Текст книги "Морские волки. Навстречу шторму (сборник)"

Захваченная пиратами шхуна быстро направилась на юг. В том месте, где произошло это событие, осталось только ведро. Оно плавало в воде кверху дном, слегка покачиваясь на волнах. Вряд ли его было видно дальше чем за двести метров, и захватчики вообще не обратили на него внимания. Тем временем внимательный наблюдатель наверняка бы им заинтересовался. Большое, черное, немного ржавое, оно не один год отслужило рыбакам и от других ведер ничем особенным не отличалось. Однако внимательно присмотревшись к нему, можно было заметить кое-что интересное. Оно погрузилось в воду значительно глубже, чем могло бы погрузиться обычное ведро в таком положении. Покачивалось оно меньше, чем должно было бы, словно какая-то сила заставляла его сохранять ровное вертикальное положение. Когда на море тихая погода, то по разным поплавкам наблюдают наличие течения, его скорость и направление. Внимательный глаз заметил бы, что, пока «Колумб» стоял на месте, оно тоже не двигалось, а как только отплыл, ведро тоже поплыло, но в противоположную сторону, будто течение сразу подхватило его и понесло на север. Но вот ведро задрожало, из-под воды, прикрываясь им от шхуны, показалась голова. Она выглядывала из-за ведра в ту сторону, куда пошел «Колумб», и, вероятно, успокоив себя тем, что шхуна уже далеко, неожиданный пловец вынырнул на поверхность. Этим пловцом была Яся Найдена.

Стоя на палубе рядом с Марком, с заложенными за голову руками, девочка не собиралась бежать со шхуны. Но когда Анч обратился к ней, она посмотрела ему в глаза и прочитала для себя приговор – смерть. Это толкнуло ее на решительный поступок. Она бросилась в воду с левого борта, где они стояли, сама еще не зная, как будет дальше. Уже под водой решила отплыть от шхуны, показаться, а потом под водой вернуться назад. Всплыв, чтобы перевести дыхание, Яся немедленно нырнула обратно, услышав, что ее обстреливают. Она погружалась в том самом месте, надеясь, что захватчики будут высматривать ее дальше, а она всплывет там же, где была, и сможет передохнуть. Этот расчет оправдался, поэтому она и ускользнула от пуль, выпущенных по ней минутой позже. Нырнув в третий раз, она повернула назад, ей нужно было проплыть под водой уже пройденное расстояние, поднырнуть под киль «Колумба», пройти под ним и уже тогда высунуть голову на поверхность. Даже для такого пловца и ныряльщика, как она, это было слишком. Когда она увидела мутные очертания киля шхуны, то уже почувствовала, что задыхается. Ее охватило непреодолимое желание открыть рот и втянуть в себя хоть что-нибудь, но знала – достаточно ей глотнуть воды, и она уже не сможет всплыть на поверхность. Последнее напряжение, и она идет вверх, почти касаясь головой пологого днища шхуны. Осторожно всплыла под самым бортом и почти минуту переводила дух. Долго так оставаться на воде боялась, потому что каждую минуту кто-то из пиратов мог посмотреть через борт и заметить ее. В двух метрах от нее на воде покачивалось ведро. Нужно было нырнуть к нему, просунуть голову и тогда три-пять минут можно не показываться, только стараться держаться в вертикальном положении. Яся так и сделала. В течение нескольких лет она делала упражнения с ведром и без ведра, плавала на воде и под водой.

Ведро служило ей водолазным колоколом. Яся понимала, что воздуха в ведре ей надолго не хватит и придется восполнять запас. Это было опасно, потому что захватчики могли ее заметить. Поэтому она старалась как можно более неподвижно застыть под ведром. Минуты через три она оставила его, проплыла под водой к покатой корме, высунула голову, глотнула свежего воздуха и услышала на шхуне разговор, из которого поняла, что там ее считают утонувшей. Затем вернулась под свое ведро. Теперь она быстренько перевернула его, набрала в него чистого воздуха и снова спряталась, дожидаясь, когда, наконец, шхуна двинется.

Этого момента она и ждала, и опасалась. Ее могло ударить винтом или зацепить бортом шхуны ведро и перевернуть его, в конце концов, один из пиратов мог решить вытянуть его из воды. Но, к счастью для Яси, ничего такого не случилось, шхуна отплыла, не коснувшись ее. Она же не выглядывала из-под воды, крепко удерживая ведро за ручку и благодаря этому сохраняя его в неестественной неподвижности на волнах. Наконец, когда дышать стало совсем нечем, она решила выглянуть на поверхность. Так и сделала, прикрылась ведром от шхуны и потихоньку поплыла. Скоро шхуна исчезла из вида, слышалось только тарахтение мотора.

Теперь, когда девочка оказалась одна посреди моря, не имея под рукой ничего, кроме неудобного и ненадежного ведра, она растерялась. Случилось это с ней не потому, что она, прыгая за борт, надеялась на какую-то резиновую подушку или на лодку, а их не было. Прыгая за борт, она знала, что на это ей надеяться нужно меньше всего. Но, собираясь плыть к берегу, она не знала, где именно тот берег. Даже стоя на шхуне, она не заметила его на горизонте, хотя и помнила, как Левко говорил, что берег близко. Она могла очень приблизительно ориентироваться только по солнцу и по шхуне. Шхуна, несомненно, пошла прочь от острова, а солнце указывало ей, где запад. Значит, нужно было плыть на север, но определить с абсолютной уверенностью, где север, она не могла. Можно было взять направление немного на северо-восток, и тогда пришлось бы плыть до берега семьдесят-восемьдесят километров, а если на северо-запад – то сорок-пятьдесят. Точно Яся этого не знала, но ситуацию, в которой оказалась, понимала. В конце концов поплыла, придерживаясь направления так, чтобы солнце на западе было по левую сторону. Если бы она знала, что в этом направлении до берега придется плыть сто двадцать километров! Но это же невозможно даже для самого лучшего в мире пловца. Плыла, на самом деле оставляя Лебединый остров немного левее от себя, но на таком расстоянии обязательно пропустила бы его, не заметив.

Солнце коснулось горизонта, когда Яся перевернулась на спину, чтобы отдохнуть. Усталость от предыдущих приключений еще давала о себе знать, и девочка знала, что сил у нее теперь меньше, чем три дня назад, поэтому должна была их беречь. Лежа на спине, смотрела вверх, в темную синеву неба, и вдруг заметила двух белых чаек. Птицы после дневной охоты возвращались с моря на берег. Они летели ровно, не снижаясь, не поднимаясь, никуда не сворачивая, наверное, торопились к своим гнездам. Скорее всего, это были чайки с Лебединого острова. С той высоты, на которой они летели, вероятно, виднелся остров, и они направлялись к нему. Девочка проводила птиц взглядом, она завидовала им, потому что они быстро ее обгоняли. Следя за их полетом, обратила внимание, что они летят не в том направлении, в котором плыла она. Яся тут же повернула за чайками и так плыла, пока они не пропали из вида. Только когда на небе высыпали звезды и среди них она узнала маленькую Полярную звезду, тогда поплыла с уверенностью, что теперь у нее есть точный ориентир и она не собьется с прямой линии.

Время от времени поднимала голову и посматривала на маленькую звезду, которая всегда светит на одном месте и вокруг которой двигается весь небосвод. «Звездочка моя путеводная», – прошептала девочка с нежностью, посматривая на эту скромную, неяркую звезду, которая тысячелетиями направляла и направляет моряков точнее компасов. Кстати, небо было чистым, и не было заметно, что могут появиться тучи. К сожалению, это так только казалось, потому что если бы Яся разбиралась в разных погодных приметах, как, например, разбирался в них Стах Очерет, то, посмотрев на небо после заката солнца, могла бы предвидеть кратковременный, но сильный ветер. Девочка плыла «по-лягушечьи», то есть почти тем же способом, стиль которого называется «брасс», плыла медленно, чтобы не устать.

Наступила ночь. Ярко горели над морем звезды и радостно-задорно переходил от звездочки к звездочке молодой месяц. В море царили полумрак и тишина. Однако начала подниматься волна. Яся плыла и плыла, ничего не видя, кроме своей Полярной звезды, словно собиралась до нее доплыть. Когда ложилась на спину, чтобы отдохнуть, не смотрела на звездное небо, а закрывала глаза и прислушивалась, не услышит ли шум парохода или голосов из рыбацкой команды. Но к ней не долетало никаких звуков, кроме шепота волн, плескавшихся в уши, и тогда девочке казалось, что в мире ничего нет, кроме нее и моря, что время будет бесконечно тянуться, а волны все будут нашептывать ей свой непонятный рассказ. Потом переворачивалась и плыла дальше. Но вскоре ее словно догнал ветер, и громче заплескались волны, а на небе расстелилась какая-то дымка и начала затуманивать звезды и месяц. А вдалеке вслед за Ясей ползло черное покрывало, закрывая звезды и сгущая темноту.

Летние месяцы – месяцы гроз. На суше грозы чаще всего бывают в конце дня, где-то между тремя и шестью часами вечера. Но на море они чаще бывают ночью. Метеорологи объясняют это тем, что в это время водная поверхность теплее, чем суша. Воздух над морем охлаждается быстрее воды, и это вызывает усиленное вертикальное движение в атмосфере, приводя к быстрой концентрации водяного пара наверху и возвращению его обратно ливнем. Вряд ли уже подробно изучен механизм возникновения грозы, но моряки знают, что грозы – это шквал с дождем, молнией, громом. А шквал – воздушный вихрь, который почти неожиданно налетая, волнует воду, рвет паруса, создает множество неприятностей и быстро исчезает. Шквал с грозой – это опасность для маленьких парусных судов, но, в конце концов, все же он угрожает меньшими неприятностями, чем шторм. При шквале порывы ветра достигают семи баллов, то есть его скорость измеряется максимум пятнадцатью метрами в секунду, а шторм только начинается ветром в двадцать метров в секунду, что означает девять баллов.

Шквал захватил «Колумб» внезапно. Единственный, кто мог заранее предвидеть перемену погоды, Стах Очерет, – лежал тяжелораненый в запертой рубке. И никому, кроме разве что Андрея Камбалы, не было известно, что шкипер еще жив. Но прежде, чем «Колумб» попал в шквал, произошло событие, которое задержало движение шхуны. Левко, пользуясь темнотой, сумел незаметно для захватчиков что-то повредить в моторе, и он стал стучать и давать перебои. Пират первый обратил внимание на ненормальную работу мотора, и после этого Анч спросил, что случилось. Левко ответил, что мотор загрязнен и, если его не прочистить, он скоро совсем остановится. На это Анч ответил угрозой немедленно застрелить моториста и успокоился только после того, как Левко уверил его, что чистка займет не больше часа. Моторист получил приказ немедленно чистить мотор. Анч ругался, что пират сразу сам не сел за мотор, и теперь заставил своего командира стоять над мотористом и следить за работой и одновременно напоминать ему, что револьвер около его головы. На некоторое время вместо пирата-командира над Левком встал Анч, а пират принялся поднимать паруса на шхуне, потому что хотел воспользоваться легоньким, почти попутным ветром, чтобы ускорить ход. Для этого он поднял фок, натянул кливер и, сказав Марку, как рулить, вновь повернулся к Левку. Шхуна еле-еле двигалась вперед и каждую минуту, казалось, может остановиться.

Освободившись от надзора за мотористом, Анч подошел к рубке и, прижавшись ухом к двери, стал прислушиваться. Минуты две он ничего не услышал. Шпиона волновало поведение тяжелораненого, который сумел надежно закрыться. «Возможно, у него есть какое-то оружие», – размышлял шпион. Учитывая, что в револьвере остался последний патрон, Анч не решался начинать активных действий против шкипера, хотя и не мог допустить, чтобы его рана была такой легкой. Он сам стрелял в Очерета и видел под ним лужу крови такого размера, что у него были основания предполагать смертельный исход. После захвата шхуны он внимательно осматривал рубку, огнестрельного оружия там не нашел, но помнил, что видел противопожарный щит, где, кроме огнетушителя, заметил лом и два топора. Даже с этими вещами здоровый человек представлял для пиратов некоторую опасность. Тяжелораненого можно бы не принимать во внимание.

Наконец шпион услышал в рубке шорох: кто-то там двигался и, возможно, говорил шепотом, но сквозь толстую дверь ничего разобрать было невозможно. Шпиона это удивило. «Неужели шкипер бредит или разговаривает сам с собой?» Казалось, что мужчина в рубке что-то рассказывал. Потом послышался стон. Анча это встревожило. А что, если другой рыбак не убит, а тоже ранен? Это осложняло дело, однако больше из рубки не доносилось ни единого звука, минут, по крайней мере, пятнадцать.

Возможно, враг еще подслушивал бы, но внезапный порыв сильного ветра тряхнул шхуну, она рванулась с места, парус надулся в обратную сторону, и шхуну бросило кормой вперед. В это же время забили волны, возмущенные внезапным ветром. Шквал налетел с юго-западным ветром таким порывом, что угрожал перевернуть «Колумб». Пират оставил моториста и бросился спускать парус, но делал это не слишком ловко, и Марко, который едва не слетел за борт, бросил ему несколько ругательств и советов. Когда фок был спущен, юнга повернул шхуну так, чтобы, маневрируя, идти против ветра под одним кливером. К нему бросился пират, заподозрив парня в намерении сменить курс. Он готов был в одно мгновение покончить с этим подневольным штурвальным. Но увидев, как Марко ведет судно, успокоился. Шхуна пошла переменным курсом, все же продолжая плыть в прежнем направлении, которое пираты указали рулевому. Оставив юнгу, рыжий вернулся к мотористу. Дело с мотором осложнялось, поскольку судно качалось, и моторист не мог работать как следует. Левко чрезвычайно старался и, казалось, намеревался завоевать полное доверие пиратов. Конечно, ни рыжий, ни Анч не доверяли ему ни на грош, но убедились, что на моториста влиял страх, и поэтому обращались с ним еще суровее. Иногда Левко искоса посматривал на того, кто стоял ближе, размышляя, как бы неожиданным ударом повалить его и вырвать револьвер. Но пираты были чрезвычайно осторожны и становились или за спиной пленника, или не ближе полутора-двух метров от него. Тем временем Левко «отремонтировал» мотор так, что горючее могло давать неполное сгорание, из-за чего шхуна должна была снизить ход почти наполовину. Лаг на шхуне был неисправен. Еще утром его разобрали и не успели собрать, а потому определить скорость хода пираты не могли. Эта работа давалась Левку нелегко. Нужна была большая ловкость, чтобы обмануть бдительность рыжего.

Шхуну качало все сильнее. Волна усиливалась и заливала палубу. Наконец, хлынул ливень. Ударил гром. Черная тьма накрыла взбудораженное море и легонькую шхуну, которая качалась на волнах, как игрушка. Только при свете молнии, раз за разом прорезающей темноту, на какое-то время были видны настороженные фигуры захватчиков и локоть Левка из-за рубки. Попадая в шторм или в шквал, шхуна начинала скрипеть, а когда ее раскачивало слишком сильно, то откуда-то из-под палубы слышались удары колокола. Причину скрипа до сих пор никто не нашел, это был секрет корабельного мастера. А звон начался после одного ремонта. Какой-то разиня оставил в металлическом воздушном ящике под палубой железный предмет, вероятно, зацепленный за крючок. На высокой волне этот предмет начинал раскачиваться, ударяясь о стены ящика и напоминая удары колокола. Сейчас как раз и зазвучали глухие удары, к которым равнодушно относились моторист и юнга, но которые встревожили захватчиков. Им казалось, словно этот звон шел с моря и напоминал удары печального церковного колокола, привычного в их стране и неизвестного ни Левку, ни, тем более, Марку. Однако пираты ничего друг другу не сказали.

Юнга, слушая удары грома, чувствуя, как бьет дождь по лицу и задувает ветер, исполнил задуманный план задержания шхуны. Воспользовавшись тем, что рыжий пират теперь почти не смотрел на компас и не сверял курс, Марко медленно повернул шхуну и повел ее не меньше чем на 90 градусов влево, то есть поперек указанному ему курсу. С каждым порывом ветра «Колумб» все отдалялся и отдалялся от цели захватчиков. По сравнению с первыми порывами ветер немногого стих и стал ровнее, но волна увеличивалась и все сильнее раскачивала судно. Усилился и гром, чаще стала сверкать молния.

Когда темноту только на мгновение прорезает молния, грохот грома звучит под аккомпанемент невидимых, но ощутимых волн, а под ногами содрогается дощатая палуба, и в это время у человека связаны ноги, а в двух шагах от себя он чувствует направленное ему в голову дуло револьвера, тогда необходимы исключительная сила духа, несокрушимость воли, чтобы не поддаться отчаянию, сохранить рассудительность, веру в возможность спасения.

Юные рыбаки были людьми с холодными головами и горячими сердцами. Если бы при свете молний захватчики присмотрелись к выражению глаз своих пленников, то увидели бы не страх, а спокойствие, даже радость, потому что захваченным казалось, что стихия пришла к ним на помощь, чтобы задержать шхуну и помешать пиратам осуществить их план. Казалось, молния слетела с зенита и вертикально ударила в мачту шхуны. Раскат грома раздался над самым ухом, верх мачты обломился и, охваченный пламенем, упал в море, не причинив шхуне никакого вреда. Создавалось впечатление, что гроза достигла максимальной силы и ничего страшнее удара молнии в шхуну уже не будет. Шквал шел неширокой полосой, неся за собой тучи и ливень. Еще дул ветер, но дождь прекратился, молнии теперь вспыхивали за левым бортом «Колумба», и гром начал слабеть. Шхуна выходила из шквала. Рыжий пират подошел к компасу, и Марко почувствовал неизбежность жестокой расправы. Теперь, сверив курс, компас и направление ветра, каждый моряк понял бы, куда рулевой направляет судно. Но в это время ветер начал идти от западных румбов, косой парус полностью хватал этот ветер, и юнга начал быстро поворачивать руль. Смена ветра объясняла смену маневра, и это не давало пирату возможности определить, куда перед этим направлялась шхуна. Меняясь, ветер стихал. Теперь для быстрого хода одного кливера было недостаточно, а фок поднять не могли, потому что молнией наполовину обломало мачту. К Левку снова подошел Анч, и теперь моторист должен был запускать мотор. Придерживаясь показаний компаса, шхуна пошла прежним курсом, но определить, куда именно она идет, можно было только тогда, когда на небе появятся звезды. Между полуночью и утром небо снова усеяли звезды, тогда пират-командир принялся старательно вычислять местонахождение «Колумба». Он долго с этим возился, потому что результаты вычислений ему все время казались ошибочными. Получалось, что, несмотря на все усилия идти на полной скорости на юг, шквал отнес их назад, почти к Лебединому острову. Рыжий пират еще не закончил своих вычислений, как его толкнул Анч и указал на море. Пират оглянулся и увидел замирающий свет. В темноте то вспыхивал, то гас огонек маяка, два долгих и три коротких просвета с равными интервалами.

– Это маяк на Лебедином острове, – сказал Анч.

Он мог этого и не говорить. Пират видел тот маяк в предыдущие ночи и сразу узнал его. Кроме них, свой родной маяк узнали и оба пленника. Марко от волнения едва держал руль. Там, на маяке, в это время находились самые близкие ему люди. Если бы его отец знал, сколько радости и горя причинил тем светом своему сыну в эти минуты! Радости – потому что если бы маяк не светил, «Колумб» наверняка налетел бы на гряду подводных камней, которая проходила здесь поблизости, и тогда пираты нашли бы там свое последнее пристанище! Горя – потому что юнга понял: он в последний раз в жизни видит свет дорогого ему маяка.

Маяк то светился, то гас, словно дразнясь и зазывая своим белым огнем. По крайней мере, так казалось одному одинокому пловцу в море, жадно следившему за этими огнями. Высокие волны поднимали пловца на гребень, и когда этот момент совпадал со вспышкой маяка, пловец ощущал прилив сил и бодрее продвигался вперед. Время от времени пловец попадал в провал между волнами, или вода заливала ему глаза, и он на несколько минут не видел маяк. Тогда слабели взмахи рук, появлялась слабость и беспомощность. Где-то за островом, над сушей, молнии пересекали небосвод, но звуки грома уже не долетали сюда. Над пловцом сверкали блестящие, словно грозой омытые звезды, за горизонтом исчезал серп молодого месяца. Но пловец не обращал внимания ни на звезды, ни на месяц. Его мысли сосредоточились только на свете маяка.

После грозы в воздухе стало холоднее, холодней стала и вода. Пловец чувствовал, как остывало его тело, а вместе с этим уменьшались и силы. Руки болели от усталости, пальцы на ногах свело судорогой, все чаще удары волн попадали по лицу, и, не в силах поднимать голову, пловец напивался горько-соленой воды. После каждого такого глотка, казалось, он тяжелел, и все сильнее одолевало желание не поднимать рук, закрыть глаза. Будь что будет, лишь бы хоть на миг отдохнуть!

Но вот призывно вспыхнет огонек, и руки снова находят силы, чтобы грести воду, возвращается надежда, возвращается упрямое желание доплыть до маяка.

Долго борется с волнами пловец, а маяк все так же ровно светит, но не приближается. И одинокому пловцу кажется, что доплыть к манящему огоньку он никогда не сможет. Исчезают надежда и сила. Пловец еще механически разводит в воде руками, но он уже закрыл глаза и не видит ни неба над собой, ни света маяка, сверкающего спокойно и ровно, с теми же интервалами. Волны поднимают его, полубессознательного, бросают вниз, снова поднимают. Он уже мало что понимает, только руки, как заведенные, все-таки упрямо гребут воду.

Словно в тумане, в воображении пловца возникают невнятные воспоминания. Отрывками мелькают прошедшие события, одно за другим проплывают лица когда-то знакомых людей. Что-то похожее на видения или сон – с милыми родными лицами вокруг. Но вот их сменяют какие-то страшные, фантастические чудовища, в ушах раздается дикий визг, кажется, светит огонь, пылает пожар, опаляет грудь и снова исчезает из сознания.

Пока одинокий пловец сражается за свою жизнь, перенесемся на берег острова, где высится маяк. Гряды подводных камней на мели преграждали здесь путь для судов на протяжении нескольких километров. Ближе к острову отдельные камни уже выступали из-под воды, и, наконец, этот барьер заканчивался россыпью невысоких, разрушенных ветром и водой известковых скал, над которыми высился маяк. Между скалами лежали небольшие песчаные отмели, идущие высоко на берег, своим верхним краем обозначая границу берегового прибоя.

Море, взбудораженное северным шквалом, на смену которому пришел западный ветер, создавало над подводными скалами многочисленные буруны, разбивало волны об острые каменные выступы, накатывало высокие прибойные валы на берег и с гулом ударяло их о те же скалы. Затем валы с шипением разливались на песке и их белые языки достигали края прибрежной линии.

В это время ни одна лодка не могла бы подойти к маяку, потому что волны прибоя разбили бы ее о скалу и выбросили обломки на берег вместе с останками искалеченных до смерти пловцов. Только ловкий и знакомый с этим побережьем человек мог бы с чрезвычайным напряжением подвести к берегу судно. Да и то в единственном месте, правее маяка, приблизительно в сотне шагов от маленького домика, в котором жила семья смотрителя. Там слегка расступились подводные скалы, создав воронкообразное углубление, куда набегала сильная волна, сбивая маленький водоворот, который все же можно было победить. И, несмотря на то что там особенно сильно кипела и бурлила вода, Марко не раз проходил в этом месте на «Альбатросе».

Уже три дня, как пропал Марко, и три ночи, как жители маяка не спали. В аппаратной каюте стоял, опершись руками о подоконник, смотритель маяка Дмитрий Завирюха. Так он стоял с самого вечера, с тех пор, как зажег огонь на маяке, и все время смотрел в темное море, ничего не видя. Да и если бы на море царила не темнота, а сиял белый день, Дмитрий Завирюха, наверное, все равно бы ничего не видел. Его мысли болезненно кружили вокруг пропавшего сына.

Третий день никаких вестей, хотя пропавших искали все рыбаки, краснофлотцы, водолазы, эсминец, самолет. Приезжали специальные следователи, но никаких следов нигде не находили. И только, словно грозное пророчество, всплывало воспоминание о двух утонувших в предыдущие ночи.

«Где же Марко? Где мой любимый сын? Какой ведь парень! Где же он, где?» Смотритель терялся в догадках и терял надежду когда-нибудь увидеть сына.

В комнате маленького домика так же окаменело сидела мать Марка и неподвижно смотрела на дверь. Ей казалось – она вот-вот откроется, и войдет ее дорогой мальчик, весело смеясь, будет рассказывать о последнем рейсе на «Колумбе», о трусе Андрее и отважном Стахе Очерете, развлечет какой-нибудь шуткой, и она поцелует его. Непрерывно текли слезы, но женщина их не замечала. Сидела на лавке возле стола и не сводила глаз с двери.

На кровати, полуодетый, спал Гришка. Теперь его забрали домой, и каждый день, когда под вечер родители возвращались с Соколиного и не отвечали на его вопросы о Марке, мальчик заливался горючими слезами. Тогда дед Махтей брал его на свои слабые старческие руки и держал до тех пор, пока заплаканный мальчик не засыпал.

Сейчас деда Махтея в комнате не было. Он вышел во двор, чтобы остаться наедине со своими мыслями, не видеть страданий дочери. Он знает: уговоры не помогут. Простоял под дождем всю грозу в старом рыбацком плаще, с непокрытой головой. Под гром и молнию вспоминал свою тяжелую и бестолковую молодость, свою жизнь, которая почти вся прошла на воде. Множество судов он изучил, работая на них матросом, штурвальным, кочегаром, коком и боцманом. Никогда не мечтал закончить свою старость на родном Лебедином острове. Почти все его многочисленные товарищи распрощались со своей жизнью в море, и никто не мог сказать, где их могилы. Когда же довелось доживать свою жизнь пенсионером здесь, на маяке, в окружении близких людей, он очень привязался к своим внукам, и они делали счастливыми его последние дни. Хотя дед Махтей и чувствовал, что постепенно теряет силу, но все еще довольно крепко держался на своих ревматических ногах.

Медленно прохаживался старик по берегу, слушая, как в непроглядной темноте гудит прибой, и старческие губы шептали проклятия неизвестным убийцам. Дед Махтей не умел плакать. И сейчас в течение трех дней ни одна слезинка не появилась в его глазах, но его сердце разрывалось от тоски. Тяжелая жизнь моряка научила Махтея сдерживать слезы и вместо этого разражаться страшными проклятиями.

Старик все ходил и ходил, время от времени встряхивая мокрыми волосами, потом останавливался, опирался на палку и внимательно всматривался в темноту. Когда прошла гроза и перестали сверкать молнии, дед Махтей стоял около того места, где Марко даже во время прибоя не раз проскакивал на «Альбатросе». Дед с грустью вспоминал ловкость внука…

И вдруг рядом послышался стон. Старый моряк встрепенулся и прислушался, пытаясь разобрать звук этого голоса в шуме прибоя. Стон повторился. Дед наклонился над берегом и при свете звезд увидел, как что-то темное выползает из прибойной волны на берег. Ему припомнилось виденное в разных странах: как на берег выползают тюлени, моржи, крокодилы, и он даже сжал палку, чтобы занести ее над неизвестным зверем. Но стон повторился, и становилось ясно, что это человеческий голос. Из моря выползал человек, теряя последние силы. Набежала прибойная волна, залила побережье и накрыла того человека, а когда схлынула, неизвестный уже оказался дальше от берега, чем был. Дед Махтей опустил на землю свою палку и бросился навстречу новому валу воды, который налетал из темноты и мог избить мелкими камнями, катающимися вместе с прибоем туда и обратно.

Моряк опередил прибойный вал и схватил неизвестного, лежавшего на песке. В этот раз вода накрыла их обоих, но старик крепко уперся ногами в песок и, когда волна отошла, остался на том же месте. Он быстро выволок человека на берег.

В темноте мог сказать о спасенном, что это подросток. Махтей поднял его и понес в дом. Ноша была очень легкой. Пронеся сотню шагов, старик не чувствовал усталости и, казалось, мог нести так до самого Соколиного.

Когда старик вошел в дом, дочка вскочила со своего места и бросилась к нему, будто надеясь увидеть у него на руках своего сына. Но это был не ее сын. Мокрый, незнакомый подросток был в крови. Женщина поняла, что случилось несчастье, и склонилась над ним с материнской нежностью.

– Это девочка! – произнесла она.

Незнакомка открыла глаза, посмотрела вокруг ничего не понимающими глазами и снова закрыла их. Ее раздели и положили на большую кровать, перенеся Гришку на его маленькую.

Ни женщина, ни старик не могли узнать, что это за девочка. Возможно, это кто-то из Соколиного? Но всех детей оттуда они знали. А может, и совсем пришлая, с какой-нибудь шаланды, погибшей в море. Махтей хотел выйти, покричать и поискать на берегу, может найдет еще кого-то утопающего.

Тем временем Гришка, поворачиваясь на маленькой кровати, упал на пол и проснулся. Первое, что он увидел, были фигуры матери и деда, склонившиеся над большой кроватью, где лежал кто-то в мальчишеской одежде.

– Марко! – вскрикнул мальчик.

Но это был не Марко, а кто-то незнакомый. Гришка внимательно посмотрел на лицо девочки, лежавшей перед ним, и узнал ее.

– Яся Найдена! – сказал Гришка и, широко раскрыв глаза, спросил: – А где Марко?

Женщина и старик пораженно посмотрели на мальчика. Так это Яся Найдена, пропавшая вместе с Марком и Людой?

Значит, эта девочка, без сознания лежащая перед ними, могла бы раскрыть тайну, куда пропали Марко и Люда? Они должны, не теряя ни минуты, привести ее в сознание и узнать, где ее спутники с «Альбатроса». Принялись греть девочке ноги, давать нюхать нашатырь, клали теплые компрессы на голову. И вот она открыла глаза и больше их не закрывала. Испуганно и вопросительно посмотрела на лица, склонившиеся над ней.

– Яся, где Марко? – спросил старик.

Девочка с трудом перевернулась на бок и узнала Гришку.

Значит, она в безопасности.

– Быстрее догоняйте «Колумб», быстрее спасайте их, – шепчет Яся, и эти слова поначалу кажутся ее слушателям бредом, но девочка, напрягаясь, приподнялась над подушкой и начала говорить:

– Вчера вечером пираты захватили «Колумб», убили дядю Стаха и Андрея. Там остались Левко и Марко. Я убежала и едва доплыла до берега. Их нужно догнать…

Значит, Марко жив, но в опасности! Шесть глаз умоляюще смотрят на девочку, ждут, что еще она скажет…