Текст книги "Словарь Сатаны"

Похороны Джона Мортонсона[50]50
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть][51]51
  Черновик рассказа нашли в бумагах покойной Ли Бирс. Он печатается только с небольшими поправками, сделанными самим автором.


[Закрыть]

Джон Мортонсон умер: он произнес свои реплики в «человеческой трагедии» и покинул сцену.

Его тело покоилось в превосходном гробу из красного дерева со вставным стеклянным оконцем в крышке. К церемонии похорон готовились так тщательно, что если б покойный мог видеть эти приготовления, то, несомненно, был бы доволен. Лицо под стеклом выглядело чрезвычайно благообразно, на нем застыла легкая улыбка, а так как смерть Мортонсона не была мучительной, под умелой рукой гримера его черты ничто не искажало. В два часа дня должны были собраться друзья, чтобы отдать последнюю дань уважения тому, кто не нуждался более ни в друзьях, ни в уважении. Оставшиеся члены семьи каждые несколько минут подходили к гробу и лили слезы, глядя сквозь стекло на безмятежное лицо покойного. Это не приносило ни им, ни Джону Мортонсону никакой пользы, но перед лицом смерти разум и логика умолкают.

В два часа стали собираться друзья, и после принесения, как требовали того приличия, соболезнований убитым горем родственникам – ведь именно те являлись хозяевами церемонии – они расселись по местам, сознавая собственное значение в происходящем обряде. Затем вошел священник, и в свете его величия многое стало менее заметным. За ним следовала вдова, чьи рыдания огласили комнату. Она приблизилась к гробу и на мгновение прислонила лицо к холодному стеклу, но ее сразу бережно отвели на ее место рядом с дочерью. Скорбно и торжественно слуга Господа начал заупокойную службу по умершему, и его унылый голос, сопровождаемый усиливающими печаль рыданиями, то возносился, то падал подобно мрачному гулу моря. По мере его речи и без того хмурый день становился все темнее, тучи закрыли небо, и закапал дождь. Казалось, сама природа оплакивает Джона Мортонсона.

Священник завершил надгробное слово молитвой, зазвучал церковный гимн, и несущие гроб служители заняли свои места. С последними звуками гимна вдова метнулась к гробу и с истерическими рыданиями упала на него. Однако постепенно она стала поддаваться на уговоры, успокаиваться, и когда священник уже собрался отвести ее от гроба, вдова бросила последний взгляд на лицо под стеклом. Но сразу воздела руки с раздирающим душу воплем и упала без чувств.

Родственники поспешили к гробу, друзья последовали за ними, и когда часы на камине пробили три, все стояли, глядя на лицо покойного Джона Мортонсона.

Однако они быстро отвернулись, испытав тошноту и головокружение. Один мужчина, торопясь поскорее уйти от жуткого зрелища, ненароком толкнул гроб, сбив одну из ненадежных подпорок. Гроб упал, а разбитое стекло разлетелось на мелкие осколки.

Из зияющего отверстия осторожно выбралась кошка покойного, она лениво спрыгнула на пол, удобно устроилась там, неторопливо умыла лапкой окровавленную мордочку и торжественно выплыла из комнаты.

Царство иллюзии[52]52
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

I

Часть расстояния между Оберном и Ньюкаслом дорога – сначала по одной стороне речушки, потом по другой – идет по долине, ограниченной крутыми склонами холмов и валунами, извлеченными со дна реки горнорабочими. Холмы густо поросли лесом, и дорога тут извилистая. Поздним вечером нужно ехать очень осторожно, чтобы не свалиться в воду. В тот памятный день было темно, река после недавнего ливня превратилась в бурный поток. Я ехал из Ньюкасла, и в миле от Оберна, находясь в самом узком и темном месте низины, внимательно выглядывал тропу, чтобы не сбиться с пути. Внезапно перед самым конем я заметил мужчину и, резко осадив животное, чуть не поднял его на дыбы.

– Простите, сэр, я не видел вас, – сказал я.

– Трудно ожидать, что вас увидят в такой темноте, – вежливо ответил мужчина, приближаясь к коляске, – а мне помешал услышать ваше приближение шум реки.

Этот голос я узнал сразу же, хотя последний раз слышал его пять лет назад. И не очень обрадовался, услышав снова.

– Полагаю, вы доктор Дорримор, – сказал я.

– Да. А вы мой добрый друг, мистер Мэнрич. Я чрезвычайно рад вас видеть, особенно потому, – прибавил он со смешком, – что направляюсь в одну сторону с вами и рассчитываю на приглашение составить компанию.

– Приглашаю – от всего сердца.

Тут я немного слукавил.

Доктор Дорримор поблагодарил меня и сел рядом, я тронулся с места и поехал так же осторожно, как и раньше. Думаю, это игра воображения, но теперь мне кажется, что остаток пути мы ехали в холодном тумане; я продрог до костей, дорога была длиннее, чем обычно, а сам город – непривычно мрачным, безлюдным и неприветливым. Хотя было еще не поздно, но я не заметил, чтобы в домах горел свет, а на улицах были люди. Дорримор долго рассказывал, как он оказался в этих местах и как провел годы с нашей последней встречи. Помню сам факт рассказа, но – ничего из его содержания. Он побывал в заморских странах – вот все, что сохранилось в моей памяти, но я и так это знал. Что до меня, не знаю, произнес ли я хоть слово, а ведь нет сомнений: что-то же я говорил. Единственное, что отчетливо помнится: от соседства с этим мужчиной на душе было неприятно и тревожно, и когда наконец я остановился у освещенного подъезда гостиницы «Патнем-Хаус», у меня было ощущение, будто я избежал духовной опасности, таившей в своей природе нечто зловещее. Чувство освобождения слегка подпортило известие, что доктор Дорримор живет в той же гостинице.

II

Чтобы как-то объяснить мое отношение к доктору Дорримору, опишу кратко обстоятельства, при которых мы познакомились несколькими годами раньше. Однажды вечером несколько человек, и я в том числе, сидели в библиотеке Богемского клуба в Сан-Франциско. Заговорили о ловкости рук и о трюках фокусников, один из которых в то время выступал в местном театре.

– Эти типы вдвойне шарлатаны, – сказал один из присутствующих. – Они не делают ничего такого, что не смог бы сделать обычный человек. В Индии самый последний, сидящий у дороги нищий мог бы довести их своими мистификациями почти до сумасшествия.

– Какими, например? – спросил другой, закуривая сигару.

– Ну, прибегая к обычным у них представлениям – броскам в воздух больших предметов, не возвращающихся обратно; выращиванию растений на выбранной зрителями голой земле, зацветающих у тех на глазах; заточению человека в плетеную корзину и нанесению ему, кричащему и обливающемуся кровью, нескольких ран мечом, после чего корзина оказывается пустой; или подкидыванию свободного конца шелковой лестницы вверх, по которой местный факир карабкается и исчезает.

– Какая чушь! – воскликнул я, боюсь, не слишком вежливо. – Сами вы, конечно, не верите в возможность этого?

– Конечно, нет! Я слишком часто это видел.

– А вот я верю, – сказал один журналист, заслуживший местную славу яркими репортажами. – Я так много о них писал, что только собственные глаза могут поколебать эту веру. Так что ручаюсь за них, джентльмены.

Никто не засмеялся – что-то за моей спиной привлекло внимание присутствующих. Повернувшись, я увидел только что вошедшего в комнату мужчину в вечернем костюме. Это был очень смуглый, узколицый человек с черной бородой, почти скрывающей рот, и такими же черными, густыми и жесткими волосами, создающими впечатление несколько беспорядочной прически, с крупным носом и равнодушным взглядом кобры. Один из нашей компании поднялся и представил мужчину, назвав его доктором Дорримором из Калькутты. Доктор поочередно приветствовал каждого из нас глубоким поклоном в восточном стиле, но без присущей тому торжественности. Улыбка мужчины показалась мне циничной и слегка презрительной. Его харизматичность была отрицательной.

Появление доктора направило беседу в иное русло. Он мало говорил – не помню ничего из его слов. Его голос показался мне удивительно красивым и мелодичным, но моя реакция на него была та же, что на глаза и на улыбку. Через несколько минут я собрался уходить, он тоже встал и надел пальто.

– Мистер Мэнрич, – сказал он, – мне с вами по пути.

«Черт бы тебя побрал, – подумал я. – Как ты узнал, куда я иду?» Но вслух произнес:

– Буду рад вашему обществу.

Из дома мы вышли вместе. Извозчиков поблизости не было, трамваи ходить перестали, но светила полная луна, прохладный ночной воздух приятно бодрил, и мы пошли пешком по крутой калифорнийской улице. Я выбрал этот путь к отелю в надежде, что он предпочтет другой.

– Вы не верите тому, что говорят об индусских магах? – неожиданно спросил мой попутчик.

– Как вы это узнали? – задал я встречный вопрос.

Не отвечая, он положил одну руку на мое плечо, а другой указал на тротуар впереди. Там, почти у наших ног, лежал труп мужчины, поднятое кверху лицо белело в лунном свете. Из груди мертвеца торчал меч, драгоценные камни сверкали на рукоятке. Рядом на камнях разлилась лужица крови.

Я был поражен и напуган – не только увиденным, но и сопутствующими обстоятельствами. Пока мы поднимались, я не один раз обозревал открывавшуюся моим глазам улицу. Как можно было не обратить внимания на эту жуткую картину, такую заметную в лунном свете? Немного придя в себя, я обратил внимание, что на мужчине был вечерний костюм; распахнутое пальто позволяло видеть фрак, белый галстук-бабочку, накрахмаленную манишку, в которую вошел меч. И – о, ужас! – если не брать во внимание смертельную бледность, у трупа был облик моего попутчика! Черты лица и все детали одежды – точь-в-точь как у доктора Дорримора. Смущенный и испуганный, я повернулся к живой копии, но доктора рядом со мной не было. Страх мой усиливался, и я быстро пошел в обратную сторону, туда, откуда пришел. Но не успел я сделать и несколько шагов, как кто-то остановил меня, сильно сжав плечо. Я чуть не вскрикнул от ужаса: рядом со мной стоял мертвец, меч по-прежнему торчал из его груди! Свободной рукой он вытащил оружие и швырнул в сторону. От лунного света драгоценные камни на рукоятке и незапятнанное лезвие ярко вспыхнули. Меч, звякнув, упал на тротуар и – исчез. Доктор, вновь обретший природную смуглость, отпустил мое плечо и взглянул на меня с той же циничной ухмылкой, что и раньше. У мертвеца не было такого выражения – это придало мне смелости, и, обернувшись, я увидел освещенный тротуар – пустой до следующей улицы.

– Что все это значит, черт возьми? – грозно потребовал я ответа, хотя сам чувствовал слабость и дрожал всем телом.

– Некоторым нравится называть это шарлатанством, – ответил мой попутчик с грубоватым смешком.

Он свернул на Дюпон-стрит, и до нашей встречи в обернской долине я его не видел.

III

На следующий день после нашей второй встречи служащий гостиницы сказал, что доктор Дорримор из-за небольшого недомогания не покидает своей комнаты. В этот же день я был несказанно счастлив, хотя и удивлен неожиданным приездом на поезде мисс Маргарет Коррей и ее матери из Окленда.

Мой рассказ не любовная история. Я не лжец, а настоящая любовь не может быть правдиво изображена в литературе, находящейся под унизительной тиранией цензуры во имя чистоты Юной Девушки. Из-за губительного господства Юной Девушки – или, скорее, власти лжецензоров, пекущихся о ее благополучии, любовь священный огнь свой скрывает, / нравственность же незаметно тает[53]53
  Из «Дунсиады» Александра Поупа (1688–1744) – знаменитого английского поэта эпохи классицизма.


[Закрыть], изголодавшись на диетической еде и дистиллированной воде из запасов ханжей.

Достаточно сказать, что мисс Коррей и я были помолвлены и собирались пожениться. Она и ее мать остановились в той же гостинице, что и я, и в течение двух недель мы виделись ежедневно. Нет нужды говорить, как я был счастлив; только одна вещь мешала мне всецело наслаждаться этими полными блаженства днями – общество мистера Дорримора, которого я был вынужден представить дамам.

Доктор им явно понравился. Что мог я сказать? Ничего плохого я о нем не знал. У него были манеры воспитанного и деликатного джентльмена; а для женщин манеры мужчины – это все. Я был взбешен, когда пару раз видел, как мисс Коррей прогуливается с ним, и однажды опрометчиво воспротивился такой прогулке. Я не смог ответить на вопрос о причинах такой реакции, и мне показалось, что на ее лице промелькнула тень презрения к пустому капризу ревнивца. С течением времени я становился все мрачнее и уже открыто проявлял признаки недовольства и наконец принял безрассудное решение очередным утром вернуться в Сан-Франциско. Но о своем решении никому не сказал.

IV

В Оберне было старое, заброшенное кладбище. Оно находилось почти в центре города, однако ближе к ночи становилось таким жутким местом, что человека туда могло потянуть только в самом отчаянном состоянии. Ограды пришли в упадок, сгнили или совсем исчезли. Многие могилы провалились, на других выросли мощные сосны, чьи корни творили чудовищный грех. Надгробные камни обрушились и раскололись, земля заросла ежевикой, изгородь почти всюду обвалилась, так что коровы и свиньи забредали сюда, когда хотели. Это место стало позором для живых, проклятием для мертвых, кощунством против Бога.

Вечером того дня, когда я принял безумное решение бежать от того, что было мне дорого, я оказался в этом близком моему настроению месте. Свет месяца призрачно струился сквозь листву, раскрашивая ее неровными пятнами и открывая многое из того, что иначе было бы не видно, а черные тени, казалось, сговорились скрывать до нужного времени свои мрачные тайны. Проходя по тому, что когда-то было гравийной дорожкой, я увидел, как из сумрака выступила фигура доктора Дорримора. Сам я находился в тени и стоял, сжав кулаки и стиснув зубы, и изо всех сил сдерживал себя, чтобы не броситься на него и не задушить. Через минуту вторая фигура выступила из тени и бросилась к нему в объятия. То была Маргарет Коррей!

Не могу достоверно описать, что произошло. Знаю, что метнулся вперед с желанием убить соперника; знаю, что рано утром меня нашли избитого и окровавленного, с отпечатками пальцев на горле. Меня отвезли в Патнем-Хаус, где я несколько дней провалялся в бреду. Знаю только то, что мне рассказали. Придя в себя, я попросил позвать портье.

– Миссис Коррей с дочерью все еще живут в гостинице? – спросил я у него.

– Повторите, пожалуйста, фамилию.

– Коррей.

– С такой фамилией у нас никто не жил.

– Прошу вас, скажите мне правду, – попросил я с обидой. – Вы видите, я выздоровел, не обманывайте меня.

– Даю вам честное слово, – сказал портье с неподдельной искренностью. – У нас не было постояльцев с такой фамилией.

Его слова потрясли меня. Несколько минут я лежал в полном молчании, потом спросил:

– А где доктор Дорримор?

– Он выехал утром после вашей драки. Ну и отделал он вас.

V

Таковы факты этой истории. Маргарет Коррей теперь моя жена. Она никогда не была в Оберне, и в те недели, о которых я попытался рассказать так, как они сохранились в моей памяти, жила у себя дома в Окленде, не зная, где любимый и почему он не пишет. Однажды я прочитал в «Балтимор сан» следующее:

«Профессор Валентайн Дорримор, гипнотизер, собрал прошлым вечером полный зал. Лектор, проживший большую часть жизни в Индии, продемонстрировал удивительные способности, погружая одним своим взглядом в гипноз всякого, кто решался на эксперимент. Дважды он гипнотизировал всю аудиторию (за исключением репортеров), заставив слушателей пережить необыкновенные иллюзии. Важным моментом лекции было раскрытие методов работы индусских факиров на их знаменитых представлениях, о которых мы знаем из рассказов путешественников. По словам профессора, эти чародеи добились такого мастерства в своем деле, которое он у них изучал, что совершали чудеса, просто погружая зрителей в гипноз, и потом говорили, что те должны видеть и слышать. Некоторую тревогу внушает его уверенность, что особенно восприимчивый субъект может удерживаться в царстве иллюзии недели, месяцы и даже годы, находясь под воздействием внушаемых ему галлюцинаторных видений».

Безрезультатное задание[54]54
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Генри Сейлор, убитый в драке с Антонио Финчем в Ковингтоне, был репортером «Коммершиэл» в городе Цинциннати. В 1859 году пустующий дом на Уайн-стрит в Цинциннати стал предметом волнений горожан: по слухам, странные видения и звуки возникали здесь в вечернее время. Исходя из свидетельств многих уважаемых окрестных жителей, никаких других предположений, кроме того, что в доме обитают привидения, быть не могло. Толпы на тротуаре видели входящие в дом и выходящие из него фигуры, в облике и поведении которых было нечто странное. Никто не мог сказать, как они появлялись на лужайке, направлялись к парадному входу и в каком месте исчезали на обратном пути; каждый твердил свое, не соглашаясь с остальными. Так же несхожи были и описания самих фигур. Смельчаки из любопытствующей толпы вечерами вставали у дверей дома, чтобы преградить им путь или хотя бы рассмотреть поближе. Говорили, что эти отважные люди не могли удержать дверь, их всегда отбрасывала некая невидимая сила, некоторые даже серьезно пострадали; дверь открывалась как бы сама собой, впуская или выпуская призрачных гостей. Дом носил название Раско-Хаус, по фамилии семьи, жившей в нем несколько лет; члены семьи исчезали один за другим, последней исчезла старая женщина. Поговаривали о преступлении, о серии убийств, но никаких доказательств не было.

Однажды, когда ажиотаж вокруг дома достиг апогея, Сейлор пришел в редакцию «Коммершиэл» за получением очередного задания. Там его ждала записка от главного редактора: «Проведи ночь в доме с привидениями на Уайн-стрит и, если нароешь что-нибудь стоящее, получишь две колонки». Сейлор подчинился приказу, он не мог рисковать работой в газете.

Известив полицию о своих планах, он еще засветло проник в дом через заднее окно, обошел пустой и пыльный дом без всякой мебели и наконец устроился в гостиной на старом диване, который притащил из другой комнаты, и стал наблюдать, как за окном сгущаются сумерки. До наступления темноты на улице собрались любопытствующие, они стояли и молча ждали. Иногда среди них объявлялся какой-нибудь зубоскал, заявлявший, что ничему не верит и ничего не боится, отпускавший презрительные замечания или непристойные выкрики. Никто не знал о находящемся внутри дома нетерпеливом наблюдателе. Сейлор боялся включить свет, незанавешенные окна выдали бы его присутствие, и он мог стать объектом оскорблений, возможно, даже рукоприкладства. Кроме того, он слишком трепетно относился к работе и не хотел ослабить свою восприимчивость или изменить привычные условия, при которых, по утверждениям свидетелей, проходили эти шествия.

Стемнело, но свет от улицы слабо освещал ту часть комнаты, где находился Сейлор. Он отворил все внутренние двери дома – заперты и закрыты на засовы были только те, что выходили наружу. Внезапные возгласы из толпы заставили его вскочить и посмотреть в окно. Сейлор увидел мужскую фигуру; мужчина быстрыми шагами пересекал лужайку, направляясь к дому; было видно, как он поднялся по ступеням и скрылся за выступом стены. Послышался звук открываемой и закрываемой двери, затем быстрые тяжелые шаги по коридору, затем по лестнице, ведущей наверх, и, наконец, по не застеленному ковром полу комнаты, расположенной как раз над Сейлором.

Мигом вытащив пистолет, Сейлор осторожно поднялся по лестнице и вошел в помещение, тускло освещенное светом с улицы. Там никого не было. Услышав шаги в соседней комнате, он направился туда. Ни души – темно и тихо. Репортер споткнулся о какой-то предмет на полу, опустился на колени и провел по нему рукой. Это была человеческая голова – женская. Подняв голову за волосы, этот человек с железными нервами снова спустился вниз, поднес голову к окну и внимательно ее рассмотрел. Поглощенный этим занятием, он почти не слышал, как хлопала, открываясь и закрываясь, входная дверь, не слышал и приближавшийся звук шагов. Оторвав глаза от мерзкого объекта его внимания, Сейлор неожиданно обнаружил, что находится в центре толпы смутно различимых мужчин и женщин, которые заполнили всю комнату. Он подумал, что это прорвались с улицы зеваки.

– Леди и джентльмены, – невозмутимо произнес он, – в ваших глазах я выгляжу весьма подозрительно, но… – Тут взрыв смеха заглушил его голос, такой гогот можно услышать разве что в сумасшедшем доме. Толпившиеся показывали пальцами на то, что было у Сейлора в руках; когда он уронил голову и она покатилась у его ног, их веселье еще больше возросло. Они танцевали вокруг головы, гримасничая и сопровождая движения вычурными и неприличными жестами, пинали ее ногами, отчего та перекатывалась от стены к стене. Борясь за возможность ударить по ней ногой, они толкали и опрокидывали друг друга, ругались, визжали и орали похабные куплеты, а избиваемая голова каталась по комнате, словно старалась, охваченная ужасом, от них ускользнуть. Наконец она выскочила из комнаты в коридор, все поспешно и шумно бросились следом. В этот момент дверь с грохотом захлопнулась. Сейлор остался один в полной тишине.

Осторожно убрав пистолет, который все это время он держал в руке, Сейлор подошел к окну и посмотрел на улицу. Там было пусто и тихо, фонари не горели, крыши и трубы домов четко вырисовывались на фоне занимавшегося рассвета. Сейлор покинул дом – дверь легко подалась его усилию, и направился в редакцию «Коммершиэл». Главный редактор все еще находился там – спал. Сейлор разбудил его со словами: «Я был в доме с привидениями».

Редактор смотрел на него отсутствующим взглядом, как будто еще не проснулся.

– Боже мой! – вскричал он. – Это ты, Сейлор?

– Да. А что?

Редактор ничего не ответил, продолжая всматриваться в его лицо.

– Похоже, я провел там ночь, – сказал Сейлор.

– Говорят, у дома было непривычно тихо, – заметил редактор и опустил глаза, вертя в руках пресс-папье. – Что-нибудь произошло?

– Да ничего особенного.