Текст книги "Отравленная сталь"

Часть четвертая
Огонь

1. К истоку

Первыми, кто дал отпор фашизму, были испанские республиканцы. Они не победили, но они дрались, и они знали: победа придет.

Под бомбами итальянских бомбардировщиков «Савойя-Маркетти» и немецких «юнкерсов» они держали оборону Мадрида, отбивались от итальянских танкеток «Ансальдо» и немецких Pzl. Шел пятнадцатый год фашистской эры, 1937-й, когда в Советский Союз прибыли первые дети из сражающейся Испании. Много детей было из Страны басков, где произошла увековеченная Пикассо трагедия Герники.

Маленький Пабло Гонсалес оказался в СССР. Отца он не помнил, но знал, что мать звали Хуана. Когда испанская гражданская война окончилась, началась Вторая мировая, потом Великая Отечественная. Пабло, вернее, Павел окончил в Советском Союзе фабрично-заводское училище, сумел поступить в энергетический институт, студентом женился, у него родился сын. В 1952 году его пригласили в Министерство госбезопасности.

Почему его? Фамилия бросалась в глаза. Фамилия, конечно, не редкая, но если брать известных в СССР испанских революционеров, то она сразу же вызывала в памяти образ легендарного, как в положительном, так и в отрицательном смысле, Эль Кампесино. До войны с немцами он был знаменит, затем в СССР это имя постарались забыть.

Илья Эренбург, свидетель испанских событий, в марте 1937 года посвящает ему очерк. «Его имя – Валентино Гонсалес. Но никто не зовет его по имени. Все говорят “Кампесино” – крестьянин».

А вот строки из запрещенного цензурой стихотворения И. Эренбурга 1939 года (впервые оно было опубликовано только в 1999 г.):

 
Ты увидишь, как победа
Соберется налегке,
И приедешь ты в Толедо
На простом грузовике.
Будут нежные осины,
Как по проводу, кричать:
Бородатый Кампесино
К нам пожаловал опять!
 

Без упоминания Кампесино в то время нельзя было обойтись. Эрнест Хемингуэй в своей книге «По ком звонит колокол» пишет о нем: «Это был смельчак, отчаянная голова – трудно найти человека смелее. Но, Господи, до чего же много он говорил! И в пылу разговора мог сказать что угодно, не задумываясь о последствиях своей неосмотрительности. А последствия эти не раз уже бывали печальны. Но при всем том, как бригадный командир, он оказывался на высоте даже в самых, казалось бы, безнадежных положениях. Ему никогда не приходило в голову, что положение может быть безнадежным, и потому, даже когда так это и бывало, он умел найти выход». Хемингуэй точно адресует эти слова: они относятся к Валентину Гонсалесу, прозванному, как пишет Хемингуэй, El Campesino.

К чему последнее замечание? А вот к чему. В первом издании «Испанского дневника» Михаила Кольцова имя Кампесино есть, а в последующем издании 1957 года уже нет. Имени нет, но его образ присутствует, и он легко узнаваем: «Пришел партизанский батальон – смелые отчаянные ребята, они дрались все эти месяцы в Гвадарраме…. Командир – маленький, коренастый цыганского вида человек с густой черной бородой, страховитый по облику. Выдают его белые, веселые, как у подростка, зубы и плутовские, озорные глаза навыкате. Он вместе с батальоном принадлежит к Пятому полку, член Коммунистической партии».

В ходе боев с войсками генерала Франко Кампесино сам стал генералом. Гражданская война завершилась не в пользу республиканцев, и теперь уже не только испанские дети, но и взрослые оказались в СССР. Черная борода Кампесино появилась в стенах Военной академии имени Фрунзе.

Дальше открывается новая страница в его жизни, еще более насыщенная, чем предыдущие. Здесь он со своим неукротимым характером, прямым и несдержанным языком поссорился с руководителями Испанской компартии, тоже приехавшими в Советский Союз, мало того – вошел в конфликт с властями, успел жениться, а в 41-м сбежал на фронт. Был пойман и отправлен в эвакуацию к молодой жене в Узбекистан. Оттуда он бежал в Иран, был задержан англичанами и возвращен обратно, после чего получил срок и попал в Воркуту. По окончании войны он уехал в Туркмению, воспользовался ашхабадским землетрясением и опять бежал через границу. Жена и дочь остались в Москве.

Он прибыл во Францию. В Париже участвовал в процессе Давида Руссе, узника Бухенвальда. Давида Руссе обвиняли в клевете на Советский Союз: Руссе утверждал, что в СССР существовал ГУЛАГ. Суд он выиграл, и Кампесино ему в этом помог. Дальше – больше: Кампесино был баск, он не мог стоять в стороне от борьбы басков за независимость, и он стал террористом. Отсидел во французской тюрьме 17 лет. Когда вышел, вернулся в уже обновленную и замирившуюся Испанию. Вскоре умер. Его хоронил весь Мадрид, причем за гробом шли и республиканцы и франкисты.

Вот так, с помощью Кости, Артур восстанавливал картину. Для Кости с детства война в Испании стала символом революционной романтики. Но не только детскими воспоминаниями богат был Костя. У него была библиотека, а в свое время – пропуск в Институт марксизма-ленинизма. Тогда как раз открыли спецхран в архивах Коминтерна, и Костя в свободное время, как преподаватель истории партии, интересовался открывшимися документами.

– Так почему все-таки МГБ нашло моего отца? – Вопрос Артура требовал ответа.

Из рассказа Кости следовало, что фамилия Гонсалес, как говорится, была на слуху

– Гонсалес-Кампесино был у них, как гвоздь в сапоге, – пытался найти объяснение Костя. – Есть версия, что от него нарочно избавились, дав ему в конце концов уйти за границу. Наверняка на него и злились и восхищались его храбростью. Между тем у Гонсалеса в Испании оставалась семья. Его первая семья. О ее судьбе не было никаких известий. Возможно, франкисты расправились с ней. Сам Кампесино был убежден в этом. Пропавшую жену звали Хуаной, дети – девочка и два мальчика. Чекисты не могли не обратить внимания на выросшего, подходящего по возрасту, испанского мальчика Павлика Гонсалеса.

– А ты-то что думаешь?

– Мы с твоим отцом никогда этой темы не касались. В то время это было не принято. Просто опасно. Имя Валентино Гонсалеса отовсюду вычеркнули. Не ровен час – загремишь под фанфары. Твой отец не был похож на Кампесино. Кампесино – это сорвиголова. Он увидел, в каких условиях живут в СССР простые люди, и стал громко возмущаться. Он не мог взять в толк, как это ему с женой приходится жить в одной комнате с ее родственниками. «Я – испанец, я не могу говорить тихо!» – вот он какой. А Павлик, твой отец, вырос здесь, получил другое воспитание. Воспитание и образование отшлифовывают характер. Очень подходящая кандидатура для госбезопасности. Знал два языка, и оба – как родные. Вспомни Ивана Францевича. Я думаю, Павлика тоже готовили для подобной работы, для группы агентов самого Сталина. Но Сталин умер, и твоего отца подготовили по сокращенной программе и отправили в Латинскую Америку. Судя по тому, что говорит Марина, скорей всего, он принимал участие в революции на Кубе. А после Карибского кризиса уехал то ли в Испанию, то ли в Америку.

– А сейчас?

– Не знаю. Он теперь – американский пенсионер. А что? СССР развалился. Ему уже за семьдесят. Такие агенты сейчас без надобности. Не факт, что, если бы он захотел, его бы приняли здесь с распростертыми объятьями. Я, конечно, не нас имею в виду.

– Значит, пенсионер?

– Эх, Артур, откуда мне знать? У него и имя уже другое, на американский манер. Теперь он, видишь ли, Мэнни Мата. Мэнни Мата, – повторил Костя. – Может, через Лену навести справки? Как думаешь?

– Это – мысль!

Через некоторое время обменялись фотографиями. Марина послала в Нью-Йорк общую фотографию, где она стояла, обнявшись с Артуром и Костей, а из Америки пришло цветное фото постаревшего, но узнаваемого Павлика Гонсалеса, по-американски улыбающегося, в очках, в дорогом костюме при галстуке на фоне деревьев в кадках и стеклянных дверей, за которыми сверкали золоченые люстры.

– Стал похож на Генри Киссинджера, – сказал Костя.

А ближе к Новому году пришел ответ от Лены. Лена писала, что был период, когда отец Артура работал в Европе, как понял Костя из намеков, агентом спецслужб, но не оперативным работником, а аналитиком, исследовал связи и интересы тайных организаций. Читая между строк, Костя сделал вывод, что одним из направлений исследования был Бильдербергский клуб, возможно, Трехсторонняя комиссия и другие подобные международные организации. Более откровенно Лена писала о баскских сепаратистах и итальянских «красных бригадах». С последними, судя по тону письма, шла непримиримая борьба, в то время как баскская организация ЭТА пользовалась авторитетом из-за своей антифашистской ориентации.

– Вот здесь, – указал Костя на абзац письма, – упоминается покушение на адмирала Бланко, после которого, собственно говоря, Испания вывернула на общеевропейскую дорогу.

– Что за покушение?

– Этот адмирал был преемником генерала Франко. Баски прорыли в Мадриде под улицей подземный ход и заложили в него взрывчатку. Если я правильно помню, мероприятие называлось «Операция “Чудовище”». От взрыва автомобиль с адмиралом перелетел через крышу многоэтажки и приземлился с ее обратной стороны на террасу второго этажа. Его долго не могли найти.

– Ты так подробно об этом говоришь. Думаешь, отец был к этому причастен?

– Намек угадывается. Спецслужбы не бывают белыми и пушистыми. Но после этого покушения Франко привел в Испанию короля.

– Может, твой Кампесино все-таки с долей вероятности был моим дедом? Он ведь тоже примкнул к сепаратистам.

– У вас это наследственное? Ох уж эти мне гасконцы! Будем надеяться, что хоть ты к ним не примкнешь. Европа объединяется, а не разделяется.

Да, кончался двадцатый век, наступало следующее тысячелетие. Возможно, оно будет связано с иным количеством-качеством коммуникаций. Еще немного, и каждый повиснет на том конце сети. Один за всех и все за одного, пока не сел аккумулятор!

По линии можно дотянуться до каждого. Дотронуться сердцем или дотянуться щупальцами. Каждый не одинок, зато каждый посчитан. Завтрашнее поколение уверенно смотрит в свой светящийся тач-скрин и не очень хорошо представляет себе, как жили их деды-прадеды, лишь кое-где проложив медный кабель. Что будет, если кто-то вдруг отключит электричество и завтрашнее поколение в растерянности увидит свое отражение в темной воде экрана. Ведь жизнь волей-неволей перемещается в экран. Добро, покинув мир, вливается в экран, зло, распрощавшись с пространством, ныряет туда же. Улыбка на экране выглядит привлекательнее. Убивать на экране эффектно и безопасно.

Материалистический антропологизм трансформируется в субъективный идеализм (ни одного русского слова). Эллипс, в который вписан человек разумный, содержит два центра – один из них насыщен идеями, а другой – событиями. Всеохватная сеть с миллионами-миллиардами каналов связи порождает идеализм объективный, ибо претендует на божественность – а как же еще можно назвать силу, которая может быть с каждым, пребывать в каждом, дирижировать общим?

Завтра миллиарды воткнутся в сеть. Нет, конечно, некоторые откажутся. Они станут демонами древнего мира. Упорствуя, они будут действовать по старинке, вооружившись прежними понятиями добра и зла, не обращая внимания на то, что и то и другое давно болеет постмодернизмом и болезнь выхолащивает их, отнимая великое прежнее. Измученное добро смотрит в зеркало и видит всего лишь политкорректность. Маргинальное зло вообще старается на себя не смотреть.

Однако есть и те, кто на «ты» с сетью и все же не с ней. Кто считает сеть имитацией божества, симулякром. Мир реален, а сеть – не ловушка, а поддержка. Эти хоть и неуправляемы, но необходимы.

Костя вздохнул, вложил письмо Лены обратно в конверт, поднялся, опираясь руками о край кухонного стола, и с конвертом вышел из кухни. Через полминуты он вернулся, чтобы поставить на плиту чайник.

– Ты что? Хромаешь? – Артур следил за Костей.

– Есть немного.

Костя расплачивался за физические нагрузки, которые годами выдерживал его организм. Кое-какая сила еще оставалась, но время от времени ее сопровождала боль. Костя не обращал на это никакого внимания. Он повернулся к Артуру.

– Так значит, Марина в Америку собирается?

– Мама? Да. Он прислал ей приглашение. Написал, что вышлет деньги по почте.

– Это правильно. Деньги в данном случае все решают. Только билет туда не меньше тысячи долларов встанет. Считай, полгода ее пенсии. Ты тоже их лопатой не гребешь.

– Почему? Я уже больше двухсот долларов в месяц зарабатываю. – Артур почесал кончик носа. – Правда, меня он не приглашает.

– Осторожный, – подумав, сказал Костя. – Боится испортить тебе карьеру. Вот поговорит с Мариной, прояснит обстановку, тогда… смотри, сколько лет ждал! Мы уже почти десять лет без советской власти. Ты не думал, что его подвигло на это?

– А ты думал?

– Я думал. И знаешь, что мне пришло в голову?! – Костя намеренно держал паузу.

– Что?

– Гибель подводной лодки.

Артур сообразил сразу:

– Хочешь сказать, что мы теперь с Америкой повязаны общей тайной?

– Кровью повязаны, – сказал Костя.

– Связаны одной цепью?

– Вроде того.

– Ох, Костя! – Артур с сомнением покачал головой.

– А что?! Кто утверждал, что без американцев здесь не обошлось?!

– Ну да! Екатерина вообще убеждена в этом. Она сказала, что президенты созванивались и к нам тотчас примчался директор ЦРУ. А еще ее решительно попросили больше не поднимать эту тему.

– Вот видишь. Мы теперь вроде как в одной лодке. Нет, отец твой правильно выбрал время. Выжидать тоже не имеет смысла. Не забывай, сколько ему лет. Мы – уже старики.

– Ага! Твоя болезнь – мое здоровье! Ты со своей больной спиной поднимаешь на разы столько, сколько я едва от пола могу оторвать. Небось, и отец стреляет с двух рук, делает полицейский разворот и водит самолет.

Резиновые зимние вечера то морозно поскрипывали, то всхлипывали оттепелью. 29 января Артур надел плащ. На улице было 3 градуса тепла.

– Не холодно? – спросил его Станислав Михайлович (сам он ходил в щегольском кашемировом пальто).

Они вышли из дверей инспекции и направились в сторону метро.

– У меня плащ с подстежкой, – машинально ответил Артур, обдумывая план предстоящей проверки.

У Артура в лице Станислава появился временный напарник. Получилось очень просто: Станислав, которого так и не назначили начальником департамента, переводом оформлялся в комитет по культуре. На место начальника пришел зять вице-мэра Котофеев. Станислав не мог не испытывать досады от потери должности, которую он уже считал своей. Он чуть было не ушел в земельный комитет, но комитет находился в ведении вице-мэра, и его туда не отпустили. Год ушел у него на поиски и согласование с мэром нового места. За этот год он дважды публиковался в городской газете. Его статьи произвели благоприятное впечатление, особенно в президентской администрации.

И вот Станиславу осталось отработать последние две недели. Котофеев предложил ему в добровольно-принудительном порядке поработать на «земле». Когда-то, на заре своей деятельности, Станислав совершил несколько выходов с более опытными проверяющими. В общем, за ним числилось семь не вполне самостоятельных проверок. Артур исчислял число своих проверок сотнями.

Закрепленный за Станиславом Михайловичем персональный автомобиль «Москвич» у него отобрали, поэтому он с Артуром передвигался по Москве на общественном транспорте.

– Давайте так, – сказал наконец молчавший до того Артур, – у них наверняка скрытая субаренда, поэтому есть предложение…

– Какое?

– Распределим роли. Вы будете тем, кто со мной не соглашается. Идет?

– Попробую. А что это даст?

– Надо как-то заставить их совершить ошибку, – пояснил Артур. – Так! Нам сюда?

– Нет!

– Отлично! Продолжайте в том же духе, – сказал Артур, берясь за ручку двери.

– А почему вы думаете, что у них скрытая субаренда? Судя по базе данных…

– Мы в турбюро, – бросил Артур охраннику.

– Третий этаж, – отозвался тот.

– Сейчас объясню, – направляясь к лестнице, пообещал Артур.

Они уже побывали в этом здании в пятницу. Непроверенным осталось только турбюро. Тогда они опоздали, директор уже ушел, и им пришлось оставить уведомление и отправиться по домам.

На стене перед лестницей висела бумажка, сообщавшая телефоны организаций, занимающих это здание.

– Кажется, мы даже знаем, как зовут этого субарендатора, – проходя мимо, заметил Артур и провел пальцем по бумажке. – Ну, так вот! – продолжал он. – Вспомните, как располагалось это турбюро. Коридор, пять комнат. Коридор разделен стеклянной дверью. Вы обратили внимание на электропроводку?

– А что с ней не так?

– При входе выключатель. Он включает свет в коридоре. А дальше интересно: у первых трех дверей имеются выключатели, включающие свет в комнатах, а за стеклянной дверью, где всего две комнаты, – почему-то пять выключателей в ряд. Первые три выключателя дублируют те, которые за стеклянной дверью. Зачем?

– Зачем?

– Есть простое объяснение: в первых трех комнатах и в оставшихся двух сидят разные фирмы. Не будут же сотрудники одной фирмы ходить в другую, чтобы включить себе свет в комнате. Им пришлось поставить дополнительные выключатели.

– Может, сотрудникам просто лень ходить в конец коридора?

– Может. Но вряд ли. Начальство из-за этого не станет тратиться на новую проводку. Сейчас все узнаем.

Директор туристического бюро встретил их по-деловому.

– Пока будут делать копии, – сказал Артур, – может, я осмотрю ваши помещения, а вы поговорите с моим коллегой. Станислав Михайлович, вы согласны?

– Нет.

– Ну, хорошо. Давайте поменяемся. Вы сходите, а я останусь. Кстати, спросите насчет путевки, – Артур сделал паузу. – Станислав Михайлович, – пояснил он директору, – хотел взять индивидуальный тур в Париж.

– Это к нам, – кивнул головой директор. – Наша специализация. Все оформим в лучшем виде. Когда желаете?

– Попозже, – уклончиво сказал Станислав. – Буду иметь в виду. Сначала дело.

– Сегодня не будем тратить на это время, – сказал Артур. – Так? – обратился он к своему напарнику.

– Не совсем. Я, конечно, еще подумаю, но время у нас с вами было навалом. Теперь его достаточно немного. Где вы были все это утро?!

– Станислав Михайлович, теряем время, – сказал Артур, постучав по стеклу своих часов. – Мне надо поговорить с директором. Вы хотели идти осматривать помещения.

– Простите, – обеспокоился директор, – а кто из вас, собственно, старший?

– Несомненно, Станислав Михайлович, – твердо сказал Артур.

– Нет, – сказал Станислав. – У нас нет старших и младших. У нас все равны.

– Вот видите, – сказал Артур. – У нас все равны. Кому хочется быть старшим? Лично мне этот гемор не нужен. А вам? – Он посмотрел на Станислава.

– Мне? – тот на миг замер. – А мне нужен! Вот сейчас пойду осматривать помещения. И если что-то не так… я вернусь.

– Да, я думаю, вам уже можно идти, – сказал Артур.

Директор вертел головой, глядя то на одного, то на другого.

– Вас не было все утро, – не сдавался Станислав, обращаясь к Артуру. – Мы должны соблюдать трудовое законодательство.

– Кстати, о трудовом законодательстве, – Артур оценивающе взглянул на директора. – Мы заходили к вам в пятницу. Вас не было на месте. А ваши сотрудники в том конце коридора работали? Вы что же? Заставляете их трудиться сверх нормы?

– Вспомните историю Герострата, который сжег храм! – запальчиво крикнул со своего места директору Станислав.

Артур покосился на него.

– Мы видели! – всплеснул руками Станислав. – Незадолго после того, как вы ушли.

– Ох! Играете с огнем! – сокрушенно покачал головой Артур, глядя на директора. – Если для вас закон не писан, почему он должен быть писан для других хороших людей?

Директор не успевал переводить взгляд.

– Или все было наоборот? – неожиданно спросил Артур. – Вы знали, что на первом и втором этажах идет проверка, и отдали приказ всем покинуть помещение. И никого здесь не было.

– Да не отдавал я никакого приказа. Просто мне надо было уйти пораньше.

– Я думаю, был приказ. А вы как думаете, Станислав Михайлович?

– Я думаю, не было.

– Был.

– Не было.

– Конечно не было, – сказал директор.

Артур порылся у себя в папке.

– Вот, – сказал он, – закон города Москвы о государственном контроле. Статья двенадцатая. Ответственность за воспрепятствование проверке. Так?

– Сомневаюсь я, – сказал Станислав.

– Тогда куда исчезли ваши сотрудники? – спросил Артур у директора. – Где они были?

– Откуда я знаю? – воскликнул директор. – Я-то тут при чем?! Мне они не подчиняются. Они вообще работают в другой фирме.

Артур посмотрел на Станислава.

– Я так и думал, – сказал он. – Вы сдаете им арендуемое вами помещение без оформления прав. Статья восьмая.

Станислав качал головой.

– Они – наши учредители, – попытался защищаться директор.

– Разберемся, – Артур выпрямился на стуле.

Когда вышли на улицу, он все же не удержался от реплики:

– А здорово вы ввернули насчет Герострата! Прямо с ног сбили! Сжег храм и был таков!

– Зато теперь его помнят.

– Его помнят, – пробормотал Артур, – а Геродота забыли.

Порыв ветра унес его слова в сторону, и его напарник их не услышал.