Текст книги "Словарь Сатаны"

Ночные события в ущелье Мертвеца[73]73
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]
Недостоверная история

Стояла холодная и ясная, как бриллиант чистой воды, ночь.

Такие ночи особенно холодны. В темноте холод ощущается не так остро, как при свете, – тогда мучения сильнее. Эта ночь была достаточно светлой, и морозец покусывал, как змея. Луна таинственно плыла позади гигантских сосен, венчающих Южную гору, высекая холодные искры из снежного наста и привлекая внимание к призрачным очертаниям на темном западе – Береговым хребтам, за которыми лежит невидимый Тихий океан. Снег занес открытые места на дне ущелий и теперь лежал там длинными, ритмично дышащими грядами и горками в окружении снежной пыли. Эта пыль искрилась в двойном отражении – от лунного света и от снега.

Под снегом погребено много хижин из заброшенного рудника (моряк сказал бы: потоплено), кое-где они выступают наружу даже выше опор, на которых раньше держался мост через реку, называемую «флюм» («flume»[74]74
  горное ущелье с водным потоком (англ.).


[Закрыть]), что, конечно, подразумевало «flumen»[75]75
  река (лат.).


[Закрыть]. Среди привилегий, коими наделены золотоискатели, есть и привилегия говорить по-латыни. О своем умершем соседе золотоискатель скажет: «Он уплыл по флюму». Неплохо сказать и так: «Его жизнь вернулась в Источник жизней».

Сопротивляясь атакам ветра, снег не пренебрегал выгодными позициями. Преследуемый ветром, он не очень отличался от отступающей армии. На открытом поле выстраивался шеренгами и батальонами; где был опорный пункт, делал привал; если встречалось укрытие, пользовался им. Видели бы вы, сколько взводов снега прячется за разрушенной стеной. Снег занес старую, вырубленную в скалах дорогу. Эскадрон за эскадроном снег пытался и дальше прорваться этим путем, но тут атака ветра закончилась. Зимней ночью невозможно представить себе более безрадостное и унылое место, чем ущелье Мертвеца, или Галч. Однако его единственный обитатель, мистер Хайрам Бисон, избрал Галч местом постоянного проживания.

Со склона Северной горы его небольшая, сколоченная из сосны хижина посылала из единственного застекленного окна длинный тонкий луч света; она здорово напоминала черного жука, прикрепленного к скале яркой новой булавкой. Внутри ее перед пылающим камином сидел сам мистер Бисон, уставившись в горящее пламя, словно никогда в жизни не видел ничего подобного. Его нельзя было назвать привлекательным – седой, в поношенной и неряшливой одежде, с серым, изнуренным лицом и болезненно горящими глазами. Если б кто-нибудь попытался определить его возраст, то сначала сказал бы «сорок семь», потом, подумав, поправился: «семьдесят четыре». На самом деле ему было двадцать восемь. Возможно, он был настолько истощенным, насколько позволял себе, принимая во внимание бедного гробовщика в Бентли-Флэт и нового энергичного коронера из Соноры. Бедность и рвение – это молот и наковальня. Опасно оказаться между ними.

Когда мистер Бисон сидел вот так, упершись локтями в драной рубашке в обтянутые рваниной колени и закрыв костлявыми руками впалые щеки, то казалось, стоит дунуть, и он рассыплется. Все же за последний час он моргнул не менее трех раз.

В дверь громко постучали. Стук в такое время ночи и в такую погоду удивил бы обычного смертного, который провел два года в ущелье, не видя человеческого лица, и к тому же знал, что пройти сюда невозможно; но мистер Бисон не отвел взгляда от горящих углей. И даже когда дверь распахнулась, он только немного съежился, будто ждал чего-то, что предпочел бы не видеть. Такое движение можно видеть у женщин в часовне, когда за ними в проходе проносят гроб.

Но когда высокий старик в шерстяном пальто, с обмотанной платком шляпой, в теплом шарфе, почти скрывающем лицо, в зеленых защитных очках, контрастирующих с ослепительно-белой кожей (в тех местах, где ее еще можно было разглядеть), молча вошел в комнату и тяжело опустил руку в перчатке на плечо мистера Бисона, тот настолько забылся, что поднял с изумлением глаза: среди тех, кого он мог ожидать, такой личности не было. Тем не менее вид нежданного гостя пробудил в мистере Бисоне ряд чувств – удивление, удовлетворение, неподдельную искренность. Поднявшись со своего места, он снял узловатую руку с плеча и пожал ее с неожиданной пылкостью: в облике старика не было ничего привлекательного, скорее, он вызывал отвращение. Однако притягательность – слишком общая характеристика, она может включать и отвращение. Что может быть притягательнее лица, которое мы инстинктивно закрываем простыней! Когда оно становится еще притягательнее – просто завораживающим, – мы кладем на него семь футов земли.

– Сэр, – сказал мистер Бисон, отпуская руку старика, безвольно, с легким треском упавшую тому на бедро, – сегодня выдалась ужасная ночь. Присаживайтесь. Я очень рад вас видеть.

Речь мистера Бисона говорила о хорошем воспитании, чего, учитывая все обстоятельства, трудно было ожидать. Действительно, контраст между его внешностью и манерами был поразительный, такого не встретишь среди обычных золотоискателей. Старик сделал шаг к огню, таинственно заигравшему в зеленых очках.

– Поверьте, я говорю от души! – заверил мистер Бисон.

Манеры мистера Бисона были не совсем отточены, кое-какие уступки местным вкусам в них чувствовались. Он ненадолго замолк, позволив своему взгляду переместиться с закутанной головы гостя на теплое пальто с покрытыми плесенью пуговицами и ниже – на зеленоватые кожаные ботинки, присыпанные снегом, который, подтаяв, расползался по полу тонкими струйками. Осмотрев гостя, мистер Бисон остался доволен его видом. А кто бы не был? Потом он продолжил:

– К сожалению, могу предложить вам угощение под стать моему скромному пристанищу, однако буду польщен, если вы разделите его со мной, а не отправитесь на поиски лучшего в Бентли-Флэт.

Применяя тонкость ненавязчивого гостеприимства, мистер Бисон представил дело так, будто временное пребывание в его теплом жилище в ненастную ночь – тяжелое испытание по сравнению с необходимостью пройти четырнадцать миль по хрупкому насту, то и дело проваливаясь по пояс. Вместо ответа гость стал расстегивать пальто. Хозяин подбросил новую порцию дров в огонь, подмел каменную плиту у камина волчьим хвостом и сказал:

– Но мне кажется, вам лучше бежать отсюда.

Старик сел у камина, подставив большие подошвы шедшему от огня теплу, шляпу он не снял. На рудниках редко снимают шляпу, разве только вместе с ботинками. Без дальнейших замечаний мистер Бисон тоже сел на стул, который раньше был бочкой и, сохранив многое от первоначального облика, выглядел так, словно был спроектирован с прицелом вместить все то золото, которое его владельцу удастся намыть. Воцарилось молчание; потом со стороны сосен послышалось сердитое тявканье койота, и одновременно затрещала дверь. Никакой связи тут не было: койота измучила непогода, а старую дверь качнуло от сильного порыва ветра, и все же казалось, что между ними существует некий тайный сговор. Мистер Бисон содрогнулся от подсознательного страха, но тут же справился с ним и вновь обратился к гостю:

– Странные вещи здесь случаются. Я вам расскажу, что знаю, и если потом вы решите уйти, постараюсь пройти с вами самую опасную часть пути – до того места, где плешивый Питерсон пристрелил Бена Хайка; надеюсь, места вам знакомы.

Старик выразительно кивнул, как бы показывая, что эти места не просто ему знакомы, а очень знакомы.

– Два года назад, – начал мистер Бисон, – я и еще два горняка поселились в этом доме; но когда началось массовое переселение во Флэт, мы тоже ушли отсюда вместе с остальными. За десять часов ущелье опустело. Однако я в тот же вечер обнаружил, что забыл дорогой пистолет (вот он), и, вернувшись за ним, остался здесь на ночь и провел ее в полном одиночестве, как и все последующие. Я должен сказать, что за несколько дней до всеобщего исхода умер наш слуга-китаец; земля в то время так замерзла, что не было никакой возможности выкопать нормальную могилу. Поэтому в день нашего бегства мы прорубили пол и, как могли, его похоронили. Перед тем как опустить тело, я совершил мерзкий и безвкусный поступок – отрезал у китайца косичку и прикрепил ее к балке над могилой, где вы и сейчас можете ее видеть или лучше позже, когда согреетесь и придете в себя. Я говорил, не так ли, что китаец умер ненасильственной смертью? Конечно, я не имел к его смерти никакого отношения, а сюда вернулся не потому, что меня тянуло на место преступления или по каким-то извращенным причинам, а только потому, что забыл пистолет. Это вам ясно, сэр?

Мужчина понимающе кивнул. Судя по всему, он был немногословен, если не сказать больше. Мистер Бисон продолжил:

– Согласно китайской вере, человек – как воздушный змей, он не может подняться в небо без хвоста, то бишь косички. Однако чтобы сократить эту скучную историю, хотя рассказать ее – мой долг, скажу, что в ту ночь, когда я был здесь один и думал о чем угодно, только не о китайце, он вернулся за своей косичкой. Но ее не получил.

После этих слов мистер Бисон погрузился в молчание. Возможно, он устал с непривычки говорить; а может, припоминал случившееся, что требовало сосредоточенности. Ветер разгулялся вовсю, и сосны в горах громко шумели. Наконец рассказчик продолжил:

– Вы скажете, что ничего особенного тут нет, да я и сам так думаю… Но он продолжает приходить!

Вновь последовало долгое молчание, оба, не двигаясь, смотрели на огонь. Затем мистер Бисон яростно заговорил, устремив взгляд на то, что как-то можно было разглядеть на неподвижном лице слушателя:

– Отдать ее? Сэр, в этом вопросе мне советчики не нужны. Уверен, вы простите меня, – тут голос мистера Бисона зазвучал особенно убедительно, – но я отважился прибить эту косичку и считаю своим нерушимым долгом ее охранять. Поэтому считаю для себя невозможным следовать вашему деликатному совету… Не считаете ли вы меня модоком[76]76
  Индеец племени модок.


[Закрыть]?

Свирепость, с какой он выкрикнул в лицо гостю это немыслимое предположение, переходила все границы – все равно что хлестнуть по лицу латной перчаткой. Это был не просто протест, но и вызов. Принять за труса или считать модоком – одно и то же. Иногда еще говорят – принять за китайца. «Ты что, считаешь меня китайцем?» – этот вопрос часто задают тем, кто неожиданно сбавляет темп работы.

Выпад мистера Бисона не произвел на гостя никакого впечатления, и после небольшой паузы, во время которой ветер громыхал в трубе, словно комки земли по крышке гроба, хозяин заговорил снова:

– Но поймите, это измучило меня. Я чувствую, что последние два года жизни – ошибка, и эта ошибка теперь сама себя исправляет, вы понимаете – как. Могила! Нет – ее некому рыть. Да и земля промерзла. Но вы пришли очень кстати. Можете рассказать в Бентли… но это не важно. Резать было тяжело: в свои косички они вплетают шелк. Кхи-пуа… кхи-пуа…

Мистер Бисон говорил с закрытыми глазами, его речь напоминала бред. На последнем слове он захрапел. Через мгновение он глубоко вздохнул, с усилием открыл глаза, произнес одну фразу и погрузился в глубокий сон. Сказал он следующее:

– Они крадут мой золотой песок.

И тогда пожилой незнакомец, не произнесший за все время ни единого слова, поднялся со своего места, снял не торопясь верхнюю одежду, после чего стал выглядеть так же нескладно, как покойная синьорина Фесторацци, ирландка, которая при росте шесть футов весила всего пятьдесят шесть фунтов и демонстрировала себя в одной сорочке зевакам Сан-Франциско. Затем кое-как устроился на некоем подобии койки, положив, согласно местным обычаям, пистолет рядом с собой. Пистолет он взял с полки, и это был именно тот пистолет, за которым мистер Бисон, по его словам, вернулся в Галч два года назад.

Через некоторое время проснулся мистер Бисон и, увидев, что гость улегся спать, последовал его примеру. Но прежде он подошел к длинной косичке язычника и со всей силой дернул за нее, чтобы убедиться, что та крепко держится. Две койки – сбитые деревянные полки, покрытые не очень чистыми одеялами, – стояли друг напротив друга у противоположных стен комнаты; между ними располагался небольшой квадратный люк, который вел к месту упокоения китайца. Поверх него крест-накрест были навалены два ряда головок костылей. Сражаясь со сверхъестественным, мистер Бисон не пренебрегал и материальными мерами предосторожности.

Огонь в камине догорал, по уголькам пробегали синие искорки; лишь изредка пламя капризно вспыхивало, бросая на стены призрачные тени, они таинственно двигались – то переплетаясь, то разъединяясь. Тень от свисающей косички, однако, держалась отдельно – в дальнем углу комнаты, ближе к крыше, напоминая восклицательный знак. Шум сосен снаружи возвысился до величия триумфального гимна. В перерывах, когда шум смолкал, наступала зловещая тишина.

Во время одного из таких перерывов сооружение на полу зашевелилось и стало подниматься. Все происходило медленно и постепенно, и так же медленно и постепенно старик с замотанной головой стал приподниматься на койке, следя за происходящим. Затем с грохотом, потрясшим дом до основания, сооружение рухнуло на прежнее место, угрожающе торча всеми своими уродливыми шипами. Мистер Бисон проснулся и не поднимаясь стал тереть глаза. Его трясло, он стучал зубами от холода. Его гость, облокотившись, наблюдал за всем через очки, горевшие как фонари.

Неожиданно сильный порыв ветра с воем ворвался в камин, разбросал во все стороны золу и пепел, так что на мгновение все заволокло дымом и потемнело. Когда огонь понемногу опять разгорелся и осветил комнату, стало видно, что на краешке стула у камина робко устроился смуглый маленький человечек приятной наружности, одетый с безукоризненным вкусом; он дружелюбно и ласково улыбался старику. «Наверное, из Сан-Франциско», – подумал мистер Бисон; немного оправившись от испуга, он пытался уловить смысл сегодняшних событий.

Но вот и новое действующее лицо появилось на сцене. Из квадратной черной дыры посредине пола высунулась голова покойного китайца; остекленевшие глаза в узких длинных прорезях неотрывно и жадно смотрели вверх на раскачивавшуюся косичку. Мистер Бисон застонал и снова закрыл руками лицо. Легкий запах опиума распространился по комнате. Призрак в короткой синей рубашке, стеганой и шелковой, но изъеденной могильной плесенью, медленно восставал, словно на спиральной пружине. Колени его были на уровне пола, когда в стремительном порыве, как взметнувшийся язычок пламени, он обеими руками схватил косичку, подтянулся и вцепился уродливыми желтыми зубами в ее кончик. Он словно прилип к косице в притворном безумии, отвратительно гримасничал и раскачивался из стороны в сторону, пытаясь оторвать свою собственность от балки, но не произносил при этом ни звука. Так дергается труп под воздействием гальванической батареи. Контраст между сверхчеловеческой активностью китайца и полным молчанием был поистине ужасным.

Лежа в постели, мистер Бисон сжался в комок. Смуглый маленький джентльмен расправил ноги, нетерпеливо отбил носком ботинка такт на полу, вытащил тяжелые золотые часы и сверился с ними. Старик выпрямился и молча взял пистолет.

Бах!

Словно рухнувшее с виселицы тело, китаец провалился в черную дыру с косичкой в зубах. Люк с треском захлопнулся. Смуглый маленький джентльмен из Сан-Франциско проворно вскочил с краешка стула, поймал что-то в воздухе шляпой – так мальчишки ловят бабочек, и быстро исчез в камине, словно его туда втянуло.

Из темноты снаружи через открытую дверь донесся слабый, отдаленный крик – долгий скорбный вопль: то ли ребенок задыхался в пустыне, то ли Сатана уносил погибшую душу. Возможно, то выл койот.

В начале следующей весны группа золотоискателей в поисках новых мест проходила мимо Галча и в одной из покинутых лачуг обнаружила на койке труп Хайрама Бисона с пулей в сердце. Стреляли явно с противоположной стороны комнаты, потому что в одной из дубовых балок под потолком остался небольшой синеватый след – пуля попала в сучок и рикошетом ударила в грудь жертвы. К той же балке был надежно прикреплен конец – как показалось – веревки, сплетенной из конских волос, разорванной пулей. Больше ничего интересного не обнаружили, кроме странного, со следами плесени наряда, некоторые предметы которого были впоследствии идентифицированы знающими людьми как одежда, в которой много лет назад хоронили местных жителей. Было непонятно, как она могла здесь оказаться, если ее только не надевала для маскировки сама Смерть, что малоправдоподобно.

Малыш-бродяга[77]77
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Если б вы видели малыша Джо на углу улицы под дождем, вы вряд ли пришли бы в восторг. Это был обычный осенний ливень, но проливавшуюся на Джо воду (который был не в том возрасте, чтобы разбирать, что к чему, и потому не учитывался законом о беспристрастном распределении) посторонний человек назвал бы странной: темной и вязкой – липкой. Впрочем, даже для Блэкберга, где действительно происходят весьма удивительные вещи, это было необычно.

Например, десять или двенадцать лет назад здесь шел дождь из лягушат, что убедительно подтверждается хроникой того времени; правда, запись заканчивается невразумительным заявлением, что такая погода особенно хороша для французов.

А несколько лет тому назад в городе шел кроваво-красный снег; в Блэкберге зимой холодно, снег валит часто и помногу. Сомневаться не приходится – в том случае снег был цвета крови и, когда таял, превращался в воду того же цвета – если только это не была и правда кровь. Явление приобрело широкую известность, и у науки нашлось столько объяснений, сколько было ученых, которые ничего в этом не поняли. Но граждане Блэкберга, много лет жившие в городке, где теперь шел красный снег, должны бы знать об этом явлении больше других, но они только качали головами и говорили: добра не жди.

И как в воду глядели: следующее лето запомнилось таинственной болезнью – эпидемией, или бог знает чем; во всяком случае, врачи терялись в догадках, и эта болезнь унесла жизни доброй половины населения. Большая часть другой половины уехала и долго не возвращалась, но в конце концов приехала на старое место и к настоящему времени расплодилась и достигла прежнего количества, однако Блэкберг уже никогда не стал прежним.

Совершенно другого рода, хотя тоже «весьма необычная», история о призраке Хетти Парлоу. Девичья фамилия Хетти Парлоу была Браунон, и в Блэкберге эта фамилия значит больше, чем можно предположить.

Брауноны жили здесь с незапамятных времен – почти с высадки первых колонистов, и считались первым семейством города. А также самым лучшим и самым богатым; блэкбергские жители с радостью отдали б всю свою плебейскую кровь в защиту этой семьи. Мало кто из семейства жил постоянно вдали от Блэкберга – хотя многие получили образование в самых разных местах и почти все поездили по миру, – и потому в городе они были представлены основательно. Мужчины занимали почти все государственные или муниципальные должности, а женщинам досталась благотворительность. Хетти любили больше других за ее добрый нрав, чистосердечность и исключительную красоту. Она вышла замуж в Бостоне за молодого повесу по фамилии Парлоу и, как настоящая Браунон, перетащила мужа в Блэкберг и сделала из него члена городского совета. Родившегося ребенка они назвали Джозефом и очень его любили, как тогда было принято у родителей всего округа. Но они умерли от уже упоминавшейся таинственной болезни, и Джозеф в год остался сиротой.

К несчастью для Джозефа, болезнь, отнявшая у него родителей, на этом не остановилась; она пошла дальше и уничтожила почти весь род Браунонов и сводных родственников; а те, кто бежал, не возвращались. Традиция была разрушена, поместье Браунонов перешло в чужие руки, остались только те члены семьи, что покоились в земле кладбища Оук-Хилл; там их собралась целая колония – достаточно мощная, чтобы сопротивляться натиску чужаков и отвоевать себе лучшие участки. А теперь о призраке…

Как-то вечером, спустя три года после смерти Хетти Парлоу, группа молодых людей из Блэкберга ехала в фургоне мимо кладбища; если вы бывали в этих местах, то помните, что дорога на Гринтон проходит через Оук-Хилл и идет на юг. Они возвращались с Майского фестиваля в Гринтоне, так что можно установить точную дату события. Их было человек десять-двенадцать, и, несмотря на недавние печальные события, молодые люди находились в весьма приподнятом настроении. Когда они поравнялись с кладбищем, возница натянул вожжи, сдерживая лошадей, и удивленно вскрикнул. И было чему удивляться: впереди, почти на дороге, однако не сходя с кладбищенской земли, стоял призрак Хетти Парлоу. Сомнений не было: ее лично знали все эти юноши и девушки. А на то, что это был призрак, указывали обычные приметы: саван, длинные распущенные волосы, отрешенный взгляд. Призрак печально протягивал руки на запад, словно желал получить вечернюю звезду, весьма соблазнительную, но абсолютно недостижимую. Молодые люди застыли в молчании (так гласит легенда) – на празднике они пили только кофе и лимонад – и отчетливо слышали, как призрак звал: «Джо! Джо!» Через мгновение все исчезло. Конечно, этому можно не верить.

Как раз в это время, как впоследствии выяснилось, Джо блуждал по поросшей полынью равнине на противоположной стороне континента, близ Уиннимука в штате Невада. В этот город Джо привезли добрые люди, отдаленно связанные родственными узами с его покойным отцом, усыновили малыша и нежно о нем заботились. Но в тот вечер несчастный ребенок вышел из дома и заблудился.

Его дальнейшая история покрыта мраком, но в нем есть некоторые просветы. Известно, что его подобрала семья индейцев пайютов, некоторое время он жил у них, а потом индейцы продали мальчика – действительно продали за деньги одной женщине на железнодорожной станции далеко от Уиннимука, она ехала на восток. Женщина обещала навести справки о ребенке, но ей не удалось ничего узнать, и, будучи бездетной вдовой, она оставила его у себя. В этот период жизни Джо был далек от положения сироты, количество претендентов на роль родителей, казалось, спасало его от этого горестного положения.

Миссис Дарнелл, его новая мать, жила в Кливленде (штат Огайо). Но приемный сын недолго оставался с ней. Однажды его увидел полицейский, новый человек в районе, мальчик сознательно поплелся за ним, а когда его стали расспрашивать – что и как, ответил, что «идет домой». Должно быть, дальше он ехал поездом, так как три дня спустя оказался в Уайтвилле, который, как известно, находится далеко от Блэкберга. Одежда у малыша сохранилась в приличном состоянии, но сам он был чудовищно грязен. Джо не мог рассказать о себе ничего связного и потому был задержан как бродяга и отправлен в детский приют, где его помыли.

Из детского приюта в Уайтвилле Джо сбежал – просто ушел однажды в лес, и больше его не видели.

Дальнейшие его следы обнаруживаются на окраине Блэкберга, на углу улицы, где он одиноко стоит под холодным осенним дождем, и теперь уже можно сказать, что на самом деле дождь вовсе не был темным и липким – ему просто не удавалось смыть грязь с лица и рук малыша. Джо был по уши в грязи, его словно разрисовала рука художника. На несчастном маленьком бродяжке не было ботинок, покрасневшие ножки распухли, и при ходьбе он хромал. Что до одежды – то вы вряд ли смогли бы назвать хоть один предмет его туалета и никогда не поняли бы, каким чудом это тряпье удерживается на нем. Сомнений не было – он продрог с головы до ног и сам это понимал. В этот вечер холод пробрал бы до костей любого, потому никого на улице и не было. Как здесь оказался сам Джо, он не смог бы ответить, даже если б его словарный запас состоял из доброй сотни слов. Видя его растерянный взгляд, всякий бы догадался, что малыш понятия не имеет, где (и почему) находится.

Однако для своего возраста Джо совсем не был глуп; холод и голод гнали его вперед, и он побрел косолапя, на полусогнутых ногах к одному из домов на улице, где было тепло и светло. Но его разумная попытка не удалась: большая собака на цепи подвергла сомнению его право войти внутрь. Страшно перепуганный малыш решил (и не без оснований), что жестокость снаружи предполагает не меньшую жестокость внутри, и заковылял прочь от домов. Справа от Джо простирались серые мокрые поля, слева – те же серые поля, дождь слепил глаза, и наступавшая туманная, темная ночь вывела его на дорогу, ведущую в Гринтон. Точнее сказать, ведущую в Гринтон тех, кому посчастливится миновать кладбище Оук-Хилл. А каждый год многим это не удается.

Джо не удалось.

Его нашли на следующее утро – мокрого, холодного, но уже не голодного. Наверное, он вошел в кладбищенские ворота, надеясь, что дорога приведет к дому, где не будет собаки, и брел, спотыкаясь и падая на могилы, пока не устал и не сдался. Малыш лежал на боку, положив под грязную щеку грязную ладошку, другую руку он, чтобы как-то согреть ее, засунул под лохмотья; а вторая щечка, отмытая дождем, сияла чистотой, словно ее поцеловал посланный Богом ангел. Впоследствии вспомнили – в первое время никто не обратил на это внимания, так как тело малыша тогда еще не опознали, – что он лежал на могиле Хетти Парлоу. Однако могила не раскрылась, чтобы принять его. Не нам судить, но лучше бы случилось иначе.