Текст книги "Отравленная сталь"

3. Узор завещания

В жизни Виталика происходили невероятные изменения. Всего-то год назад он и предположить не мог, что встанет на новый путь. Во-первых, он, всю жизнь занятый в военной промышленности, полагал, что ему до конца дней суждено ходить по пыльным дорогам родной земли, пока его самого не положат в эту землю. Он знал свою радиолокацию, фазированные антенные решетки, разбирался в лампах бегущей волны, волноводах, фазовращателях и линиях задержки. Всем казалось, что он на своем месте. Ан нет! Вдруг неожиданно он подал заявление, правда без особых надежд, на оформление загранпаспорта. «Это твой долг по отношению к Ивану Францевичу», – писала ему из-за океана Лена. Виталик обрел отца, лишь потеряв его. Потери часто открывают нам глаза. «Как решит судьба, так и поступим», – думал Виталик.

Во-вторых, он чувствовал, что в настоящем течение несет его на отмель, которая называется «женитьба». Обжегшись однажды, он навеки исключил из своих планов данное мероприятие, однако не мог справиться с девичьим напором Екатерины Волковой. Их сблизили события октября девяносто третьего. Кроме романтической реакции на ее почти классическое спасение героическим Виталиком, он виделся ей человеком вполне обязательным, таким, которого будет нетрудно подчинить себе. Последнее очень важно. Женщина должна оценить, станет ли мужчина ходить под ее седлом? Если она и ошибалась в Виталике, то совсем немного. Да, он был человеком покладистым и, если хотел, соглашался на седло, гармонично составлял одно целое с всадницей. Он мог позволить себя объездить, но в душе оставался далеко не смирным мустангом. Жизнь его гнула, но сломать не могла.

Судьба повернула куда надо. К своему удивлению, Виталик загранпаспорт получил. Бывшее КГБ, а ныне ФСК – Федеральная служба контрразведки, управляемая демократическим руководством, мало того, потеряв своего руководителя после налета на Буденновск, не чувствовала себя в полной уверенности, что является опорой всего на свете, и тоже заразилась бациллой «пофигизма». Таким образом, начальник отдела режима, когда к нему пришел запрос насчет Виталика, думал не о том, как приструнить зарвавшегося радиоинженера, вообразившего себя свободным человеком, а о том, чтобы в духе времени не выглядеть бюрократом.

Как и полагается, был спрошен начальник того подразделения, где работал Виталик. Тот излучал благодушие.

– Пусть парень съездит отдохнуть в Болгарию, – сказал он. – Заслужил.

– Да что мы, звери, что ли?! – сказал начальник отдела режима.

Так Виталик получил заветную паспортину. Начальник подразделения не всуе демонстрировал благодушие. Он-то знал, что как только Виталик получит документ, то сразу же подаст заявление об уходе, а зарплата увольняемого шла в фонд зарплаты оставляемого им подразделения. В условиях, когда почти все работы были свернуты и рабочие руки не требовались, каждое увольнение давало свой гешефт.

Гешефт попутно получили и государство в виде пошлины при выдаче документа, и специальный паспортный отдел милиции в виде зарплаты за непыльную работу, и фабрика Госзнака, печатающая эти паспорта, и Федеральная служба контрразведки, даже она, потому что решать – пускать или не пускать Виталика за пределы страны, куда приятнее, чем пускать или не пускать Шамиля Басаева в Буденновск. Всем сделалось приятно.

Пока Виталик оформлял документы на выезд, Лена, ставшая по воле Ивана Францевича его душеприказчиком, посетила совещание арктических государств в Оттаве. Она, конечно, не входила ни в состав делегации инуитов Канады, ни организации народов Севера России, ни скандинавского совета саамов, нет, она просто была приглашена и наблюдала, как создается модель приоритетности коренного населения на специфических территориях. Нельзя сказать, что положение обязывало ее, скорее давало возможность иметь представление о мировой политике. Она и не собиралась участвовать в построении проекции глобального регионализма, а потому развлекалась, глядя на колоритные стилизованные одежды северных народов, их безбородые лица и блестящие черные волосы.

Лена сама обращала на себя внимание стройностью, великолепными каштановыми волосами без намека на седину, очаровательным английским языком с акцентом, который акустически подчеркивал ее неординарность. Делегаты в расшитых куртках из замши и в пиджаках в комплекте с рубашкой поло из хлопка так и липли к ней. По необходимости она принимала серьезный вид, но если улыбалась, то – как голливудская звезда.

– Предлагаю пропустить доклад, – говорил ей кто-нибудь из делегатов, – этот парень сейчас выйдет на трибуну и еще раз повторит нам тезисы Яна Тинбергена. Мы сто раз их слышали. Я знаю, где подают хороший кофе.

– Вы правы, – соглашалась Лена, которая понятия не имела, кто такой Ян Тинберген. – Хороший кофе гораздо лучше.

Совет арктических стран был благополучно создан в отсутствие Виталика, что никак его не смутило. Он не принадлежал ни к эскимосам, ни к самоедам, ни к якутам или удэгейцам.

Лена торопила Виталика, однако выбраться к ней ему удалось только глубокой осенью. Его ждала доля наследства, которую ему оставил Иван Францевич и которая находилась под присмотром Лены. Что же его ожидало? Небольшой домик в Миссисаге близ Торонто и не слишком большой счет в Ройял банке, впрочем достаточный для вполне сносной жизни без роскоши. Иван Францевич не был мультимиллионером, хотя имел политическое влияние и обладал большой властью и авторитетом. Однако он не хотел, чтобы его сын сильно выделялся, вызывал зависть или раздражал кого-то, – это небезопасно. И если Виталик не имел могущественных врагов, то у его отца они, естественно, были.

Лене досталось куда больше: в первую голову потому, что Иван Францевич успел немного ввести ее в курс его дел и она была основным исполнителем его завещания, затем – она была одинокой и уже немолодой женщиной, но с характером и амбициями, и, наконец, он возлагал на нее некоторые надежды на лоббирование его курса, что требовало абсолютной личной финансовой независимости. Вот почему у нее оказался дом в Монреале, две квартиры в Европе и еще домик на побережье. И не один банк Ройял встречал ее более чем любезной улыбкой.

А в Москве было сыро и холодно. Нищий снег к вечеру покрывался грубой, как наждак, коркой. Тускло светили фонари, с трудом пробивая вечернюю туманную мглу. Старый автомобиль «москвич» какого-то неопределенного салатного цвета стоял в сторонке на тротуаре, зияя черным разбитым окном. Осколки стекла лежали на пассажирском сиденье из кожзаменителя. Никому не было дела до старой машины. Проходя каждый раз мимо, Виталик видел, как меняется ее облик. Разбили заднее стекло, открыли багажник, позже машина на некоторое время замерла в ожидании с не закрытыми дверями. Затем все стремительно покатилось, будто с горы: вырвали руль, сняли сиденья, открыли капот, исчезли колеса, потом тормозные барабаны. Еще несколько дней – и голый скелет, объеденный пираньями, остов кузова, без дверей, без начинки, перевернутый на крышу, лежал на мерзлом асфальте, на том самом месте, где решил пережить зиму этот предмет разработки космических шестидесятых.

Сердце Виталика от этого зрелища обливалось слезами. Ничего нельзя исправить, только наблюдать и сожалеть, даже подойти вплотную он не мог: скажут, каков стервятник, креста на нем нет.

Беспомощен и перевернут! Разломать можно, а вот создать…

С Екатериной у Виталика тоже не ладилось. Вечно она иронизировала, противоречила, старалась, чтобы последнее слово оставалось за ней, отводя ему роль тюфяка, большого и неуклюжего мишки, немного неудачника и мямли. Но Виталик ни капельки не подходил на эту роль. Он был мастером спорта по биатлону, успешным изобретателем, хорошим инженером, адским водителем. Он мог спеть под гитару «Мурку» и «Вальс-бостон», даже сплясать.

Диссонанс заставлял его испытывать что-то вроде приступов идиосинкразии. Воспоминания, связанные с его не слишком удавшимся детством, запертые в подсознании, вызывали фантомные боли. Нет, нет, ни капельки не похож!

Точная идентификация, а затем понимание – очень важная вещь для мужчины. Екатерина, по молодости, этого еще не усвоила, но с его отъездом примирилась: наследство все-таки.

– Сачок ты, Виталик! – говорила она ему. – Рад-раде-шенек, что избавился от работы.

– Что я, отдыхать, что ли, еду? – оправдывался Виталик. – Не на прогулку. Вообще не знаю, как дело повернется.

– Какое дело? Ты что, и впрямь во все эти тайны веришь?

Виталик пожал плечами. Он и сам толком не знал, насколько таинственны эти тайны, ну, бывали случаи…

Екатерина знала, она все знала:

– Не парься! Тайные общества – это фольклор и сюжет для итальянских фильмов. Знаешь, что Борода говорит?

Бородой звали за глаза, а иногда и в глаза их главного редактора.

– Он говорит, – продолжала Екатерина, – что верят во всякие заговоры только ограниченные люди. Конспирологию создали, чтобы занять обывателя какой-нибудь простой идеей.

Виталик не полез в спор. Хотя он сам некогда время от времени оказывался невольным участником тех или иных событий, то вместе с Костей, то вместе с Леной, а то и с обоими сразу. Событий, которые не казались случайными, и за ними пряталась чья то рука.

– Георгиевич, – решил все-таки мягко возразить Виталик, – Георгиевич сказал бы, что твой Борода либо полный невежда, что весьма сомнительно, либо, и это скорей всего, врет как сивый мерин, чтобы скрыть истинное положение вещей, а может, и сам принадлежит к какому-нибудь тайному собранию.

– Какой Георгиевич?

– Константин Георгиевич, какой же еще!

– Костя? – Екатерина всех звала по имени. – Костя? Хм! Ну, да, он может! Он вырос в таком обществе, где сначала ловили диверсантов, потом агентов фашизма, потом капитализма, сионизма, джазизма, стриптизма, бабизма-ягизма и много всяких «-измов». Света мне рассказывала, – Екатерина говорила о своей матери, – рассказывала поучительную историю из ее детства, как один бдительный мальчик увидел в трамвае рабочего. Рабочий прятал за спиной чистые белые руки, и мальчик сообщил об этом милиционеру. И милиционер задержал подозрительного рабочего. Он оказался диверсантом. Вот! Ты тоже продукт прошлого. Только и делаешь, что читаешь книжки о приключениях.

– Не только.

– И Костя твой весь в книгах закопался.

– Сейчас много интересного издается.

– Начитанный ты мой Виталик, век книги кончился. И век печатного слова тоже. Кем был раньше журналист? Газетчиком. Посмотри на меня, я – тележурналист. А может, скоро появятся, ну, не знаю… например, компьютерные журналисты.

– Вы не говорите правды.

– И книги не говорят правды. «Все врут календари», – еще Фамусов сказал, так?

– Реклама ваша дурацкая! – наконец нашелся Виталик. – «Ваша киска купила бы виски».

– Чистый рацио! Иначе вы не смотрели бы классные фильмы, сериалы и вообще передачи. Но главное – информация. Мы ее добываем, и мы ей торгуем. А информация – источник власти, согласен? Газеты не поспевают за информацией, а тем более книги.

Виталик с горечью вспомнил девяносто третий год. CNN в прямом эфире показывала, как русские убивают русских.

Он сказал об этом Екатерине. Она потупилась. Ее это касалось лично, и она не нашла что сказать.

Екатерину поражало и раздражало то, что Виталик, изобретатель и технократ, обнаруживал склонность к гуманитарному и иррациональному. Например, иногда он будто чувствовал, что произойдет дальше. Чаще по мелочам, которые стирались из памяти. Летом прошлого года он уверенно заявил ей, что будет война с Чеченской Республикой. Они заспорили, она не уступала, а перед Новым годом стало ясно, что наши войска войдут в Грозный. И опять они поспорили. Она доказывала, что все закончится за неделю. «Война на Кавказе не может продолжаться одну неделю, – утверждал Виталик, – война на Кавказе не может продолжаться месяц, год, два, три, война на Кавказе – это война на десятилетия. Радуйтесь, журналисты, у вас есть вечная тема». Правота тоже раздражает, желание реванша в подкорке остается, Виталик это понимал, он был намного старше Екатерины и потому считал ее стремление противоречить в порядке вещей.

А что же Лия, не забытая бывшая жена? С ней он виделся последний раз в конце весны, да и то мельком. Она стала крутой банкиршей. После девяносто третьего года ее дела пошли в гору. Они с Игорем поднялись на обменниках валюты и стали прикупать недвижимость. Ее «мерседес» Е-класса мерцал темно-синей краской, а его владелица утопала сзади на светлом кожаном диване. Она наслаждалась успехом, и Виталик знал, что он ей нужен не больше, чем щуке зонтик.

Итак, пора лететь! Лена выслала ему денег на билет, и, как только он получил в Староконюшенном визу, впереди замаячила сиреневая хмарь Шереметьева и летящие из-под колес плевочки желтого снега на Международном шоссе и лужи перед входом в аэропорт.

Самолет сделал посадку в Шенноне, а через шесть часов вот он – аэропорт Мирабель и большой автобус с огоньками на крыше подъезжает к самолету.

Виталику показалось, что он напугал таможенника наличием двух своих паспортов – обычного и заграничного. Тот их у него и не спрашивал, но Виталик предъявил документы, как и полагается «хомо советикус», усвоившему правило – чем больше документов, тем лучше.

Лена видела, как, входя в зал для встречающих, Виталик принял серьезный вид и зашагал вперед неторопливо, но упруго. Однако только ее внимательный взгляд заметил чуть вытянутую шею и по-детски ищущие глаза. Ей стало жалко Виталика и в то же время тепло и уютно, и она почувствовала себя уверенной и сильной и замахала ему рукой. Он обрадованно ответил ей тем же. Перехватив тяжелую сумку в другую руку, он почти бегом рванулся к ней.

Масштабы всего окружающего завораживали Виталика. Просторы крупнейшего в мире аэропорта. Пространства такие, что люди не мешают друг другу, но и не ощущают затерянности. Где ты, привычная теснота?! Похожий на большого крокодила длинный темно-зеленый автомобиль Лены. Внутри – желтая кожа и тоже просторно. Последняя модель – «Понтиак-Бонневиль», суперчардж с турбированным движком.

Лена вырулила со стоянки. Виталик не знал, куда смотреть: то ли на горящие зеленым огнем приборы «понтиака», то ли на широкую ровную полосу дороги, накрытую дыханьем зимы и обрамленную не небоскребами, а разноцветными одноэтажными строениями. Пятьдесят километров до Монреаля за пятьдесят минут. Нет, за пятьдесят секунд – так показалось Виталику.

Лена поглядывала на него, не досаждая разговором. Она лишь коротко проинформировала, что послезавтра они отправляются на важную встречу, где присутствие их обоих обязательно.

Лена жила в скромном районе недалеко от олимпийского стадиона. Виталик принял душ, и они отправились в ресторан, где его сытно накормили.

На следующее утро за завтраком она сунула ему небольшую, но толстенькую книжицу с рисунками – правила дорожного движения: давай осваивай! После завтрака она села за телефон, а он стал читать правила, удивляясь, что понимает по-английски. Потом они отправились на прогулку, и вот что рассказала ему Лена.

Завтра утром они выезжают на машине в Торонто, в Северный Йорк, где располагается североамериканское отделение ассоциации, которую возглавлял последние годы Иван Францевич. Там они встретятся с нотариусом, который специально прилетит из Европы, чтобы огласить завещание.

– Почему такие сложности? – спросил Виталик.

– Я толком не поняла, – призналась Лена. – Подозреваю, что передача оставшихся документов на имущество – это не самая важная часть мероприятия.

– А важная часть?

– Нечто связанное с деятельностью самой ассоциации. У них свои правила, свои традиции. Завтра узнаем.

Лена выглядела встревоженной. Виталик, продолжая шагать, положил ей руку на плечи.

– Ничего, прорвемся!

Она поежилась:

– Хорошо, что хоть ты у меня теперь есть!

На следующий день Виталик обследовал машину. Просмотрел «мануал» – еще одну цветную толстенькую книжицу. Основную ее часть занимали сведения о безопасности автомобиля: как пристегиваться, как возить детей и тому подобное. Сев за руль, Виталик поначалу нет-нет да и дрыгал левой ногой, ища сцепление. Наконец догадался сунуть левую ногу под сиденье, и все пошло как по маслу. Когда-то его «жигули-шестерка» представлялись ему верхом совершенства, и только сейчас он понял, что такое настоящая машина. Как если бы человека, считающего себя наверху блаженства в отдельной «хрущевской» квартире, вдруг поселили бы в современный пентхаус. Ах, этот гидроусилитель руля! Эта коробка-автомат! Этот момент силы, когда, придавив педаль газа, на разгоне ты вжимаешься спиной в сиденье, как космонавт. Эти уверенные, тигриной мягкости тормоза! Эти кнопки управления, прямо на рулевом колесе! Виталик вздыхал и чувствовал себя на седьмом небе. Ведь мог прожить жизнь и никогда не узнать этого счастья! Только ради этого стоило приезжать сюда!

Дорожный крейсер глотал километр за километром. Вот так бы и ехал всю жизнь! Виталик на практике узнал, что такое круиз-контроль, но куда приятнее самому контролировать это чудо техники. Лена в глубокой задумчивости смотрела на дорогу/

Пристегнувшись ремнями безопасности, они застыли на скорости сто девять километров в час, Виталик в восторге, Лена, погрузившись в мысли, как в душистую мыльную пену, и мысли не разбегались, как раньше: присутствие Виталика, верной живой души, было действеннее транквилизатора.

Дорогу перебегала поземка, в стекло летели редкие, заблудившиеся снежинки. Холодный асфальт отталкивал их, ветер, хмурясь и беззлобно ругаясь, смахивал их в сторону, в бурьян, в перелески, на обнаженную каменную породу. И еще! Виталик никогда не ездил по такой широкой, гладкой и красивой дороге. Вначале он беспокоился, что они не взяли с собой канистру с бензином, и с тревогой посматривал на указатель уровня топлива. Но заправки попадались регулярно. Они остановились на одной, выпили кофе, и Виталик, ненадолго разлученный с автомобилем, успокоился только тогда, когда опять сел в его кожаное кресло.

По бокам дороги пролетали, скалясь в улыбке, красноватые скалы, убегали в матовую синеву осененные юным снегом хвойные деревья, мелькали скинувшие свои летние рубашки березы.

Пять часов на асфальте блаженства. Пять часов, и замелькали вагоны на железной дороге слева, стало больше машин и домов. Они подъезжали к Торонто.

Номер в «Четырех сезонах», душ, перекус – все это Виталик принял как должное. Обладание такой машиной сделало свое дело: Виталик быстро освоился в новой жизни.

– Бонневиль, почему Бонневиль? – захмелев от машины, приставал он к Лене.

Лена смотрела на него, не зная, радоваться ей или сердиться: не тот момент, чтобы витать в облаках.

– Как мне сказали, это такое высохшее соляное озеро.

– А! Вспомнил! Там устанавливают рекорды на скорость. Ну конечно! Это же священное место для автомобилиста!

– Слушай, Виталик, если ты не соберешься, я отберу у тебя эту игрушку, понял? Мы с тобой не в том положении, чтобы рассупониваться.

За долгую дорогу Лена успела осмыслить и изложить Виталику свое видение проблемы. На вакансию Ивана Францевича, по ее словам, должны претендовать три кандидата, это – и ответственность, и власть сверх всякой меры. От Лены, как выразителя его воли, похоже, зависит, кто будет избран на это место.

– Я так понимаю, – делилась соображениями Лена, – что здесь наименее опасная территория для такого рода дел. В Европе или Штатах нас в лучшем случае не выпускали бы из поля зрения.

– А в худшем?

– Охотились бы. Хоть и есть старое правило: женщины и дети неприкосновенны, однако кто его нынче соблюдает? Здесь же, как мне кажется, территория нейтралитета, нечто вроде курортной зоны. Здесь можно чувствовать себя свободно. Но расслабляться все равно полностью нельзя. Вполне вероятно, не успеем мы поселиться в гостинице, как наш телефон будет поставлен на «прослушку», а портье станет докладывать о каждом нашем движении.

На этих ее словах Виталик плавно и уверенно обошел на «овердрайве» неожиданно притормозивший «форд-эксплорер».

– Опасность там, где ее меньше всего ожидаешь, – сказал он.

В Северном Йорке стояло вполне современное и ничем не примечательное здание. Пройдешь – не заметишь. На парковке с тыльной стороны дома – десятка полтора далеко не новых машине. У некоторых на багажнике были наклеены синие эмблемы с изображением циркуля и наугольника.

Лена с Виталиком прошли мимо главного входа в дальнюю дверь, им прицепили на грудь пластиковые карточки – бейджики с большими синими буквами «VIP». Далее последовали лестница, коридор, дубовая дверь и идущий им навстречу нотариус в костюме с галстуком. Виталик, тоже в костюме с галстуком, подождал, когда сядет Лена, нотариус подождал, когда сядет Виталик.

Нотариус говорил на правильном английском языке, поэтому Виталик понимал отдельные слова, но плохо понимал суть. Советского инженера учили читать по-английски, немного писать, но ни говорить, ни слушать его не учили. С кем говорить и кого слушать? Контакты с иностранцами были запрещены, о всяком случайном контакте следовало доложить в отдел режима. Иностранное радио глушилось. Студенты и аспиранты, главным образом, сдавали чтение текста, сдал необходимое число тысяч печатных знаков – получай зачет. Читать зарубежные журналы – это надо для работы, а вот болтать, знаете ли, – не надо.

Когда Виталик от нотариуса получил документы, он почувствовал себя увереннее, здесь был текст. Переговоры вела Лена. После того как документы на имущество были переданы, приступили к главному.

– Засим, – сказал нотариус, приняв важный вид и оглядывая свою маленькую аудиторию (для этого случая в качестве свидетелей пригласили двух дежурных сотрудников в униформе то ли супервайзера, то ли охранника), – согласно воле покойного, вам, – и он посмотрел сначала на Виталика, потом на Лену, – предстоит произвести назначение его преемника, опять же строго по воле покойного. Обратите внимание, – он взглянул на свидетелей, – я вскрываю запечатанный конверт и передаю документ душеприказчикам.

Нотариус вскрыл конверт и прочел бумагу. Он перечел ее два раза, брови его дрогнули, но он сдержал себя, лишь поджал губы. Гербовая бумага перешла в руки Лены. Она прочла, с усмешкой покачала головой и передала документ Виталику. Виталик поморгал, он плохо понял, что прочел. Подошли свидетели и тоже взглянули на бумагу, впрочем никак не выразив своего отношения к содержанию: один смущенно покашлял в кулак, другой бросил взгляд на нотариуса и сел на свой стул.

Нотариус, убедившись, что все ознакомились с документом, тоже откашлялся.

– Как видите, из документа прямо не следует, кто будет преемником, – заключил он. – Завтра утром в присутствии этих господ, – кивок в сторону свидетелей, – а также названных здесь кандидатов вы предъявите этот документ и, после того как я и эти господа удостоверят его подлинность, назовете имя преемника.

Лена скривила губы. Нотариус поднялся.

– Прошу вас, господа. Завтра ровно в одиннадцать в этом кабинете. Всем ли все понятно? Тогда до завтра.

Свидетели вышли. Лена, вернув бумагу в конверт, положила ее в сумочку. Нотариус протянул ей сопроводительное письмо. В нем говорилось, что Лена, не вступая в ассоциацию, наделяется правами товарища старшего надзирателя. Виталик по желанию может вступить в членство, но может и не вступать, в любом случае он получает права ее помощника.

– А если?.. – начала Лена.

– Что, мэм? – спросил нотариус.

– Я подумала, а если я не смогу… мы не сможем сделать верный выбор преемника?

– Как это?

– Вы же сами сказали, что здесь нет прямого вердикта. Вы уверены, что есть одно-единственное решение?

– Простите, мэм, но завещатель дал, по его мнению, точные указания. Раз он дал такие указания, значит, он был уверен, что вы сделаете верные выводы. Я не могу обсуждать право завещателя выбирать форму завещания. По-видимому, у него были на это свои причины. Насколько я понимаю – такова традиция. Могу лишь пожелать вам удачи.

– О’кей! – тряхнула головой Лена и посмотрела на Виталика.

Тот силился понять, о чем они говорят. Последнее восклицание Лены он точно понял.

– Увидимся, – пропела она нотариусу и повернулась к двери.

Нотариус вышел их проводить.

Виталик тронул машину со стоянки, оглядываясь. Они выехали на улицу, идущую с юга на север. За ними никто не последовал, все припаркованные машины остались на месте.

– Сверни сюда, – сказала Лена.

Он свернул, проехал немного и остановился. Вокруг, как в кукольном театре, стояли сказочные домики, украшенные к Рождеству россыпями огоньков.

Лена достала конверт и еще раз перечитала то, что он содержал.

– Читай, – она протянула бумагу Виталику.

Вот что написал Иван Францевич в той бумаге.

While evaluation the candidacy of the three members of the council, who are known as Caspar Aquila, Pierre Charron and Girolamo Savonarola for a position of the chair, I concluded the following.

Let us assume, that prior to making a decision I was ask each one of them, who is the most deserving of the three?

He, who has ears to hear, let him hear.

The First – Aquila, stated “the chair has to be awarded to the second, Charron”.

The Second – Charron, stated “the chair has to be awarded to the third, Savonarola.

The Third – Savonarola, stated “the chair has to be awarded to me – Savonarola.

After I listened to them, I said: ”I agreewith opinion of only one; his opinion coincides with my decision. Such is my will”.

(Выбирая председателя из трех членов Совета, которые известны под именами Каспар Аквила, Пьер Шаррон и Иеремия Савонарола, я пришел к следующему выводу.

Предположим, что, прежде чем найти решение, я спросил бы каждого из них, кто достоин стать председателем?

Имеющий уши, да услышит.

Первый, Аквила, сказал: «Председателем должен стать второй, Шаррон».

Второй, Шаррон, сказал: «Председателем должен стать третий, Савонарола».

Третий, Савонарола, сказал: «Председателем должен статья, Савонарола».

Выслушав их, я говорю: «Я согласен с мнением только одного из них, и его мнение совпадает с моим решением. Такова моя воля». – Пер. с англ.)