Текст книги "Секс в СССР, или Веселая жизнь"

 
Тебя бранят наперебой:
И то не так, и это плохо…
Мне было хорошо с тобой.
Прощай, веселая эпоха!
 

А.

…Что ж, читатель, пришло время выполнить обещание, данное в прологе, и закончить рассказ о ревизии моего архива. Итак, пятым артефактом оказалась подборка стихов в прозрачной полиэтиленовой папке, теперь такие зовут «файлами». Помните, она пришла в редакцию самотеком, без обратного адреса и без имени автора. Лишь под каждым стихотворением стояла буква «А». Я вынул разноцветные странички из файла, освободил их от большой железной скрепки, оставившей ржавый след на бумаге, и прочел:

 
                        Впрямь ударной была пятилетка.
                        Вспоминаю опять ту весну я:
                        Слева нежно храпела брюнетка,
                        А блондинка спала одесную.
 

Интересно, он это все нафантазировал или действительно жил в жестком эротическом экстриме? Я сначала подумал, меня просто дурачит какой-то литературный приятель, вроде Вовки Шлионского или Влада Золотуева, и ждал, что Автор вот-вот явится в редакцию с бутылкой водки и плавленым сырком «Дружба». Но никто не являлся. Но кто же он, поэт, валявший дурака на уровне советских лауреатов? А черт его знает. Андропов тоже стихи писал. Вопрос так и остался без ответа. Когда потом ненадолго воцарились постмодернисты с их дразнилками и кривлялками, я надеялся, что таинственный Аноним откроется и укажет спесивым эпигонам их место. Нет, не открылся. Умер, вероятно. Или уехал.

Потом подборка, наверное, долго валялась у меня дома на столе, где порой нарастают целые культурные слои из всевозможных бумаг, и со временем перекочевала в одну из архивных коробок. Могла бы и в макулатуру угодить – тогда за двадцать килограммов ненужной бумаги можно было добыть «Проклятых королей».

В общем, пластиковый «файл» со стихами я бросил поверх протокола, программки, распечатки БЭКа и странички «Крамольных рассказов». Так они и пролежали стопочкой почти два года, вступив, вероятно, в непонятный нам, людям, бумажный сговор. А как еще объяснить, что именно эти находки стали пятью источниками и составными частями романа, который вы прочитали?

Сдав Татьяне Дорониной, во МХАТ имени Горького, новую комедию «Золото партии», я наконец улучил момент, чтобы сесть и хотя бы вкратце изложить историю исключения Ковригина из партии. Начав работу, я вдруг понял: все пять моих архивных находок намертво сцеплены между собой причинно-следственной связью. Более того, все они явились в мою жизнь одновременно – осенью 1983 года. Ну что это еще, как не знак оттуда, из Самой Главной Редакции, ведающей судьбами земных литераторов?

Между тем задуманный как краткий очерк текст разросся: слишком многое надо было объяснять тем, кто не застал советское время или почти его забыл. Чем дальше уходит эпоха, тем вольнее, даже фривольнее вспоминают ее очевидцы.

Иной раз при сравнении двух мемуаров об одном и том же событии кажется, будто авторы пишут о разных происшествиях. Память избирательна, как женщина, которая видит каждую морщинку на лице соперницы, а на своем не замечает результатов подтяжки, сдвинувшей брови на затылок.

Но и моя версия скандала с «Крамольными рассказами» тоже, наверное, не во всем совпадает с реальностью. Минуло столько лет, умерло столько друзей и врагов… Одни воспоминания стерлись и поблекли, другие переплелись между собой, как лески удочек у незадачливого рыболова, а третьи обросли красивыми домыслами. Представления любого человека о своем прошлом – это вид самообольщения. По этой причине мне пришлось изменить сначала имена соучастников, а потом и собственную фамилию. На всякий случай. Не обошлось без тайнописи и мистификаций: нельзя же оставлять в праздности будущих текстологов. К тому же Бог наделил меня особым ехидным прищуром, который специалисты называют «гротескным реализмом». Всех вокруг, включая себя самого, я вижу со смешной стороны. Но люди обидчивы. Зачем мне судиться с мнительной родней невольных героев моей хроники тех еще лет?

Но за принципиальное соответствие ретроромана реальности я ручаюсь моим партийным билетом, который бережно храню в левом верхнем ящике письменного стола.

КОНЕЦ

2016–2019

Эссеистика
Публицистика

По заказу Говорухина

Эти два эссе написаны по заказу Станислава Сергеевича Говорухина, с которым я дружил до самой его смерти. К сожалению, после легендарного «Ворошиловского стрелка» совместных работ в кинематографе у нас не случилось, хотя мэтр несколько раз призывал меня к сотворчеству. Как-то он предложил мне переработать и перенести в российскую реальность сюжет знаменитого французского фильма «Лифт на эшафот». Я растерялся:

– Зачем перелицовывать кем-то ношенное? Поставьте лучше «Гипсового трубача», а?

– Не хочу. У тебя там про творческую интеллигенцию… Ну ее…

Незадолго перед смертью Станислав Сергеевич снял ленту по повести Сергея Довлатова с малоудачным названием «Компромисс». Кстати, всегда чуткий к слову, Говорухин фильм-то назвал иначе, перефразируя знаменитую формулу Лимонова, – «Конец прекрасной эпохи», ведь прекрасной Советскую эпоху считал успешный советский режиссер Говорухин, а отнюдь не «беглец из рая», непечатный литератор Довлатов. После закрытого показа на «Мосфильме» для своих мы сели за стол. Выпив рюмку-другую, я не удержался и ехидно спросил:

– Станислав Сергеевич, так вы же вроде не любите прозу про творческую интеллигенцию?

– Это не про интеллигенцию. Это про советскую власть, которую она сдала. Даже привереда Довлатов не смог ее обгадить по-настоящему…

Однажды, еще до «Компромисса», Говорухин позвонил и в своей обычной, медленной манере (словно мы говорим битых два часа, и он от меня смертельно устал) спросил, как всегда, делая ударение в моей фамилии на «я»:

– Поляков, ты к джазу как относишься?

– Никак.

– Жаль. Хочу снять фильм. Рабочее название – «В ритме джаза». Ну, ладно, напиши мне тогда хоть что-нибудь…

И я написал. Правда, не для кино, а для военно-патриотического журнала «Военный», который Станислав Сергеевич опекал, будучи главой центрального штаба Народного фронта, организации настолько загадочной, насколько массовой. Он звонил мне и говорил с укором:

– Поляков, где статья? Ты же обещал! А еще член центрального штаба!

– Виноват – исправлюсь, товарищ начштаба! – отвечал я.

Вот так и появились на свет эти два эссе, которые теперь перед вами, мои читатели. А потом Говорухин заболел, затворился в больнице и умер.

И ПРАВИТ НАМИ ЖЕНСКАЯ РУКА…

Однажды в отрочестве, перебирая книги на полках школьной библиотеки, я обнаружил, что огромное собрание сочинений Ивана Тургенева наполовину состоит из писем. С ума сойти! Господи, когда же он жил, спал, пил вино, волочился за дамами, сочинял свои романы? Бедный письмописец!

Но вот, попав в 1976 году в армию, в Группу советских войск в Германии, я все сразу понял. За год мною были написаны почти двести писем: сто с лишним – жене Наталье, и почти столько же – родне, друзьям, однокашникам, литературным соратникам. А как же по-другому? Мобильных телефонов тогда еще не завели, если не считать сорокакилограммовой рации, которую я таскал по тревоге на спине в рюкзаке с широкими лямками. А международная связь солдатам было почти недоступна. Один раз трехминутным звонком в Москву замполит наградил меня за образцовое проведение литературного вечера, посвященного 9 Мая. Я, одетый в «парадку» и обутый в начищенные ботинки, читал со сцены:

 
                            Я на привале в Пльзене
                            пену сдуваю с пива
                            И пепел с цигарки стряхиваю
                            у Бранденбургских ворот.
 

Правду сказать, пиво рядовому составу пить не полагалось, хотя иногда удавалось-таки хлебнуть, бутылочка стоила тридцать пфеннигов при месячном денежном довольствии в 15 марок. Зато хоть обкурись. В хорошем смысле. Раз в месяц нам выдавали 18 пачек сигарет, назывались они «Гуцульские», и от них цивилизованные немецкие комары на лету падали замертво. Моя жена Наталья, сняв трубку и услыхав мой голос, обомлела, словно я звонил ей, по меньшей мере, с орбитальной космической станции. Но едва мы, выяснив, что все живы-здоровы, а погода в Москве ненастная, дошли до слов взаимной любви, раздался нервный, словно обиженный, голос одинокой, видимо, телефонистки: «Заканчивайте, отключаю!» Позавидовала, жрица связи…

В армии, по моим наблюдениям, письма строчили даже те, кто на гражданке никогда этого не делал – по лени или от неумения. Такие бойцы и самописку в руки брали с опаской, как чеку от гранаты. Но ничего, вскоре тоже вливались в дружный коллектив «письмописцев». Кто-то затосковал по маме, кто-то полагал, будто бесперебойный поток весточек послужит оставленной на два года зазнобе чем-то вроде непроницаемого пояса верности. Тщетная мечта! Совсем уж неумелые шли ко мне, выпускнику литфака, на поклон, просили грамотно сформулировать их клочковатые клятвы и нежно-угрожающие наказы. Я помогал, иногда даже в стихах, и делал это почти даром, разве за полкусочка масла или воскресное вареное яйцо. Кроме того, даже задиристые чеченцы меня, как «письменного человека», не трогали, во всяком случае, не били по голове. Инструмент, как-никак!

Кстати, моральное состояние бойцов во многом зависело от того, пришла ли с последней почтой весточка. Если нет – настроение сразу портилось. Был у нас сержант Серков, в общем-то неплохой парень, но, если он не получал чаемого письма от невесты, на глаза ему лучше не попадайся! Точно «фанеру проверит» – со всей силы шарахнет кулаком в грудь. И мы, «салаги», специально перехватывали почтальона, чтобы узнать заранее: есть Серкову или нет. Если есть – отдыхаем, если нет, лучше сразу бежать в ангар и драить самоходку. Все завидовали таджику Хуйдайназарову, получавшему с каждой почтой по пять-шесть конвертов. «У меня много жен!» – объяснял он, улыбаясь в усы. Позже выяснилось, в конвертах ему с родных гор слали мелко перетертую анашу. Бедного многоженца куда-то увез особист капитан Васильев, затем его вернули в батарею, унылого, а жен у Хуйдайназарова резко поубавилось.

Но настоящее письменное помешательство начиналось за две недели до 8 Марта: из Германии в СССР послание шло от 10 до 15 дней, задерживаясь в военной цензуре, отслеживавшей каждую неположенную обмолвку. Болтун – находка для шпиона. А враг не дремлет. Откуда было знать, что через десять лет явится Горбачев, который выболтает и сдаст все наши секреты за счастье сидеть на стуле рядом с зубастой Маргарет Тэтчер. Открытки с 8-мартовскими картинками исчезали из гарнизонного киоска мгновенно, но их можно было с переплатой в 10 пфеннигов купить у смышленого рядового Семы Бендика из Одессы. Недавно я увидел его, толстого, вальяжного, лысого, по телевизору в новостях. Он теперь богат, знатен и зачем-то спонсирует на Украине «правый сектор», явно евреев недолюбливающий.

Итак, вся батарея, как один, строчила поздравления с Женским днем. «Почтарь», щуплый боец с огромной сумкой, не успевал оттаскивать письма и открытки в конвертах без марки на гарнизонную почту. Почему без марки? А потому что великодушная советская власть разрешала военнослужащим отправлять письма бесплатно, если в графе «адрес отправителя» значилась заветная аббревиатура – в/ч п.п., что означало: «воинская часть – полевая почта», а дальше следовал номер части. В моем случае – 47573. Эти цифры с добавленным впереди нулем я старательно вписывал вместо индекса в специальные квадратики – для электронной обработки корреспонденции.

Наше дивизионное почтовое отделение располагалась напротив крытого бассейна, оставшегося от Берлинских Олимпийских игр 1936 года, куда, кстати, СССР спортсменов не посылал, зато американцы, британцы, канадцы, французы, поляки заселили половину спортивной деревни. Фашизм в Германии тогда, как и «бандеровщина» сейчас на Украине, их нисколько не смущал. Если верить слухам, в том бассейне по ночам тренировались наши подводники-диверсанты, готовые при необходимости, пробравшись по дну Шпрее, вынырнуть в центре Западного Берлина и навести там порядок. Жаль, что не навели. Теперь нам даже на Олимпийских играх под государственным флагом выступать запрещают…

Туда же, на почту, словно по муравьиной тропе, тащили полные сумки «почтари» всех подразделений нашей 20-й мотострелковой дивизии. Мешки с письмами, готовые к отправке, не помещались внутри здания и в несколько рядов стояли на крыльце. Начальство выделяло дополнительные машины, чтобы отправить тюки дальше по почтовому маршруту, чтобы поздравления далеким матерям, сестрам, невестам, подругам в срок попали в Сибирь, Прибалтику, Среднюю Азию, на Украину, на Кавказ, в Армению, Грузию, на Сахалин, в нашу среднерусскую глубинку, чтобы милая золотоволосая русская девушка, сидя на скамеечке возле резного палисада, читала, роняя слезы, стихи, которые я сочинил для однополчан, а они разослали их во все концы СССР:

 
                           В дни предпраздничные эти
                           Нежность, что в душе коплю,
                           Я с надеждой шлю в конверте
                           Той, которую люблю…
 

Сейчас даже странно подумать, что более столетия назад этот праздник – 8 Марта – был придуман прогрессивными умами как новая политическая акция в деле дамской эмансипации, борьбы за права женщин, дабы они могли избирать и быть избранными, получать образование наравне с мужчинами, зарабатывать, стоя у станка, столько же, сколько представители сильного пола, делать по необходимости аборты и разводиться с постылыми мужьями… В большинстве стран все эти планы выполнены. Даже перевыполнены. Вон, в Америке теперь сослуживицу даже по попке дружески не хлопнешь, засудят. А чопорная британка удивится, даже оскорбится, если вы подадите ей пальто. Она же сама все может и без мужчин.

Но разве наши женщины стали от этого счастливее? Разве сердцу милее опустить избирательный бюллетень в урну, нежели вынуть из почтового ящика поздравительную открытку от сына, мужа, жены, возлюбленного… Да и мы, мужчины, еще не научились относиться к женщинам как к соратницам. Может, правильно, ведь любовь – это все-таки не командная игра, а тайна. «И миром правит тонкая рука…», как верно обмолвился Александр Блок, тоже, кстати, написавший уйму писем, в том числе и жене, с которой, как уверяют злые языки, так ни разу не стал «единой плотью». Ее даже после свадьбы лишил невинности другой мужчина. Впрочем, возможно, это только литературные сплетни, которых я нахватался студентом в Музее Брюсова, что на проспекте Мира, рядом с Аптекарским огородом…

2016, 2021

НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК ВЕРХОВНОГО

Недавно, роясь в шкафу, я наткнулся на артиллеристские погоны, которые лет тридцать назад спорол со своего дембельского кителя, траченного молью, готовой уже перекинуться на цигейковую шубу моей жены. Я вертел в руках черные прямоугольники, поглаживал старую байку и вдруг вспомнил, как, занимаясь творчеством поэта-фронтовика Георгия Суворова, погибшего в 1944 году при освобождении Нарвы от фашистов, наткнулся на его письмо конца 1942-го, где он ликовал, что вся действующая армия полнится радостными слухами о возвращении погон. После Октября погоны стали верным признаком контрреволюционности, их спарывали, прятали, а пришивали на место, добравшись на Дон, к генералу Корнилову. У бойцов и командиров Красной Армии знаки различия размещались на петлицах, говорят все эти «кубари» и «шпалы» придумал по заданию военмора Троцкого талантливый прохиндей Казимир Малевич. А вот белые воины сохранили погоны до конца, их даже за это дразнили «золотопогонниками». Но Гражданскую войну они проиграли…

В ту пору меня, молодого советского поэта, еще мало знакомого с реальной послереволюционной историей, эта странная «погонная эйфория» защитников социалистического Отечества несколько озадачивала. Ну, погоны, может, они и красивей, чем петлицы, ликовать-то с какой стати? Впрочем, несколькими годами раньше я проходил срочную службу в Группе советских войск в Германии и подвизался военкором дивизионной газеты «Слава». Как-то, сидя в опустевшей редакции и листая из любопытства военную подшивку, я наткнулся на разъяснение личному составу, зачем, мол, в войска возвращаются погоны. Как утверждал неведомый политрук с неславянской фамилией, делается это для наглядного восстановления связи с героическими традициями русского воинства и поднятия боевого духа. Упоминались герои Куликова, Полтавы, Бородина, защитники Севастополя, покорители Шипки…

Что ж, в январе 1943 года вспомнить о ратной стойкости пращуров было самое время: еще кровоточила харьковская катастрофа, гремела переломная Сталинградская битва, близилась поворотная Курская дуга. Большинство кадровых командиров, выращенных советской властью и встретивших июнь 1941-го на границе, полегло в оборонительных сражениях. Пали лучшие, имевшие опыт германской, Гражданской и финской войн, пресекалась преемственность. А для воюющей армии утрата наследственной, корпоративной стойкости смерти подобна. Передачи боевого опыта, сохранение ратных традиций, пропаганда былого героизма оказались едва ли не главными задачами Ставки. Годом раньше был возрожден давний воинский обычай: отборные части, одержавшие победы над врагом, снова стали именовать «гвардейскими».

Но почему Сталин решил вернуть Действующей армии в переломный год войны именно погоны? Напомню, они во время революции и Гражданской войны были символом белогвардейского сопротивления, за отказ их снять расстреливали на месте. У красных слова «офицер», «золотопогонник» и даже «солдат» являлись ругательствами, синонимами слова «враг».

По свидетельству Мельгунова, живописавшего «красный террор», пленным белогвардейцам в классовой ярости вырезали на плечах «погоны», а на ногах – «лампасы». Защитники «единой и неделимой» тоже в долгу не оставались: резали звезды на телах пленных красноармейцев. Кто начал первым, теперь уже не разберешь. Непримиримость отразилась и в военной терминологии. На смену старорежимному «солдату», «солдатне» пришло слово «боец», а «офицеру», «офицерью» – «краском», «краскомы». Кстати, эта инерция сохранялась долго: в своей первой заметке для дивизионной газеты «Слава» я без всякой задней мысли назвал мотострелков солдатами.

– У нас в Советской Армии «бойцы!» – веско поправил редактор многотиражки майор Валентин Иванович Царик.

После революции, повторюсь, знаки различия размещались на петлицах – ромбы, кубари, звезды, шпалы… Цель понятна: даже в милитаристской эстетике максимально отойти от традиций имперской русской армии с ее вензелями, орлами, «выпушками и петличками», как писал Грибоедов. «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног…» Строки революционной песни явно отсылают нас к Евангелию, к словам Христа, обращенным к апостолам: «А если кто не примет вас, не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города, отрясите прах от ног ваших; истинно говорю вам: отрадней будет земле Содомской или Гоморрской в день суда, нежели городу тому…»

Нравится это кому-то или нет, но большинство населения России приняло советскую власть, признало политический и социальный курс большевиков, иначе им никогда бы не одолеть белогвардейцев. Достаточно напомнить: около половины царского офицерского корпуса и подавляющая часть унтеров, среди которых были Жуков и Буденный, воевали на стороне советской власти. Именно «военспецы» определяли стратегию и тактику Рабоче-Крестьянской Красной армии, планировали военные операции. Без них, военспецов, Лев Троцкий с таким же успехом мог возить на своем знаменитом бронепоезде голых гимназисток.

Увы, старую, традиционную Россию ждала судьба «земли Гоморрской», ей готовили страшное «отряхание праха», где песчинками оказались человеческие жизни. Это началось сразу после победы в гражданской войне и продолжалось почти два десятилетия. Конечно, первыми почувствовали острие красного серпа те, кто сражался на стороне белых и сложил оружие, поверив в обещанную амнистию. Кстати, не везде большевики нарушили слово, данное вчерашним врагам, оставшимся на Родине. Но в Крыму, где безжалостно орудовали два пламенных интернационалиста Бела Кун и Розалия Землячка, интернированные врангелевцы были почти поголовно уничтожены. Чужих не жалко. Со стороны это настолько напоминало этническую чистку, что вызвало возмущение коренной, русской, части большевистского руководства, того же Фрунзе, лично дававшего гарантии недавним противникам. Об этом написано много, например, знаменитая книга Ивана Шмелева «Солнце мертвых». О том же и путаный фильм Никиты Михалкова «Солнечный удар».

Эту кровавую драму можно было бы списать на арьергардное озверение Гражданской войны, если бы с середины 1920-х годов не началось методичное отстранение от службы, а потом изоляция и уничтожение старых офицерских кадров, верой и правдой, хотя и не без ворчаний, служивших новой власти. Есть мнение, что за этой чисткой, получившей романтическое название «Весна», стоял замнаркома обороны Тухачевский. Обычно об этом вероломстве в отношении военных кадров вспоминают в связи с делом маршала, печальная участь которого широко известна. Говорят, перед смертью он жалел, что не стал, как мечтал, скрипачом.

Помните, в знаменитом фильме «Благословите женщину» (по роману И. Грековой) один из персонажей, комдив, роль которого исполняет сам режиссер-постановщик Станислав Говорухин, стреляется, узнав об аресте маршала. По сюжету, комдив ни в чем не виноват, но кончает с собой от безысходности, понимая, что скоро придут и за ним – никуда не денешься: большой террор пощады не знает. Впрочем, можно предположить и другое: комдив реально замешан в заговоре, в ходе которого усмиритель тамбовской Вандеи должен был стать «красным Бонапартом», и он просто опережает неизбежную кару. В том, что путч военных готовился, сегодня у историков никаких сомнений нет. Под вопросом пока «германский след» в заговоре…

Однако ко времени падения Тухачевского Красная Армия была почти очищена от старых военных кадров. Главный удар, как уже сказано, нанесли в конце 1920-х и начале 1930-х годов в ходе операции «Весна», организованной с ведома Тухачевского руководителями НКВД Леплевским и Ягодой, а также начальником политуправления РККА Гамарником. Впервые об этом я лет двадцать назад прочитал в книге «Генералиссимус» Героя Советского Союза Владимира Карпова, а теперь на эту тему пишут и специалисты, например, А. Севастьянов. «Весна» – многоходовая и многоуровневая провокация. Одна из ее задач – удалить из военных структур тех «военспецов», которые в противостоянии Главвоенмора Троцкого, нацеленного на мировую революцию, и группы Сталина, сосредоточившегося на решении проблем собственной страны, поддержали, будучи патриотами, будущего генералиссимуса. В армии, надо понимать, готовилась почва для смещения «кремлевского горца». Срочно фабриковались дела на «бывших», припоминались старые грехи и ошибки, связи однополчан выдавались за разветвленный заговор против советской власти, однако такового в отличие от реального заговора Тухачевского на самом деле не существовало.

Но ведь недовольство и фронда имели место? Еще бы! Как не быть, если даже оптимист-холерик Владимир Маяковский в отчаянье писал: «подернулась тиной советская мешанина», а в пьесе «Баня» устраивал головомойку всей советской власти. Кстати, в НКВД имелись люди, считавшие операцию «Весна» преступлением, но организаторы побоища кадрового русского офицерства их умело оттерли и с помощью близкого к вождю Лазаря Кагановича убедили высшее руководство страны в необходимости срочной чистки. Что это – личная ошибка Сталина, замешанная на неблагодарности и недальновидности, или от него в ту пору в стране еще многое не зависело? Не знаю. Надо спросить специалистов, допущенных к первоисточникам.

Но, так или иначе, отмашка была дана, по всему СССР прокатилась волна массовых арестов и даже казней выходцев из дореволюционного офицерского корпуса, носителей уникального боевого опыта и традиций. Удар пришелся в основном по русским людям, составлявшим в прежней армии большинство, как, впрочем, и в стране. Погибли целые офицерские династии, не добитые «на той единственной гражданской», как пел Булат Окуджава, сын двух пламенных революционеров-интернационалистов. Но маховик не остановился на военспецах, кровавые жернова вскоре перемололи и тех, кто запустил сам механизм. Застрелился в ожидании ареста Ян Гамарник, свинец в затылок на Лубянке получили Леплевский и Ягода, который перед смертью плакал, сожалея, что не остался местечковым портным.

Подозреваю, в пору безысходного отступления и страшных поражений проклятого 1941-го Сталин мучился своим роковым просчетом, поминал цвет русского офицерства, погибшего и в братоубийственной войне, и в ходе чисток, наподобие кощунственной «Весны». Не будь ее, кто знает, может, и Победа пришла бы к нам раньше и не такой ценой! Еще перед войной, начав возвращать лучшее из имперского опыта государственного и военного строительства, вождь озаботился возрождением русских ратных традиций, чуть не сошедших в могилу вместе с «золотопогонниками», боровшимися с советской властью и служившими ей.

Думаю, погоны, возвращенные по Указу от 6 января 1943 года, стали знаком запоздалого примирения между белыми и красными, объединившимися во всенародной борьбе с фашистами. Это был новогодний подарок Верховного главнокомандующего, остро чувствовавшего дефицит опытных командиров и гибельность разрыва боевых традиций. Позже он испугается силы окрепшего ратного духа Армии, возросшего самоуважения бойцов и командиров, но это будет уже после Победы.

Вот о чем я думал, рассматривая черные байковые погоны артиллериста, случайно найденные в шкафу…

2017, 2021