнать и дотронуться до плеча. Мужчина оглянулся. Это был не Артур.

Разочарование не успело родиться, потому что одновременно взвизгнули тормоза. В спешащий фургон карабинеров кто-то из молодежи бросил кусок дорожного покрытия и попал в лобовое стекло. Фургон занесло, он выскочил на тротуар и по касательной задел девушку, с которой только что разговаривала Екатерина. Фургон прыгнул как раз на то место, откуда Екатерина сорвалась за мужчиной.

Она бросилась к упавшей девушке. Мужчина, карабинеры, молодые люди, оператор, все столпились рядом. Девушку усадили у розовой оштукатуренной стены и вызвали «скорую помощь». Екатерина оставалась с ней, пока не приехали врачи. Они сказали, что на первый взгляд – ничего серьезного, но они отвезут девушку в больницу. Екатерина хотела поехать с ними, но девушка ее отговорила.

– Не все идет, как мы предполагаем, но идет, – сказала она на прощание.

Екатерина помахала ей рукой и отыскала своего оператора.

– Это добром не кончится, – переходя с английского на русский, заявила она оператору, имея в виду общую обстановку и забыв, что сама избежала опасности.

Со стороны виа Италия в небо поднимался черный дым. Горели автомобили, автопокрышки. Черную завесу огибал вертолет. Откуда-то принесло запах слезоточивого газа. Это полиция в голубых шлемах и противогазах рассеивала толпы демонстрантов. Бой барабанов и щитов стих, и стало слышно, как толпа в тысячи ртов поет «Белла, чао» – песню итальянских партизан. «Прощай, любимая, – пели они. – О, партизаны, меня возьмите, я чую, смерть моя близка!»

Демонстранты, ломая решетки, пробивали себе дорогу. Сотни тысяч вышли на улицы. Часть их вела себя мирно, другие атаковали преграды, отбивались от полиции, переворачивали и поджигали машины, били витрины, таранили ряды карабинеров тяжелыми мусорными контейнерами. Красный флаг с Че Геварой, красный флаг с серпом и молотом и добавленным к ним черным «Калашниковым», черные флаги, радужные, бело-голубые, крики, дымовые шашки, газ, огонь, вода из брандспойтов… и тысячи голосов: пуэбло, унидо, хамас сера венсидо! Пока мы едины, мы непобедимы! Раненные, окровавленные, голые, в лохмотьях… итальянские матери, ищущие среди раненых своих детей… озверевшие полицейские и карабинеры, работающие дубинками, как молотилки. Особенно доставалось упавшим демонстрантам, на одного нападали, как осы, сержантам приходилось оттаскивать солдат.

Голова шла кругом. Пыль, крики, сирены, стекла, гуманоиды с муравьиными головами-шлемами. Екатерина свернула в узкую улочку, где было спокойнее, и вышла на маленькую площадь. Посередине, в тени домов мирно зеленел травяной газон. Оператор, переводя дух, остановился в этом месте: отличная позиция для съемки освещенной части, на которую выходили узкие улочки. Он нашел название площади – пьяцца Гаэтано Алимонде.

На площади ничего не происходило. Это давало возможность передохнуть, сделать глоток воды из бутылочки, избавиться от напряжения последних часов, дать улечься впечатлениям, устроить перезагрузку нервной системе.

Однако спустя время на площадь из боковой улочки вошли карабинеры в сопровождении двух джипов. Два «лендровера» «Дефендер» в темно-синей гамме с синими проблесковыми маячками остановились на площади, а затем двинулись к гудящей, сражающейся улице Толемаиде. Через четверть часа под натиском протестантов им пришлось отступить обратно на прежние позиции. На площадь выбежали возбужденные демонстранты, у многих лица были закрыты масками. Они бились не на шутку. Один из джипов, отъезжая назад и пытаясь развернуться, застрял, упершись в мусорный контейнер. Его тут же окружили боевитые молодые люди. Кто-то деревянной доской ударил по стеклам. Сидевшие в автомобиле карабинеры оказались в ловушке. К заднему окну уже подбегал парень в белой майке-безрукавке, держа в руках увесистый газовый баллон.

Он размахнулся и в этот самый момент через разбитое заднее стекло машины в него выстрелили. Два выстрела услышала вся маленькая площадь. Они грохнули так, что все вдруг остановились, будто застигнутые врасплох, будто получив отрезвляющую пощечину, будто неожиданно окаченные ведром холодной воды. Все остановились: и мятежные молодые люди, и карабинеры. Не остановился только внезапно проснувшийся застрявший джип, который не к месту ожил и рванулся задним ходом, переехав отброшенного выстрелами парня.

Округлившимися глазами вся площадь смотрела, как джип дал задний ход, потом, как бы исправляясь, дернулся вперед и снова встал. Теперь уже окончательно. Люди оцепенели. Кто-то закричал: не-е-ет! На всю площадь. Площадь пришла в себя и окружила лежащего в крови человека. Демонстранты и карабинеры.

Драка на площади испустила дух. Бои по всему городу стихали. Раненые зализывали раны. Деловито сновали кареты «скорой помощи», полицейские вели уставших драться демонстрантов к своим машинам. Узнав об убийстве молодого человека двадцати трех лет, которого звали Карло Джулиани, тысячи мирных сограждан выходили на улицы Генуи.

Екатерина с оператором все еще оставались на площади Алимонде. Тело парня увезли, но площадь не расходилась. Возмущенные протестанты потрясали кулаками, призывали к мести. Смерть товарища стучала в их сердца. Самые отчаянные взвинчивали толпу, обвиняя во всем беспощадных карабинеров.

Когорта карабинеров стояла в строю, закрывая выход к улице Толемаиде. Толпа угрожающе двинулась на них. Строй попятился. Это придало толпе уверенности. Столкновение на этот раз грозило стать необыкновенно жестоким.

У Екатерины замерло сердце. Оператор выбирал самое удобное место для съемки. Метры разделяли толпу и первый ряд карабинеров.

И тут вдоль их строя прошел офицер, отдавая какое-то приказание. Общий гул не позволял его услышать. Толпа надвигалась, как цунами. Так вода, вскипая, стеной выходит на берег. Ничто не могло ее остановить. Кроме одного.

Первый ряд карабинеров опустился на колени. Затем второй, затем третий… офицер еще раз прошел вдоль строя. Он шел, а за ним тоже будто шла волна, но другого рода: солдаты один за другим вставали на колени. Толпа остановилась.

9. Перезагрузка

Скромную каюту на охраняемом боевыми пловцами лайнере «Евровидение» занимала госпожа Элен Миллер. Скромность искупалась почетностью самого места пребывания. Лена одновременно пребывала здесь и в качестве аккредитованного корреспондента, и в качестве ВИП-гостьи. Конечно, палубы, на которых проживали государственные деятели, были строго отделены спецслужбами от остальных отсеков и классов, зато Лене удавалось встретиться в приватной обстановке с шерпами – сопровождающими своих патронов. Такие встречи давали материал для статей, но Лена-то знала, что читателям подается на блюдечке лишь следствие, а ей хотелось знать причину. В этом и состоит разница между реальной властью и публичной политикой.

Она подбиралась к неприметным гостям, которые представляли собой или были близки к непосредственным источникам власти. С некоторыми она была знакома, о некоторых слышала, а некоторые подлежали разгадке.

Во Дворце дожей она повстречала Спецьяле, который жил в городе. Он указал ей на гостей, с которыми небезынтересно было бы поговорить. Не все Бильдербергеры попадали в эту категорию, многие представляли интересы деловых корпораций. Лене припомнился Билл Купер, который неоднократно утверждал, что Бильдербергский клуб был создан, чтобы пресечь утечку информации об инопланетных пришельцах. Спецьяле на это только пожал плечами, он был человеком практическим.

Тема Билла Купера была использована ею в серьезном разговоре с одним старичком, с которым она встретилась вечером за коктейлем в одном из баров их плавучей гостиницы. Лена уже научилась вести подобные беседы. Случайно подслушавший их человек решил бы, что эти собеседники слишком много выпили. На самом деле содержание было полно ценных намеков, надо только уметь во всем разобраться.

Пожилой джентльмен имел седую бородку, на манер эспаньолки, редкие волосы и бледное худое лицо с пятнами румянца на щеках.

– Вы говорите, мадам, что Билл Купер три недели назад обещал грядущее усиление террора. А кто у нас сейчас террорист номер один? Он назвал его? Усама бен Ладен? Называя его, он фактически сообщил, что тот открыл свой сезон охоты.

– Постойте-ка, – чуть ли не перебила его Лена, – однажды Билл Купер говорил о некоем чрезвычайном плане, в котором фактор терроризма играет главную роль. Речь велась о плане, составленном на случай, если пришельцы сделают попытку нарушить договоренности и затеять конфликт с правительством Соединенных Штатов. Согласно этому плану Штаты объявят о проникновении на их территорию террористов, будет введено военное положение и поставлены под контроль средства массовой информации.

Собеседник Лены заулыбался, он видел, что она взяла след.

– Давайте разложим все по своим полочкам, – сказал он, дождавшись, когда она закончит. – Часто, чтобы оказывать влияние на кого бы то ни было – на людей, на общественное мнение, на властные структуры и тому подобное, приходится применять простую, но эффективную стратегию. Назовем ее условно стратегией запугивания. Согласитесь, угроза заставляет всех привести к общему знаменателю, консолидировать интересы, вписать в некую общую матрицу.

Лена подалась вперед.

– Когда это поняли, – продолжал ее собеседник, – первым, вполне конкретным жупелом стали русские с их водородной бомбой и коммунистической идеей. Сейчас мы сидим с ними за одним столом, они адекватны, и никто не поверит в их роль пугала. И что теперь? На эту роль выдвигаются новые кандидаты. Кто именно? Предложу вам последовательно весь список. О первом вы уже догадались. Да, это – террористы, и они станут врагом номер один. На какое-то время. Кто будет следующий? Я бы их назвал «безумными» из неразвитых стран. Далее? Вы удивитесь, но следующим врагом будут назначены, вероятно, астероиды, космические тела, целящие в Землю. И наконец, что кажется закономерным, за ними последуют инопланетяне, пришельцы из Космоса. Им, как видите, тоже отведено свое место.

– А можно спросить, что вы думаете об этих ужасных столкновениях в городе, о сотне тысяч антиглобалистов?

– Они – не угроза, они – внутренний хаос, но они перешли все границы, – сказал пожилой джентльмен. – С этим пора кончать, и с этим будет покончено. Я сам когда-то был молодым и тоже сочувствовал левым взглядам. Но все должно быть в рамках. Никому нельзя выламываться из них.

– Из матрицы? – не сдержалась Лена.

– Я понимаю, на что вы намекаете, – сказал он. – Не я создал этот мир. Они же хотят его сломать. Но они же и подтолкнут нас к действию. Вирусам нельзя давать лавинно размножаться. Мир встряхнется и обновится. Не извольте беспокоиться. Это время пришло.

– Я правильно поняла? Вы утверждаете, что можете контролировать жизнь?

– В моем возрасте нельзя ничего утверждать. Это – дело молодых. Однако мир как-то дожил до наших дней и вырос во всех отношениях. Не все идет, как мы предполагаем, но идет…

Лена остановила на нем долгий взгляд. Он, задумавшись, смотрел на яркий блик – отражение света от бокала.

Как ни старались делегаты «восьмерки» не обращать внимания на события, происходящие на улицах Генуи вне красной зоны, им пришлось если уж не включить их в повестку дня, то хотя бы обсудить.

Больше всех было досадно итальянскому премьеру. Когда он говорил об этом, ему приходилось прятать рвавшееся наружу негодование. С ним был солидарен российский президент.

– Меня учили в школе, – сказал президент Соединенных Штатов, – что люди имеют право свободно выражать свою точку зрения, а что касается их вины, то они имеют право на милосердие.

– А как вы смотрите на смерть молодого человека? – спросил глава канадской делегации.

– Мой взгляд на смерть, – отозвался американец, – заключается в том, что я верю, что она существует.

Повисла несколько недоуменная пауза, после чего за тему взялся российский президент.

– Я, – сказал он, – американских школ не кончал, и наша позиция – на итальянской стороне и на стороне нашего друга Сильвио. Если на улице, понимаете ли, у вас какой-нибудь чудик расстегнет ширинку и начнет мочиться, вы что же, будете его спрашивать, что он себе позволяет? С ним разговор короткий: застегнуть и прекратить! А вот когда застегнется, пусть попробует не прекращать.

Речь вызвала общее оживление. Американец долго не мог отсмеяться. Он вспоминал последнюю фразу, и ему никак не удавалось подавить прорывавшийся смешок.

Лена, посылая материал в газету, не ограничилась описательной частью статьи, но и постаралась передать настроение сильных мира сего, которое высветилось под масштабным протестом антиглобалистов.

«Все идет как идет, – написала она в черновом варианте, – кое-что становится другим, но по сути ничего не меняется. Антиглобалистская волна возникает внутри, а не вне сложившейся системы. Не является ли она сигналом того, что системе, в своем движении, пришла пора включить другую передачу. Мир встряхнет, зато сцепление с дорогой не пострадает».

Лена без сожаления рассталась со своей небольшой каютой.

А затем – ночной полет над Атлантикой, огни городов под крылом, встречающий ее Виталик, а рядом с его светлой шевелюрой еще две головы – одна темная, другая – круглая голова буддийского монаха: Артур и Костя.

Они приехали два месяца тому назад, почти сразу, как Лена их позвала. Совсем немного задержались.

Новый Свет встретил Артура туманом, безветрием, покоем и надежностью. Здесь никому не приходило в голову, что можно куда-то не успеть, что его обязательно кто-то обойдет, обставит, подставит, проведет, подведет, подкузьмит, а потом и посмеется.

Размер дома, где жили Лена с Виталиком, поразил Артура. Виталик водил его по дому и рассказывал, как он устроен.

– Вообще-то, – говорил Виталик, – здешние стандарты жизни потому и высоки, что жизнь стандартизована. Сами дома делятся на вполне определенные типы. Хорошее жилье, обычно покупаемое, называется «кондо», это – вроде нашего жилтоварищества в элитном доме. Жилье в домах похуже называется апартаментами, это часто съемная площадь. Есть отдельные дома, как у нас, детач-хаус, далее следует семи-детач, то есть дом на две семьи, в нем каждая семья имеет по полдома. Потом идет таунхаус. Фарм-хаус – это дом в деревне. Есть даже мобильный дом в трейлере, а еще хаус-бот, что-то вроде плавучего дома на реке или озере. Внутренность дома тоже стандартна. Что ты видишь? Обязательные спальни – бедрумы, ванные комнаты – базрумы, туалеты, понятно, жилые комнаты, общая семейная комната, кухня, а при ней брекфаструм – комната для завтрака, обеденная комната, обязательно – ландрирум, по нашему – постирочная, бейзмент – полуподвал, и, как правило, гараж. Все четко. Никакой отсебятины. Стандарты задают тон во всем. А когда тон задают стандарты, все подтягиваются. Возможно, это необходимое и даже достаточное условие для улучшения жизни.

Артур слушал и кивал. Теорема Виталика ему понравилась.

Еще он поначалу никак не мог оторвать глаз от кольца Лены. Глядя на ее перстень, он вспоминал Арамиса, тоже обладающего подобным ключом, открывающим все двери. Лена не была, как Арамис, генералом ордена иезуитов, но тоже была кем-то вроде генерала какой-то могущественной лиги. Она повезла своих гостей в американское консульство, то самое, которое поторопилось установить за ней слежку, а разобравшись, ее отменило. Лену приняли в консульстве с радушием, которое подогревалось любопытством. Благодаря ее связям, Артуру и Косте пообещали не мешкать с решением о выдаче американской визы и учесть, что их запрос был получен американским посольством еще в Москве.

В конце августа пришло наконец известие о выдаче виз, а в начале сентября Виталик повез всех в свой дом в Миссисаге.

Никаких признаков осени: трава зеленая, небеса голубые, облака снежно-белые, лишь по улицам снуют желтые школьные автобусы, и если автобус остановился у тротуара, то едущие за ним автомобили останавливаются и терпеливо ждут, пока в него не сядет последний маленький пассажир и автобус не начнет движение.

Артур списался с отцом, и теперь ничто не мешало их встрече. Мэнни Мата приглашал его посмотреть Нью-Йорк, но просил поторопиться. Интуиция подсказывала Мэнни, что предстоит работа. Его убедительно попросили пока не предпринимать дальних поездок, а он не хотел, чтобы работа помешала его встрече с Артуром.