Текст книги "Юность"

Сталев, уже работавший токарем третьего разряда в цехе № 2 и поступивший на вечернее отделение МВТУ имени Н.Э. Баумана, иногда по субботним вечерам захаживал якобы к Платону, но тот общался с бывшим «другом» излишне формально, не предлагая тому никаких тем для разговоров, не поддерживая или быстро закрывая его темы, и даже не интересуясь его делами, видя, что того теперь интересует только Настя.

Да и та сама заметила их натянутые отношения.

Вторым отвергнутым оказался Боря Быков, хотя Насте с ним сначала было весело и интересно. Борис подсознательно, а может быть и сознательно, считал, что характер Насти похож на характер её брата. Поэтому он и вёл себя с нею соответствующим образом, получив от неё определение «шута».

– «Если Сталев, извините меня, просто говно, то Борька человек хороший, безобидный, но всё же слабоват будет по части интеллекта, хотя и интеллигентный!» – дала Настя характеристику и Быкову.

А вот Володя Лазаренко продержался дольше других – целых три свидания. Он тоже пришёл работать в двадцатый цех, но фрезеровщиком. Володя нравился Насте больше двух других школьных товарищей брата, и был интеллигентней и умнее их. Поэтому и продержался дольше, но в итоге показавшись Насте занудой, излишне правильным и немного странным. Да и сердцу не прикажешь. К тому же она ещё не забыла рассказ брата, как Вова Лазаренко ещё в начале учёбы в девятом классе устроил протест против, по его мнению, несправедливой оценки его ответа учительницей физики и их классным руководителем Ниной Григорьевной. Тогда он весь урок просидел на полу между классной доской и входной дверью напротив своей первой парты.

Но, кроме Сталева, его друзья стеснялись заходить за Настей домой к уважаемому ими Платону, договариваясь с ней о встрече по домашнему телефону Кочетов.

Платон тоже теперь не бывал в гостях у своих школьных товарищей, хотя ранее бывал, но очень редко.

У Сталева он играл в настольный хоккей в новой двухкомнатной квартире на улице Новой.

Бывал он и у Быкова в двухкомнатной квартире № 41 на первом этаже соседнего дома № 22. Борис был младшим сыном у пожилого отца, работника ВЦСПС, и малообразованной матери – домашней хозяйки. Его старший единокровный брат давно жил отдельно.

В этом же доме на третьем этаже, но в другом подъезде жил в трёхкомнатной квартире и Володя Лазаренко. Его родители были интеллигентами, а отец даже руководящим работником ВЦСПС. У Володи была намного старше него сестра Нина и на два года младший брат Михаил.

И теперь фрезеровщик Владимир Лазаренко на этой же неделе тоже оказался в двадцатом цехе. Кроме их двоих из одного класса с ними оказался сосед Володи по парте токарь Владимир Смирнов и, сидевший в классе за его спиной, фрезеровщик Михаил Ветров.

А из других классов их школы, кроме Вити Кондакова, в двадцатом цехе 23 сентября оказались ещё трое. Это был токарь Юра Алёшин и фрезеровщики Валера Мазуренко и Валера Попов из одного класса «В». Кроме того, в это же время на фрезеровщика третьего разряда учился и рыжеватый блондин из другой школы – озорной Боря Лапшин.

А братья Бобковы из 10-го «В» куда-то пропали, видимо переехали.

Об этом Платону сообщили его школьные товарищи-болельщики.

– А может Бобки в какой-нибудь институт поступили и за него теперь играют? – предположил их прежний футбольный соперник.

А ему играть уже было некогда. Некогда даже было болеть. Этой осенью не только Платон, он и Настя не болели, хотя у неё ещё кое-что и побаливало.

Однако заболеть Платону всё же пришлось, но за своё хоккейное «Динамо» (Москва). В воскресенье 25 сентября стартовал XXI-ый чемпионат СССР по хоккею с шайбой.

На следующий день, по прошествии недели, как Платон вышел на работу, 26 сентября в Йеменской Арабской республике произошло вооружённое столкновение войск египетского экспедиционного корпуса с местными националистами. После этого правительство ЙАР потребовало «полной независимости» страны, вывода из неё египетских войск и снятия Анвара Садата с поста личного представителя президента Египта Гамаль Абдель Насера в Северном Йемене.

Если хоккейный чемпионат СССР только стартовал, то футбольный чемпионат СССР близился к завершению.

В сентябрьских матчах московское «Динамо» не одержало ни одной победы, правда, сыграв дома 0:0 с лидерами – киевлянами. В этом месяце необыкновенно активизировались бакинцы, в шести играх лишь однажды сыгравшие в ничью и поднявшиеся на четвёртое место. Также хорошо этот месяц провели киевские и минские динамовцы, ростовчане и одесситы.

А 28 сентября московские «Торпедо» и «Спартак» стартовали в розыгрыше соответственно «Кубка Европейских чемпионов» и «Кубка обладателей кубков».

На миланском стадионе «Сан-Сиро» в присутствии 70.000 зрителей «Торпедо» с первых минут взяло игру под свой контроль, имея несколько возможностей открыть счёт и даже забив спорный гол, не засчитанный судьёй матча. Во втором тайме действующий победитель прошлогоднего розыгрыша кубка «Интернационале» (Милан) выровнял игру, и с помощью досадного рикошета Сандро Маццола забил единственный гол.

А «Спартак» в 1/16 финала обыграл ОФК (Белград) на его поле 3:1. Два гола в ворота соперников забил девятнадцатилетний Юрий Сёмин.

На фоне футбольных новостей неожиданностью явилось сообщение, что 29 сентября в Восточной области Нигерии начались кровавые межэтнические столкновения и погромы, грозящие развалом страны на отдельные государства.

В связи с этим была прервана Всенигерийская конституционная конференция по будущему государственному устройству Нигерии.

Но, несмотря на впервые участие советских команд в международных кубках, продолжался чемпионат СССР.

На 30 сентября лидеры киевляне уже на девять очков опережали ЦСКА, имевшего три игры в запасе.

От земляков на очко отставали торпедовцы столицы. По 33 очка имели бакинцы и ростовчане, у которых была игра в запасе. От них с интервалом в три очка расположился «Пахтакор», за которым с интервалами в одно очко находились «Спартак» и минчане, а также ещё пять команд, включая опустившееся на одиннадцатое место московское «Динамо». Чуть подтянулся московский «Локомотив», сокративший отставание от семнадцатого места до двух очков.

По воскресеньям Платон ездил на участок только забрать в рюкзаке и в сумках очередную порцию урожая яблок. К Варе и сыну он уже не заезжал, в остальное время занимаясь дома. Лишь иногда он звонил им по телефону, интересуясь новостями, которые из раза в раз повторялись одной и той же информацией, всё больше становясь формальностью. Платон даже как-то поймал себя на мысли, что он опять услышит по телефону, уже выученные им привычные слова Вари. И как-то раз он не позвонил в традиционный для всех субботний вечер. Не позвонил он и в воскресенье. Но и занятая сыном, учёбой и домашними заботами, Варя тоже не позвонила ему.

– Хе! Оказывается, мы вполне можем обходиться и без телефона?! Варя даже не удивилась отсутствию моего звонка!? А может со мной что-нибудь случилось? Хотя у нас есть матери, сёстры, и даже отцы! И никто, никому не позвонил!? Это значит, что все заняты своими делами и уверены, что в другой семье всё в порядке! Да и матери наши сказали, чтобы мы больше времени уделяли учёбе! Интересно! – размышлял студент-вечерник.

В эти дни Платону очень понравилось решать задачи и делать упражнения по аналитической геометрии из книги «Задачи и упражнения по аналитической геометрии» авторства О.Н. Цубербиллер.

– Надо же?! В аналитической геометрии соединились алгебра, геометрия и тригонометрия! – понял Кочет.

Но сейчас в его жизни в одно целое соединились только его работа и учёба. На остальное времени уже просто не оставалось. Нужно было себя держать в руках, не отвлекаясь на всё остальное, пусть и тоже важное и даже более приятное. Но из этих двух, главных для Кочета дел, одно было просто обязательным времяпрепровождением, не требующим сил, использования ума и знаний, а другое – самым главным и трудным, требующим времени, приложения знаний, ума и усилий в борьбе с традиционной школьной ленью.

Особенно Платону пришлось туго с французским языком. Рядом не было симпатизирующих и сочувствующих ему преподавательниц, и его отставание в грамматике сразу вскрылось. Когда его случайно спрашивали в конце урока, то он успевал сориентироваться и удовлетворительно ответить.

Если же его спрашивали вначале, то Кочет плавал от незнания, и тонул от стыда. Даже робкие подсказки со стороны красивой рослой блондинки не помогали ему, и он лишь краснел перед нею от неудобства.

Девушка была сероглаза и плечиста, но виду в симпатии к Платону не подавала. Да и он, в отличие от других студентов, не оказывал никому какие-либо знаки внимания. Он даже ещё не знал её имени.

– Она наверно пловчиха, раз у неё такие развитые плечи, и видимо хорошо плавает? А я вот плавать умею только по-французски! – на себя серчал Кочет.

И тут он громко сам себе рассмеялся, вспомнив французский глагол «скакать» (ébatrs).

– А я ещё могу и скакать по-французски! И это у меня неплохо получается! – уже молча и про себя закончил он неожиданную мысль.

Но, не смотря на большую занятость, до Платона по радиотрансляции и по телевизору всё же доходили и основные международные новости.

Так он вечером в воскресенье 2 октября узнал, что происходящие в Нигерии события привели к выступлению по федеральному радио станы главы военного правительства Нигерии подполковника Якубу Говона, осудившего межнациональные столкновения и опять высказавшегося за единство страны.

По-прежнему интересовался он и спортивными новостями, особенно футбольными. Основной явилась новость, что 4 октября киевляне со счётом 4:0 обыграли главного соперника ЦСКА, оторвавшись от него уже на пять потерянных очков.

Но интересовался не только сам Платон, но и самим Платоном.

Комсорг цеховой комсомольской организации Яков Родин спросил у Кочета, какими видами спорта он занимается.

– «Прежде всего, футболом! Меня Климанов даже взял играть за реутовскую юношескую команду! Но я поступил в вечерний институт и не смог играть! А ещё я могу в шахматы и шашки! Но шахматы не люблю – слишком долго надо играть! Могу на лыжах и коньках! А ещё, если очень надо – любительский бокс и борьба самбо! Но когда?!» – с жаром ответил Кочет.

– «Здорово! Беру тебя на заметку! Нам спортсмены нужны! Может как-нибудь удастся тебя привлечь к межцеховым соревнованиям, особенно, если в рабочее время!» – обрадовался Яков, отвечавший и за спортивную работу в цехе.

В этот день в пятницу 7 октября Платон ждал своей первой зарплаты ученика токаря за одиннадцать сентябрьских дней. После обеда экономист цеха Таисия Николаевна Серикова под охраной кого-то из крепких рабочих принесла в цех дюралевый чемоданчик с деньгами. И вскоре у окошка материальной кладовой выстроилась очередь страждущих рабочих.

– «Платон, а ты чего это за зарплатой не идёшь?!» – удивлённо спросил Кочета Алексей Иванович.

– «А она ему не нужна. Он же студент!» – язвительно и с завистью за него ответил моложавый фрезеровщик Виктор Животов, работавший на одном из ближних к токарному участку фрезерных станков.

– «Иди скорей занимай очередь!» – всё же посоветовал Заварзаев.

– «А очередь за зарплатой зачем? Это же не за дефицитом! Всё равно ведь её дадут!? Так зачем стоять – время терять?!» – удивил он присутствующих своим трезвым расчётом.

Когда очередь к концу рабочего дня Платона рассосалась, он выключил станок, смахнул с него стружку и, протерев ходовую часть и трущиеся поверхности концами и смазав маслом, перед получением денег пошёл помыть руки в туалет. Он снял халат и специально сверху положил его на тумбочку, чтобы было видно, что он ещё не ушёл домой.

А при выходе из умывальни он столкнулся с группой сотрудников цеха из технологического бюро и администрации, в том числе и в белых халатах. Среди них оказались молодые женщины и девушки, обратившие внимание на смутившегося симпатичного молодого парня, но уже без рабочего халата.

А у Кочета в первый момент глаза разбежались. Но на помощь ему неожиданно пришёл Иван Лаврентьевич.

– «Платон! Это наши технологи, экономисты и нормировщицы! И известная тебе табельщица Наташа Буянова!» – представил он Кочету свой, проходящий мимо, малинник.

– «А это один из наших новобранцев из школ! Кстати, студент!» – услышал Платон его объяснение удаляющейся толпе.

Но его взгляд сразу выделил из неё высокую стройную брюнетку с величественной, но, в тоже время, будто бы стесняющейся походкой. Она беседовала и шла рядом с уже известной ему табельщицей Наташей, чуть наклонив к ней голову, и завлекающе шуршала своими колготками на длинных, стройных ногах. Платон даже залюбовался ею, долго провожая талию и ноги взглядом, невольно идя следом. Так и встал он за ними в очередь. Но оказался не последним.

– «Что? Понравилась? Это Таня Линёва – технолог фрезерного участка!» – сочувственно улыбаясь, прошептал ему на ухо, вставший в очередь за ним, тридцатипятилетний фрезеровщик Анатолий Солдатов бывший наставником у Бориса Лапшина.

От этого Платон смутился, и отвёл взгляд от девушки. Но шёпот Солдатова видимо услышал, стоявший почти перед Платоном, Иван Лаврентьевич, вдруг предложивший:

– «Девочки! А давайте Кочета пропустим без очереди, а то у него рабочий день уже оканчивается! Платон, иди! Тебя девочки пропустят!» – настоятельно предложил он покрасневшему Кочету.

– «Через строй!» – услышал тот себе вдогонку озорное от Солдатова.

– «А он, что? Малолетка?!» – донеслось до него удивлённое от одной из женщин.

– «Ничего себе?! Молодёжь пошла!» – услышал он от другой.

– «Вон! Покраснел, как петух! Точно Кочет!» – донеслось до него из очереди и ревнивое мужское.

Но Платон был уже в пути к заветному окошку. К тому же ему очередь уступила та самая, первая из женщин их цеха ему знакомая, табельщица Наташа Буянова.

А стоявшая за ней Татьяна с интересом наблюдала за их диалогом.

– «Да не тушуйся ты так! Прям, как девочка! Даже ямочка на щеке вон проявилась!» – восторженно глядела на него снизу вверх крашеная и с обилием косметики на лице симпатичная блондинка, нахально сверкая своими карими глазами, охватывавшими с горбинкой изящный нос.

Но Платон был уже в окне, назвав свою фамилию.

– «Да знаю я уже! Поздравляю с первой зарплатой!» – улыбнулась ему своими добрыми карими глазами сорокалетняя незамужняя женщина.

И Платон, теперь больше стесняясь размера полученной им зарплаты, суммой в чуть больше пятнадцати рублей, сначала коротко бросил толпе «Спасибо и до свидания!», а потом повернул налево по проходу к своему рабочему месту, чтобы убрать халат и запереть тумбочку. А там его почему-то поджидал старейший из токарей Сергей Фёдорович Шашалев.

– «Платон! А ты будешь с первой зарплаты угощать своего наставника и мастера?» – шепнул ему на ухо Сергей Фёдорович.

– «А зачем? Не они же меня учили токарному делу!».

– «Ну, как зачем? Так издавна повелось! Традиция!».

– «Не, дядь Серёж! Свою первую в жизни зарплату всю до копейки любой нормальный человек должен отдать матери! И пусть это теперь будет новая и самая правильная традиция!».

– «А ты ведь, пожалуй, прав!» – удивившись и согласившись, похлопал он по плечу Кочета, отойдя затем к группе пожилых токарей, собравшихся вокруг мастера, и что-то бурно и долго объясняя им, энергично жестикулируя при этом, показывая в сторону станка Кочета.

И, как ни странно, этот неожиданный вызов старым традициям со стороны молодого новичка его коллегами был воспринят с пониманием.

– «Платон! Тебя все поняли и с тобой полностью все согласны! Ведь ты ещё ученик, и получаешь стабильные ученические тридцать шесть рублей независимо ни от чего! А вот когда ты получишь разряд, и уже будешь по-настоящему зарабатывать, то с первой получки надо бы своего мастера и наставника всё же угостить!» – доверительно сообщил Платону, вернувшийся к нему Сергей Фёдорович, но чуть краснея от неудобства.

– А-а! Вот почему Заварзаев подгонял меня скорее получить деньги!? Шакалы! Так и норовят задарма что-то прихватить! А меня видимо уже уважают и побаиваются, раз ко мне не сами обратились, а старейшину подослали!? – понял Платон.

Как птица летел радостный Кочет домой. И радость его была не столько от первой в его жизни зарплаты, сколько от ощущения, что он опять весьма неожиданно и не вовремя влюбился.

Поначалу он, будучи загруженным заботами и делами, не отдавал себе в этом отчёта. Но Татьяна иногда проходила мимо него на фрезерный участок, и он всегда с восхищением, но теперь украдкой от посторонних глаз глядел ей в след.

– Как же так? Ведь у меня есть Варя и даже наш с нею общий ребёнок! А я уже мечтаю об этой Татьяне?! Наверно это потому, что Варя далеко и недоступна? А у меня сейчас сильная сексуальная потребность! А Татьяна рядом и такая притягательная и загадочная!? Я бы к ней может быть и подошёл бы, но как она на меня прореагирует? Ведь она старше меня! И я всего лишь ученик токаря с мизерной зарплатой! Так что в потенциальные мужья пока не гожусь! Кстати, и для Вари пока тоже! К тому же у меня совершенно нет времени на свидания с Таней! Если ещё она согласится? А ведь пока я буду тянуть резину, кто-нибудь опередит меня!? Что же мне делать? Как поступить? Ладно! Буду действовать, но постепенно! А для начала надо о ней узнать побольше! – рассуждая, решил Платон, наметив и план действий.

– Надо мне почаще попадаться ей на глаза, чтобы и её получше разглядеть, и она, чтобы на меня обратила внимание! И ещё надо использовать её подружку Наташку. Та, кстати, похоже на меня уже глаз положила?! Но к ней тоже нужен осторожный подход! А то подумает, что я к ней клеюсь и всё испорчу! Значит, для начала надо использовать обеды и узнать её путь на работу, где живёт? Постараться, чтобы наши пути почаще пересекались! – понял новоиспечённый сыщик.

И он стал втайне выискивать в толпе Татьяну и наблюдать за нею.

После того как Кочет отказался часть своей зарплаты отдать своему учителю, отношение Алексея Ивановича Заварзаева к нему изменилось, стало холодней и настороженней.

А когда он узнал, что Кочет болеет за «Динамо», а не за его «Спартак», то у него появился формальный повод отказаться от ученика. И он передал его страстному болельщику «Динамо», своему соседу по цеху, пожилому Константину Ивановичу Горбачёву, внешне одновременно напоминавшему Платону и его отца Петра Петровича и тренера московского «Динамо» Константина Ивановича Бескова, у него и прозвище за глаза было «Бесков».

– «Платон! Мы тут с Костей посовещались и решили, что поскольку ты болельщик «Динамо», то тебе интересней будет общаться с ним, как тоже болельщиком «Динамо»! Так что твой новый наставник теперь Константин Иванович Горбачёв!» – будто бы торжественно и с облегчением заключил Алексей Иванович.

– «Хорошо! Я согласен!» – как будто даже с радостью и неожиданно для Заварзаева тут же согласился Кочет.

– «Платон, а что ты хотел от обидчивого татарина?!» – успел шепнуть ему, работавший третьим в этом ряду Сергей Фёдорович.

Но зато Платон не обижался. Как болельщики «Динамо», они сразу с Константином Ивановичем нашли общую и интересную для обоих тему.

И она оказалась не единственной для разговоров, ставших не только на футбольные темы.

Платон быстро проникся к новому наставнику, как к родному отцу. А тот стал уважать ученика за обилие от него новой и интересной информации, и не по годам мудрость суждений.

Тем временем чемпионат СССР по футболу продолжался.

Киевляне продлили свою победную серию, а потерявшие надежду их догнать армейцы совсем скисли, проиграв несколько игр подряд и опустившись к концу месяца на четвёртое место, пропустив вперёд ростовчан и бакинцев. За ними расположились московские «Торпедо» и «Спартак». А динамовцы столицы опустились уже на двенадцатое место. Зато необыкновенно рванул «Локомотив», выйдя на шестнадцатое место с отрывом в четыре очка от ближайших преследователей. Киевляне же досрочно, за шесть туров до конца турнира, во второй раз в своей истории стали чемпионами СССР.

А 11 октября, по примеру нашей страны, уже в КНДР лидер Ким Ир Сен упразднил должность Председателя Центрального Комитета Трудовой Партии Кореи, став её Генеральным секретарём.

Революционные веяния дошли и до юга Йемена, где 14 октября в столице Адене по призыву Национального фронта освобождения оккупированного юга Йемена начались массовые антибританские демонстрации.

А 21 октября командующий ВВС Лаоса генерал Тхао Ма попытался совершить военный переворот в стране, но неудачно. После этого он тоже бежал в соседний Таиланд.

Но в отличие от него Платон Кочет не мог бежать от своей любви и своей симпатии.

– Надо что-то делать! Так больше нельзя! Пора мне определиться! К тому же с учёбой у меня наладилось, я всё успеваю, регулярно езжу на занятия! Я наверно единственный из группы, кто ещё не пропустил ни одной лекции и ни одного семинара?! Но усталость уже чувствуется! Как мне не хватает осенних каникул! Наверно мне можно теперь и немножко гульнуть?! – рассуждал дисциплинированный Кочет.

И он дерзнул, заранее созвонившись с Варей, вместо института поехав к ней и сыну, а ей соврав, что прогуливает семинар, по которому уже ответил преподавателю.

– «Как же я по вам соскучился!» – крепко обнял он и расцеловал Варю.

– «И мы по тебе тоже!» – ответила Варя, целуя Платона и передавая ему на руки ещё неуклюже подбежавшего к ним сына.

– «Славик! Какой ты большой вымахал?! Прям богатырь!».

– «А ты чего так долго не звонил?».

– «Да взял слишком резвый старт! Не пропускал ни одного занятия! Это первое и, надеюсь, не последнее!?».

– «Я тоже в делах вся зашилась! Всё думала – сама позвоню!».

И они в своей прогулке не спеша дошли до Плехановского института, и Платон успел на вторую пару занятий.

– «Хорошо погуляли! Давай так делать периодически!» – первым смело предложил Платон.

– «Давай! А то Славка стал тебя забывать! Но не увлекайся, а то отстанешь и не наверстаешь упущенное!» – частично согласилась Варя.

Но Кочет уже почувствовал сладость свободы. Ещё не привыкший к таким нагрузками и самоограничениям, он всё же сорвался.

А поводом к тому явилось неожиданное в конце октября посещение им клуба института, где шли репетиции тут же создававшегося студенческого вокально-инструментального ансамбля.

Не допущенный на занятия, как намного опоздавший, грустный Платон ходил по этажам, кляня себя за не проявленную им настойчивость при проведении в конце рабочего дня затянувшегося обязательного комсомольского отчётно-выборного собрания, с которого он постеснялся вовремя отпроситься. Но ещё и пожертвовать при этом и домашним ужином он уже не мог, поздно выехав в институт.

И вдруг он услышал приглушённые звуки музыки, доносившиеся из далёкой аудитории, из любопытства продолжая движение в запеленгованном направлении. Вскоре он различил и слова песни в исполнении им уважаемым Жаном Татляном, и заглянул за неприкрытую дверь, присев с краю в кресло и став слушать пластинку на проигрывателе. В зале сидело ещё несколько человек, в основном девушек, а на сцене стояли студенты с различными музыкальными инструментами, робко и не всегда к месту пытавшиеся подражать профессиональным исполнителям.

Вскоре они остановились и объявили небольшой перерыв, позвав пришедших к сцене. Платон пошёл последним и лишь с одной целью посмотреть на пластинки и запомнить названия песен.

– «Проходите, пожалуйста, вперёд!» – позвала всех к сцене одна из девушек, видимо руководитель мероприятия.

– Кто из вас желает попробовать свои силы в исполнении песен – поднимайтесь на сцену!» – распорядилась она.

Несколько девушек поднялись и робко встали в ожидании продолжения. А Платон подошёл к проигрывателю, взял в руки несколько пластинок и стал читать и запоминать названия песен на них.

Это были пластинки с песнями «Воздушные замки», «Воскресенье», «Звёздная ночь», «Капель», «Ласточки» «Лучший город земли», «Море зовёт», «Осенний свет», и другими, которые Платон раньше никогда не слышал.

– «У нас в ансамбле намечается несколько вокалисток, но нет мужчин!» – услышал он сетование одной из студенток.

– «А вы, молодой человек, почему не поднимаетесь на сцену?» – услышал Кочет, на этот раз обращённое к нему лично.

– «А я петь не умею! Но песни Татляна люблю!» – коротко ответил он.

– «А вы хоть раз пробовали?».

– «Нет! Я стесняюсь!».

– «Так попробуйте! Кого тут стесняться? Мы друг друга не знаем! Даже если вы вдруг опозоритесь, то никто вас стыдить не будет, а ваши родные и знакомые не узнают об этом! Так что попробуйте!».

– «Не знаю даже. Я слов песен не знаю! Так что певец из меня не получится!».

– «Напротив! У вас очень заметная фактура – рост, стройность, курчавые волосы, красивое лицо с яркими губами изящного разреза! А про глаза я и не говорю! Они сражают наповал!».

От таких слов Платон густо покраснел и провёл ладонью по лбу, стирая с него чуть выступившую испарину.

– «Ладно, попробую! Вдруг что-то получится?» – неожиданно для самого себя согласился он, вспомнив бабушкину поговорку «На миру и смерть красна!» и своё редкое участие в лихих и рискованных детских и подростковых авантюрах. Сразу в его сознании пронеслись неожиданно для него смелые прыжки с большой высоты и коллективный переход по тонкому льду через фабричный пруд.

– «А слова мы вам сейчас дадим и мелодию наиграем!» – успокоила его самая главная.

– «Но только я буду пробовать без зрителей!» – окончательно решился Кочет.

По согласованию с музыкантами он выбрал для себя и для них песни попроще: «Звёздную ночь» и «Море зовёт», и стал сначала про себя читать их тексты под заведённую пластинку. А когда почувствовал, что многое запомнил и за Татляном попадает в такт его исполнения, то согласился попробовать спеть её самостоятельно и под играющий студенческий оркестр.

К этому моменту зал покинули все лишние зрители, и Кочет несколько успокоился.

– Пусть это будет для меня что-то вроде экзамена, к которому я плохо подготовился! И я заранее буду готов получить «двойку»! – сам себя успокаивал Платон.

Он избавился от першения в горле и дал сигнал, что готов. Пропустив вступительный проигрыш, Кочет, как ему показалось, не своим голосом затянул:

– «Звёздная ночь легла на море тёмное. Звёзд огоньки волна качает сонная».

– Вроде не совсем плохо? – пронеслось в его сознании, придавая уверенность.

– «И от винта уносит прочь в звёздную ночь, в звёздную ночь!» – уже пропел он уверенней, набравшим силу, устоявшимся голосом.

– «Сейнер уснул, и море чуть колышется. В шорохе волн мне вновь твой голос слышится!» – зазвучал его голос уже совсем уверенно и достаточно громко.

– «Что-то шепнёт и вновь молчит в звёздной ночи, в звёздной ночи!» – громко вытянул Платон длинную ноту.

А резко и глубоко вздохнув, совсем уверенно продолжил:

– «Там в далёкой синей мгле ждёшь меня ты на земле, и летит к родной земле песня моя!» – уверенно и теперь вытягивал он, глядя в темноту зала и представляя, что поёт эту песню для Вари.

Так, периодически заглядывая в текст, Платон и допел песню до конца.

– «Отлично! Ну, ты даёшь!? А говорил, что петь не умеешь!?» – уже как к своему товарищу обратилась к Платону на «ты» их главная.

– «Чувствуется, что у тебя есть слух! Тембр приятный. Но голос надо ставить, над ним конечно надо поработать, в том числе над модуляциями. И над дыханием тоже! В общем, тренироваться, репетировать и ещё учиться петь! Прокричаться!» – сказал ему старший из музыкантов.

– «Так что, приходи к нам на репетиции – будем из тебя делать певца!» – заключила главная, взяв домашний телефон Кочета, оставив ему свой и расписание репетиций.

Платон глянул и обомлел. Репетиции были и днём и вечером.

– «А я ведь днём работаю, а вечером учусь, правда, не каждый день! Так что не смогу быть на многих репетициях!» – неприятно он сразу удивил новоявленных коллег.

– «Да-а!? Это плохо! Но попробуй, может, сможешь?!» – с надеждой удивилась главная, распрощавшись.

– Хе! У меня, оказывается, есть слух! И я всё-таки умею петь, престав этого стесняться?! Не! Ерунда всё это! Певца из меня всё равно не получится! И главным образом из-за нехватки времени. Да и не люблю я рисоваться и красоваться на публике! А в футболе?! Значит, всё же люблю! – рассуждал он и спорил со своим подсознанием.

Теперь Платону нужно было иногда брать административные отпуска для посещения дневных репетиций. И однажды в конце октября у него произошла накладка. Только он на днях взял с обеда административный отпуск для репетиции, но сославшись на перенесённые семинарские занятия, как на следующий день появилась необходимость проводить тётю Зину на поезд. Но теперь его, может быть даже нарочно, сославшись на производственную необходимость и дав срочное задание на очередную халтуру, сам мастер не отпускал в административный отпуск, аж до 15 часов.

В ноябре он тоже несколько раз попадал, но на вечерние репетиции, и весьма продвинулся в своём мастерстве, при этом прогуляв несколько лекций и семинаров. И это заметила мама, устроив сыну настоящую истерику, что он из-за прогулов вылетит из института. Попытки Платона оправдаться и что-то объяснить ей не привели к результату, а лишь разожгли конфликт и ещё больше раззадорили Алевтину Сергеевну.

– «Ах, ты ещё и в певцы заделался?! У тебя учёба, работа, семья, сын! Какой ещё ансамбль?! Ты даже свой любимый футбол бросил!?» – сразу с высокой ноты начала мать.

– «Ты в бездельники подался!? Тунеядец! Лёгкую жизнь захотел?! Славы и почёта? Чтоб тебе девки на шею вешались?!» – не помня себя, уже кричала она.

Дело дошло до того, что она стала оскорблять сына, унижая его. И тогда уже вспылил Платон.

– «Когда я вырасту, я с тобой жить не буду!» – обидевшись, в сердцах бросил он матери.

Но вскоре в ансамбле ему указали на дверь. Своим не регулярным посещением репетиций он срывал подготовку всего ансамбля. К тому же они уже нашли другого подходящего солиста. И оказалось, что вовремя.

Зато Платон перестал прогуливать, почувствовав, что кое в чём он заметно подотстал.

К этому времени Кочету стало скучно на работе. Никто его, уже многое умеющего, ничему новому толком не учил, пока он сам о чём-то не спрашивал Константина Ивановича. А использовать свободное время для занятий или чтения учебников он не мог из-за отсутствия условий – места для уединения и наличия производственной грязи. Да и позвать его на рабочее место к станку могли в любой момент.

Поэтому он решил иногда брать административные отпуска, которые всё равно минимально влияли на его заработок. К тому же мать предложила ему всю его зарплату использовать на себя и на свои увлечения. Но ему некогда было тратить деньги на себя и подруг, и он оставлял себе только часть их, и то, на всякий случай.