Текст книги "Крещатик № 94 (2021)"

Бормотал по инерции и потом, не давая себе отчёта, что ведёт уже Любу к лифту, нажимает кнопку нужного этажа, и коридором, увешанном видовыми картинами Иерусалима, проходит туда… туда, где слышится детский плач.

– Вы в родильное? – спрашивает медсестра.

– По вызову.

– Вам сюда.

И вот – кабинка, выложенная кафелем, с вмонтированным в камень широким зеркалом в металлической раме из нержавеющей стали. Стеклянная перегородка, за ней палата, вся в белом. Одеяло, простыня, подушка. На кровати Любаша – его Любаша. И ребёнок – его сынишка. Обхватив ручонками тугую грудь, он жадно впитывает целебные соки жизни.

Боже! Свершилось!

– Чей? – спрашивает Люба, все ещё не имея силы отпустить его руку.

– Не догадываешься?

– Хочешь сказать – твой? Постой-постой! Не она ли? Эта молодая мамаша была у меня на приёме, когда пропал ключ.

– Да ты что? Себя не узнаёшь в молодости? – Дани потряс Любу за плечи. – Разуй глаза, смотри! Она…

– Её нет! – испуганно сказала Люба.

– Как «нет»?

Дани повернулся к стеклянной перегородке. Где Любаша? Не шмыгнула же она, право, за дверь в тот момент, когда он повернулся лицом к Любе?

Но Любаши не было.

Одинокий, оставленный без присмотра младенец дрыгал ножками и надрывно плакал.

– Маму зовёт, – сказала Люба.

– Ты его мама!

– Не городи чепухи.

– Это наш ребенок, Люба! – повысил голос Дани.

– Я никого не рожала. И у меня нет молока. Да и не появится… возраст!

– Возвращайся тогда в Питер, – выдохнул Дани, не понимая, что говорит.

– Не тебе меня возвращать. Я здесь не только по твоей слёзной просьбе, но и по работе, на семинаре повышения квалификации.

Дани мотнул головой, вытряхивая абсурдное крошево происходящего.

– Возвращайся-возвращайся, – повторил, не найдя более убедительных слов. – Мы всегда возвращаемся к себе, чтобы с нами ни приключилось в будущем.

– По тебе и видно. Посмотри в зеркало.

– Чего вдруг?

– Посмотри, посмотри!

Дани уставился в зеркало, ища какого-то приметного несоответствия. Но кроме прыщика под глазом на левой скуле, ничего подозрительного не обнаружил. Всё при нём – бородка, усы, коротко подстриженные баки.

– Какой был, такой есть.

– Вот именно!

– А что?

– Эх, ты, казак степной! Ни на толику не постарел. «Какой был, такой есть». На вид – не более тридцати трех лет. И это сегодня, когда пора выглядеть на шестьдесят.

– Эксперимент? – напрягся Дани, что-то усиленно вспоминая.

– Ладушки-оладушки! Забыл, как вскинулся, когда были подписаны все бумаги? «Женой не рискую!» – бросился сам, словно на амбразуру, в эксперимент. Эх ты, мушкетер питерской закваски! Бросился, и… ищи ветра в поле.

Глава шестая

Варианты сознания

12

Господи, а ведь и впрямь было! В памяти ничего толком не сохранилось, кроме каких-то визуальных либо словесных обрывков. Да вот ещё и стишки, пульсирующие в мозговых извилинах с неведомого срока.

 
Всё было так, чего же плачешь?
Но чтобы ни было потом,
былое не переиначу
и вусмерть не залью вином.
 

Каким-то образом вдогонку выливаются слова наставника: «Гораций считал, что вино сокращает молодость». И тут же, ради противоречия, слова совершенно иного порядка: «Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким умрёт!»

Слова, слова…

Еврейские мудрецы говорят: «слова создают реальность».

В чём же реальность? В метрических данных? Или в зеркальном отображении? И почему сознание не учитывает несоответствия? Хотя… хотя, когда ты заглядывал в паспорт? Да и где он? Скорей всего, остался в туннеле, где ты очнулся, не помня причины, по какой туда попал.

Жаркое лето 2014, в разгаре «туннельная война», тебя из джазового кафе каким-то образом выловили палестинские террористы и в бессознательном состоянии затащили в подземный каземат. А затем предложили на выбор: жизнь или смерть.

Чтобы жить, пояснили, играя стволом, нужно драться, и кинули на ринг.

Ты выбрал жизнь и нокаутировал противника, как в стародавние времена, когда представлял Израиль на XXIV Олимпиаде в Сеуле 1988 года.

Однако, избежав смерти, оказался в состоянии грогги, будто сам налетел на мощный удар. Очнулся в туалетной кабинке питейного заведения Грошика.

В голове шум, в руках дрожь. Никакого представления о реальности. И почему-то из всей одежды лишь трусы и майка, а руки пахнут оружейным маслом.

Где брюки? Без них ни денег, ни ключей. Впрочем, запасные под половичком у входа в квартиру. Так что паниковать нечего, хотя …

Но как не паниковать? В заднем кармане брюк, кроме загранпаспорта, лежал и авиабилет в Питер: собирался махнуть на свиданку с женой, во имя, так сказать, налаживания семейных отношений. Видимо, не судьба.

Вместо самолёта эта ухватистая подружка угнездила своего избранника на кафельном полу рядом с унитазом, и догадывайся, если есть чем думать: не выворачивало ли тебя незадолго до беспамятства наизнанку?

Выворачивало? Что при таком раскладе пил? Помнится, вроде бы не денатурат. Виски. Ну, разумеется, виски! А где? Не в элитарном кабачке, надо полагать. В привычном глазу подсобном помещении, типа ресторанной кладовки, где понаставлены картонные ящики с пластиковыми тарелками, вилками, ложками. И не в одиночку, как бедолага-бомж. С Аллой, арабисткой – переводчицей у террористов и негласным агентом израильской разведки, судя по её намёкам.

Потом, после изрядного глотка, отключка. И вот… Полуоткрытая дверь, а за ней шум-тарарам, какое-то веселье с визгливыми вскриками под хлопки шутих.

«Где наше не пропадало?» – колыхнуло мозг и подняло тебя на приливной волне отчаяния. Шаг, другой. И на шатких ногах неуверенно двинулся по коридору на звук голосов. В результате оказался в незнакомом, только что открывшемся баре на Русском подворье, в центре Иерусалима – пять минут ходьбы по улице Хелена Амалка – Царица Елена до радиостанции «Голос Израиля», и столько же – в другую сторону – до городского муниципалитета.

Многолюдно, празднично, зазывная музыка, огненный фейерверк, цветные ленты, сыплющиеся сверху вперемежку с конфетти. И над всем этим буйством красок и звуков, как бы парит, ловко разливая напитки, человек в котелке и с моноклем в глазу.

– По случаю открытия выпивка за счёт заведения! Пейте, господа, мы за вас сегодня платим!

Ты подошёл к стойке. Натолкнулся на привычный для израильтянина вопрос:

– Со льдом или чистый?

– Не видишь? Они руссит. Я русский.

– А я Грошик, бармен Грошик.

– Будем знакомы!

– Лехаим!

С этого приворотного «лехаим» паб стал постоянным пристанищем. И сейчас лучше бы находиться там, чем здесь, в больнице, у зеркала, с жестокой реальностью вернувшего тебя, Дани Ор, во всяком случае, внешне, на тридцать лет назад, в тот чемпионский по состоянию здоровья период жизни, когда никакие испытания не страшны, включая и замысловатые прыжки сквозь время.

Получается, смена возраста произошла, причём, совершенно незаметно для самосознания, сразу по выходу из туннеля, в момент обретения себя после неимоверного эмоционального всплеска.

Что же это? Непоправимая беда, либо элементарная для кого-то коррекция? Кому-то свыше выгодно представить тебя постаревшей жене в образе молодого супруга, в ком она души не чаяла. Впрочем, и тебе, считающему себя пожилым человеком, представили в прошлом жену в облике юной чаровницы.

Для чего? Зачем? Где разгадка всей этой путаницы?

Не в ребёнке ли?

Ребёнок! И вдруг он с ужасом увидел, как женщина в чёрном костюме, внешне напоминающая Нору из бара Грошика, сопровождаемая медсестрой, выносит из родильного отделения младенца, его кровиночку.

Дани метнулся к двери, на перехват, чтобы прорваться в приёмный покой.

Он им покажет, как измываться над человеком!

Но дверь была заперта. Не иначе, как снаружи. И стучи кулаком, бей ногами, никакого отзвука.

Обессилено Дани сполз вдоль стены. Притулился затылком к холодному кафелю и закрыл глаза.

– Всё? Представление закончено? – послышалось будто бы издали.

– Я хочу назад, в своё время, – сказал он, тяжело дыша. – С первой минуты появления на свет человек становится частицей времени. Своего времени. Если мне снова тридцать три, я хочу туда, откуда вырван.

– Опять пойдёшь в армию?

– А что?

– Снова примешься обивать пороги с заверениями, что отыщешь Ковчега Завета?

– А что?

– И станешь донимать меня упрёками за то, что решилась на аборт? А как я могла поступить по-другому? Рожать от человека, пришедшего домой после неудачного эксперимента и облученного неизвестно какой энергией?

– А что? Родила бы тогда, сегодня не было бы этой нелепицы. Когда я не я, а ты – это ты. Или, как с Любашей, менее года назад, я – это я, а ты – это не ты, сегодняшняя.

– Дани! Тебе надо к психиатру.

– А тебе, Люба… тебе надо в Питер. Возвращайся. Тебя папа там ждет. С моими деньгами.

– И не только.

– С этого бы и начинала. «Разошлись, как в море корабли».

– Эх, Дани-Дани! Корабли иногда меняют курс. Ты меня ждёшь в Питере. Ты… и только ты, единственный… в том приличном для моего мужа возрасте. И тебе – именно тебе – там нужны твои деньги. На жизнь… со мной.

– Как?

– А вот так, юный ты мой Казанова! Свалился он, мой законный супруг… не могу сказать – ты… как снег на голову. В пору, когда шла здесь туннельная война. «Здрасте, – сказал, – не могу без тебя!»

– А паспорт? Паспорт! Откуда у него мой паспорт?

– Не городи чепухи, Дани! У него ЕГО паспорт, год рождения 1955, место рождения Ленинград. Фотка, подпись, продленье. А у тебя? Предъяви!

– Пропал, когда был я в туннеле. В его, кстати, обличии, твоего, – выдавил с усмешкой: – законного супруга.

– В любом случае, предъяви ты свой паспорт полицейскому, сразу попадёшь в каталажку. Выглядишь в два раза моложе, чем в документе. Да и дата рождения не соответствует внешности. Подозрительно, не правда ли?

– Что ты от меня хочешь, Люба?

– Исчезни! Не мешай мне жить… после стольких-то лет разлуки… с моим мужем.

– А наш ребёнок?

– Нет у нас общего ребёнка. И не будет! Исчезни. Не то… исчезнет он… И мне опять мыкаться всю оставшуюся жизнь в одиночестве.

– Но я ни в чём не виноват!

– Не надо было толкать меня на этот эксперимент.

– Ты ведь пять минут назад сказала, что я бросился тебе на замену.

– Не на замену, Дани, а вдогонку. Улавливаешь разницу? В последний момент, когда отправил меня в институт, ты испугался остаться без юбки. Вечная проблема с тобой. Вот из-за этого и вся неразбериха. Мы оба под облучением. Одна наша половинка знает, что эксперимент не удался и приближается к золотому возрасту. А другая знает, что эксперимент удался, и карнавалит, будто находится в Бразилии на празднике жизни, как ты сейчас…

– И Любаша…

– Моя… как её назвать? Соперница?

– Она не соперница. И я не соперник твоему… как его?.. законному супругу.

– Но не попадайся ему на глаза! Вам в одной упряжке не ходить. А он… Он… мне дорог, не меньше тебя в прошлом, когда мы были молоды. Но он не в прошлом. Он сейчас. И если по твоей вине исчезнет, я тебе век не прощу.

– Любаша!

– Обращайся так к своей ненаглядной! Чёртов ходок! – и Люба хлопнула дверью, теперь уже не преграждающей путь в приёмный покой.

13

Знакомый ангел рассказал удивительную историю.

Его крылатые однокашники из высшей школы потусторонних знаний решили облагодетельствовать кого-либо из наших двуногих собратьев. И со своего седьмого неба сбросили на землю подкову. На счастье.

Она угодила в колодец, с живой отныне водой.

Человек, отхлебнувший этой воды, получил бессмертие.

А ведь он собирался утопиться.

Как теперь быть? Вечность томиться от житейской муки, которая сводила с ума? А наложить руки на себя – не моги, небесный дар! К тому же назад не принимают: рай – не ломбард.

Вот так история! Язык эзопов, а смысл понятен и валенку. Ты, Дани, точно в таком положении, как тот счастливчик. Сам себе не принадлежишь. Вывернуть себя наизнанку, в приемлемый по документам возраст не можешь. Значит? «Крепче за баранку держись, шофёр», и вали туда, где произошло с тобой видоизменение личности. Сначала в бар Грошика, а затем в его подсобку. Гляди, что-то и отыщешь.

Но что?

Непознанное – это как горизонт, ты к нему, а оно уходит. Познанное не прячется, протяни руку, и ухватишь. Но что в этом случае – познанное? Рюмка коньяка? Вот она, катится тебе навстречу по лакированному покрытию стойки, сопровождаемая доброжелательной улыбкой бармена.

– Шалом, Дани!

– Привет!

– Сегодня ты у нас будешь на первого.

– А Нора?

– Ещё не заходила. Но не тушуйся, свято место пусто не бывает. Заглянет через часок.

– Тогда… тогда… прости, мне бы в туалет.

– Вперёд с песней.

Песни не получилось, не песенное настроение, когда надо шаг за шагом обследовать свое годичное прошлое и, наконец, разобраться в ситуации. Впрочем, что разбираться: туалет как туалет – кабинка, унитаз, дёрнешь за цепочку, вода не замедлит – схлынет. И под этот привычный шумок, если… да, если сесть на пол, как тогда, вспоминается… Вплоть до… подсобки. А в ней Алла, та удивительная девушка-переводчица и заодно секретный агент, что вывела тебя из туннеля. И вы, нервничая, говорите о чём-то. О чем?

Ты:

– Хватит мудрить, Алла! На кого работаешь? На Израиль? Хамас? Русских?

– На русскоязычных! – Алла зашла за стеллаж, припрятала за картонными коробками автоматы, похищенные у террористов. И выявилась наружу с литровкой бутылкой «White Horse». – Хочешь?

– Не морочь мне голову! На кого?

– Это видно по результатам. А результат – тебе свобода, правителю Туннельного государства Махмуду аль Кувейти небесные гурии – ни сиськи, ни письки, одно воображение… Продолжить?

– Оставим! Выведёшь к людям, а там разберёмся.

– Сначала выпьем на посошок. У меня русская душа, а она имеет свойство гореть, – и разлила виски по пластмассовым стаканчикам. – Это придаст тебе бодрости.

– Лехаим!

– А сейчас иди ко мне, дедок-молоток. И не робей! Окей?

– Надеюсь, я тебя не разочарую.

– Ты обязательно узнаешь об этом. Потом…

Вот и наступило «потом». А узнавания никакого. Если обратиться к Гоголю, он говорил о подобном «узнавании»: «Есть в русском человеке сокровенные струны, которых он сам не знает». Что ж, будем играть на барабанах. А для этого ещё разок напряжём память, и… перед тобой подземный спортивный зал, ты победителем спускаешься с ринга, Ахмед вручает тебе автомат, чтобы по условиям поединка застрелил проигравшего противника.

Медлить нельзя.

Секунда первая. Наносишь удар прикладом в подбородок Ахмеда – челюсть выбита, пусть воет и кружится, приседая, на полу.

Секунда вторая. Дауд вскидывает автомат.

Секунда третья. Алла бьёт его сзади наотмашь доской с наклейкой «3-й раунд».

Секунда четвёртая и последняя в этом незапланированном раунде. Разворачиваешься лицом к пьедесталу. И одиночным – промеж глаз – отправляешь Махмуда аль Кувейти, провозгласившего себя правителем Туннельного государства, к праотцам, где его в нетерпении ожидают гурии.

Переводишь предохранитель на автоматический режим и короткой очередью, поверх голов, осыпаешь свинцовым горохом трибуну. Вся живность – под скамейки, никто не бросается на помощь Ахмеду и Дауду.

Всеобщая растерянность? Это тебе и надо. И бегом из зала. Вдогонку за Аллой, прихватившей «Калач» Дауда.

– Сюда! Сюда! – вела она за собой, углубляясь в туннельный лабиринт.

«Сюда?» – Дани и не заметил, как проделал несколько шагов по коридору и оказался в знакомой кладовке, среди картонных коробок с бутылками от кока-колы, пластмассовыми тарелками и стаканчиками. Где-то здесь, помнил, припрятано оружие. Надо проверить, на месте ли? Но не успел приняться за поиски, как в стене образовалась ниша и оттуда выявилась Алла, да-да, та самая Алла, которая год назад сказала, что он что-то узнает потом. Вся в замше с бисерной вышивкой – куртка, брюки, втянутые в сапоги с высокими голенищами.

– За тобой глаз да глаз нужен, дедок-молоток, – сказала она вместо приветствия, словно расстались только вчера.

– Видео?

– Видеоглаз, – засмеялась Алла. – А ты… – она прищурилась, простреливая взглядом полутьму. – Никак помолодел в родном Питере. Ну и косметологи там у вас, позавидуешь.

– Откуда ты знаешь про Питер? – напрягся Дани, с внутренним ознобом предполагая, сейчас явится разгадка.

– Ну-ну, дедок-молоток! Неужто вместе с возрастом у тебя вынули кусок памяти? Я же лично доставила тебя в аэропорт. На своей машине. А то опоздал бы на самолёт.

– Ты?

– Не Баба-Яга на летучей метле.

– Я с такими бабами не вожусь.

– Вот поэтому у тебя есть я. Подруга дней твоих суровых.

– Опять?

– Что «опять»?

– Предложишь выпить, а потом – отключка?

– Прости, дедок-молоток, потом как раз было всё наоборот. Полная «включка» и кайф до небес.

– Почему же я не помню?

– Давай повторим. Как говорится, повторение – мать учения. И всё пройдём сначала – от «включки» до кайфа. Идёт?

Алла потянула его за собой в нишу, в ту потайную комнату, в которой жила.

– Ты по-прежнему тут? А палестинцы?

– Палестинцев изгнали. А меня оставили.

– В качестве?

– Смотрителя и гида. Мы здесь экскурсии проводим для иностранцев, чтобы имели представление.

– Там всё как при мне?

– Без изменений.

– И ринг?

– На месте. Хочешь провести бой с тенью?

– На ринге бой с тенью не проводят. На ринге работают в паре.

– Поработаешь со мной? Или я тебе не пара? – кокетливо улыбнулась Алла. – Ну, зайдёшь? – и потянула за локоток.

Дани интуитивно воспротивился.

– Чего ты?

– Ко мне жена приехала! – бухнул несусветную глупость.

– Она тоже после курса омоложения? Или? – девушка насмешливо посмотрела на Дани.

– Она из моей молодости.

– Тогда, бедняжка, иди – ищи вчерашний день! – Алла прыснула в кулачок и скрылась за дверью.

14

11 октября 1492 года Христофор Колумб «вошёл в меридиан» – так моряки называют нервное перенапряжение. На горизонте он увидел светящийся объект.

НЛО вынырнул из-под воды и устремился по небу вбок от курса каравеллы, направляя адмирала моря-океана на открытие Америки.

Колумб кликнул матросов, чтобы посмотрели на это чудо.

Матросы посмотрели, хмыкнули, не поверив своим глазам, и пошли пить любимое «кларете». А один из них, Педро Кутьерос, видимо, язвенник, не пошёл пить вино со всеми, а написал донос в инквизицию.

Скажите, в чём был виноват Колумб?

В том, что первым увидел НЛО? В том, что благодаря этому открыл Америку?

За что его судили? И кто? Теперь не упомним.

Америка стоит.

Колумб живёт в истории.

И почему надо вспоминать о том, что его без веских причин могли приговорить к смерти?

Потому что Америку назвали в честь Америго Веспуччи, её первого описателя, но не открывателя? Или потому, что лишнее видение иногда бывает опаснее любого предосудительного поступка. Это и осознал Дани, когда наконец-то застал в баре Нору.

– Где ребёнок? – набросился на неё, ошарашив Грошика свирепостью вида.

– Успокойся, – сказала Нора, перекрываясь руками. – С ребёнком всё в порядке. Еле успела!

– Издеваешься?

– Глупый ты, Дани, а ещё книжки пишешь. Лучше присядь и не кипятись.

– Ну? – Дани сел напротив девушки за стол у окна, который Нора занимала, как обычно. – Выкладывай!

Грошик приглушил музыку, льющуюся из динамиков. Подошёл к входной двери со стеклянным верхом, повесил табличку: «Перерыв на обед». И вернулся за стойку, чтобы не мешать.

Дани искательно уставился в глаза похитительницы, ища в них чувство вины, а нет, так хотя бы подсказки в довольно запутанной ситуации, когда впору вызывать полицию и обвинять её в киднеппинге. Но то, что он услышал, выбило его из действительности в нереальную обстановку фантастического фильма ужасов.

Из слов Норы выходило: ребёнок, оставайся он в родилке ещё несколько минут, непременно был бы разорван – так и выразилась «разорван», не считаясь с его отцовскими переживаниями – из-за разности энергетических потенциалов, исходящих от него, тридцатитрёхлетнего, и шестидесятилетней жены. Нора, получается, выхватила малыша, опять-таки согласно стилистике её речи, прямо из лап смерти. Теперь он в надёжном месте, в том институте, где проходил эксперимент со временем. И будет доставлен к своим разлюбезным родителям целёхоньким и здоровеньким, но лишь в случае, если в них не будет наблюдаться разнобой в энергетическом балансе. Как это понимать? А в самом доступном виде: когда родители обретут себя в том физическом состоянии, в котором пребывали при зачатии милого своего отпрыска.

Такая околонаучная, малоразумная для гуманитария, кибернетика смыслов и положений. Не разберёшься в ней без логарифмической линейки, хотя и логарифмическая линейка без надобности, если позабыл, как ею пользоваться. Одно ясно: не возвратит Любашу, значит, ребёнка не видать. Но и её не возвратить, покуда Люба не отчалит в Питер.

Дилемма. Голова кругом. В мозгу кавардак. Легче наложить на себя руки, чем думать о последствиях научных экспериментов, в которых тебе отведена роль подопытного кролика. Не надо быть пяти пядей во лбу, чтобы уяснить жестокую истину: подопытный кролик погибает первым. Не лучше ли вернуться в подсобку, отыскать припрятанный автомат и застрелиться?

Дани резко поднялся со стула, шагнул к двери, и вдруг с невероятной четкостью осознал: если он покончит с собой, то тем самым покончит и со своим младенцем. Тот не способен жить на этом свете, если его родителями окажутся пожилые люди, заряженные чуждой энергией.

15

– Сколько лет, сколько зим! – восклицаем по привычке, встречая старого знакомца.

При встрече узнаем: наш знакомец развелся с женой, дети отказались от него, ушли жить с матерью. Он открыл после этого бизнес, но вскоре прогорел. Женился с горя вторично. И теперь его лихорадит от ревности: молодая супруга подозревается в измене. Как быть с ней? Разводиться? Но она на пятом месяце беременности. Спрашивается, кого родит? Нет, вопрос не в том, мальчика или девочку, совершенно в ином: с какого момента изменяет? До беременности или после? Нанять частного сыщика? Это выльется в копеечку, а денег уже практически нет. И неизвестно, не вступит ли сыщик также в половую связь с женой. Что предпринять?

После того, как вывалят такую груду новостей, на ум вместо совета приходят слова древнего философа Софокла: никогда не родиться, возможно, величайший дар на Земле.

Об этом и подумал Дани, при выходе из бара, на Русской площади, когда повстречался с округлым по конфигурации Юликом Вертушкиным из музея древностей.

Юлик спешил на радио «Голос Израиля».

– Мне назначено интервью. Какое? О новой археологической находке, свидетельствующей о земной жизни Иисуса Христа, – торопливо доложил приятелю. – Дани, ты не поверишь, но наш музей впереди планеты всей – обнаружил самые первые материальные свидетельства жизни Иисуса Христа. У нас в руках оказался древний сосуд для хранения костей умерших – его возраст как раз подпадает под нужный срок – две тысячи лет. Так вот, французский лингвист Андре Лемера доказал, что на одной из граней сосуда есть такая надпись на арамейском языке «Яков, сын Иосифа, брат Иисуса».

– Я тут причём?

– Ты не причём. Ты не Иисус Христос, брат Якова, чтобы определять идентичность, – пошутил Юлик. – Но ты специалист по надгробным надписям. Давай за компанию отбрешемся на радио. Я о находке, а ты в подкрепление о надписи – мол, это стопроцентная визитка Якова.

– Того Якова, которому Иисус явился одним из первых после воскрешения?

– О чём речь? Один к одному! Да ты доктор исторических наук!

– Выпускник исторического факультета ЛГУ. Правда, о религиозных артефактах мы в семидесятых не проходили. Но что я скажу – это тебе понадобится при интервью – Яков, брат Иисуса Христа, стал, по поверью, первым епископом Иерусалимской церкви.

– Эйнштейн! Какие данные! Голова – Дом Советов! С такими познаниями… Не тушуйся, Дани, давай пойдём – отбрешемся в эфир, и по сотенке пропустим за воскрешение костей праведника нашего Якова.

– Юлик, мы не ангелы, чтобы выходить в эфир. А напоследок напомню: в первом веке Иерусалим насчитывал до пятидесяти тысяч жителей, среди них сотни носили имя Яков, были сыновьями Иосифа и братьями Иисуса. Библейские имена, старик, самые популярные у наших предков. Так что бреши самостоятельно, я тебе не помощник.

И махнув рукой на прощанье, двинулся к припаркованной внизу, на кривой улочке, под Русской площадью, машине.

Машинально подумал: последний год он по какой-то странной закономерности общается только с недавними знакомыми. А старые друзья, с кем служил в армии, с кем проходил первоначальную абсорбцию, они как-то забылись, ушли на второй план. И, что удивительно, рука не тянется к телефонной книжке, не вспыхивает желание позвонить, напомнить о себе, чтобы встретиться-поговорить, выпить по рюмочке. И тут он понял: это инстинктивное самосохранение. Будто какая-то программа вложена в него, оберегающая от встреч с теми, кто с первого взгляда определит: ты – не сегодняшний Дани, ты вчерашний. Ужас, какое печальное слово, «вчерашний», а в действительности ведь всё наоборот. Ты, как бы сказать, «завтрашний», прошедший сквозь время, прыгнувший, если уже точно говорить о временном промежутке, на тридцать лет вперёд, и не растерявший в памяти ничего, что произошло с тобой за минувшие годы. Парадокс? Или какие-то неведомые горизонты науки, до которых беги-беги, но с гуманитарным вьючком на загривке никак не добежать? Или? Кто подскажет? Михаил Светлов?

 
Я бегу, желанием гоним.
Горизонт отходит. Я за ним.
Вон он за горой, a вот – за морем.
Ладно, ладно, мы ещё поспорим!
Я в погоне этой не устану,
Мне здоровья своего не жаль,
Будь я проклят, если не достану
Эту убегающую даль!
 

(«Горизонт»)

Глава седьмая

Туннель, станция Смертников

16

Однажды, собирая материал для исторического очерка в ленинградском архиве, Дани обнаружил любопытную заметку.

Один потомственный дворянин, не зная, как обратиться к царю, назвал его в прошении «Сентябрейший». Правильнее: «Августейший». Но на дворе стоял сентябрь, который, как известно, не август. Посему российский аристократ доверился хорошо знакомому времени года, а не каким-либо малоизученным требованиям этикета.

В своём послании дворянин просил зачислить его сына в пажеский корпус.

Николай Первый прочёл его письмо и наложил резолюцию: «Принять и учить за казённый счёт, чтобы не вырос таким дураком, как его папа».

Интересно, что выросло из этого сына?

«А что вырастет из твоего, если тебе не суждено его увидеть?» – с горечью подумал Дани, выжимая из своей «японки» доступную душевному состоянию скорость. Стрелка на спидометре задрожала на отметке 70 км. Он прибавил бы ещё, но на подъеме в Гило изредка дежурит автопатруль с радаром. Можно нарваться на неприятности, коллекционировать которые нет охоты. Дело даже не в штрафе за превышение скорости. Предъявишь водительские права, а там твоя физия во всей красе золотого возраста, год рождения – 1955. Глядишь, примут за террориста какого-то, тиснувшего документы у израильтянина. И будь добр, двигай по воле случая в участок на дознание. Оно, известное дело, ничем иным, кроме ареста – до выяснения обстоятельств – не закончится.

Лучше бы…

– В старички? – подловил его на неподконтрольной мысли знакомый ангел.

– Где наше не пропадало?

– В старикачестве пропадает молодость. И будешь ходить, как неприкаянный, подобно твоему новому соседу Гоше с верхнего этажа. На днях направляюсь к тебе, а по дороге встречаю его – вид замученный, в душе собачья тоска.

– Штаны падают, девушки не любят, – бормочет под нос, погрязая по макушку в придурка-перестарка.

Я и пригласил его ради сочувствия в ресторан – развлечься, отдохнуть и окрепнуть духом. Заведение приличное, выпивка, закуска на месте, а весь обслуживающий персонал, чтобы радовать замшелое сердце – женщины обольстительного контингента.

В холле твой Гоша приосанился, расправил плечи и сунулся в карман пиджака за расчёской, чтобы старательно приладить на голове редкие волосики. А когда поднял глаза к широкому, во всю стену зеркалу, с радостным недоумением констатировал: шевелюра, как новенькая. Да и сам он мужчина в соку, с виду никак не больше тридцати трех.

– Это как?

– Простой ангельский подарок.

– Я тоже получил подобный подарок?

– О себе думай самостоятельно. А вот о твоем соседе сверху подумал я и, следовательно, покровительственно ему улыбнулся да и пригласил за стол.

Мигом к нам подбежала официантка.

– Что заказываем?

– Водочки, – бодренько сказал Гоша, выглядевший ныне на тридцать три года моложе своих лет.

– Сто грамм? – записала в блокнотик официантка.

– По сто на каждого, мне и приятелю.

– Мне не надо, – воспротивился я, все же ангельских кровей, не забулдыга какой, чтобы употреблять земные алкогольные напитки. Мне и райского нектара хватает с избытком.

– Ну и болван! – сказал мне с вескостью, как недоумку, Гоша.

Я же по-ангельски промолчал.

А официантка приняла заказ на водочку, на салатик, на первое и второе, плюс десерт.

– Что-нибудь экстравагантное тоже подать?

– Если это по карману…

– Хотите девушку по вызову?

– Две!

– Мне не надо, – опять воспротивился я земному искусу, да и честно говоря, что мне делать с девицей? Работать вместо опахала? Крыльями обмахивать, чтобы не задохнулась от прилива ха мси на?

– Ну и болван! – разозлился Гоша. – Да что с тобой, право? До водки не охотник, до девочек не ходок! Ты что, ангел?

– Хоть и ангел! Так что? – сказал я, ничуть не стесняясь своей редкой в ваших краях профессии.

– Вот и витал бы в небесах – не мешай людям на земле развлекаться!

– Ангелы, дорогой Дани! – это я сообщаю по секрету – не способны воспринимать всякие двусмысленности. Пришла просьба витать в небесах, значит пора уважить человеческое желание. Поднялся я под потолок и выпорхнул через открытое окно в небо.

– А Гоша?

– Что Гоша? Ничего особенного, если не считать, что в изумленных глазах официантки отразился уже не бравым молодцем, а самим собой – старым, плешивым, мешковатым: и штаны падают, и девушки таких не любят, и расплачиваться по счёту придется са мостоятел ьно.

– К чему вся эта история?

– А покрути мозгами!

– Чего непонятного? Лучше быть молодым и здоровым, чем старым и больным. Это?

– Нет, короче и яснее: лучше – быть, чем не быть. Вот и будь!

– Но я не в своем возрасте.

– Не тебе решать. Оставайся самим собой, и всегда будешь в своём возрасте.

– Это как понимать?

– Жизнь подскажет.

– Пока что… она задаёт мне сплошные загадки.

– Пока что, – перебил его ангел, – мы приехали. Заезжай на стоянку и топай к жене. Поди, заждалась.

– Она меня теперь ненавидит.

– Сколько дурака ни учи…

– Что?

– Подумай мозгами, есть ли на свете хоть один человек, который предаст свою молодость и первую любовь?

– Единственную!

– Вот и ступай ножками. Единственный… Боже, какие на земле живут дураки! Даже трудно поверить, что Он создавал их по образу своему и подобию.

17

Не так всё просто с раем и адом, как это думается кандидатам на тот свет, когда они молоды, веселы и полны здравого смысла. Представьте себе, что существуют три одинаковые планеты, и каждая – самая настоящая Земля.