Текст книги "Словарь Сатаны"

Мистер Мастхэд, журналист[110]110
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Находясь в Канзасе, я приобрел еженедельную газету «Клейбэнк тандергаст оф реформ». Это издание никогда не возвращало расходы на свою покупку и поочередно разорило четырех издателей, но мой шурин, мистер Джефферсон Скэндрил из Уидхейвена, выдвинул свою кандидатуру в легислатуру, и я, естественно, хотел, чтобы он провалился, и для его политической смерти мне просто необходимо было иметь печатный орган в Клейбэнке. После приобретения газеты я сразу уволил с предупреждением редактора, слывшего человеком «с собственным мнением». Найти человека на его место было трудно: все мужчины округа претендовали на него. Я не мог назначить одного, не вызвав негодования у других. В результате я написал другу в Уорм-Спрингс из соседнего штата Миссури с просьбой прислать редактора оттуда: «рулевой» в издании, определяющем городскую политику, не должен быть из местных.

Друг прислал неопрятного и на вид нездорового мужчину по фамилии Мастхэд, сложением не крепче шестнадцатилетнего паренька; впрочем, со стороны трудно было понять, сколько в нем непосредственно редактора и сколько лишней одежды; ведь в вопросе одежды он поступал согласно своему профессиональному постулату – «прячь личность»; его костюм – исключительно эклектичный и в каком-то смысле интернациональный – превосходил его во всех отношениях. Однако друг ручался, что он «выпускник одного из лучших учебных заведений родного штата». Мои инструкции были простыми и краткими.

– Мистер Мастхэд, – сказал я, – политика нашей газеты, во-первых, во-вторых и так далее, сводится только к одному: не допустить мистера Джефферсона Скэндрила в политику.

Первым делом маленький разбойник написал убийственную статью, в которой называл мистера Скэндрила «демагогом, деградацию политических пристрастий которого можно сравнить разве что с отвращением, вызываемым его родственниками, источником этих пристрастий!»

Я поспешил довести до мистера Мастхэда мысль, что политика «Тандергаста» никогда не предусматривала оскорбление родственников критикуемого кандидата, хотя это было не совсем так.

– Сожалею, – ответил он, извлекая руку из глубины одежд и ставя на стол, где она возвышалась на шесть дюймов над поверхностью. – Надеюсь, вы не в обиде.

– Конечно, нет, – произнес я так небрежно, как только смог. – Однако не думаю, что это разумный – я хочу сказать, эффективный – метод борьбы.

– Мистер Джонсон, – сказал он, – помнится, в то время я звался Джонсоном, – мне кажется, это эффективный метод. Возможно, лично я в данном случае избрал бы другой способ полемики, вы тоже – возможно; но в нашей профессии личные соображения должны быть решительно отброшены – нужно прятать свою личность. Препятствуя избранию вашего родственника, сэр, вы тем самым демонстрируете неодобрение греха семейственности, за что я вас глубоко уважаю; семейственность надо изжить! Но в проявлении римских добродетелей, сэр, нам надо идти до конца. Когда в интересах общественной морали, – теперь мистер Мастхэд убедительно размахивал рукавом пиджака, – Виргиний[111]111
  Согласно римской легенде, плебей Луций Виргиний заколол свою дочь, чтобы не отдать ее на поругание патрицию Аппию.


[Закрыть] заколол дочь, принимал ли он во внимание личные соображения? Когда Курций[112]112
  Марк Курций – храбрый юноша, в 362 г. до н. э. бросился в трещину, образовавшуюся на Форуме, чтобы умилостивить богов.


[Закрыть] прыгнул в зияющую пропасть, разве он думал о чем-нибудь личном?

Я согласился, что не думал, но, находясь в состоянии раздражительности, продолжил спор, возясь с револьвером и неспешно заряжая его; предвидя мои возражения, мистер Мастхэд уклонился от дальнейшего спора, поспешно оборвав разговор. Этим вечером я послал ему записку, кратко посвятив в детали политики, которую раньше обрисовал в целом. Среди прочего я указал, что для нас будет лучше превозносить соперника мистера Скэндрила, чем ругать его самого. Мистер Мастхэд неохотно с этим согласился – «скрытая личность в зависимом служащем – это бесправный раб», – с укором сказал он. В следующем выпуске «Тандергаста» вышла редакционная статья под заголовком «Вселяющий силы ветер»:

«На прошлой неделе мы заявили о нашем неприятии кандидатуры мистера Джефферсона Скэндрила и привели убедительные доводы. Впервые за все время своего существования газета сделала ясное, глубокое и компетентное заявление и продемонстрировала верность вечным принципам! Отступая на время с завоеванных позиций, обратимся к прошлому соперника мистера Скэндрила. О нем говорят, что он провел несколько лет в сумасшедшем доме Уорм-Спрингс, соседнего с нами штата Миссури. Хотя слух пущен разными политическими шавками, мы не опустимся до того, чтобы опровергать его, потому что он случайно оказался верным; на следующей неделе мы покажем (как по мановению волшебной палочки), что очернители великого государственного деятеля не извлекли никакой пользы из пребывания в том же заведении: их умственная деградация не лечится».

Я счел его выпад слишком сильным и не совсем уместным, но Мастхэд сказал, что этот малоизвестный в Клейбэнке кандидат действительно провел некоторое время в психиатрической лечебнице Уорм-Спрингс, и об этом надо говорить смело: увиливания и отрицания погибнут под железными колесами Истины! Говоря это, он словно раздувался и увеличивался в размере, почти заполняя собой одежду, а горящий в глазах огонь порождал у меня чувство (впоследствии утраченное), что справедливое дело не пострадает из-за небольшой уступки фактам. Итак, предоставив редактору право действовать по своему усмотрению, я отправился на важные встречи: после появления статьи несколько друзей мистера Броскина вызвали меня на дуэль. Мне казалось несправедливым, что я должен защищать курс нового редактора от приверженцев собственного кандидата; тем более что я прав, а они просто ничего не знают о предмете спора – ни один из них даже не слышал о сумасшедшем доме в Уорм-Спрингс. Но я не уклонялся от журналистского долга – дрался на дуэлях и вел себя, как приличествует литератору и политику. Некоторое время я лечился от ран, и в это время каждый заметный член моей партии, приезжавший в Клейбэнк поговорить с избирателями, считал своим прямым долгом сначала навестить меня, вежливо осведомиться о здоровье и вызвать на дуэль. Мой врач запретил мне что-либо читать, и в результате Мастхэд был в газете полным хозяином. Просматривая теперь старые подшивки, я увидел, что он отдал весь свой талант и все газетное пространство, включая полосы для рекламы, на доказательство того, что наш кандидат был пациентом психушки, и презрительно спрашивал конкурентов, что они собираются делать по этому поводу.

Все это время мистер Броскин не давал о себе знать; когда мне смертельно надоели вызовы на дуэль, я с возмущением потребовал, чтобы мистер Мастхэд переметнулся на другую сторону и стал поддерживать моего шурина. Мастхэд «спрятал свое личное мнение» и должным образом, со своей обезоруживающей честностью объявил об изменении нашей политики. Тут мистер Броскин и приехал в Клейбэнк – поблагодарить меня! Приятный, почтенный джентльмен произвел на меня хорошее впечатление. Мастхэд был на месте, когда он вошел, и на него появление Броскина подействовало иначе. Редактор съежился, чуть ли не с головой уйдя в старую одежду, побледнел и стучал зубами. Заметив его необычное поведение, я стал искать этому объяснение.

– Мистер Броскин, – начал я, значительно посмотрев на дрожащего редактора, – по некоторым признакам я начинаю догадываться, что по какой-то причине мы поступили с вами несправедливо. Могу я спросить, вы действительно были в психиатрической лечебнице Уорм-Спрингс, штат Миссури?

– Три года, – спокойно ответил он. – Я врач и возглавлял эту больницу. Ваш сын был, – повернулся он к Мастхэду, лицо которого постоянно меняло окраску, – если я не ошибаюсь, одним из моих пациентов. Я знаю, что несколько недель назад ваш друг по фамилии Нортон добился, чтобы его выписали под вашу личную ответственность и обещание позаботиться о нем. Надеюсь, домашняя обстановка пошла ему на пользу. Все это грустно!

Да уж, действительно. Фамилия человека, к которому я обратился с просьбой найти редактора, была Нортон, и он прислал мне редактора! Нортон всегда был отзывчивым человеком.

Почему я не редактирую «Стингер»[113]113
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Дж. Манниглат, владелец, – Питеру Питчину, редактору «Стингер», офис, понедельник, 9 утра

Пришел мужчина с вопросом «кто написал статью о мистере Масклере?». Я пообещал выяснить, и он сказал, что именно это ему нужно. Он согласился заняться пересчетом валютного курса, пока я с вами беседую. Статья мне не нравится.

Питер Питчин, редактор, – Дж. Манниглату, владельцу Лофер-стрит, 13, понедельник, 10 утра

Помните ли вы, как Дасье переводит «Difficile est proprie communia dicere»[114]114
  «Трудно по-своему выразить общеизвестные вещи» (из Горация, «Наука поэзии»). Дасье Андре (1651–1722) – французский филолог. Издал и перевел Горация.


[Закрыть]? Я где-то записал, но не могу найти. Если помните, оставьте записку на вашем столе, я посмотрю, когда днем приду в редакцию.

P. S. Скажите мужчине, чтоб проваливал, – нас нельзя беспокоить из-за какого-то Масклера.

Дж. Манниглат, владелец, – Питеру Питчину, редактору «Стингер», офис, понедельник, 11.30 утра

Должен сказать, что я не веду себя невежливо с незнакомыми людьми. Мне нужно назвать кого-то, кто написал эту статью. Он уже закончил с валютным курсом и барабанит тростью по полу. Боюсь, хозяевам магазина внизу это не понравится. Кроме того, старший наборщик говорит, что это мешает работать его подчиненным в соседней комнате. Приходите скорей.

Питер Питчин, редактор, – Дж. Манниглату, владельцу Лофер-стрит, 13, понедельник, 13 часов

Нашел перевод цитаты, но он на французском, которого я не знаю. Дайте джентльмену энциклопедический словарь и «Знаменательные даты». С ними он продержится до закрытия офиса. Буду завтра с утра.

P. S. Мужчина крупный? Назовите приблизительный размер одежды.

Дж. Манниглат, владелец, – Питеру Питчину, редактору «Стингер», офис, понедельник, 15 часов

Сейчас кажется крупнее, чем когда пришел. Предложил словарь, но он говорит, что уже читал его. Он сидит на моем столе. Приходите немедленно!

Питер Питчин, редактор, – Дж. Маннинглату, владельцу Лофер-стрит, 13, понедельник, 17 часов

Не уверен, что смогу. Пишу статью в ближайший номер под заголовком «Современный расклад политической ситуации». Ждите меня завтра очень рано. Лучше бы вам прогнать этого человека и закрыть офис.

Генри Инкслинг, бухгалтер, – Питеру Питчину, редактору «Стингер», офис, вторник, 8 утра

Мистер Манниглат не появлялся, но его друг, крупный джентльмен, который провел вчера с ним весь день, опять пришел. Похоже, ему не терпится увидеть вас – говорит, что будет ждать. Я подумал, если скажу вам, что он здесь, вы придете скорее.

Можно пускать в офис собак? У джентльмена бульдог.

Питер Питчин, редактор, – Генри Инкслингу, бухгалтеру. Лофер-стрит, 13, вторник, 9.30 утра

Конечно, нет! У собак блохи. Этот мужчина – мошенник. Сделайте одолжение, выставьте его. Приду днем – скоро.

P. S. Не слушайте негодяя, гоните в шею!

Генри Инкслинг, бухгалтер, – Питеру Питчину, редактору «Стингер», офис, вторник, 12 часов

У джентльмена револьвер. Приезжайте, пожалуйста, и поговорите с ним. У меня жена и пятеро детей на руках, а когда я выхожу из себя, то могу зайти очень далеко. Предпочитаю, чтобы вы сами его выставили.

Питер Питчин, редактор, – Генри Инкслингу, бухгалтеру Лофер-стрит, 13, вторник, 14 часов

Вы что, думаете, я брошу работать с личной корреспонденцией и поеду спасать вас от вторжения и приставания какого-то попрошайки? Сказано вам – гоните его в три шеи! Я знаю негодяя, это Масклер, не помните? Масклер – трус, он оскорбил старика; материал об этом происшествии вы найдете в субботнем выпуске на прошлой неделе. Гнать его – труса и подлеца!

Генри Инкслинг, бухгалтер, – Питеру Питчину, редактору «Стингер», офис, вечер вторника

Я попросил его уйти, а он рассмеялся. И бульдог тоже. Но он все же уходит. Сейчас сделает постель для своего щенка в углу вашего кабинета из тряпок и старых газет и вроде бы собирается идти ужинать. Я дал ему ваш адрес. Старшему наборщику, чтобы работа продолжалась, нужна хоть какая-то рукопись. Прошу – приезжайте скорее, а то я останусь здесь один с собакой.

Питер Питчин, редактор, – Генри Инкслингу, бухгалтеру Даншенерз-Аллей, среда, 10 утра

Я должен был приехать в офис вчера вечером, но, как видите, переезжал. Моя квартирная хозяйка – ужасная неряха! Я терпел сколько мог и вот – съехал. Как только получу от вас ответ, тут же выезжаю, только хочу знать, сменили мне уже промокательную бумагу и наполнили ли чернильницу? Мое новое жилище далеко. Но посыльный может сесть в трамвай на углу улиц Коббл и Слаш.

Кстати, как там этот мужчина? Наверное, вы его больше не видели?

Уильям Куин, старший наборщик – Питеру Питчину, редактору «Стингер», офис, среда, 12 часов

Получил вашу записку к Инкслингу, но сегодня он не пришел. Нам нечего набирать, мои парни вставляют старую рекламу. В кабинете хозяина мужчина с собакой. Не верится, что они были здесь совсем одни весь понедельник и вторник; возможно, это связано с бизнес-менеджментом газеты, поэтому не хочется их выпроваживать. Наверное, вам стоит приехать и самому с ним поговорить. Если не пришлете материал, мы уйдем домой.

Питер Питчин, редактор, – Уильяму Куину, старшему наборщику Даншенерз-Аллей, 40, среда, 15 часов

Ваша записка удивила меня. Человек, о котором вы говорите, – известный вор. Соберите всех наборщиков и дружно вытолкните его из офиса. Не пытайтесь его удерживать, гоните прочь из города, а я приеду, как только пришью пуговицу к воротничку.

P. S. Поделом ему! И не сообщайте мой адрес, тогда он не сможет пожаловаться на ваше обращение. Сотрите его в порошок!

Дж. Манниглат, владелец, – Питеру Питчину, редактору «Стингер», офис, 14 часов

До сих пор дела удерживали меня вне редакции – и что я вижу здесь? В офисе ни души, никаких материалов, верстатка пуста! На этой неделе газеты не будет. Что случилось со всеми – не знаю; можно подумать, что разразилась эпидемия оспы. Прошу, приезжайте и объясните причину такого панического бегства, прямо хиджры[115]115
  Бегство пророка Мухаммеда из Мекки в Медину.


[Закрыть]. Только сразу же, будьте так любезны!

P. S. Этот назойливый Масклер – помните, он еще заходил в понедельник и о чем-то спрашивал, – открыл напротив что-то вроде магазина и, как мне кажется с этого расстояния, что-то делает с дробовиком. Наверное, он оружейный мастер. Итак, мы хоть от него освободились.

Питер Питчин, редактор, – Дж. Манниглату, владельцу Причал № 3, вечер пятницы

В двух строках сообщаю, что срочно вызван на похороны больной матери. Когда освобожусь, подробно напишу вам все, что знаю, о хиджре, о бегстве в Египет[116]116
  Описанное в Евангелии от Матфея бегство семьи Иисуса Христа в Египет, чтобы укрыться от царя Ирода.


[Закрыть], об отступлении десяти тысяч[117]117
  Отступление 10 000 греческих наемников после гибели Кира через Малую Азию к берегам Черного моря описал Ксенофонт (430–355 гг. до н. э.) в сочинении «Анабасис».


[Закрыть] и обо всем другом, что захотите знать. Не держите на меня зла. Никакого преднамеренного бегства не было. Вы можете нанять редактора, скажем, на пятьдесят лет, гарантируя регулярную выплату жалованья, но в конце срока он сделает все, чтобы поскорее сбежать.

P. S. Надеюсь, бедняга Масклер преуспеет в оружейном деле. Расколите его на рекламу!

Подкуп прессы[118]118
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Когда Джоэл Берд баллотировался на пост губернатора Миссури, Сэм Хенли редактировал «Горн» в Берривуде. И как только партийный съезд штата выдвинул кандидатуру Берда, он резко выступил против нашей партии. Отменный писака был Сэм – чего только он не сочинил про нашего кандидата! Клевету мы еще стерпели, но потом он сделал крутой разворот и начал писать правду. Это было уже слишком! Окружной комитет срочно провел собрание и решил, что его надо остановить, и меня, Генри Барбера, отправили на переговоры. Я немного знал Сэма – сам покупал его несколько раз – и оценил его теперешнюю стоимость в тысячу долларов. Комитету такая цифра показалась приемлемой, и когда я назвал ее Сэму, он сказал, что «это справедливо: никто никогда не говорил, что с «Горном» трудно иметь дело». Однако с деньгами возникла некоторая задержка: кандидаты в местные органы власти еще не зарезали по осени своих свиней и были в стесненных обстоятельствах. Некоторые из них пожертвовали по борову, один дал двадцать бушелей зерна, другой – выводок цыплят, а тот, кто метил на пост окружного судьи, пожертвовал фургон. Все это надо было перевести в деньги – с большой потерей, а Сэм тем временем ругал почем зря нашу партию. Его ничто не могло остановить – на все уговоры он отвечал одно: нет денег – нет и сделки. Члены комитета были в ярости: требовалось все мое красноречие, чтобы они не объявили контракт утратившим силу, но наконец мне вручили новую, не бывшую в употреблении тысячедолларовую купюру, которую я поспешно передал Сэму.

Тем вечером состоялось собрание комитета; все снова находились в приподнятом настроении, за исключением Хукера из Джейхока. Старик сидел, откинувшись на стуле, и все время недовольно качал головой, а как раз перед перерывом взял свою шляпу и собрался уходить, бормоча, что, может, все и хорошо и честно; может, и нет никакого жульничества, но он сомневается, да, сомневается. Старый скряга повторял это до тех пор, пока я не взорвался.

– Мистер Хукер, – сказал я, – я знаю Сэма с детства, и честнее его нет в Миссури человека. Слово Сэма Генри на вес золота! Скажу больше, если кто из джентльменов мечтает о пышных похоронах и найдет траурные аксессуары, то я могу обеспечить труп. И джентльмен может унести его с собой прямо с собрания.

После этого мистера Хукера попросили удалиться.

Скинув с себя заботы, на следующее утро я спал допоздна. Выйдя на улицу, я сразу понял: что-то стряслось. На углах стояли группы людей – кто-то увлеченно читал «Горн», кто-то яростно жестикулировал, а кто-то угрюмо ходил рядом, бормоча проклятия – негромко, но от сердца. Неожиданно послышался возбужденный шум – многоголосый хор, идущий из разных глоток, и топот множества ног. В этом гаме я явственно различал слова: «Убить его! Шкуру с него содрать!» – и все в таком духе. Оглянувшись, я увидел, как мне показалось, все мужское население города, бегущее по улице. Я человек импульсивный и, хотя не знал, с кого надо содрать шкуру и кого – убить, побежал впереди орущей толпы, крича во все горло: «Убить его!» и «Шкуру с него содрать!» – и все время выглядывал жертву. Вихрем промчались мы по улице, потом я свернул за угол, полагая, что негодяй наверняка побежит сюда, потом мы вылетели на площадь, промчались по мосту, потом под аркой и наконец опять оказались на главной улице. Я истошно вопил, решив прикончить первого человека, которого догоню. Толпа следовала за мной по пятам, сворачивала туда, куда сворачивал я, пронзительно кричала в унисон со мной, и вдруг я понял: ведь это с меня хотят содрать шкуру!

Нет нужды говорить, в какой шок повергло меня это открытие. К счастью, я был в нескольких шагах от дома, где заседал наш комитет; туда я и нырнул, плотно закрыл и запер на засов двери и стрелой взлетел вверх по лестнице. Члены комитета торжественно сидели в ряд на передних скамьях, все – упершись локтями в колени и уткнувшись подбородком в ладони – о чем-то размышляли. У ног каждого валялся экземпляр «Горна». Они уставились на меня, никто не издал ни звука, никто не шелохнулся. Было что-то жуткое в этом противоестественном молчании, казавшемся еще более впечатляющим от хриплых криков беснующейся и ломившейся в двери толпы. Не в силах больше такое терпеть, я прошел вперед и схватил газету, лежавшую у ног председателя. Над колонкой редактора крупными буквами были напечатаны следующие ошеломляющие заголовки: «Подлая выходка! Коррупция проникает в наши ряды! Заговор вампиров! Генри Барбер надевает старую маску! Крыса вгрызается в папку! Шайки демократов попирают достоинство свободных людей! Низкая попытка подкупить редактора газеты двадцатидолларовой банкнотой! Деньги переданы детскому приюту!»

Дальше я не читал, а просто стоял, ошеломленный, посреди комнаты, впав в прострацию. Двадцать долларов! Все казалось обычной шуткой. Девятьсот восемьдесят долларов! Я не знал, что на свете так много денег. Двадцать – нет, восемьдесят – тысяч долларов! По полу плыли большие, черные цифры. Их непрекращающийся поток стекал по стенам, останавливался, замирал, когда я смотрел на него, и возобновлял движение, стоило отвести глаза. Время от времени на полу вырисовывалась цифра 20, но затем сверху наплывала 980 и полностью ее закрывала. Потом, подобно тощим коровам из сна фараона, цифры уходили маршевым шагом, чтобы сожрать нули из 1000. А в воздухе москитами плясали мириады маленьких кадуцеев[119]119
  Магический жезл, обвитый двумя змеями; в США – символ медицины.


[Закрыть] – $$$$$. Я не мог разобраться во всем этом, но стал осознавать сложность моего положения. И тотчас старик Хукер, не поднимаясь с места, заговорил резким фальцетом, заглушив топот множества ног на лестнице:

– Ну что ж, господин председатель, значит, все без обмана. Нам говорили, что честнее мистера Хенли нет человека, но сомнения берут, что мы получим наши денежки от человека, стоящего перед нами, если только он не отложил их на траурные акс… аксес… для пышных похорон.

В этот момент я почувствовал, что не прочь сыграть главную роль в траурной церемонии. В моей ситуации каждому надо иметь хороший, удобный гроб с серебряной табличкой, обогревателем для ног и оконной нишей, чтобы слышать сплетни. А что еще я мог чувствовать?

Прыжок из окна комнаты, стремительная пробежка до соседнего леса, волевое сопротивление порывам вернуться в Берривуд для реализации политических и материальных амбиций – все это я всегда считал поступками, которыми можно гордиться, и, надеюсь, я ими горжусь.