Текст книги "Словарь Сатаны"

Человек за бортом[134]134
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

I

Крепкий корабль «Напл-Дак» быстро несло на коралловые рифы, протянувшиеся плотной полосой на огромное расстояние направо и налево; в это время я читал рулевому «Сражение при Нейзби» Маколея[135]135
  Т. Б. Маколей (1800–1859) – английский историк. Сражение (1645) проходило между войсками парламента и войсками короля Карла I; победили в нем парламентские войска.


[Закрыть]. В действительности все шло как нельзя лучше, когда капитан Аберсаут, стоя на лестнице-дублере, обвел взглядом палубу и спросил, где мы находимся. Прервав чтение, я ответил, что сейчас мы как раз присутствуем при роковом поражении кавалерийских войск под командованием принца Руперта и, если он немного помолчит, через три минуты будет много раненых и можно будет обчистить карманы убитых. И вот тут корабль налетел на рифы и пошел ко дну!

Остановив другой корабль, я поднялся на палубу и потребовал, чтобы меня доставили к номеру 900 по Тоттнем-Корт-роуд, где живет моя тетя; затем сразу направился на корму к штурвалу и спросил у рулевого, хотел бы он послушать «Сражение при Нейзби». Он был не прочь, но просил, чтобы после я прочел «Крымскую войну» Кинглейка[136]136
  А. У. Кинглейк (1809–1891) – английский политический деятель и историк; участник Крымской войны (1853–1856), в которой с Россией воевала коалиция Англии, Франции и Турции.


[Закрыть], материалы процесса над Уорреном Гастингсом[137]137
  Уоррен Гастингс (1723–1818) – первый генерал-губернатор Индии. Его политика вызвала недовольство парламента, и в 1784 г. его отозвали и предали суду.


[Закрыть] или еще что-нибудь в этом роде, чтобы скоротать время до восьмой склянки.

Тем временем мрачные тучи собрались у горизонта прямо на пути корабля, и к рулевому подошла депутация от пассажиров с просьбой лечь на другой галс, иначе корабль пройдет прямиком через тучи, что, по словам представителя общественности, было необычно. Тогда я подумал, что это и правда необычно, но так как я сам был всего лишь пассажиром, то не счел удобным принимать участие в последовавшей жаркой дискуссии, тем более что у тети на Тоттнем-Корт-роуд погода вряд ли была лучше.

В конце концов решили, что надо прибегнуть к третейскому судье; после обсуждения многих имен, отвергнутых обеими сторонами, остановились на капитане корабля и, чтобы заручиться его согласием, отправили на переговоры меня. Не без труда, но мне удалось убедить его взять на себя эту ответственность.

Этот слабоумный придурок по фамилии Траутбек пребывал в постоянном страхе, как бы не наделать себе врагов, не понимая, что большинство людей вряд ли захотят этого. В прошлом он был корабельным коком, но стряпал так отвратительно, что оставшиеся в живых после его стряпни моряки силой перевели неудавшегося повара из камбуза на шканцы.

Капитан последовал за мной, чтобы выслушать аргументы недовольных пассажиров и упрямого рулевого и решить, что лучше – попытать счастья и пройти сквозь тучи или их обойти; однако, подойдя к штурвалу, мы увидели, что и пассажиры, и рулевой пребывают в глубоком недоумении: глядя на стрелку компаса, они растерянно качали головами. Случилась невероятная вещь: черные облака, которые так тревожили сухопутный люд, теперь находились за кормой, а корабль бодро шел по собственному кильватеру назад в гавань, удаляясь от Тоттнем-Корт-роуд! Такой крутой поворот провозгласили чудом; капеллан высоким голосом возносил молитвы, а рулевой был так же виноват в случившемся, как если б засунул руку в пустую кружку для сбора денег нищим.

Объяснение было простым; мне все стало ясно, как только я увидел эту картину. Пока между рулевым и делегацией шел спор, матрос, жестикулируя, отпустил штурвал, а я без всякой задней мысли во время этой утомительной перепалки развлекался тем, что крутил его туда-сюда и случайно изменил курс корабля. По чистой случайности ветер в то же самое время изменил направление, что довольно часто бывает в тропических широтах, и теперь весело гнал нас назад, туда, где я сел на корабль, по направлению к Тоттнем-Корт-роуд, где жила моя тетя. Здесь я должен предупредить, что через несколько лет схожие события – в частности, чтение «Сражения при Нейзби» – привели к установлению в нашем торговом флоте правила, которое, надеюсь, действует и сейчас: никто не должен говорить с рулевым, если только тот не заговорит первым.

II

По невнимательности я забыл сообщить, что корабль, на ход которого я оказал непосредственное влияние, был «Бонниклэббер»[138]138
  Простокваша (англ.).


[Закрыть] (владелец – Траутбек) из Молверн-Хайтс.

Обратный курс «Бонниклэббера» привел его туда, где я на него сел. Пассажиры и команда, измученные неловкими попытками выразить свою благодарность за чудесное избавление от грозовых туч, мирно храпели в самых немыслимых позах на палубе, когда впередсмотрящий, устроившийся на самой верхушке грот-мачты и поедающий холодную колбасу, стал издавать – вероятно, заранее подготовленные – странные, невероятные звуки. Он кашлял, чихал и лаял одновременно, блеял и гоготал, что-то выкрикивал и вопил, брызгая слюной, а потом рычал задыхаясь. Нечленораздельный, беспорядочный поток звуков постепенно перешел в долгие вопли, перемежающиеся неразборчивым бормотанием. Он свистел, хрипел и ревел; взял было на полтона выше, но передумал и опустился на прежний уровень; он ржал как конь, а потом громыхал как барабан! И все это время делал одной рукой какие-то непонятные знаки, а другой – хватал себя за горло. Наконец он перестал что-либо делать и молча съехал на палубу.

К этому времени все внимательно следили за матросом, и как только он оказался среди нас, засыпали его вопросами, которые, будь они видимыми, напомнили бы стаю голубей. Он даже взглядом нам не ответил и прошел сквозь толпу вызывающе дерзкой походкой, со смертельно бледным лицом и с плотно сжатыми зубами, словно заталкивал внутрь обильный обед или смирял острую зубную боль. Бедняга подавился!

Спустившись по трапу, больной, за которым следовала вся команда, искал каюту врача. Врач крепко спал: веселое представление на грот-мачте прошло мимо нижней палубы. Пока некоторые из нас подносили виски к носу врача, стараясь пробудить необходимый медицинский интерес, больной сидел в величественном молчании. К этому времени его бледность – признак решительного характера – сменилась темно-красным цветом, который постепенно перешел в отчетливо пурпурный, вытесненный затем переливчатым мутно-синим с изменчивыми черными полосками. Лицо опухло и стало бесформенным, шея раздулась. Глаза вывалились наружу, как колышки для шляп.

Доктор вскоре проснулся и, внимательно осмотрев пациента, заявил, что мы имеем дело с примечательной разновидностью удушья; взяв нужный инструмент, он приступил к работе и без труда извлек из глотки матроса кусок колбасы, размером и общим видом напоминающий исполненный достоинства банан. Эта операция проходила при гробовом молчании, но как только она закончилась, пациент, лицо и шея которого значительно уменьшились, вскочил на ноги с криком: «Человек за бортом!»

Вот что он порывался все время сказать!

Толкая друг друга, все побежали на верхнюю палубу, и каждый стал бросать что-нибудь за борт – спасательный пояс, клетку для кур, связку веревки, кусок дерева, старую парусину, носовой платок, железный прут – все, что могло сгодиться утопающему, который плыл за судном уже в течение часа после первого сигнала тревоги с грот-мачты. За несколько минут с корабля выкинули все, что можно было взять, и после того, как слишком возбудившийся пассажир срезал и выбросил лодки, нам уже ничего не оставалось делать, хотя капеллан сказал, что если несчастный джентльмен вскоре не объявится, то он отслужит на корме англиканскую заупокойную службу.

Какому-то человеку с воображением пришло в голову поинтересоваться, кто именно упал за борт; всех собрали, прочитали список пассажиров, и, к нашему большому разочарованию, все гости корабля и команда отозвались! Однако капитан Траутбек счел, что дело слишком серьезное – мало просто огласить список, – и с начальственной убежденностью потребовал, чтобы каждый человек на корабле в отдельности дал показания под присягой. Результат был тот же – никто не пропал, и капитан, извинившись перед нами за недоверие, удалился в свою каюту, чтобы снять с себя ответственность, но выразил надежду, что все наши дальнейшие действия будут самым тщательным образом отражены в судовом журнале и что мы будем обо всем его информировать. Я улыбнулся, вспомнив, что ради незнакомого джентльмена, угрозу для жизни которого мы явно переоценили, я выбросил судовой журнал за борт.

Вскоре меня внезапно осенила одна из тех великих мыслей, которые приходят к большинству людей раз или два в жизни, а к рядовому писателю – никогда. Поспешно собрав всех вновь, я взобрался на лебедку и обратился к собравшимся:

– Товарищи по плаванию! Произошла ошибка. В пылу опрометчивого сострадания мы распорядились движимым имуществом известной судовладельческой фирмы «Молверн-Хайтс» как собственным. За это непременно придется нести ответственность, как только нам посчастливится бросить якорь близ Тоттнем-Корт-роуд, где живет моя тетя. Наша защита будет чувствовать себя увереннее, если мы сможем доказать уважаемому жюри, что мы действовали безрассудно, отдавшись священным человеческим побуждениям. Если, например, удастся доказать, что за бортом действительно был человек, которого следовало утешить и поддержать таким материальным образом – чужой собственностью, способной держаться на воде, сердца англичан найдут в этом смягчающее обстоятельство, красноречиво свидетельствующее в нашу пользу. Джентльмены и морские офицеры, я предлагаю бросить за борт человека.

Эффект был потрясающий: раздалось шумное одобрение и единодушный порыв принести в жертву несчастного матроса, который своей ложной тревогой стал причиной наших трудностей, но по здравом размышлении решили заменить его капитаном Траутбеком как существом менее полезным и более упорным в заблуждениях. Матрос совершил одну ошибку, пусть и серьезную, но у капитана вся жизнь была одной сплошной ошибкой. Его вытащили из каюты и бросили в море.

На улице Тоттнем-Корт-роуд, 900, жила моя тетя, добрая старая дама, вырастившая меня и давшая много полезных уроков в области морали, которые мне очень пригодились в последующие годы. Самый главный из них, торжественно повторяемый чаще других, – никогда не лгать без особой на то причины. Многолетнее нарушение этого принципа позволяет мне со знанием дела утверждать, что в следовании ему есть здравый смысл. Поэтому я с удовольствием вношу небольшое изменение в предыдущую часть этой относительно правдивой истории. Там говорилось, что я выбросил судовой журнал «Бонниклэббера» за борт. Это утверждение полностью ложное, и я не вижу никаких оснований, чтобы держаться за него, а не свидетельствовать в пользу сохранения журнала.

В своем развитии рассказ выдвигает новые требования, и сейчас просто необходимо процитировать некоторые отрывки из журнала, что было бы невозможно, если б я действительно бросил его в море; но тогда я не смог противиться избытку воображения – искушение преувеличить размер своего участия было слишком сильным.

Нет необходимости утомлять читателя пересказом событий, уже известных ему. Наш отчет начнется с того дня, когда капитан был отправлен в морские глубины, – тогда я сам стал делать записи.

22 июня. Ветер слабый, но предыдущие штормы оставили на море значительную рябь. Широта и долгота мало изменились с последнего измерения. Корабль еле движется из-за отсутствия такелажа: все пришлось срубить, когда капитан Траутбек случайно упал в море с бушприта во время рыбной ловли. Так же поступили с грузом и со всем, без чего могли обойтись. Недостает парусов, но если они помогут спасти дорогого капитана, мы будем только рады. Погода жуткая.

23 июня. О капитане Траутбеке ничего не известно. Мертвый штиль – и никаких новостей. Пассажиры по-разному сходят с ума. Мистер Мартин, старший офицер, выпорол особенно ретивых. Чтобы казаться объективным, он выпорол и такое же количество матросов. Погода дурацкая.

24 июня. Капитан по-прежнему предпочитает держаться в отдалении и не шлет телеграмм. Мистер Мартин заковал в кандалы впередсмотрящего на грот-мачте (теперь, правда, нет грот-мачты) за то, что во время работы он ел колбасу. Он также выпорол стюарда, который пал до того, что стал чистить пемзой ящик для судового компаса и закрасил глухие иллюминаторы. Стюард, однако, неплохой парень. Погода чудовищная.

25 июня. Не представляю, что стало с капитаном Траутбеком. За это время он, наверное, здорово проголодался; рыболовные снасти у него, правда, с собой, но нет наживки. Мистер Мартин сегодня смотрел записи в журнале. Он отличный и гуманный офицер. Погода отвратительная.

26 июня. Пропала всякая надежда получить весточку от капитана. Мы все принесли в жертву, чтобы его спасти; теперь, если удастся раздобыть мачту и немного парусов, следует продолжить путь. За чиханье мистер Мартин пинком вытолкнул за борт рулевого шлюпки. Он опытный моряк, способный офицер, настоящий христианин и джентльмен, черт его подери! Погода изматывающая.

27 июня. Мистер Мартин повторно пролистал журнал. Прощай, суетный свет! Отправляюсь с миром к тетке на Тоттнем-Корт-роуд.

В заключительных предложениях этой записи, которая лежит, открытая, сейчас передо мной, почерк не очень разборчивый: она делалась в исключительно неблагоприятных обстоятельствах. Мистер Мартин стоял за моей спиной, его глаза были устремлены на страницу; чтобы лучше видеть, он вцепился механизмом машины (так он называл свою руку) в мои волосы, сжав голову с такой силой, что мой нос прижался к поверхности стола и стало трудно различать строчки – мешали брови. Я не привык писать в таком положении: ни в одной из школ, которые я посещал, этому не учили. Поэтому я почувствовал, что имею право резко оборвать запись, и сразу же пошел на палубу, следуя за мистером Мартином по трапу на своих ногах; расстояние между нами удерживалось одно и то же, без существенных изменений.

Оказавшись на палубе, я подумал, что будет разумно в интересах мира и спокойствия следовать за ним в том же порядке и дальше, к борту корабля, а там я расстался с офицером навсегда с многочисленными выражениями сожаления, которые неслись к нему со значительного расстояния.

Что касается дальнейшей судьбы «Бонниклэббера», могу только сказать, что судовой журнал, записи из которого я привел, извлекли спустя несколько лет из желудка кита вместе с обрывками одежды, несколькими пуговицами и прогнившими спасательными поясами. Там была только одна новая запись, сделанная дрожащим почерком, как будто писали в темноте:

«2 июля пошли ко дну выжившие захвачены китом душно от капитана траутбека никаких известий сэмми мартин старший офицер».

А теперь давайте бросим ретроспективный взгляд на ситуацию. Вспомним, что «Напл-Дак» (капитан Аберсаут) затонул со всеми пассажирами и экипажем, выжил лишь я, пересев на корабль «Бонниклэббер» (Траутбек), который покинул в результате возникшего непонимания со старшим офицером и стал абсолютно свободным. Вот как обстояли дела, когда, взмыв ввысь на исключительно большой волне и бросив взгляд в сторону Тоттнем-Корт-роуд – то есть в направлении, обратном курсу «Бонниклэббера», туда, где морская пучина поглотила «Напл-Дак», – я увидел то, что выглядело как обломки кораблекрушения. Оказалось, это вещи, по недоразумению выброшенные нами за борт. Некоторые предметы были соединены между собой – можно сказать, скомпонованы. Крепко связанные, они, по существу, представляли плот. В центре на табуретке – не управляя плавучим средством, со смиренным достоинством пассажира – сидел капитан Аберсаут с «Напл-Дака» и читал роман.

Наша встреча не была теплой. Помня, что мой литературный вкус несравненно выше его, он затаил обиду, и хотя не возражал против моего присутствия на плоту, было ясно, что это связано больше с моим физическим превосходством, чем с тем, что я промок и продрог. Взобравшись на плот, я просто кивнул ему, уселся и поинтересовался, не хочет ли он послушать заключительные строфы «Сражения при Нейзби».

– Нет, – ответил он, отрывая глаза от романа, – нет, Клод Реджинальд Гамп, автор морских рассказов, у меня с тобой все кончено. Когда несколько дней назад ты потопил «Напл-Дак» то, наверное, думал, что разделался со мной. Неглупо, но я вынырнул и поплыл за другим кораблем – за тем, на котором ты удрал. Это меня заметил матрос с мачты. Я понял, что он меня видит. Это мне побросали с корабля всякий хлам. Прекрасно – я сложил из него плот. На следующий день мимо меня проплыло тело мужчины, в котором я узнал моего старого друга Билли Траутбека, – он был коком на военном корабле. Приятно, что именно я спас твою жизнь, но я опасаюсь тебя. Как только достигнем порта, наши дороги разойдутся. Ты не забыл, как уже в первых строчках рассказа направил «Напл-Дак» на рифы?

Пришлось признать, что он прав, и капитан продолжил свои бесцеремонные упреки:

– Ты еще и полколонки не написал, а уже послал его на дно вместе со мной и всей командой. А вот ты – вывернулся.

– Это правда, – признался я. – Не стану отрицать очевидные факты.

– А в предыдущем рассказе ты отправил меня и мой экипаж к Южному полюсу и оставил замерзать во льдах, как мух в патоке. А сам не остался – и тут ускользнул.

– Ваша память, капитан, уникальна, – сказал я. – Учитывая, сколько вы перенесли, многие на вашем месте сошли бы с ума.

– А еще раньше, – продолжил, помолчав, капитан Аберсаут, по-видимому, не столько переживая удовлетворение от моей похвалы, сколько перебирая в памяти события, – ты покинул меня в море; в то время я не читал ничего, кроме Джорджа Элиота, но мне сказали, что ты оставил меня на «Мадларке». Меня обманули?

Пришлось сказать, что не обманули.

– Полагаю, тогда ты тоже уцелел.

Так оно и было. Оставаясь героем своих рассказов, я всегда в них выживал, чтобы появиться в следующем. Такова художественная необходимость: ни одному читателю не интересен герой, скончавшийся еще до начала рассказа. Я попытался объяснить это капитану Аберсауту. Он только покачал головой.

– Нет, – отрезал капитан. – Это трусость, так я считаю.

Неожиданно блестящая мысль пришла мне в голову, я дал ей немного обжиться, пока в мозгах не наступила полная ясность. Тогда я встал и, заставив взглядом замолчать моего обвинителя, заговорил суровым и резким голосом:

– Капитан Аберсаут, в современной классической литературе мы с вами сталкивались в опасных и рискованных ситуациях, из которых я выходил невредимый, а вы всегда погибали. Так скажите, будьте так добры, как мне вас называть, если я оставил вас в море на «Мадларке», заморозил на «Верблюде» во льдах Южного полюса и отправил на дно вместе с «Напл-Даком»?

Для бедняги это был удар: он оказался в полном замешательстве. Отбросив роман, капитан принялся чесать затылок и сосредоточенно думать. Зрелище приятное для глаз, но оно ему явно причиняло страдание, и тогда я указал на край плота, намекая как можно деликатнее, что пора действовать. Капитан поднялся на ноги и, устремив на меня полный укоризны взгляд, который я еще долго буду помнить, бросился в море. Ну а я – как всегда, вышел сухим из воды.

Кошачий груз[139]139
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

16 июня 1874 года корабль «Мэри Джейн» отчалил от Мальты, под завязку нагруженный кошками. Этот груз доставил нам много хлопот. Они были не в тюках, их просто свалили в трюм. Капитан Добл, который раньше командовал судном, перевозившим уголь, сказал, что так будет лучше всего. Когда кошек загрузили, люк задраили, и мы почувствовали себя лучше. К несчастью, помощник капитана, решив, что кошки могут захотеть пить, просунул в один из люков шланг и накачал туда изрядное количество воды, и те кошки, что находились внизу, утонули.

Если вы видели в пруду дохлую кошку, то, конечно, помните, какой раздутой она становится. От воды ее размеры увеличиваются раз в десять. По истечении первого дня мы заметили, что корабль несколько деформировался, став на три фута шире и на десять – короче. Выпуклость палубы вдоль всего судна зрительно увеличилась, а корма и нос как бы вздернулись. Корабль подчинялся управлению, только когда шел против ветра: стоило повернуть штурвал, изменив тем самым положение корабля, и он уже не слушался управления. Из-за изогнутости киля мачты склонились, соединившись в одной точке, так что матрос, забравшийся на грот-мачту, пришел в замешательство, спустился вниз по бизань-мачте и, взглянув на удаляющийся берег Мальты, вдруг вскричал: «Эй, земля!» Крепления на корабле пришли в негодность; вода пузырилась, взбиваемая плавающими болтами, которые судно теряло с каждым толчком живого груза внутри трюма. Корабль понемногу разваливался без отрицательного влияния ветра или воды – исключительно из-за мощной энергии расширявшихся кошек.

Я пошел поговорить об этом с капитаном, которого застал в любимой позе – он сидел с трубкой в зубах на палубе, ноги скрещены, за спиной – ящик с судовым компасом.

– Капитан Добл, – произнес я, почтительно дотрагиваясь до шляпы, которая вовсе не заслуживала такого почтения, – наш плавучий дворец трещит по всем швам и страшно раздулся.

Не поднимая глаз, капитан любезно дал понять, что знает о моем присутствии, тем, что вытряхнул пепел из трубки.

– Позвольте, капитан, еще раз донести до вашего сведения, что корабль сильно вспучило.

– Если вы говорите правду, – сказал галантный моряк, протягивая руку к кисету, – думаю, стоит хорошенько растереть палубу жиром. У меня в каюте есть бутылка с таким средством. Посоветуйте это моему помощнику.

– Но, капитан, для косметического ремонта нет времени; некоторые доски в обшивке расшатались.

Капитан встал, перегнулся через борт, осмотрел обшивку, потом окинул взглядом бурлящие потоки воды на палубе справа и слева и подвел итог:

– Друг мой, расшаталась вся посудина.

Не сказав ни слова, я отвернулся от этого черствого человека и печально побрел назад. Внезапно «грома звук раздался»[140]140
  Из стихотворения «Касабианка» Фелиции Доротеи Херманс (1793–1835), английской поэтессы.


[Закрыть]! Засов на люке трюма лопнул и, подобно сухому листу, взлетел, кружась, в воздух. А из трюма вверх двинулась плотная и широкая колонна кошек. Кошки шли важно и внушительно; неторопливо, спокойно, величаво восходили они к небу, а вернувшаяся в прежнее состояние палуба, раздвинув вновь мачты, предоставила им эту возможность. Я бывал в Неаполе и видел, как Везувий отбрасывает на город красный свет, наблюдал из Катании[141]141
  Катания – город в Италии, на о. Сицилия.


[Закрыть], как от огненной лавы, стекавшей по склонам Этны, в ужасе бежали петух и свинья. Раскаленный поток из кратера Килауэа[142]142
  Килауэа – действующий вулкан на юге о. Гавайи. Входит в состав национального парка «Гавайские вулканы».


[Закрыть], заливающий жидким огнем леса и местность вокруг, знаком мне во всех подробностях. Я видел тысячелетние ледники, почти отвесные, съезжавшие в долину, полную туристов, со скоростью один дюйм в месяц. Видел, как стекают по рекам отходы с рудников, посланные с дружественным визитом на земли фермеров. Из-за дерева на поле сражения я наблюдал, как отступает плотное соединение в квадратную милю из вооруженных солдат и ничто не могло их остановить. Когда случается какое-то крупное, значительное событие, я всегда стараюсь быть – и обычно становлюсь – его свидетелем и описываю его предельно правдиво, однако редко удается увидеть нечто подобное этому нескончаемому потоку мальтийских кошек!

Думаю, надо пояснить, что каждая отдельная кошка в потоке с находчивостью, свойственной этому виду, крепко держалась зубами и когтями за соседа. Так они образовали одно целое. И потому, когда корабль качало (а «Мери Джейн» чертовски качало), эту плотную колонну мотало из стороны в сторону, как мачту, и помощник капитана сказал, будь колонна выше, он приказал бы срубить верх, иначе нас опрокинуло бы.

Кое-кто из матросов стал откачивать воду, но из шланга пошла кошачья шерсть. Капитан Добл оторвал глаза от носков ботинок и закричал во все горло: «Отдать якорь!» – но, увидев, что якорь никто не трогает, извинился и вновь погрузился в раздумья. Капеллан сказал, что может, если не будет возражений, вознести молитву, а игрок из Чикаго достал карты с предложением сдавать до первого валета. Приняли предложение священника, и, когда в конце он произнес «аминь», кошки грянули гимн.

Теперь все живые существа, что находились на корабле, стояли на палубе и пели хором. У всех были сильные голоса, но не у всех был слух. Почти все ноты верхнего регистра звучали фальшиво. Примечателен был диапазон голосов. В этой толпе встречались кошки, которые брали семнадцать октав, а в среднем – не меньше двенадцати.

Количество кошек согласно счету-фактуре 127 000

Среди них – дохлых 6000

Общее количество певцов 121 000

Среднее число октав на одну кошку 12

Общее число октав 1 452 000

Это был грандиозный концерт. Он продолжался три дня и три ночи, или, если считать каждую ночь за семь дней, целых двадцать четыре дня, и мы даже не могли спуститься поесть. В конце концов пришел кок с большим ножом; он потряхивал шляпой, в которой лежало несколько бобов.

– Друзья, – сказал он, – мы сделали все, что под силу смертным. Теперь давайте тянуть жребий.

Поочередно мы подходили с завязанными глазами к шляпе, но в тот момент, когда кок чуть ли не силой навязал роковой черный боб самому толстому из нас, пение оборвалось так внезапно, что воцарившаяся тишина разбудила впередсмотрящего. Через мгновение кошки выпустили коготки из шерстки соседей, колонна утратила сплоченность, и 121 000 глухих неприятных ударов одновременно раздались на палубе, слившись в одно целое. Затем, издав дикий прощальный вопль, кошачья орда бросилась с шипением в море и поплыла на юг, к африканскому берегу!

Как известно каждому школьнику, южная оконечность Италии напоминает по форме огромный сапог. Мы дрейфовали в пределах его видимости. Кошки уловили это сходство, и яркое воображение сразу заставило их живо прочувствовать размер сапога, вес и возможность быстро снять его с помощью рожка.