Текст книги "Секс в СССР, или Веселая жизнь"

32. Индийские изделия

 
В объятия девушку схватив
(А кто не увлекается?),
Используйте презерватив,
Чтобы потом не каяться…
 

А.

Я сошел с автобуса на Домодедовской улице, нырнул в универсам и опытным взором определил: народу много, но не битком. Повезло! У стеклянной перегородки выстроилось человек десять, значит, товар фасуют и скоро выбросят в продажу. Возле высоких, как в замке, ворот, выжидая, переминались мужички: эрго, вот-вот вывезут пиво – свежее, прямо с завода. Я достал Нинин список. На листке в клеточку жена требовательным почерком по пунктам указала все, что нужно купить.

Поехали!

Молоко, сметана, кефир – свежие, сегодняшние. Значит, берем. Творог позавчерашний, видимо, прогорклый, следовательно, не берем. Колбаса докторская, последний кусок. Хватаем! Извините, девушка, реакция у вас еще не та, что необходима для магазина самообслуживания. Работайте над собой и приходите завтра! Ага, отъехала стеклянная створка – и на прилавок посыпались упаковки говядины, цветом напоминающие давно не стиранное революционное знамя. Но меня это не касается: покупку мяса Нина мне не доверяет. Народ гуртом метнулся к говядине, а тут как раз в другое окошко выбросили сыр и брынзу. Я был на месте первым, ухватив лучшие, срединные куски, даже добыл полукружье сулугуни, который мы в семье очень любим. Краем глаз наблюдая за воротами, я направился в хлебный ряд, взял висевшую на бечевке никелированную ложечку и стал пробовать мягкость батонов.

– Обдирный очень свежий, – подсказала добрая пенсионерка, – и ситники тоже.

– Спасибо, бабушка!

Наконец вывезли пиво. Благодаря сноровке мне удалось выхватить из ячеек десять бутылок коричневого стекла. В темной таре напиток стоит дольше, а в обычной через три дня выпадает осадок в виде хлопьев. Зато на Диком Западе баночное пиво можно хранить годами: цивилизация! К «Жигулевскому» надо взять креветок. Из морозильного саркофага я достал три пачки, распечатал и сложил в одну коробку отборных ракообразных из отряда десятиногих, не превысив при этом положенный килограмм. Нина каждый раз удивляется, как мне всегда достаются только крупные креветки, а я загадочно ухмыляюсь и храню тайну этого естественного отбора. Конечно, тут явное нарушение правил советской торговли, но пока меня даже ни разу не отругали. Основное внимание контролеров нацелено на «несунов», которые норовят скоммуниздить товар, спрятав его в сумке, на груди или под одеждой в самых непристойных местах. Увы, сознательность не поспевает за потребностями и материальной базой. Воришек изредка ловят и уводят куда-то на профилактическую беседу.

После креветок я собирался сделать то же самое с картошкой: из нескольких сеток сформировать одну с образцовыми корнеплодами, но картофель сегодня оказался совсем гнилым, даже отбирать не из чего. С войны они его, что ли, в хранилище держали? Зато морковь нынче на редкость крепкая, ровная, как бронебойные патроны: бери не глядя. Да и лук неплохой!

Загрузившись, я двинулся к выходу, по привычке высматривая в очереди знакомых-соседей, и сразу же заметил Ипатова, он уже почти достиг цели, от кассы его отделяли два покупателя. Я рванул к другу, проталкиваясь и крича:

– Жека, ты предупредил, что я за тобой?

Он вскинулся, узнал меня, заулыбался, помахал рукой и строго сообщил насторожившейся очереди:

– Он занимал за мной!

Граждане сурово смирились: если человек «занимал» – это святое.

– Ух, ты, третий раз сегодня встречаемся! – шепнул Ипатов.

– Значит, судьба, – тихо ответил я.

– Что ж ты, гад, страничку в папку не доложил?

– Жорыч, два раза пересчитывал. Все было нормально. Ищи у себя.

– Сволочь! У меня нет, весь кабинет перетряхнул.

– Ну даже не знаю…

– Ладно – проехали! Простил Нюрку-то? – примирительно спросил я, кивнув на коробку с тортом «Сказка».

– И не прощу. К Иветке завтра побегу.

– Ребенок выздоровел?

– Вроде бы.

– Правильно! Но смотри, на торте не проколись.

– За мусоропроводом спрячу. Не первый год на этой работе. А разве давали пиво? – расстроился Жека, заметив в моей сумке серебристые пивные пробки с узорным тиснением.

– Давали, – хмуро подтвердил мужичок из очереди. – Сразу расхватали. Как саранча налетели. Мне тоже не досталось. Пива, сволочи, людям наварить не могут!

– Кто?

– Ясно кто – слуги народа!

Я великодушно уступил другу пять бутылок. Девушка быстро посчитала и пробила чек. Мы расплатились. Аккуратный Ипатов достал бумажник, где купюры были разложены строго по номиналам, а для мелочи имелось специальное отделение на молнии. Я же, как обычно, беся очередь, торопливо и бестолково искал рассованные по карманам деньги.

На улице смеркалось. Желтая и ноздреватая, как «российский» сыр, луна висела над домами. Окна многоэтажек зажглись разноцветной жизнью. К стеклянной остановке пристали сразу четыре набитых автобуса, прибывшие от Каширского метро, и толпа тружеников наперегонки рванула к дверям универсама.

– Успели! – обрадовался мой друг. – Ну, теперь начнется давиловка! Правильно Ковригин пишет: нас унижают везде – в магазине, в больнице, на работе… Обошлось с ксероксом?

– Обошлось. Но больше так не делай.

– Прости, Жорыч! А как там Ковригин?

– Пока никак.

Из-за угла, словно подтверждая правоту «Крамольных рассказов», вывалила толпа матерящихся работяг.

– Семь часов! – Я посмотрел на часы.

Если бы этих разъяренных мужиков, перед которыми только что захлопнули железную дверь винного отдела, вооружить и возглавить, они бы в ярости легко взяли штурмом райком партии и выдвинули жесткие политические требования: продлить продажу водки хотя бы до восьми вечера.

Мы сели в опустевший автобус.

– И что с ним будет? – спросил Жека.

– Не знаю, но боюсь, нервы-то ему помотают.

– За что?! Он же правду пишет.

– Вот и скажи им! Ты же в ЦК КПСС работаешь.

– Во-первых, не в ЦК КПСС, а в вычислительном центре, который обслуживает ЦК КПСС. Во-вторых, кто нас, программистов, слушает?! Они на нас смотрят как на негров. – Об антагонизме технических и ответственных работников высшего партийного органа мой друг мог говорить долго и гневно: – Они когда-нибудь доиграются, слуги народа!

– Слушай, – перебил я. – Полки мои пришли. В субботу буду забирать.

– Понял. Значится так, в это воскресенье я у сестры плитку кладу, а в следующее соберем твои полки и повесим. Чешские?

– Чешские.

– С импортом работать одно удовольствие. А может, ему уехать, как Солженицыну?

– Куда?

– Да хоть в Америку.

– Русскому писателю? Может, и мне уехать?

– Нет, ты оставайся. Без тебя мне скучно будет.

– «Белград», – сообщил в микрофон водитель. – Следующая остановка – «Круг», конечная.

Мы сошли. В воздухе веяло гарью. Дворники жгли палую листву. Стало еще темней, и на небе проклюнулись самые яркие звезды.

– Интересно, на других планетах тоже проблемы с пивом? – с сарказмом спросил Жека.

– Там проблемы с жизнью…

– Тебе в аптеку не надо?

– Точно! Анальгин кончился, – вспомнил я задание из списка жены – а это верный признак, что у нее уже скоро начнется.

Мы пошли к знаменитой аптеке, построенной по проекту, победившему в международном конкурсе: фасад представлял собой огромный красный крест. Нашу аптеку даже по телику показывали несколько раз. За прилавком одиноко стояла провизорша, немолодая и уставшая от чужих болезней. Пока я покупал анальгин, мой друг внимательно изучал витрину и наконец спросил:

– Девушка, а вот у вас тут раньше были… такие… индийские…

– Индийские изделия закончились, – равнодушно ответила она. – В ассортименте отечественные – десять штук в упаковке.

– У меня на отечественные, знаете ли, аллергия.

– Неужели? – Провизорша, чуть усмехнувшись, с интересом глянула на остряка.

– Да, глаза слезятся… – совершенно серьезно подтвердил он.

Женщина широко улыбнулась, сделавшись даже хорошенькой, ушла за стеллажи, вернулась и выложила красную коробочку, на ней была изображена танцующая многорукая богиня с невероятным бюстом.

– Последняя.

– Спасибо! На ночь хватит.

– Заходите, донжуаны! – засмеялась она, посмотрев на нас с тоской.

Когда мы вышли на улицу, Жека открыл коробочку и поделился со мной по-братски, как я с ним пивом. На золотых квадратиках стрелкой указывалось место, где нужно вскрывать упаковку.

– Получше наших-то, – заметил я.

– Не сравнить! Совсем другая половая жизнь. Между прочим, с сандаловым маслом! Представляешь, Жорыч, отсталая нищая Индия, а по гондонам нас давно обогнала! Тонкие, да не рвутся, не то что наши калоши: «Ой!» – и на аборт, как на праздник. Хотя, конечно, если по большому счету, это то же самое, что нюхать розу в противогазе, но Иветка жутко боится залететь. Ее можно понять: у мужа кончается северный контракт, он, значит, возвращается, а у нее внепапочная беременность. Мы в ответе за тех, кого приучили!

Я спрятал два квадратика в боковой карман куртки. А что? Если случится чудо и я после ужина склоню Лету к взаимности, а она, слабея под моей настойчивой «прелюдией», прошепчет, что у нее как раз залетные дни, тут изысканные индийские изделия будут очень к месту. Странно устроено мужское вожделение: следом мои мечтательные намерения перенеслись на Нину. В «Новой книге о супружестве» сказано: накануне овуляции женщины обычно испытывают прилив чувственных желаний. Как не воспользоваться этой биологической предпосылкой? Да и заслужил я, проявив чудеса внутрисемейной дисциплины: возвращаюсь домой рано, трезвый, как хрусталь, с двумя авоськами продуктов в точнейшем соответствии с директивным списком. Плюс сыр сулугуни!

Мы простились с Жекой возле дома. Я пообещал держать его в курсе ковригинского дела, а он поклялся собрать и присобачить к стене чешские полки. Мы уже расходились по подъездам, когда на тропинке, ведущей от остановки, показалась Нюрка. Мой друг хотел перекинуть торт мне, но не успел.

– Ты же знаешь, я не люблю «Сказку», – поморщилась привереда.

– Другого не было, – огрызнулся он и побрел в постылую семью.

…Нина сидела в большой комнате и плакала в голос. Перед ней на столе лежали раскрытые кляссеры. Алена забилась в угол и смотрела глазами затравленного зверька.

– Что случилось?

– Она… она… она… – Жена так и не смогла пересилить рыдания.

– В чем дело? – спросил я дочь.

– Я… я… я… хотела маме помочь… я не знала…

Короче: Нина все детство и юность собирала марки по космической тематике, особенно гордясь блоками со специальным гашением в честь полетов, начиная с Юрия Гагарина. Первые серии покупал еще ее покойный отец, летчик-испытатель. Так вот, Алена, без спросу взяв альбомы и рассматривая коллекцию, обнаружила, что в основном марки стоят в слюдяных кармашках поодиночке, зато некоторые соединены по шесть и даже по восемь штук в блоки, простроченные дырочками. Решив, что взрослым просто недосуг разделить марки и чувствуя вину за «Пупу», она раздербанила раритетные блоки и красиво разместила марки на свободных страницах кляссеров.

– Унесите и выбросьте в мусоропровод! – выла бедная Нина. – Я не могу это видеть! Я не вынесу… Все пропало… Это же спецгашения! Папа покупал…

– Я хотела как лучше… – оправдывалась малолетняя вандалка.

– Уйдите все! Муж – алкоголик. Дочь – вредительница. Уйдите с глаз моих навсегда!

И я, не державший сегодня во рту алкогольной росинки, сник от такой несправедливости, а потом разозлился и полез в шкаф за широким армейским ремнем.

– Я больше не буду-у-у! – поняв, взвыла Алена.

– Только не пряжкой! – справившись с рыданиями, попросила жена.

– Да уж как получится…

33. Клетка с полоской

 
Дом построен. Дерево посажено.
И ребенок вовремя рожден.
К этой жизни, до смерти налаженной,
Я булавкой счастья пригвожден.
 

А.

Утром Алена расхныкалась, что у нее страшно болит голова, видимо, она переволновалась, ожидая порки, хотя армейского ремня я так и не нашел, ограничившись несколькими подзатыльниками. Нина, гордая, бледная, заплаканная, с остервенением стряхивала градусник и вставляла под мышку вредительнице, потом мы вместе рассматривали серебряный волосок ртути, терявшийся среди рисок тесной шкалы.

– Ну какие же идиоты делают такие градусники?! Ни черта не видно! – возмущался я.

– Все-таки повышенная, – вздохнула Нина, по телефону вызвала врача из детской поликлиники и, позвонив в свой архив, отпросилась с работы.

Бюллетень в те годы, особенно по уходу за ребенком, давали без звука. Да, советская власть не любила тунеядцев и прогульщиков, но к тем, кого недуг вырвал на время из трудовой шеренги, относилась с пониманием. Штаты в учреждениях были, как правило, раздуты, и начальство порой даже уговаривало, мол, посиди еще дома, подлечись, на работу всегда успеешь. Я тоже при возможности бюллетенил, чаще всего с замечательным диагнозом «сердечно-сосудистая дистония». А у кого ее нет, особенно с похмелья или после домашнего скандала? Нет, вы мне покажите! В ту пору по нетрудоспособности член Союза писателей получал 10 рублей в день. В год бюллетенить можно было не более 104 дней, если дольше – пожалуйте на комиссию ВТЭКа, где вас объявят симулянтом или, признав недуг, дадут инвалидность, которую потом придется подтверждать каждый год, даже если вам трамваем отрезало ногу. В «Стописе» мой оклад составлял 150 рублей, а с вычетами и того меньше. Выходило, болея, я получал вдвое больше, чем работая. Налог за бездетность с бюллетеня не брали, впрочем, на женщин он и так не распространялся. Но в редакцию, даже сидя на бюллетене, я все равно забегал, мало ли что там без меня учудят…

Позвонил Гарик и доложил, что починился и выезжает с базы. Дочь лежала в постели, делая вид, будто спит, но ее притворяющееся лицо ликовало. Нина достала из холодильника мороженого цыпленка: больной дочери необходим куриный бульон.

– У вас заказ будет с курицей? – спросила она.

– Вроде бы…

– Возьми!

– Есть!

Готовясь к свиданию, я одевался с мучительной тщательностью и обнаружил на брюках двойную стрелку.

– Тещина работа?

– В следующий раз пусть твоя мать гладит! – огрызнулась Нина, но утюг включила.

– А жена зачем?

– Чтобы нервы трепать.

– Хорошо, что это понимаешь.

– Я наоборот хотела сказать!

– Русский язык не обманешь.

Потом я никак не мог подобрать галстук к рубашке. Сорочек у меня в ту пору было шесть, галстуков – четыре, а костюма два: серенький отечественный для каждодневной работы и югославская темно-синяя тройка. На выход. Впрочем, в такой же скромности жили в те годы почти все советские люди. Когда мой дядя Юрий Михайлович Батурин, военный барабанщик, калымивший вечерами в ресторанном оркестре, купил себе четвертый костюм, родня решила, что он спятил от дармовой выпивки.

С иронией глядя на мои мучения, Нина послюнила палец, приложила к шипящей подошве утюга, отдернула, набрала в рот воды, напружила щеки и пфыркнула на разложенные брюки. Пока она гладила, я в трусах и югославском пиджаке стоял перед зеркалом, соображая, не придает ли мне жилетка некую лоховатость? Актрисы этого не любят.

«Нет, лучше все-таки без жилетки!»

– Зря ты занашиваешь новый костюм, – заметила жена.

– Завтра надену старый. Как галстук, подходит?

– Клетку с полоской не носят.

– А в горошек?

– Тоже не очень. Куда ты наряжаешься? – с тревожным равнодушием спросила она, переворачивая брюки.

– На похороны, – честно ответил я.

– И кого же хоронят?

– Кольского.

– А что он написал?

– Не знаю. Что-то про шахтеров Крайнего Севера.

– А потом что там у тебя? – еще равнодушнее поинтересовалась Нина.

– Потом – Ковригин.

– Врешь? Ковригин у вас вчера был. У меня склероза еще пока нет.

– Он не явился.

– И правильно сделал. Ты мне не говорил.

– Тебе вчера не до чего было. Зря ты так из-за марок завелась. Бумага – она и есть бумага…

– Что ты понимаешь?! Их еще папа покупал. Один блок, с Гагариным, – просто раритет. Знаешь, сколько мне за него предлагали?

– Сколько?

– Какая теперь разница. Теперь он вообще ничего не стоит. А после Ковригина у тебя что?

– Потом обсуждение новой поэмы Преловского.

– Взвейтесь-развейтесь?

– Примерно. Просили выступить, – бодро ответил я: готовя алиби, пришлось заранее заглянуть в календарь ЦДЛ.

– Что за поэма? – вскользь уточнила жена.

– Про БАМ.

– Верно. Сегодня не врешь. Обмывать будете?

– Если чисто символически. Шуваев сказал: пока с Ковригиным не разберемся, мне вообще лучше не пить.

– Правильно! Хороший он человек.

Я с трудом застегнул еще теплые после глажки брюки, а когда шнуровал новые румынские ботинки, взятые с боем тещей в магазине «Сапожок», почувствовал мягкое сопротивление живота, выросшего за последнее время, и снова надел жилетку, чтобы хоть как-то скрыть «соцнакопления». Актрисы пузатых не любят. Нина внимательно посмотрела на мои ноги и предупредила:

– Смотри, натрешь!

– Нормально. Разносились уже.

– Не испачкайся на кладбище. Дождь обещали.

– Ладно. – Я выглянул в окно: редакционная машина стояла внизу.

– Возвращайся пораньше! – попросила она. – Ребенок отца не видит… и я тоже. Живем как в разных поездах. Не загуливай!

– У тебя серьезные намерения? – Я почуял ленивый озноб брачного вожделения и попытался погладить уклончивые ягодицы жены.

– Поздно, Дубровский, – вздохнула Нина, отстраняясь, – спасибо за анальгин.

– Что-то рано в этот раз?

– Понервничала вчера.

– Как думаешь: куртку или плащ?

– Плащ. Я на балкон выходила – ветер. Ты когда бутылки сдашь?

– В воскресенье, честное партийное слово!

Перед уходом я заглянул к дочери. Она лежала, печально глядя в потолок, и сосредоточенно размышляла.

– О чем думаешь, вредительница?

– Я не вредительница. Я помочь хотела.

– Ты на будущее сначала спроси, а потом помогай. Так о чем соображаем, Спиноза Егоровна?

– А бывает совсем-совсем прозрачный клей?

– Тебе-то зачем?

– Марки назад склеить…

– Назад склеить ничего нельзя. Запомни!

Я поцеловал дочь в теплый лоб, обернулся и увидел Нину, она стояла в дверном проеме и смотрела на нас с тоскливой нежностью.

– Правильно папа сказал, разорванное не склеить…

– Вот видишь, Олененок, даже мама со мной согласна!

В прихожей, поправляя мне шарф, жена спросила:

– У тебя деньги есть? Может, до магазина добегу.

– Я же вчера все по списку купил.

– А мясо?

– Посмотри в куртке. Вроде оставалась пятерка.

– Мы тебя ждем!

– Вернусь с победой! – Я поцеловал ее за ухом, в самое чуткое место.

– Ну, зачем сейчас?.. – Нина вздрогнула. – Не загуливай!

В лифте я размышлял о том, что любовью к жене и влечением к прочим дамам в мужском мозгу, очевидно, ведают разные извилины, замкнутые, увы, на один и тот же беспокойный орган. Странно! Все остальное у человека парное: глаза, уши, почки, руки, ноги, – а он, бедный скиталец, один. Если бы экономная природа и тут соблюла парность, снабдив мужчин двойным комплектом – для супружества и левосторонних радостей, само понятие «измена» отпало бы за ненадобностью. Я попытался для симметрии распространить эту смелую модель и на женщин, но не успел. Лифт достиг первого этажа, двери разъехались, и я увидел участковую врачиху. Из-под пальто торчал белый халат.

– Опять заболели? – спросила она.

– Опять.

– Плохо. Грипп? Никакого у детей иммунитета не стало.

– У нее, по-моему, не грипп. Жена перестраховывается.

– И правильно. Грипп ходит нехороший, дает осложнения на сердце.

– Ах, вот оно как! – удивился я, сообразив, что и сердце у человека тоже одно, сколько бы раз он ни влюблялся.

Гарика в машине опять не оказалось. Он стоял под окном Клары Васильевны и, развесив уши, слушал сказание о чудесном кабачке, торчавшем меж широких листьев, как авиабомба времен войны. Оказывается, если овощ успеет подрасти еще на пять сантиметров, то побьет рекорд, о котором недавно писали в «Вечерке».

– На панихиду опаздываем! – прикрикнул я.

– А кто умер? – ахнула пенсионерка.

– Человек.

Выезжая с Домодедовской улицы на Каширское шоссе, мы застряли в пробке и простояли минут двадцать, впереди случилась авария, и два толстых гаишника рулеткой замеряли расположение поцеловавшихся машин. Виновники ДТП безутешно бродили вокруг пострадавших автомобилей, жадно курили и смотрели друг на друга с ненавистью, хотя повреждения-то были смешные: погнутый бампер у одного и вмятина у другого.

– Ты чего так долго менял стекло? – спросил я водителя. – На складе не было?

– Было.

– Так в чем дело?

– Егор-джан, начальник новое стекло себе взял, отвечаю, а старое мне дал, видишь! – Гарик ткнул пальцем в лучистый скол с краю. – Пока вынимали, пока вставляли… Клянусь солнцем матери!

– Достал ты меня, солнечный человек!

Наконец мы выехали на Каширку. Заметив, что Гарик насупился, я решил не усугублять недоразумение: ссориться с водителем себе дороже.

– А как вообще дела? – спросил я ласково. – Поговорил с девушкой-то?

– Поговорил. Ребенок у нее будет.

– Поздравляю! И что же ты теперь – в Карабах убежишь?

– Зачем бегать? Женюсь.

– Она-то пойдет?

– Пойдет! – Шофер повернулся ко мне, не глядя на дорогу. – Знаешь, что она мне сказала?

– Осторожно! – Гарик едва успел увернуться от таксиста, выскочившего на встречку. – Смотри на дорогу, а то попадешь на кладбище вместо свадьбы.

– А мы куда едем, Егор-джан?

– На похороны.

– У нас говорят: свадьба и похороны – сестры.

– Типун тебе на язык.

Близ Курского вокзала Гарик поцокал языком, покачал головой, потом прижался к поребрику и остановил машину, вылез, обошел «москвич» кругом, заглянул под днище, снова поцокал языком и сообщил:

– Приехали, Егор-джан.

– Теперь-то что случилось? – разозлился я.

– Кажется, тормоза потекли… Они мне давно не нравились.

– Что ж ты не проверил, когда стекло менял?

– Забыл, ке матах…

Проклиная забывчивого водителя, я побежал к метро.