Текст книги "Крещатик № 94 (2021)"

– И о чём это говорит? О рае, аде, седьмом небе или геенне огненной?

– О квантовой физике, дорогой мой человек!

– Эко тебя поволокло, журналистку. Ты ведь не с физмата. Откуда всего этого набралась?

– Оттуда же! Почему ты не удивился, что я без проблем освоилась с Интернетом, которого в восьмидесятых не было? Почему тебе не показалось странным, что столь же легко разобралась с мобильником? И почему не делала широкие глаза, когда увидела в Иерусалиме трамвай, хотя при мне никто о нём не помышлял здесь?

– Брось, Любаша! Просто тебе всё давалось легко.

– Нет, Дани! Ты боялся насторожиться. Боялся подумать, что меня подменили. А всё гораздо проще. Думаешь, нас просто так выпустили наружу? Абсорбируйтесь самостоятельно, как в первый раз? Э, нет, голубчик! Провели семинар. Ввели в курс дел и пустили в свободное плавание, лишь убедившись, что в новой действительности мы дров не наломаем.

– А способны?

– Что за ладушки-оладушки?

– Я в отношении дров.

– Спроси, что полегче. Но не у меня. У наших инструкторов.

– Прости, не знаком.

– Про людей в чёрном слышал?

– Читал.

– Я с ними общалась.

– Мужчины? – Дани, скрывая улыбку, с притворной подозрительностью уставился на свою молодую жену.

– В моём случае женщины.

– И какие выводы?

– Однозначно. Они за нами наблюдают. Надо им – появятся. И будешь плясать под их дудку.

– Я плохой плясун.

– Им это до феньки! Главное, чтобы плясал. А плясать будешь – не отвертишься. Плохо ли, хорошо, но будешь. Таков удел!

– Космические девицы гуляют по планете.

И Даника, безумные, стремятся соблазнить.

А он им фигу с маслом, поскольку его дети в космическое царство намылятся убыть.

– Экспромт?

– Не оскудело ещё во мне.

– А как насчёт карты подземного Иерусалима? Так никому и не понадобилась?

Дани огорченно махнул рукой.

– Это на словах они ищут Ковчег Завета. А как доходит до реальных предложений, всё одно: нам – это нам, евреям! – нельзя соваться к мечети Омара, в недра Храмовой горы. Молиться евреям не разрешают – наши власти не разрешают! – на Храмовой горе, не то, что проводить раскопки. Весь исламский мир на дыбы поднимется, если сунемся искать Ковчег Завета или объявим о строительстве Третьего Храма на этом месте. Новой интифадой пригрозят и кинут смертников взрываться на наших улицах.

– Похоже, ничего не меняется в подлунном мире. Как было в восьмидесятых…

– Так и осталось. Было – не сплыло. И карта моя по-прежнему без пользы. И координаты Ковчега Завета никем не затребованы. Боятся даже упомянуть о её существовании. Им…

– Кому?

– Нашим мудрецам! Удобнее считать, что Ковчег вывезен в Эфиопию. И находится в городе Аксум в часовне церкви святой Марии Сионской. Где до него никто из посторонних не доберётся. Если же намекнуть хотя бы в печати на мои координаты, то арабы первыми и докопаются до Ковчега. А что будет тогда – одному Богу известно.

– Не впутывай Бога. И без него ясно: третья мировая. Кто владеет Ковчегом, тот непобедим.

– Ладно, не будем об этом. А то дрожь в коленках.

– То-то и оно, я опасаюсь, что ты уже засветился со своими координатами. Как бы кому не понадобилось властвовать над миром.

– Не трогали прежде, надеюсь…

– Сплюнь три раза. Нынче живут по понятиям. А чужая душа – потёмки! Забыл, что ли?

– Откуда у тебя это «нынче». Вроде только вылупилась из яйца.

– А-а… Яйца курицу не учат?

– Вроде того.

– Эх ты, спец доморощенный! Я же тебе говорила, нас выпустили наружу после обстоятельного семинара. Может быть, о нынешних временах мне известно лучше тебя.

– Чем докажешь?

– А завернём в придорожный ресторанчик, там и подумаем над доказательствами.

– Тогда бери вправо, и вот по этой гудронке вверх и вперед, теперь по указателю налево. Видишь мельницу?

– Вижу! А не наше ли это давнее прибежище?

– Наше.

– Не снесли?

– Твоего возвращения дожидались.

– Ну и Дани! Ну и молодец! Спасибо, за подарок!

Глава вторая

Невозможное право выбора

3

Чем прелестны маленькие провинциальные кабачки в Израиле? Здесь тебя узнают сразу, хоть смени внешность, отрасти или сбрей бороду. Чувствуешь себя, как дома, и заказываешь по-приятельски:

– Шимон! Налей мне водки с дождевыми каплями.

– Сколько капель?

– Полста.

– Заходи поближе к Хануке, пока дождь не ожидается.

– Наши прогнозы, чтоб их!

– У погоды свои правила.

– Тогда, Шимон, будем играть по нашим. Я тут как-то подсел на вишнёвый ликёр. Сохранилась бутылочка?

– Для тебя сберегли.

– Приятно слышать. Тогда наливай.

– Но без дождевых капелек.

– Перебьёмся!

– А на закуску?

Дани пальцем провёл по меню, упакованному в коленкоровый переплёт.

– Этого порцию, этого две, а это нам не по нутру. В прошлый раз из-за этого намучился изжогой.

Хороший человек Шимон, даже не спросит, чтобы не бередить раны: а когда был «прошлый раз»? По нему, чуть ли не вчера, хотя… Добрый кусочек годков промелькнул с той поры. И сам на себя не совсем похож, правда, и официант тоже не вполне узнаваем, если он, конечно, из прежних бегунков. А вот хозяин заведения – посеребрённые виски, залысины, нос картошкой с фиолетовыми прожилками – глядится с прежним форсом, почти как на фотокарточке, прикрепленной на задней стене, за стойкой, в подсвеченном проёме между бутылок, выставленных для соблазна на полках.

Раньше ты наведывался сюда довольно часто. В особенности, после разладов с женой, чтобы скрасить тоску по Любе – первой любви, той, что соткалась из небытия на Гогланде, и под гудки пароходов вошла в твою жизнь, как поэтическая бригантина в родную гавань. Помнится, как, обнимаясь, пели в компаниях. Под перебор гитары.

 
Пьём за яростных, за непохожих,
За презревших грошевой уют.
Вьётся по ветру «Весёлый Роджер»,
Люди Флинта песенку поют.
 
 
И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза —
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымает паруса.
 

Пели, думая о погибшем на войне с фашистами Павле Когане, написавшем в страшные дни репрессий 1937 года слова этой песни, ставшей именно песней тогда же, благодаря Григорию Лепскому, его другу и в ту пору начинающему композитору. Пели, думая о себе и о не сходящем с языка евреев семидесятых годов ОВИРе, чуть ли не по-флибустьерски взятом на абордаж при подаче заявления на выезд в Израиль. С этого тревожного момента «быть или не быть» из театральной гамлетовской фразы превращалось в реалию существования. Оно в любой миг способно обернуться отказом в выдаче визы, следовательно, лишением заработка, возможности устроиться на работу, а то и гражданской смертью. Но самые пренеприятное в наборе нахлынувших неудобств – это выклянчивание подписи у родителей под унизительной справкой об отсутствии материальных претензий. Без подобной справки, заверенной нотариусом, автоматически закрывалось право на репатриацию.

Подполковник в отставке Юрий Иосифович Калинский, отец Любы, наотрез отказался вообще ступать на столь скользкую для печатающего шаг офицера дорожку.

– Если я пойду в ОВИР во славу вашего желания перекраситься из комсомольцев в сионисты, от меня потребуют положить партийный билет на стол! – твердо сказал он с коммунистической прямотой. – Пусть в ОВИР идёт мать, она не партийная. И несёт заявление. С неё и взятки гладки.

– А отказ от материальных претензий?

– Подписываюсь обеими руками. Можно подумать, я живу за ваш счёт!

– Тогда всё в порядке?

– В порядке будет, когда я просмотрю заявление и увижу, что оно выдержано в духе настоящего времени, чтобы сионисты были сионистами, а историческая родина – исторической, и ни в зуб ногой иначе.

– Значит, литературное по содержанию и партийное по существу? – съязвила Люба.

– Именно так. Ты у нас журналистка, тебе и перо в руки. Дерзай, и чтобы комар носа не подточил!

Люба и дерзнула, в охотку сработала столь мощный документ, что хоть под суд, если бы нотариус вчитался в содержание. Но должностному лицу строгого официального учреждения нужны были только две подписи – отца и матери – и короткая запись: «материальных претензий не имею».

Претензий нет, ну и гуляй, перелётная птица, твою квартирку, если есть в наличии, передадим нужному, более полезному советской власти человеку. А свой текст, теперь уже упрятанный в архив, публикуй хоть в самиздате. Нет, так держи в памяти, чтобы выдавать под видом анекдота на сабантуйчиках бывших отказников. В Иерусалимском лесу. Со стаканом в руке. У мангала с шашлычком и салатиков из помидорчиков и огурчиков.

– И написала я, значит, за маму, написала я, значит, за папу, – говорила, дурачась, Люба. – Выдержанно написала, в партийном духе, но при несомненных литературных достоинствах – описаться можно от смеха.

– Не томи!

– Слушаем?

– В охотку!

– Тогда цитата: «В эти напряжённые, преисполненные трудового энтузиазма дни завершающего года десятой пятилетки, когда в школах делают жизнь по железному Феликсу Дзержинскому, а каждый шаг сверяют по бессмертным произведениям товарища Брежнева из трилогии «Малая земля», «Возрождение» и «Целина», некоторые отщепенцы, тоже имеющие наглость именовать себя литераторами, а то и борцами за справедливость, намерены покинуть мать свою землю-кормилицу и перебраться на чужбину, именуемую зарубежными радиоголосами «исторической родиной», в государство Израиль. Там им по непроверенным данным из Библии обещаны молочные реки и кисельные берега. Согласно атеистической пропаганде, все это есть библейские сказки и всяческая чушь. Но чтобы в этом убедиться лично, надо, действительно, пожить там, где нас нет. Пусть жизнь им покажет кузькину мать, и они наяву убедятся, где правда, где ложь, чтобы, обжёгшись на молоке, научились дуть на воду. За сим заявляем: материальных претензий не имеем, что и удостоверяем своими подписями».

Было? Было! А сейчас всплывает в памяти, проявляет себя на экране, именуемым внутренним зрением. И хочется хватануть рюмку местного ликёра, так напоминающего не градусами, разумеется, а по вкусу, вишневку босоногой поры, когда у деда на даче в Юрмале упивался сладким напитком, брызжущим пахучими пузырьками в нос.

И выпиваешь. На пару с Любашей. Щелкаешь кнопкой мобильника, дабы запечатлеть улыбку на девичьем лице, грустинку, невесть откуда возникшую в ее глазах, кончик языка, облизывающий подслащённые выпивкой губы.

А бармен… бармен… как его?… ах да!.. Шимон смешно щурится, с трудом выговаривая по-русски:

– Закуски подавать?

– Обязательно. Вкуснятина!

– По-русски называется «первый сорт»? Я правильно говорю?

– Ты всегда правильно, Шимон. Добавь ещё сто грамм и…

– Будет на пос-со-шок, да?

– Да-да! Наливай по новой, – беспечно улыбается Любаша, как в незапамятном восьмидесятом, нечаянно открыв для себя это тихое, потаённое местечко.

– За нами не про-па-дёт, да?

– Да-да! И за нами. Дани платит за всё!

– Время – деньги, да?

– Да-да. Помнишь с тех пор?

– Как же забыть? Вы были первыми олим-хадашим (новыми репатриантами) из России в моём заведении. Мы только открылись. И бихляль зе (ради этого), чтобы чаще получать таких посетителей, я учил по складам ваш «маме лошен» (язык мамы). Вот смотри…

Он повернулся к полкам с бутылками, откнопил в проёме пожелтевшую фотографию.

– Макерим? (Узнаёте?)

– Да это же я! – воскликнула Любаша.

– И ничуть не изменилась, приятно видеть.

Не желая заводить неуместных разговоров, Дани поспешно вклинился с разъяснениями, которых никто от него не требовал:

– Наши косметологи – впереди планеты всей.

– Так выпьем за косметологов. За счёт заведения, – сказал бармен Шимон, разливая ликёр. – Я тогда, в день знакомства, вас щёлкнул. Так сказать, на удачу. И не прогадал. Русим (русские) меня облюбовали. Прибыль идёт, бизнес не в минус. Ле-ха-им!

– На здоровье! – привычно ответил Дани. Посмотрел на ручные часы, отвернув рукав вельветового пиджака. – Однако…

– Время – деньги? – вновь припомнил Шимон.

– Поживём-увидим, – отшутился Дани. – Но сначала… Ширутим (туалет) у вас сегодня не бастует?

– Ахарей тикун. (Отремонтировали).

– Тогда… Пару минут, и по коням.

– Крепче за баранку держись, шофёр, – вывела нараспев Любаша, попутно сфоткав Дани у двери с нарисованным силуэтом мальчика.

4

До выхода первых позвоночных из воды на материковой Земле был сущий рай. Ни тебе хищных зверей, способных без зазрения совести скушать зазевавшихся в лесу травоядных. Ни тебе мух и комариков, разносчиков вредных бацилл и микробов в районе болотных кочек. Ни тебе того нехорошего, ни этого плохого. Деревья плодоносят, на бахчах созревают арбузы и дыни. Некого бояться и всегда можно утолить голод. Отчего же не создать в таких условиях человека?

Задашься таким вопросом и задумаешься.

А подумать есть над чем. Хотя бы над тем, что чуть ли не половина Земли принадлежала в доисторические времена суше. И что? Пустовала? Не было на ней никакой жизни? А может, была… Но не наша. А инопланетная. Пока не исчезла под натиском морских хищников, которые повылазили на берег, оскалив зубастые пасти. Им тоже захотелось жизни безопасной, привольной и сытой, вот и превратились в динозавров. Затем в людей, которые тоже друг друга кушают, пока не подавятся.

Машинальные мысли…

Рождаются неведомо по какой причине и улетучиваются, не оставив следа. Потом и не вспомнишь, что пришло в голову, пока мыл руки, поглядывая без всякого интереса на себя в зеркало.

– Каждый вырабатывает свои правила, чтобы не потеряться в этом мире, – метрономом стучало в мозгу. – Хуже всего микробу. У него такой маленький, если есть, мозг, что своих правил не выработаешь. А по чужим правилам жить не научишься. Значит, остаётся жить не по правилам.

И что? Живёт! Даже размножается.

Как? Об этом лучше помалкивать. Иначе заразит.

Чем? Да чем угодно. На это у него ума хватает.

Дани потряс головой, отделываясь от навязчивых мыслей. Закрыл кран, потянулся за бумажным полотенцем, высматривающим из-под металлического козырька настенного агрегата. И опешил, различив сбоку высокорослого человека в галстуке, чёрном костюме, тёмных очках. Допустим, что за невидаль для Израиля тёмные очки? Но чёрный костюм? Белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы? Галстук? Туфли? Не босоножки на голы ноги, а туфли?

Что за чёрт? Когда появился? И как? Ни скрипа двери, ни шлепанья подошв по каменному полу. Бесшумная тень, но одухотворенная. И голос… какой-то гипнотический. Слушаешь, не прерывая, будто подневольно попал на лекцию, и не остановить педагога, не прервать и не рвануть вон из аудитории: безволие, апатия, слабость.

Слушаешь и не вникаешь. А когда вникаешь в монотонную речь, тело охватывает озноб, потому что рефреном звучит:

– Хочешь жить?

– Хочу!

– С кем хочешь? С Любашей юности твоей? Или с Любой подступающей старости?

Протестуешь, поднимая мокрые руки.

– Что за нелепица?

– У тебя есть от Бога право выбора.

– Не понимаю.

– Бога мало кто понимает. Десять заповедей даны Богом на горе Синай через Моисея, четыре первых только евреям, а оставшиеся шесть всему человечеству. А выполняете ли?

– Я неверующий.

– Потому и предлагаю использовать право выбора. Верующий и без этого выберет, что положено по закону. А для тебя закон не писан. Выбирай.

– Мне не мешает, что одна здесь, а другая в Питере, – Дани попытался выкрутиться из неловкого положения.

– Вместе им не ужиться. Люба юности твоей исчезнет, растворится в воздухе неосуществлённых надежд.

– Я не юноша, чтобы питаться надеждами.

– А реальность сурова. Не проще ли устранить Любу из Санкт-Петербурга, чем расстаться с надеждами?

– Убийство?

– Устранение. Она просто исчезнет, как память о неудачно проведённом научном эксперименте.

– И я должен дать на это согласие?

– У тебя право выбора. Без твоего согласия на устранение мы никаких действий предпринимать не будем.

– «Мы»? Кто это «мы»?

– Мы? Это – не пугайся! – и ты, вернее, твое самосознание, восприятие жизни, её комфорта и благополучия. Если ты посчитаешь наш научный эксперимент неудачным, то коротать тебе последующие годы со своей постаревшей женой, а Любаша исчезнет, как будто её и не было. Если посчитаешь эксперимент удачным, то всё произойдет ровным счётом наоборот. И в дальнейшем живёшь с Любашей, а Люба растворится в Питере, точно она там и не появлялась.

– Не принуждайте меня! Я не подопытный кролик!

– Человека, имеющего право выбора, никто принудить не может. Подумай, с кем ты намерен остаться.

– Хорошо, дайте подумать! – Дани вновь уклонился от решения.

Отвернувшись от неумолимого собеседника, тщательно вытирал над раковиной руки – выгадывал спасительные секунды, лихорадочно соображая, что предпринять.

Когда же поднял глаза от мятой салфетки, никого не увидел. Чёрный человек также неуловимо покинул его, как и появился, оставил наедине с невыносимым чувством боли, прогрызающимся сквозь сердце.

Какое решение? Что за решение? К чёрту! Кому нужно такое право выбора, когда, что ни выберешь, все одно – смерть.

– Любаша! – вырвалось из Дани, и, мало соображая, он бросился в бар. – Ты меня не покинешь?

Но… кричал в пустоту. За стойкой девушки не было.

– Где она? Где? – испуганно спросил у Шимона.

– Йоца (вышла) пять минут назад.

– С кем? С мужчиной в чёрном?

– Нет, с женщиной. Подружкой, надо думать.

– В чёрном?

– Чёрном! А что? Там она, ба хания (на стоянке), стоит-разговаривают с подружкой. Акшаф хозерет (сейчас вёрнётся). Иначе не оставила бы мобильник.

Подумалось другое: не вернётся. Именно потому и оставила мобильник. А на его экране – селфи: её прощальное фото.

Дани рванул к выходу из питейного заведения. Распахнул дверь и с растерянным видом, машинально подтягивая поясной ремешок, проследил глазами за тем, как бежевый внедорожник, похожий на тот, что гнался за ними у кладбища, выехал на гудронку и помчался по направлению к скоростному шоссе, ведущему в Тель-Авив… Ашкелон… Беэр-Шеву… Димону…

Не угонишься!

Глава третья

А снег сойдёт, и народятся розы

5

– В страданиях нет ничего выше отчаяния, – говорил знакомый ангел за буфетной стойкой, приняв вид собутыльника. – Не превзойти! Не преодолеть! Только надеяться: небо прояснится, солнце засветит, боль отойдёт.

Но куда там!

Бармен Грошик, блеснув непременным моноклем, вдетым для оригинальности, наполняет снова мелкую, ёмкостью грамм на тридцать, рюмку. Глотаешь, как лекарство, но боль не отпускает, а ещё гуще замешивается и выливается на бумагу чёрной тушью рапидографа в ритмических строках самоистязания.

 
Возлюбленная на снегу стоит.
И моет сердце зябкими руками.
А мимо шкандыбает индивид,
запойно мыслит о прекрасной даме.
К ногам возлюбленной небрежно он упал
и к горлышку приник прогорклыми устами.
Он с грустью сознавал, что кончен карнавал,
и маски, разбредясь, уснули под кустами.
И он уснул, в чём был, не сняв дохи,
у ног возлюбленной, под звёздным покрывалом.
И ночь сквозя, к нему текли стихи:
горячая моча их к жизни пробуждала.
 

Хотелось хоть что-то хорошее сказать о нём, но не приходило на ум. Хотелось ещё припомнить о подснежниках, слабом дуновении весны. Но не припоминалось. В мозгах кровавый застой мысли, в памяти – круговерть пляшущих человечков и грязная непролазь туманных видений. Не разобрать, что реально, а что феерическое нагромождение.

Знакомый ангел, сочувствуя, прикоснулся остриём шариковой ручки, должно быть, смастеренной из волшебной палочки, к исписанному листу бумаги, и – о, чудо божественной правки! – корявые строчки взяты в скобки и помечены вопросительным знаком. А вместо них набежало нечто, придающее резон дальнейшему существованию.

 
К ногам возлюбленной достойно он прилёг.
И в стих вошёл из преклонённой позы.
«Любовь моя! Ты Ангел мой! Ты Бог!
А снег сойдёт, и народятся розы».
 

Дальше – проза:

– Жизни нет, а смерть приближается. Притом, незаметно, будто и её нет в наличии. А нет, так нет! И радуемся куску хлеба, стопке водки, свежему воздуху и приятной встрече с любимой. Жизнь – вот она, хоть её и нет. А смерть… кто её видел?

– Будем жить? – Дани поднял глаза к заботливо поглаживающему его по руке ангелу, принявшему вид собутыльника, и внезапно признал Нору, ту девушку в приталенном чёрном костюме, неопределённого для обитателей Парнаса возраста, которой некогда, до ухода на поэтический самострел, сочинял акростихи.

– Жить будем!

– Мне не с кем, – безотчётно для себя пожаловался на судьбу Дани.

– Ты о сексе или о смысле жизни?

– Сейчас ни того, ни другого.

– Не беда. Немного статистики – и полегчает на сердце, – успокоительным голосом психотерапевта выводил ангел в обличии Норы. – Знаешь ли ты, что средний американец тратит за всю свою жизнь на секс всего два месяца? Так подсчитали учёные. Ещё они подсчитали, сколько времени он проводит в туалете по маленьким и большим надобностями организма, сколько съедает гамбургеров и выпивает алкогольных напитков.

– Для чего?

– Наверное, чтобы отчитаться на том свете о проделанной работе на этом.

– И получить пропуск в рай?

– Слава Богу, русский человек – не средний американец! – сказал бармен Грошик, покручивая, как на телеэкране Тарас Бульба, отросший до подбородка ус. – Он не ведёт такую статистику. И на том свете не собирается никому ничего доказывать ради пропуска в рай.

– Поэтому на секс тратит время без раздумий, как и на еду или туалет, куда без газеты не ходит, – добавила Нора, подтянув узелок чёрного галстука.

– А уж о выпивке и не говорю, – непроизвольно подключился Дани. – Кто способен это сосчитать?

– Я, – торжествующе заявил бармен Грошик. – Сегодня ты выпил пять рюмок, вчера три. А за четыре прошедших месяца 567.

– Грошик! Толкаешь меня к нумерологии?

– К чему-чему?

– Нумерлогия – это такая эзотерическая система о связях чисел с человеком, его судьбой и поступками.

– Типа гороскопа?

– Типа того. Итак, чем мы располагаем в базарный день? Говоришь, 567? – Дани охотно впрягся в умение распознавать тайный код чисел. – 5 + 6 + 7 = 18. Такой же итог, если сложим 6 + 6 + 6. А ведь три шестерки – это…

– Не спрямляй дорогу к имени дьявола! Что за дурные привычки? – возмутилась Нора, опять приняв облик знакомого ангела. – Человек – образ и подобие Того, Кто Над Нами. Лучше вспомни, если довелось слышать, как это неожиданно выявилось в расчетах Леонардо да Винчи. Божественная пропорция, по нему, математически выглядит так – 0,618. Сложим по твоему примеру 6 + 1 + 8. И каков результат?

– Божественный?

– В точку! По гематрии – еврейской числовой символике – 15 означает имя Всевышнего на иврите, в буквенном, понятно, изложен и и.

– Кому понятно?

– Даже ежу, если он мало-мальски кумекает в иврите. Не забывай, ты в реальном Израиле, а не на страницах книги Иоанна Богослова, смыслы откровений которого расшифровать до сих пор никому не удалось. В кабалистике число 18 обладает магическими свойствами, оно представляет собой числовое значение ивритского слова «хай» – жизнь. И обозначает именно жизнь. Жизнь и ничего другого! А твои домыслы о трёх шестёрках сунь коту под хвост!

– Не совсем домыслы, – настаивал Дани. – Если всмотреться в нашу жизнь, то подчас кажется: жизнь – это ад, и живём под диктовку того… не буду лишний раз упоминать… кто закодирован под тремя шестерками.

– Живи по-еврейски!

– По-израильски, но с русским уклоном в стакан, – поправил бармен Грошик и наполнил рюмку. – Шестая, и последняя на сегодня. А то на днях тебя после шестой…

– Кто старое помянет, тому глаз вон!

– А кто забудет, тому оба, – подсказал знакомый ангел, вероятно, с желанием напомнить о чём-то.

– А чтобы вспомнить забытое, – парировал Дани, – нужно иметь возможность посещать прошлое.

– Посещай. Кто мешает?

– Как так?

– А так! Раз-два-три, и ты уходишь в прошлое…

– А меня там не убьют?

– Ты не Пушкин!

– И всё же…

– Не понимаешь? Ты там ещё не родился. Значит, если даже пуля-дура угодит тебе прямиком в умную голову, дураком не станешь, тем более, не умрешь.

– А противник? Он? Если я в отместку стрельну?

– Ты уже в прошлом.

Прошлое? Не потому ли всё в дурманной дымке? Странная комната, чем-то похожая на больничную палату. Кровать. Над ней настенный календарь с взятой в чёрный кружок датой 3 января 1945. И – гипнотической силы голос спящего, обращенный в пространство, или… Или к нему, Дани Ору?

Что он говорит? Что? Говорит… Он – реинкарнация верховного жреца Атлантиды Ра-Та. История Атлантиды начинается 10 миллионов лет назад с прибытием неземного человечества на нашу планету, а утонула она в результате землетрясений и вулканических взрывов за 10 000 лет до нашей эры. Но некоторые атланты выжили и добрались до Египта, и под правой лапой вечного Сфинкса в огромном подземелье захоронили свою древнюю библиотеку, которую отыщут они сами при возвращении к жизни в ходе новых воплощений. Лично он возродится вновь в 2100 году в Небраске для проверки правильности своих пророчеств. Но предварительно, с той же целью родится в Санкт-Петербурге, чтобы убедиться в предусмотренном распаде Советского Союза в начале девяностых годов и предсказанном Нострадамусом появлении на свет в 2015 году Мессии, кому выпадет честь спасти цивилизацию от самоуничтожения и погружения в хаос и мрак.

Когда родится? 1 марта 1955 года, ровно через четыреста лет после издания в Лионе первой книги «Пророчеств магистра Мишеля Нострадамуса», называемых впоследствии «Центуриями». 400 – число, на первый взгляд, произвольное. Но так ли? Что, если оно продиктовано Высшим Разумом? Вспомним, именно 400 лет евреи находились в египетском плену. А если поднимем глаза от земли к небу, то тут же задумаемся: а не скрывает ли число 400 какие-то необъяснимые тайны мироздания? Обратимся к астрономии. Луна в 400 раз меньше солнца и в 400 раз ближе него к нашей планете. Поразительное совпадение! Но благодаря такому стечению обстоятельств ночное светило полностью закрывает дневное во время затмения. Подобного явления не наблюдается больше нигде во Вселенной. Следовательно, говоря о якобы случайном совпадении, волей-неволей задумаешься: а не заключен ли в нём некий божественный знак, ждущий осмысления?

Горячечный озноб прокатился по невесомому телу Дани: 400 лет после 1 марта 1555 года, это же… День его рождения! Неужели? Нет-нет, быть такого не может, чтобы в прошлом он был величайшим провидцем 20 века Эдгаром Кейси. Но ведь и сам Кейси не представлял себя «Спящим пророком» прежде, чем приобрёл уникальный дар.

Когда журналисты донимали его вопросами: почему это случилось с ним, он снисходительно прибегал к ответу, позаимствованному у Будды: «Никогда не спрашивайте – почему».

Но столь аморфный ответ мало кого устраивал. В особенности советскую разведку, чрезвычайно раздражённую заявлением ясновидца о том, что «Союз нерушимых советских республик» рассыплется как карточный домик в начале 1990-х годов. Из тщательно подобранных разведданных и информации, почерпнутой в книге Артура Хала «И вот приходит шум мыслей», вырисовалась довольно странная для материалистов с партийным билетом картина: Эдгар Кейси, согласно личным дневниковым записям, получил исключительный талант сразу же после того, как на Кентукки, где он тогда жил, «обрушились громкие, доводящие граждан до ужасных нестерпимых головных болей и даже самоубийств, звуки абсолютно загадочной природы». Мучаясь от невыносимой мозговой атаки, он внезапно оказался на борту космического корабля в форме диска, где, тотчас излечившись от недомогания, был представлен не одному, не двум, а шести своим двойникам. Попутно, из бесед со своими живыми копиями, выяснилось: это не просто летательный аппарат, но и машина времени. И с высоты второй половины двадцать первого века взору провидца открылось будущее: жуткие природные и военные катаклизмы, наводнения, вулканические извержения, дымящиеся руины городов Японии, Америки, Англии, Северной Европы. Однако Западная Сибирь, как бросалось в глаза, ничуть не пострадала. Она переливалась огнями цветущих городов, притягивала, не отпуская, взгляд наблюдателя, телепатически передавая прямиком в мозг: отныне именно ей выпала честь возглавить дальнейшее развитие человечества, перерождающегося в пятую земную расу.

В архиве клиники, расположенной в Вирджинии-Бич, где «Спящий пророк» раз за разом входил в транс, чтобы предсказывать и исцелять больных, находится 14 листов с его прогнозами. Последний датирован 1 января 1945 года, в нем указана дата его смерти. Вскоре в больнице была установлена стеклянная панель, на которой выгравировано «Сценарии будущего по Кейси, составленные в 1928 году».

Некоторые предсказания Кейси:

Первая и Вторая Мировая война.

Автокатастрофа 1929 года на Уолл-стрит.

Изобретение лазеров.

Находка Кумранских рукописей.

Падение коммунистического режима в СССР в начале 90-х годов.

Затопление Северной Европы.

Катастрофическое появление Атлантиды из моря.

На территории Египта найдут Зал Записей с секретным знанием.

Разрушение мегаполисов США.

Геофизические изменения большей или меньшей степени со значительным преображением североатлантического побережья Северной Америки.

Земная ось будет смещена к 2001 году, что повлечет за собой перемену климата.

Появление на Земле в 2004 году Пятой Коренной Расы.

Выйдя из сомнамбулического состояния, Дани осознал, что и под его рапидографом растекаются на бумаге какие-то неосмысленные умом строчки. Как будто из путешествия в палату умирающего от лёгочной болезни Эдгара Кейси он вернулся заражённый вирусом ясновидения, либо психографии – способностью создавать тексты и рисунки под гипнотическим влиянием гениев прошлого, не успевших дописать книгу или картину.

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Знак рожденья – Лев и Солнце,

и потрава невских вод.

Он родится инородцем,

он родится в пятый год.

ПСИХОГРАФИЯ

Упорное наше непонимание тезиса «Поэзия – та же живопись» вдруг было устранено, различия между пластическим и словесным искусством стало нам ясным. Оказалось, что вершины этих искусств разделены, основания же их друг с другом соприкасаются. Художник, занимающийся пластическим искусством, должен держаться в границах прекрасного, тогда как художник слова не может обойтись без всего разнообразия явлений, и ему вполне дозволено переступать эти границы. Первый работает в расчёте на внешние чувства, удовлетворить которые может лишь прекрасное, второй в расчёте на воображение, а оно не брезгует и уродством. Словно молнией озарили нас последствия этой великолепной мысли: всю прежнюю наставительную и оценивающую критику мы сбросили с себя, как изношенное платье, и сочли, что избавлены ото всех зол…

Иоганн Вольфганг Гёте

6

Треугольник – одна из важнейших архетипных форм.

Существует предположение, что треугольная вершина пирамиды является порталом в иной мир.

Пифагор утверждал, что во вселенной всё имеет трехчастную основу.

Современность подсказывает: даже генетический код – это тоже серия комбинаций из трех молекул.