Текст книги "Словарь Сатаны"

Один из близнецов[62]62
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Письмо, найденное среди бумаг покойного Мортимера Барра

Вы спросите меня, не сталкивался ли я в своей жизни, будучи одним из близнецов, с чем-нибудь противоречащим известным естественным законам? Тут судить вам; возможно, мы имеем в виду разные естественные законы. Вы можете знать то, что неизвестно мне, и то, что непостижимо для меня, может быть абсолютно ясно для вас.

Вы знали моего брата Джона – то есть знали, что это он, когда меня не было рядом; однако ни вы, ни, полагаю, никто другой не могли заметить между нами разницы, если мы сами того не хотели. Не могли и наши родители; «наши» – единственно подходящее местоимение при столь близком сходстве. Я говорю о брате Джоне, не будучи уверен, что его имя не Генри, а мое – не Джон. Нас поочередно крестили, но после, когда наносили крошечные татуированные метки, хирург сбился, и хотя на моем плече стоит буква «Г», а у брата – «Д», это не означает, что буквы нельзя поменять. В детстве родители различали нас в основном по одежде или по другим таким же простым приметам, но мы так часто менялись костюмами и всем прочим, желая перехитрить своих недругов, что родители прекратили тратить время на выяснение истины и, понимая трудность ситуации, стали звать нас обоих «Дженри». Я часто изумлялся отцовской снисходительности, он никогда не наказывал нас сурово за проделки, а так как мы были относительно послушными мальчиками и умеренно пользовались нашими возможностями смущать и раздражать взрослых, то сумели избежать строгих наказаний. На самом деле наш отец был на редкость добрым человеком и, думаю, в глубине души наслаждался розыгрышами.

Вскоре после переезда в Калифорнию, в Сан-Хосе (где единственным подарком судьбы стало знакомство с таким добрым другом, как вы), наша семья, как вы знаете, развалилась: наши родители скончались в одну неделю. Отец умер разоренный, дом продали за долги. Сестры вернулись к родственникам на Востоке, а мы с Джоном благодаря вашей доброте получили в свои двадцать два года работу в Сан-Франциско, в разных кварталах города. Обстоятельства не позволяли нам жить вместе, и мы виделись не часто, иногда не больше раза в неделю. У нас было немного общих знакомых, и о нашем исключительном сходстве мало кто знал. А сейчас я как раз подхожу к предмету вашего вопроса.

Однажды, вскоре после нашего второго переезда, когда я ближе к концу дня шел по Маркет-стрит, ко мне обратился хорошо одетый мужчина средних лет и, сердечно поздоровавшись, сказал:

– Стивенс, я знаю, ты мало где бываешь, но я рассказал о нашем знакомстве жене, и она будет рада видеть тебя у нас в гостях. Мне кажется, мои дочери тоже заслуживают твоего внимания. Приходи завтра к шести, вместе пообедаем en famille[63]63
  по-семейному (фр.).


[Закрыть] и, если дамы не сумеют тебя развлечь, сыграем несколько партий в бильярд.

Его открытая улыбка и очаровательные манеры не позволили мне отказаться от приглашения, и хотя я никогда не видел раньше этого мужчину, тем не менее быстро дал согласие:

– Вы очень любезны, сэр, и я с радостью принимаю ваше приглашение. Прошу поблагодарить от меня миссис Маргован и передать ей, что я обязательно приду.

Пожав мне руку и сказав на прощание что-то любезное, мужчина пошел дальше. Было ясно, что он принял меня за брата. К подобным заблуждениям я уже привык и взял за правило никогда никого не поправлять, если речь не шла о чем-то важном. Но откуда я знал, что фамилия мужчины Маргован? Эта не та фамилия, которая может вырваться случайно и так же случайно оказаться верной. Она была мне так же незнакома, как и мужчина.

На следующее утро я поспешил на работу к брату и встретил его, когда тот выходил из офиса с векселями, по которым следовало получить товары. Я рассказал, как связал его «обязательствами», и прибавил, что если он не желает туда идти, я с удовольствием продолжу играть его роль.

– Занятно, – задумчиво проговорил брат. – Маргован – единственный человек в конторе, которого я хорошо знаю и которому симпатизирую. Сегодня, когда он пришел на работу, то после обычных приветствий я, повинуясь непонятному порыву, сказал: «Простите, мистер Маргован, но я забыл спросить у вас адрес». Адрес я получил, но до сих пор понятия не имел, для чего он мне нужен. Благодарю за предложение и дальше выручать меня, но, с твоего разрешения, предпочитаю сам съесть этот обед.

Надо сказать, что с того времени он съел много обедов в этом доме – больше чем надо, добавлю от себя, хотя этим не подвергаю сомнению качество еды, – просто он влюбился в мисс Маргован и сделал ей предложение, которое было бездумно и безжалостно принято.

Через несколько недель после того, как меня известили о помолвке, но еще не успели познакомить с невестой и ее семьей, на Кирни-стрит мое внимание привлек красивый, несколько фривольный молодой человек; что-то побудило меня следить за ним, что я и делал, не испытывая никаких угрызений совести. Он свернул на Гири-стрит и шел до Юнион-сквер. Взглянув на часы, он вошел в сквер и некоторое время слонялся по дорожкам, явно кого-то поджидая. Некоторое время спустя к нему присоединилась модно одетая, красивая молодая женщина, и оба куда-то направились по Стоктон-стрит; я последовал за ними, чувствуя, что должен быть предельно осторожен: девушку я не знал, но не сомневался, что она узнает меня с первого взгляда. Молодые люди переходили с улицы на улицу, словно запутывая следы, а потом, воровато оглядевшись по сторонам – я тут же метнулся в подворотню, – вошли в дом, адрес которого я не осмеливаюсь назвать. Впрочем, адрес лучше его репутации.

Я стану возражать, если вы скажете, что моя слежка за двумя незнакомцами не имела под собой веской причины. Будут меня стыдить или нет – все зависит от характера человека. Я привожу этот случай без колебаний и стыда: ведь он важная часть ответа на ваш вопрос.

Спустя неделю Джон пригласил меня в дом будущего тестя, и в мисс Маргован, как вы уже догадались, я, к своему величайшему удивлению, узнал героиню постыдной авантюры. Справедливости ради, назову ее прекраснейшей героиней; ее красота была для меня таким сюрпризом, что я засомневался, та ли это женщина: как мог я не заметить в прошлый раз поразительного очарования этого лица? Но нет, ошибки не было; другой наряд, освещение и окружение создавали новый эффект.

Джон и я провели целый вечер в этом доме, стойко выдерживая, благодаря долгому опыту, добродушное подшучивание над нашим сходством. Оставшись на несколько минут наедине с молодой девушкой, я посмотрел ей прямо в глаза и произнес неожиданно серьезно:

– А ведь у вас, мисс Маргован, тоже есть двойник; я видел его в прошлый вторник днем на Юнион-сквер.

Она остановила на мне взгляд больших серых глаз, но, не выдержав моего, уставилась на нос туфли.

– И что, эта женщина очень похожа на меня? – спросила она с равнодушием, показавшимся мне несколько наигранным.

– До такой степени, – ответил я, – что, восхитившись, я не мог отвести от нее глаз и, признаюсь, последовал за ней дальше до… вы понимаете меня, мисс Маргован?

Белая как полотно женщина сохраняла спокойствие. Когда она вновь подняла глаза, в ее взгляде не было колебания.

– Что вы от меня хотите? – спросила она. – Называйте любые условия, я на все согласна.

Даже за то короткое время, что мне дали на раздумья, я понял, что с этой девушкой обычные методы не пройдут и обычные требования также бесполезны.

– Мисс Маргован, – сказал я, и, без сомнения, сочувствие к ней прозвучало в моем голосе, – думаю, вы являетесь жертвой какого-то ужасного насилия. Я предпочел бы помочь вам, а не усугублять ваше положение.

Она печально и безнадежно покачала головой, а я возбужденно продолжил:

– Ваша красота лишает меня сил. Я обезоружен вашей искренностью и вашим страданием. Если у вас есть возможность поступить по совести, верю, вы выберете то, что сочтете лучшим; если у вас ее нет, тогда – да поможет нам Бог! Меня вам бояться нечего, но, насколько я понимаю, препятствия к этому браку исходят не от меня.

Не ручаюсь за точность слов, но мысль была такая – насколько противоречивые эмоции позволили мне ее сформулировать. Я встал и пошел не оглядываясь, а столкнувшись в дверях с другими гостями, сказал как можно спокойнее:

– Я пожелал мисс Маргован доброго вечера; оказывается, сейчас больше времени, чем я думал.

Джон решил пойти со мной. На улице он спросил, не заметил ли я чего-то необычного в поведении Джулии.

– Она показалось мне нездоровой, – был мой ответ. – Поэтому я ушел. – Больше мы об этом не говорили.

На следующий день я вернулся домой поздно, чувствуя себя после вчерашних событий не в своей тарелке. Чтобы обрести ясную голову и поправить настроение, я вышел погулять, но меня не оставляло предчувствие чего-то ужасного, причину которого я не мог объяснить. Вечер был холодный и туманный, одежда и волосы быстро пропитались влагой, а самого меня бил озноб. Однако, расположившись в халате и тапочках перед пылающим камином, я почувствовал себя еще хуже. Теперь я не дрожал, а содрогался – существенная разница. Ужас от надвигающегося несчастья был таким сильным и гнетущим, что я попытался отогнать его с помощью реального горя – воспоминанием об уже произошедшей беде. Я вызвал в памяти смерть родителей и постарался сосредоточиться на последних минутах их жизни и на похоронах. Но все представлялось как в тумане, каким-то нереальным, словно случилось много лет назад и с другим человеком. Неожиданно в мои мысли ворвался и рассек их, как острая шпага рассекает туго натянутую веревку – другого сравнения не подберешь, – пронзительный крик человека в предсмертной агонии. Кричал брат, и казалось, крик доносится с улицы, прямо за моим окном. Бросившись к окну, я распахнул его. Фонарь напротив тускло освещал мокрый тротуар и фасады домов. Полицейский с поднятым воротником, прислонившись к столбу, спокойно курил сигару. Больше никого не было видно. Я закрыл окно, задернул шторы, сел перед камином и попытался сосредоточиться на том, что меня окружает. Помочь в этом могло привычное действие, и я взглянул на часы – они показывали половину двенадцатого. И тут я вновь услышал этот жуткий крик! Уже в комнате, рядом со мной. Я был испуган и какое-то время не мог пошевелиться. Но уже через несколько минут – не помню, что было до этого, – я мчался по незнакомой улице. Я не знал, где нахожусь и куда тороплюсь, но вскоре уже вбегал по ступеням в дом, перед которым стояли два или три экипажа; внутри горел свет и слышались приглушенные голоса. Это был дом мистера Маргована.

Дорогой друг, вы знаете, что там произошло. В одной комнате уже несколько часов лежала Джулия Маргован, отравившаяся ядом; в другой – истекал кровью Джон Стивенс, простреливший себе грудь. Ворвавшись в комнату, я оттолкнул стоявших рядом с братом врачей и положил руку на его лоб; Джон открыл глаза, безучастно взглянул на меня, затем вновь закрыл их и умер, не произнеся ни звука.

Очнулся я только через шесть недель, возвращенный к жизни в вашем прекрасном доме вашей поистине святой женой. Все это вы знаете, за исключением того, что не имеет отношения к предмету ваших психологических исследований, – по крайней мере не к той части, в отношении которой вы со свойственными вам тактом и предупредительностью попросили моего скромного содействия. Однако я могу рассказать несколько больше.

Несколько лет тому назад я шел вечером по Юнион-сквер. Светила луна. Время было позднее, и на площади никого не было. Когда я подошел к месту, где некогда оказался невольным свидетелем рокового свидания, меня охватили воспоминания; с непонятным извращением, заставляющим нас возвращаться к самым болезненным мыслям, я сел на скамью, чтобы отдаться им. Тут в сквер вошел мужчина и направился в мою сторону. Руки он держал за спиной, голову склонил вниз и, казалось, ничего не замечал. Когда он приблизился к моей скамейке, я признал в нем мужчину, которого видел несколько лет назад на этом месте в обществе Джулии Маргован. Он ужасно изменился – седой, осунувшийся, изможденный. Разгульный образ жизни, пороки отразились на его лице, он был явно болен. Неряшливая одежда, беспорядочно упавшие на лоб волосы – когда-то это выглядело оригинально и живописно, теперь – просто неаккуратно. Ему больше подошла бы не свобода, а ее ограничение – больничный режим.

Не отдавая себе отчета, почему так делаю, я встал и подошел к нему. Мужчина поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Невозможно описать разительную перемену в выражении его лица: на нем застыл непередаваемый ужас – несчастный решил, что встретил призрака. Но он был смелым человеком. «Будь ты проклят, Джон Стивенс!» – выкрикнул он и, подняв трясущуюся руку, попытался нанести мне пощечину, но тут же рухнул головой вперед на камни. Я ушел не оглядываясь.

Кто-то нашел его безжизненное тело. Больше о нем ничего не известно – даже имя. Но знать о человеке, что он умер, вполне достаточно.

Кувшин сиропа[64]64
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Наше повествование начинается со смерти главного героя.

Сайлас Димер скончался 16 июля 1863 года, и его тело похоронили спустя два дня. Так как в деревне его знали все мужчины, женщины и подростки, то на похоронах, как написали в местной газете, «присутствовало великое множество народа». Согласно обычаю того времени и места, гроб у могилы стоял открытый, и собравшиеся друзья и соседи по очереди подходили к гробу, бросая прощальный взгляд на лицо покойного. Потом на глазах у всех Сайласа Димера опустили в могилу. У некоторых зрение было слабовато, но в целом можно сказать, что на этих похоронах старательно соблюдались ритуалы и недостатка в присмотре не ощущалось. Не было никакого сомнения, что Сайлас мертв, и никто не заметил никаких погрешностей в церемонии, которые оправдали бы его воскрешение из мертвых. И все же, если человеческое свидетельство что-то значит (а ведь в прошлом оно положило конец колдовству в окрестностях Салема), он воскрес.

Я забыл сообщить, что смерть и похороны Сайласа Димера имели место в Хиллбруке, небольшом городке, где он прожил тридцать один год. Сайлас был тем, кого в некоторых частях Союза (по общему признанию, свободной страны) называют «лавочником», он держал магазин розничной торговли, где продавал то, что обычно продается в таких магазинах. Насколько известно, его честность никогда не подвергалась сомнению, и все его высоко почитали. Единственное, в чем могли упрекнуть Сайласа самые придирчивые горожане, – это слишком уж безграничная поглощенность бизнесом. И все же его в этом не упрекали, хотя многих других, которые проявляли то же свойство, судили строже. Сайлас вел дело практически один – возможно, разница была именно в этом.

Когда Димер умер, никто не мог припомнить и дня, за исключением воскресений, когда бы он не работал в магазине со времени открытия того более четверти столетия назад. Здоровье никогда его не подводило, он вообще не мог себе представить, что такое – оставить прилавок; рассказывают, как однажды Сайласа вызвали свидетелем по важному судебному делу в один загородный дом, куда он не явился, а адвокату, имевшему мужество потребовать, чтобы Сайласу «объявили порицание», торжественно заявили, что у суда такое предложение вызывает «удивление». Судейское удивление – реакция, которую не так просто вызвать, предложение тут же сняли, и соглашение с другой стороной было достигнуто с учетом того, что сказал бы мистер Димер, если б смог присутствовать; другая сторона грамотно воспользовалась своим преимуществом, и предположительное свидетельство отсутствующего мистера Димера нанесло ущерб истцу. Короче говоря, в округе сложилось общее мнение, что Сайлас Димер – самый неподвижный объект в Хиллбруке и его перемещение в пространстве может привести к неприятностям в обществе или к серьезным бедствиям.

Миссис Димер и две дочери занимали верхний этаж дома, но Сайлас всегда спал на койке за прилавком. Именно на ней в одну из ночей его случайно обнаружили умирающим; скончался он как раз в то время, когда пора было открывать ставни. Несмотря на потерю речи, он, похоже, все понимал, и те, кто знал его лучше, считали, что настигни его конец после начала работы магазина, смерть его была бы ужасной.

Таким был Сайлас Димер и такими устойчивыми и постоянными были его жизнь и привычки, что деревенский юморист (некоторое время посещавший колледж) прозвал его «Лежачим камнем», а в первом – после смерти Сайласа – номере местной газеты беззлобно пошутил, что Сайлас взял выходной. Одним днем не обошлось, но, по свидетельствам очевидцев, получается, что не прошло и месяца, как мистер Димер дал понять, что не собирается предаваться лени в могиле.

Одним из самых влиятельных жителей Хиллбрука был Элван Крид, банкир. Он жил в самом лучшем доме, держал экипаж и разбирался во многих вещах. В частности, знал толк в путешествиях, так как часто бывал в Бостоне и однажды, по общему мнению, даже посетил Нью-Йорк, хотя сам он скромно отрицал такое выдающееся достижение. Об этом здесь упоминается для того, чтобы читатель больше узнал о достоинствах мистера Крида: о его интеллекте, если он, хотя бы изредка, соприкасался с культурой метрополии, или о его искренности, если этого не было.

В один прекрасный летний вечер, часов примерно в десять, мистер Крид вошел через калитку в свой сад, прошел по белевшей при свете луны гравийной дорожке к парадному входу, поднялся по каменным ступеням своего красивого дома и, немного помешкав, вставил ключ в замок. Открыв дверь, он увидел жену, шедшую через холл из гостиной в библиотеку. Та ласково его приветствовала и попридержала входную дверь, чтобы муж спокойно вошел. Он, однако, задержался у входа и, оглядев крыльцо у порога, удивленно воскликнул:

– Какого черта! Куда делся кувшин?

– Какой кувшин, Элван? – спросила жена без особого сочувствия.

– Кувшин с кленовым сиропом… Я принес его из магазина и поставил на крыльце, чтобы открыть дверь. Какого…

– Успокойся, Элван, не надо ругаться, – поспешила остановить его дама. Кстати, Хиллбрук не единственное место в христианском мире, где исчезающий политеизм запрещает употреблять всуе имя злого духа.

Кувшина с кленовым сиропом, который благодаря простым нравам городка разрешалось даже особо выдающимся людям приносить домой из магазина, нигде не было.

– Ты уверен, что принес его, Элван?

– Дорогая, ты что, думаешь, человек не понимает, несет или не несет он кувшин? Проходил мимо лавки Димера и купил сироп. Димер сам одолжил мне кувшин, и я…

Это предложение так и осталось незаконченным. Мистер Крид, шатаясь, дошел до гостиной и, дрожа всем телом, рухнул в кресло. Он только сейчас вспомнил, что Сайлас Димер вот уже три недели как умер.

Миссис Крид стояла рядом с мужем и глядела на него с удивлением и тревогой.

– Ради всего святого, что беспокоит тебя? – спросила она.

Недомогание мистера Крида не несло в себе ничего святого, поэтому он не счел необходимым отвечать на этот вопрос; он промолчал – просто сидел и смотрел в пространство. Ничто не нарушало долгого молчания, кроме мерного тиканья часов, которые, казалось, шли медленнее обычного, словно проявляли деликатность, давая супругам собраться с мыслями.

– Джейн, я сошел с ума – вот в чем дело. – Мистер Крид говорил невнятно и торопливо. – Почему ты мне ничего не сказала: ты должна была заметить симптомы болезни раньше, чем они стали так очевидны, что теперь и я их вижу. Я думал, что иду мимо магазина Димера; он был открыт, горел свет – так, во всяком случае, мне показалось; на самом деле магазин теперь закрыт. Сайлас Димер стоял на своем месте за прилавком. Боже, Джейн, я видел его так же отчетливо, как тебя. Вспомнив, как ты говорила, что хочешь кленовый сироп, я вошел внутрь и купил его – вот и все; я купил две кварты кленового сиропа у Сайласа Димера, который умер и похоронен, и он же налил мне этот сироп из бочонка и подал в кувшине. Еще и поговорил со мной – помнится, довольно рассудительно, даже больше обычного, – но убей меня, если я помню хоть слово из нашего разговора. Но я видел его, ей-богу, я видел его и говорил с ним – а ведь он мертв! Так мне казалось, но я сумасшедший, Джейн, у меня крыша поехала, а ты скрывала это от меня.

Монолог мужа дал женщине время собрать все отпущенные ей мыслительные способности.

– Элван, – начала она, – поверь, у тебя нет никаких признаков сумасшествия. Это была всего лишь иллюзия, и ничего больше. Другое было бы ужасно! Нет у тебя никакого безумия, просто ты слишком много работаешь в своем банке. Не стоило присутствовать сегодня вечером на совете директоров; другие могли заметить, что тебе нездоровится. Я чувствовала, что может случиться что-то вроде этого.

Мистер Крид подумал, что ее пророчество несколько запоздало, но промолчал, озабоченный своим состоянием. Он немного успокоился и был в состоянии мыслить логично.

– Несомненно, это явление носит иллюзорный характер, – сказал он, и его переход на научный жаргон прозвучал нелепо. – Можно допустить возможность спиритического видения и даже его материализацию, но трудно вообразить материализацию коричневого глиняного кувшина емкостью в полгаллона, грубого творения гончара.

Как только он закончил говорить, в комнату вбежал ребенок – его маленькая дочка. На ней была ночная рубашка. Бросившись к отцу, она обняла его за шею с словами:

– Плохой папка, забыл прийти ко мне и поцеловать на ночь. Мы слышали, как скрипнула калитка, вскочили и посмотрели в окно. Папочка, дорогой, Эдди просит, чтобы ты отдал ему кувшинчик, когда он освободится.

Когда Элван осознал всю важность этого сообщения, он содрогнулся. Ведь ребенок не слышал ни слова из их разговора.

Имущество Сайласа Димера находилось под надзором душеприказчика, который счел лучшим ликвидировать «дело»; магазин был закрыт со дня смерти владельца, товар вывез другой «лавочник», купив его en bloc[65]65
  оптом (фр.).


[Закрыть]. Комнаты наверху опустели: вдова и дочери уехали в другой город.

На следующий вечер после приключения Элвана Крида (о котором каким-то образом стало известно) толпа мужчин, женщин и детей собралась напротив магазина. Теперь каждый житель Хиллбрука знал, что тут появляется призрак покойного Сайласа Димера, хотя не все этому верили. Из последних самые храбрые, то есть самые молодые, бросали камни в единственно доступную часть дома – фасад, стараясь не попадать в окна со снятыми ставнями. Скептицизм еще не сменился злобой. Особо авантюрные натуры перешли на другую сторону улицы, колотили в дверь и пытались при помощи зажженных спичек разглядеть, что таится внутри темного магазина. Некоторые из зрителей упражнялись в остроумии – кричали на разные голоса, стонали и призывали призрака соревноваться в ходьбе.

После того как изрядное количество времени пролетело без каких-либо признаков потустороннего присутствия, многие ушли домой, а те, кто остался, чтобы следить и дальше, заметили, как внутреннее помещение заполняется тусклым, желтоватым светом. На этом все проявления эмоций и хвастовство закончились; смельчаки бросились от дверей и окон на противоположную сторону улицы и смешались с толпой; мальчишки прекратили швыряться камнями. Все притихли и только возбужденно шептались, показывая на теперь уже ровно горящий свет. Сколько минуло времени с момента первой слабой вспышки, никто сказать не мог, но освещение стало достаточно ярким, так что появилась возможность разглядеть все внутри магазина, и в том числе стоявшего за прилавком Сайласа Димера, которого было прекрасно видно!

Произведенный эффект трудно преувеличить. Толпа быстро редела по обоим флангам, самые трусливые скрылись первыми. Многие бежали во всю прыть, только пятки сверкали; другие старались сохранять достоинство и даже изредка поглядывали назад через плечо. Наконец осталось всего десятка два зевак, в основном мужчин, они стояли неподвижно и взволнованно глядели в окна. Призрак за прилавком не обращал на них ни малейшего внимания, он был целиком поглощен работой с бухгалтерскими книгами.

В конце концов трое мужчин, словно подчиняясь общему импульсу, перешли улицу. Один из них, самый крупный, собрался вышибить плечом дверь, но она открылась сама, без человеческого участия, и отважные разведчики проникли внутрь. Только успели они переступить порог, как трепещущие от страха зрители увидели, что смельчаки стали вести себя непонятным образом. Выставив вперед руки, мужчины блуждали по помещению, больно бились о прилавок, спотыкались о коробки и бочки, стоящие на полу, и наталкивались друг на друга. Они тыкались то туда, то сюда и, судя по всему, хотели найти выход, но у них ничего не получалось. Из дома неслись восклицания и ругательства. Но призрак Сайласа Димера не обращал на их поведение ни малейшего внимания.

Никто не мог припомнить, из-за чего остальные – мужчины, женщины, дети, собаки – вдруг разом шумно ринулись к магазину. Они создали затор в дверях, толкая тех, кто был впереди, потом разумно решили встать в очередь и продвигались вперед шаг за шагом. Некая духовная или физическая алхимия переплавила созерцание в действие, и зрители тоже стали участниками спектакля: аудитория захватила сцену.

На другой стороне улицы остался только один зритель – Элван Крид, банкир, которому внутреннее помещение магазина с постоянно прибывающим с улицы народом казалось ярко освещенным и все, что там творилось, виделось как на ладони. Для тех же, кто находился внутри, в магазине царила темнота. Словно каждый, кто проходил через дверь, мгновенно слеп и доходил до бешенства, видя, что ему не повезло. Люди бессмысленно ощупывали все вокруг, пытаясь пробиться сквозь поток себе подобных, толкались, пихали друг друга, кого-то при этом случайно ударяли, те падали, их топтали, они поднимались и кого-то топтали сами. Хватали того, кто рядом, за одежду, волосы, бороды, дрались как звери, ругались, орали, обзывали друг друга бранными и неприличными словами. Наконец Элван Крид увидел, как в этот жуткий человеческий водоворот вошел последний, кто стоял в очереди, и в ту же секунду яркий свет погас, и теперь Крид не видел ровным счетом ничего, как и те, кто находился внутри. Он повернулся и ушел домой.

Рано утром любопытствующие вновь собрались у магазина Димера. Среди них находились сбежавшие прошлым вечером люди, которые теперь, при свете солнца, обрели смелость, были и просто честные труженики, идущие на работу. Дверь магазина была распахнута, помещение пустовало, но на стенах, на полу, на мебели – повсюду были обрывки ткани и клоки волос. Стражу порядка как-то удалось выбраться из хаоса и укрыться дома, чтобы залечить раны, и он божился, что всю ночь провел в постели. На запыленной расчетной кассе позади прилавка лежала книга продаж. Последняя запись в ней была сделана рукой Димера в день его смерти, 16 июля. И никакого свидетельства последующей продажи товара Элвану Криду.

Вот и вся история. Но когда страсти поутихли и разум возобладал, жители Хиллбрука признали, что, учитывая безвредный и благородный характер первой коммерческой сделки, проведенной покойным Сайласом Димером в новых условиях, он не преступил закон, так что ему дозволялось возобновить бизнес на старом месте без специальной договоренности. Местный историк, из неопубликованных записей которого взяты эти факты, выразил свое согласие с таким суждением.