Текст книги "Словарь Сатаны"

Крещение Добшо[97]97
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Конечно, это был плохой поступок. Впоследствии я часто о нем сожалел, и если б все могло повториться, то сто раз подумал бы, прежде чем его совершить. Но тогда я был молод, обожал шутки и розыгрыши, которых с тех пор опасаюсь. И все же, когда я вспоминаю людей, извращавших и унижавших дух нашей святой религии, не могу не чувствовать некоторое удовлетворение при мысли, что хоть ненадолго заставил их выглядеть смешными. И потому прошу читателя, помня о том немногом, чего мне удалось добиться, проявить снисхождение к моему проступку. Вот эта история.

Несколько лет тому назад город Хардинг в Иллинойсе переживал так называемое «религиозное возрождение». Более точно и менее богохульно было бы назвать его «возрождением разгула», потому что это поветрие возникло (и оттуда стало распространяться) в секте, которую я назову «разгульной»; она-то и привлекла всеобщее повышенное внимание. Среди тех, кто подпал под ее влияние, был мой друг Томас Добшо. Том был не таким уж отъявленным грешником, но новые идеи он принял всей душой. На одном из собраний он публично исповедался в грехах, многих из которых не совершал и даже не мог совершить; дойдя до преступлений против закона, он остановился, однако намекнул, что может рассказать больше, если его прижмут. Том жаждал вступить в эту нелепую секту в самый вечер своего обращения. Он хотел вступить еще в две или три секты. Его рвение было так велико, что кое-кто из братии намекнул, чтобы я увел его домой: мы жили в соседних номерах в отеле «Элефант».

Случилось так, что пыл Тома сработал против него: вместо того, чтобы захомутать новичка без долгих разговоров, как у них было принято, братья припомнили его жуткую исповедь и дали Тому испытательный срок. Но после нескольких недель, во время которых он вел себя как обычный псих, было принято решение окрестить его вместе с десятком таких же трудных претендентов. Я счел своим долгом помешать этой святотатственной церемонии, хотя теперь думаю, что ошибся в выборе метода. Крещение назначили на воскресенье, а в субботу я отправился к главе секты преподобному мистеру Суину и попросил выслушать меня.

– Я пришел к вам, – заговорил я с притворным смущением, – с деликатной и необычной просьбой, касающейся брата Добшо. Как мне известно, завтра вы собираетесь его окрестить, и это, верю, станет для него началом новой, лучшей жизни. Но я не знаю, известно ли вам, что его семья разделяет учение «прыгунов» и сам Том тоже испытал влияние мерзкой ереси этой секты. Вот так. Поэтому он как бы находится, если употребить светскую метафору, «на черте», разделяющей тяжкое грехопадение и чистую веру вашей церкви. Будет прискорбно, если он не удержится и ступит на ложную территорию. И хотя я признаю со стыдом, что мне еще не открылась истина, надеюсь, я не настолько слеп, чтобы не видеть, где она лежит.

– Беда, которую вы предчувствуете, – сказал «преподобный» мужлан после многозначительного молчания, – может действительно серьезно повлиять на нашего друга и подвергнуть опасности его душу. Думаю, брату Добшо надо дать время.

– Мне кажется, сэр, – задумчиво произнес я, – если взяться за дело с умом, бояться нечего. Душой он с вами – могу я сказать: с нами? – во всем, кроме одного. Том мечтает о крещении с погружением в воду! Он много грешил и по неразумию своему опасается, что более простой обряд вашей церкви не смоет с него всего греха. Вы не поверите, его сомнения так велики, что принимают материалистичный характер: ему хочется даже предварительно помыться с мылом! А что, если бы вы не просто обрызгали моего друга, а вылили ему на голову целый таз воды – но нет, в вашем назидательном взгляде я вижу, что такая процедура невозможна. Боюсь, придется оставить все как есть и надеяться, что в дальнейшем нам удастся общими усилиями предотвратить возможное вероотступничество.

Преподобный встал, походил по комнате, а потом предложил следующее: он встретится с братом Добшо и постарается избавить его от заблуждений. Я не согласился, сказав, что это не лучший вариант. Спор только усилит его предубеждения. Мы договорились, что эта тема не будет подниматься. В противном случае мне бы не поздоровилось.

Теперь, когда я вспоминаю свое коварство во время беседы, лживость заявлений и безнравственность мотивов, мне стыдно продолжать рассказ. Если б так называемый «преподобный» не был отъявленным прохвостом, надеюсь, мне никогда не пришло бы в голову прибегать к столь святотатственному обману и поступать так бесчестно.

Утро памятного воскресенья было солнечным и лучезарным. Около девяти часов потрескавшийся старый колокол перед молельным домом зазвонил, призывая паству на службу, и почти все население Хардинга поспешило на это представление. Том нервничал перед предстоящим испытанием. За час до нужного времени он надел свой лучший костюм и бесцельно, как слабоумный, ходил по комнате, держа шляпу в руках, и постоянно поглядывал на часы. Я должен был сопровождать друга в церковь и тоже слонялся по комнате, нервно совершая какие-то необычные действия, – короче говоря, поддерживал в Томе лихорадочное волнение разными изощренными способами. Приблизительно за полчаса до службы я вдруг истошно закричал:

– Том, послушай, извини, но у тебя ужасно лежат волосы! Позволь, я тебя немного причешу.

Схватив Тома за плечи, я усадил его на стул лицом к стене, взял расческу и щетку, встал за ним и приступил к работе. Он дрожал, как ребенок, и не понимал, что я делаю, будто у него совсем вышибли мозги. Надо сказать, голова Тома представляла любопытное зрелище. Его необыкновенно густые волосы были жесткими как проволока. Коротко подстриженные, они торчали на голове как иглы дикобраза. Том любил жаловаться, что ничего не может с ними поделать. Я-то знал, что делаю, хотя мне стыдно об этом вспоминать. Я знал: если он посмотрит в зеркало, то все поймет, поэтому небрежно вытащил часы, открыл крышку, вздрогнул и закричал:

– О боже! Томас… разрази меня гром, мы опаздываем. Твои часы неверные. Взгляни на мои! Хватай шляпу, старина, и пойдем. Нельзя терять ни минуты!

Водрузив шляпу на голову Тома, я выволок его из дома почти силой. Через пять минут мы были в молельном доме, где нам предстояло потратить без толку кучу времени.

Говорят, служба в этот день проходила особенно интересно и впечатляюще, но я, слишком поглощенный собственными мыслями, совсем в нее не вникал. Возможно, священники слегка изменили обычный, богохульный во всех отношениях спектакль, но я этого не заметил. Внимательно следить за действием я стал с того момента, когда ряд «новообращенных» пал ниц перед «алтарем»; Том был левым в ряду. К нему подошел преподобный мистер Суин, задумчиво опустил пальцы в небольшую глиняную чашу с водой, будто ополаскивал их после обеда. Я испытал большое волнение и ничего толком не видел из-за слез. Лицо мое почти полностью закрывал платок. Окружающие видели как бы конвульсивные рыдания, и мне становится стыдно при мысли, как много наивных людей поверило своим глазам и ошибочно последовало моему примеру.

С торжественными словами, смысл которых я не вполне уловил, но звучали они как площадная ругань, преподобный встал перед Томасом, бросил на меня понимающий взгляд и затем с невинным выражением лица, воспоминание о котором по сей день вызывает у меня угрызения совести, вылил, как бы случайно, все содержимое чаши на голову моего несчастного друга, которую я щедро посыпал Зейдлицким порошком[98]98
  В Зейдлицкий порошок входит сода, при соединении с водой выделяет много пены.


[Закрыть]!

Должен признаться, эффект был потрясающий – это могут подтвердить все, кто там был. Порошок в волосах Тома забурлил, зашипел, запенился, как на дрожжах, он вел себя, словно слюна бешеной собаки! Булькал и свистел, судорожно подергиваясь и рассыпаясь. Через мгновение он уже лежал на голове Тома снежным комом, вздымаясь, пульсируя, переливаясь через край и брызгая пеной, которая разлеталась воздушными хлопьями, будто перья подбитого лебедя! Пена текла по лицу Тома и попадала в глаза. Это было самое греховное мытье головы за год!

Не могу передать, какая тут поднялась суматоха, да если б и мог, не стал бы. Что касается Тома, он вскочил на ноги и, шатаясь и ощупью пробираясь меж скамеек, выбрался из дома, отчаянно ругаясь и тяжело дыша, словно выброшенная на берег рыба. Остальные кандидаты тоже встали, отряхивая головы и как бы говоря: «Нет уж, не надо», – и дружно вышли следом. Среди гробового молчания преподобный поднялся на кафедру с пустой глиняной чашей и начал говорить.

– Братья и сестры, – произнес он спокойным, нарочито размеренным голосом. – Я проповедую свою веру много лет – больше, чем пальцев на руках и ногах, – и за все это время ни разу не знал вероломства, гнева или злобы. Что до Генри Барбера, который сыграл со мной эту шутку, я осуждаю его, иначе осудят меня. На, получай и больше не греши. – С этими словами он метнул глиняную чашу так метко, что она попала мне в голову. Должен признаться, наказание было заслуженным и пошло мне на пользу.

Гонка у Лефт-Бауэра[99]99
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

– Вам, англичанам, хорошо разъезжать верхом в поисках нового рудника, чтобы вложить туда лишние деньжата, – сказал полковник Джекхай, ставя пустой стакан на стойку и вытирая губы рукавом пиджака, – но если дело дойдет до скачек, моя малышка обойдет всех – закусит удила и даст ходу, да так легко, словно совершает утреннюю пробежку; все тогда стараются не спускать с нее глаз: как бы она не причинила себе вреда – вот она какова! И никогда никаких индейских штучек для быстроты, она просто любитель, вот так!

– Ну что ж, отлично, – сказал англичанин с невозмутимой улыбкой. – Это легко проверить. Мой конь в приличной форме, и если ваша лошадь в городе, можно завтра же устроить соревнование. Ставлю на кон любую сумму – хоть сто долларов.

– Такая цифра подойдет, – согласился полковник. – Так и запишем, бармен. Но это все равно что обирать младенцев, – прибавил он с оттенком сожаления, собираясь уходить. – Пари беспроигрышное. Если б моя малышка знала о нашем пари, то сломала бы себе ногу, чтоб выравнять шансы.

Итак, договорились, что скачки начнутся в три часа следующего дня на месе[100]100
  Меса – холм с плоской вершиной; таких холмов много на юго-западе США.


[Закрыть], неподалеку от города. Как только это стало известно, все население Лефт-Бауэра и его окрестностей побросало работу и разошлось по разным барам, чтобы обсудить новость. Общим фаворитом был англичанин: полковник не пользовался популярностью, да и малышку его никто не видел. Но местный патриотизм уравнял шансы.

Границы импровизированного ипподрома установили на месе, и в определенный час все были там, кроме полковника. Договорились, что каждый приедет на собственной лошади, и англичанин, непринужденно державшийся в седле, что отличает «специалистов по горному делу», уже восседал на своем великолепном животном, небрежно перекинув ногу через луку мексиканского седла, и попыхивал сигарой со спокойной уверенностью в исходе состязания. Он не сомневался, что все тайно ему симпатизируют, даже те, которые сочли своим долгом ставить на полковника. Судья, держа в руке часы, уже проявлял нетерпение, когда в полумиле от места встречи показался полковник, направлявшийся к толпе. Всем не терпелось разглядеть его лошадь, и зрелище стоило того: такое животное не так просто увидеть – даже в Лефт-Бауэре!

Вам, конечно, встречались среди лошадей «сущие скелеты», но эта кобыла была не просто «скелетом»; похоже, у нее отсутствовали кое-какие кости, без которых нельзя обойтись. Полковник звал ее малышкой! Росту в ней было не меньше восемнадцати ладоней[101]101
  Ладонь – мера измерения. Около 140 см.


[Закрыть], а по пропорциям она не попадала ни под какие стандарты. Зад у нее был такой впалый, что казалось, его изогнули специально. Хвост и грива отсутствовали вовсе, а длинная шея торчала, как палка, на которую насадили голову без ушей. Во взгляде кобылы горело безумие, а лицевые мускулы, периодически сокращаясь, оттягивали уголки пасти, отчего нижняя губа сминалась и лошадь как бы гнусно улыбалась каждые две-три секунды. Она была светло-бурой масти с большими неровными белыми пятнами, словно в нее швыряли мешки с мукой. Кривизна ног не поддавалась сравнению, а шла она, как слепой верблюд по глубоким канавам. В целом она выглядела как черновой вариант первой попытки Природы создать вьючное животное.

Когда эта карикатура на лошадь доковыляла до стартового столба, толпа загудела; симпатии болельщиков изменились в мгновение ока. Все хотели поставить на нее, даже англичанин только из чувства собственного достоинства удержался, чтобы не последовать за остальными. Однако время шло, и судья настаивал на начале состязания. Всадники одновременно тронулись с места, но англичанин, видя, как медленно плетется кобыла, осадил своего жеребца и пропустил уродливое создание вперед, словно хотел полюбоваться ее видом сзади. Это определило его судьбу. Круговая трасса имела длину две мили и ширину двадцать футов, ее границы были обозначены бороздами. Первые полмили лошади прошли спокойным шагом, не прибавили они скорости и дальше; когда позади остались три четверти трассы, англичанин решил, что пора прибавить ходу и перейти на галоп.

Но ничего не вышло. Как только он приблизился к Летящему экспрессу, толпа стала кричать, привлекая внимание кобылы, та повернула морду назад и «улыбнулась» своей неповторимой улыбкой. Рвущийся вперед жеребец вдруг замер на месте как вкопанный. Хозяин хлестал его, побуждая обогнать бесхвостую каргу, но без всякого результата.

Тут англичанин всерьез забеспокоился; он мужественно орудовал поводьями, плеткой; кричал, чтобы заставить коня вырваться вперед, тщетно пытался обойти кобылу то с одной, то с другой стороны, а вокруг веселилась и от души хохотала толпа. Побуждаемое недругом, почти упиравшимся в ее впалый зад, неправдоподобное четвероногое животное посылало «улыбки» направо и налево с такой своевременной аккуратностью, что соперника «вырубало» как раз в тот момент, когда он был близок к успеху. И наконец, когда неимоверными усилиями англичанину удалось незадолго до финиша немного протиснуться вперед, этот ночной кошмар в образе лошади повернулся и встал морда к морде перед жеребцом, устремив на того зловещий взгляд и скорчив такую гнусную гримасу, что бедный породистый жеребец, издав почти человеческий вопль ужаса, повернул на 180 градусов и со скоростью ветра помчался назад, принеся полковнику чистую победу за двадцать минут и десять секунд.

Неудача Хоупа и Вандела[102]102
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

От мистера Джабеса Хоупа из Чикаго – мистеру Пайку Ванделу в Новый Орлеан, 2 декабря, 1877

Не стану утомлять тебя, дорогой друг, рассказом о своем путешествии из Нового Орлеана в этот северный край. В Чикаго холодно, поверь мне, и приехавший сюда, подобно мне, южанин, не захвативший запасных носа и ушей, пожалеет, что проявил экономию, готовясь к поездке.

Теперь о бизнесе. Озеро Мичиган – сплошной лед. Вообрази, дитя знойного юга, кусок никому не принадлежащего льда длиной в триста миль, шириной – в сорок и толщиной – в шесть футов! Пайки, дорогой, это звучит, как сказка. Но твой партнер по фирме «Хоуп и Вандел, Оптовая продажа ботинок и туфель, Новый Орлеан» никогда не был пойман на лжи. Мой план – прибрать к рукам этот лед. Срочно ликвидируй фирму и сразу высылай деньги. Я построю склад не меньше Капитолия в Вашингтоне, набью его до отказа и вышлю в твое распоряжение то, в чем так нуждается южный рынок. Я могу слать лед пластинами для покрытия катков и для облицовки каминов, в виде кубиков для напитков или в растворе для мороженого и прочих целей. Великая штука – этот лед!

Вкладываю в письмо тонкую полоску как образец. Видел ли ты когда-нибудь такой прелестный лед?

От мистера Пайка Вандела из Нового Орлеана – мистеру Джабесу Хоупу в Чикаго, 14 декабря, 1877

Твое письмо, страшно испорченное пятнами и подтеками, невозможно прочитать. Похоже, оно добиралось по воде. Но с помощью химикатов и фотографии я все же его разобрал. Однако ты забыл вложить образец льда.

Я все продал (к сожалению, с убытками из-за срочности) и вкладываю в конверт чек на всю сумму. Начинать мне принимать заказы? Я тебе безоговорочно доверяю, но не пытался ли кто-нибудь добывать лед в наших краях? Есть ведь озеро Пончартрейн, как ты знаешь.

От мистера Джабеса Хоупа из Чикаго – мистеру Пайку Ванделу в Новый Орлеан, 27 февраля, 1878

Ванни, дорогой, тебе бы понравился наш новый склад для льда. Хотя он сколочен из досок и делался на скорую руку, но очень красив и стоит уйму денег, хоть я и не платил арендную плату за землю. Размером он с вашингтонский Капитолий. Как думаешь, не установить ли на нем шпиль? Работа почти закончена – пятьдесят человек днем и ночью режут и укладывают на хранение лед – ужасно холодно! Кстати, лед уже не десять футов толщиной, как я тебе писал, а меньше. Но не волнуйся, его здесь много.

Наш склад отстоит от города на восемь или десять миль, так что гости меня не беспокоят, и это большое облегчение. Слышал бы ты, как здесь смеются, прямо давятся от смеха!

Это звучит почти неправдоподобно, Ванни, но, поверь, наш лед становится холоднее по мере наступления теплой погоды! Это правда, упомяни об этом в рекламе.

От мистера Пайка Вандела из Нового Орлеана – мистеру Джабесу Хоупу в Чикаго, 7 марта, 1878

Все идет хорошо. У меня сотни заказов. У нашей фирмы «Нью-Орлеанз и Чикаго, Самый Холодный Лед» торговля пойдет бойко. Но ты не сказал, каков лед на вкус – соленый или нет? Если нет, он не годится для готовки, а если соленый – испортит мятный коктейль.

В середине он такой же холодный, как по краям?

От мистера Джабеса Хоупа из Чикаго – мистеру Пайку Ванделу в Новый Орлеан, 3 апреля, 1878

На Озерах открылась навигация, пароходы так и снуют. Я плыву в Буффало с документацией по «Самому Холодному Льду» в кармане жилета. Мы банкроты, мой бедный Пайки, и судьба наша непредсказуема. Договорись о встрече с кредиторами и сам не приходи.

Вчера вечером шхуна из Милуоки разбилась в щепки, натолкнувшись на огромную массу плавающего льда; это первый айсберг в здешних водах. Уцелевшие после кораблекрушения говорят, что по размерам он не уступал Капитолию в Вашингтоне. Половина этого айсберга принадлежит тебе, Пайки.

Печально, что я построил наш склад на неподходящем месте – в миле от берега (на льду, как ты понимаешь), и когда наступила оттепель… О, Ванни, ничего более удручающего ты в жизни не видел! Но тот факт, что меня в тот момент в складе не было, тебя обрадует.

Какие смешные вопросы ты задаешь! Мой бедный партнер, видно, ты ничего не смыслишь в ледяном бизнесе.

Рука провидения[103]103
  © Перевод. В. И. Бернацкая, 2020.


[Закрыть]

Мистер Алджернон Джарвис из Сан-Франциско проснулся не в духе. Его жизнь изменилась к худшему ночью, что обычно происходит, когда веселишься с друзьями до утра, а раздражительность вообще была в его характере. Надев элегантный, модный костюм, он взял трость и вышел на улицу с неопределенным желанием напасть на кого-нибудь. Первой жертвой, естественно, оказался завтрак, но, по странной случайности, Джарвис так вяло атаковал его, что сам был побит – к удивлению понесшего ущерб почтенного rôtisseur[104]104
  торговца (фр.).


[Закрыть], которому пришлось засвидетельствовать первое поражение до сих пор неуязвимого постоянного клиента. Три или четыре чашечки черного кофе – все, что вместил желудок мистера Джарвиса в это утро.

Он закурил длинную сигару и пошел неспешно по улице, до такой степени поглощенный мыслями о каре небесной, что не замечал, куда его ведут ноги, в результате чего вскоре очутился в бильярдной отеля «Оксидентел». Там было пусто, но мистер Джарвис, как привилегированный клиент, подошел к маркеру, взял коробочку с шарами из слоновой кости, небрежно высыпал шары на поле и стал лениво гонять их длинным кием.

Через некоторое время, по чистой случайности, у него получился отменный удар. Дождавшись, пока изумленные шары придут в себя, Джарвис поставил их в прежнее положение и попытался повторить удар, что ему, естественно, не удалось. С расстроенным и оскорбленным видом он еще раз поставил непослушные шары куда надо, наклонился над столом и уже хотел ударить, когда сзади раздался важный голос:

– Ставлю 25 центов, что у вас не получится!

Мистер Джарвис выпрямился, повернулся и взглянул на говорившего мужчину, оказавшегося незнакомцем, – с такими большинство людей предпочитает не знаться. Мистер Джарвис ничего не ответил. Во-первых, он отличался аристократическим вкусом, и пари на 25 центов представлялось ему просто вульгарным. Во-вторых, этот человек явно не имел и таких денег. Однако раздражает, когда твои способности вызывают сомнения у человека, стоящего ниже тебя по социальному положению, особенно если и сам ты не очень в них веришь, да еще находишься в дурном расположении духа. Поэтому мистер Джарвис прислонил кий к столу, снял модную визитку, снова взял в руки кий, склонил над столом свое великолепное туловище так, что спина оказалась параллельно потолку, и прицелился снова.

Тут мистер Джарвис выбывает из нашей истории и больше в ней не появится. Люди этого класса, которому он добавляет блеска, защищены от пера юмориста: они смешные, но не забавные. Так что сейчас мы расстанемся с неинтересным молодым аристократом, взяв от него только внешнюю оболочку – модную визитку, которую мистер Стеннер, джентльмен, предложивший пари, незаметно перекинул через плечо и вынес из бильярдной.

Спустя час мистер Стеннер сидел в своей скромной квартирке на Норт-Бич, держа на коленях украденную вещь. Он уже оценил ее у знакомого ростовщика, и теперь осталось только осмотреть карманы. Мистер Стеннер не так много знал об одежде джентльменов, как следовало бы. В общих чертах его знания сводились к тому, что в ней должно быть много тайных кармашков, набитых ценными банкнотами вперемешку с золотыми монетами. Поэтому он был крайне разочарован, когда его тщательные поиски увенчали лишь надушенный носовой платок, за который вряд ли дадут даже десять центов, пара перчаток, слишком узких для него, и клочок бумаги, не являвшийся чеком. Но когда он пригляделся, в душе его зародилась надежда. Бумага была размером со среднюю камбалу, разлинована, и на ней стояли таинственные слова «Телеграфная компания Вестерн-юнион». Сразу после этой интригующей надписи было напечатано, что компания не отвечает за точность «нижеследующего послания» и не считает себя морально или юридически ответственной за доставку сообщения адресату; короче говоря, не обязана выполнять услугу, за которую заплатил отправитель.

Незнакомый с работой телеграфа мистер Стеннер, естественно, предположил, что посланное при таких условиях сообщение должно быть не только исключительно важного, но и сомнительного свойства. Поэтому он положил расшифровать его здесь и сейчас. И это ему в течение дня удалось. Опуская дату, имена людей и названия населенных пунктов, он прочел следующую непонятную фразу: «Покупай Салли Микер!»

Если б подлинный смысл этого замечательного призыва внезапно обрушился на мистера Стеннера, то взрывная волна могла далеко унести его, что было бы совсем неплохо для Сан-Франциско, но так как смысл медленно прокладывал дорогу сквозь толщу его невежества, у него вырвалось только восклицание: «Ух ты, черт меня возьми!»

В устах такого человека подобное восклицание означает многое. На его языке оно говорит, что Стеннер окончательно запутался.

Люди со стороны, не знакомые с узким и жалким кругом нашего персонажа, могли бы сказать, что сообщение недостаточно подробное и нечетко сформулировано; сжатый и прямой стиль предложения давал повод подумать, что речь в нем идет о торговле живым товаром (хотя со времени отмены рабства такого рынка в Калифорнии нет) или об импорте породистых быков. Если б женщины тогда уже получили право голоса, все было бы ясно: мистер Стеннер сразу бы понял, кого надо подкупать: в политических сделках он руку набил. Но тут была полная путаница, и, решив выбросить это дело из головы, он лег спать, думая только о нем; много часов подряд мистер Стеннер в своем взбудораженном воображении только и делал, что покупал оптом слегка поврежденных Салли Микер и потом продавал их в розницу с огромной прибылью.

На следующий день его осенило: Салли Микер – это скаковая лошадь! Найдя такое очевидное решение проблемы, он поразился своей проницательности. Выбежав на улицу, он купил – нет, не Салли Микер, а спортивную газету, и в ней нашел объявление о скачках на следующей неделе, где перечислялись участники:

«Бадд Добл выставляет Клиппера; Боб Скотти выставляет Молнию; Стейли Таппер выставляет Апендаста; Сим Салпер выставляет Салли Микер».

Теперь все стало ясно: отправитель телеграммы знал, что Салли Микер победит в заезде, а ее хозяин этого не знал и выставил кобылу на продажу. В этот звездный момент мистер Стеннер хотел бы быть богатым человеком! И он решил им стать. Он тут же отправился в Вальехо, где жил, пока некоторые влиятельные горожане не предложили ему убраться из города. Там он быстро разыскал трудолюбивого друга, имевшего неодолимую слабость к покеру, которую мистер Стеннер регулярно подогревал, играя с ним в день выплаты жалованья и лишая того с трудом заработанных денег. В этот раз он выиграл у работяги сто долларов.

Мистер Стеннер сгреб денежки после последней игры, отказавшись ссудить другу пустяшную сумму на завтрак, приобрел чек в Калифорнийском банке и вложил его в письмо с одной только фразой: «Купи Салли Микер», после чего отправил его по почте единственному священнику в Сан-Франциско, чье имя он знал. Мистер Стеннер смутно догадывался, что бизнес требует честного ведения дел, а священникам можно доверять – иначе какой смысл в религии? Надеюсь, меня не упрекнут в неуважении к духовенству из-за того, что я дословно цитирую мнение мистера Стеннера, тем более что я его не разделяю.

Выбросив дела из головы, мистер Стеннер позволил себе расслабиться и неделю кутил; в конце недели он заработал деньги на проезд до Сан-Франциско, чтобы обеспечить себе победу на скачках и начать заботиться о бесценной кобыле. Надо сказать, что его представления о скачках были весьма путаные и ограничивались собственным участием, требовавшим не технических познаний, а ловкости рук. Короче говоря, он просто обчищал карманы зрителей. Приехав в Сан-Франциско, он как раз спешил к дому своего агента-церковника, когда встретил знакомого, которому, заранее ликуя, задал вопрос: «Как там Салли Микер?»

«Салли Микер? Салли Микер? – отозвался тот. – А, ты говоришь о кобыле? Она сдохла. Сломала шею в первом заезде. Однако Сим Салпер и в ус не дует. На его участке, в честь которого назвали кобылу, нашли богатое месторождение руды, и цены на акции взлетели до небес!»

Вот это был удар! Мистер Стеннер понял свою ошибку; найденное в жилетке сообщение было послано брокеру и говорилось в нем о руднике «Салли Микер». И он, Стеннер, проиграл!

Вдруг с языка мистера Стеннера сорвалось ужасное, чудовищное, невообразимое ругательство, словно орудийный снаряд с силой покатился по неровному полу. А что, если преподобный мистер Болтрайт по-своему понял сообщение и купил не кобылу, а акции? Эта мысль пронзила его как током! Мистер Стеннер побежал – нет, он летел! Он не огибал стены и маленькие домики, он пролетал сквозь них или над ними! Через пять минут он уже стоял перед добрым пастырем и спрашивал хриплым шепотом, купил ли он Салли Микер.

– Дорогой друг, – последовал добродушный ответ, – мой спутник к Божьему престолу, для твоей души было бы лучше спросить, как тебе спастись. Но раз уж ты спросил меня, отвечу: получив то, что я счел посланным мне рукой провидения, пусть и мирским способом, я взял деньги из своих накоплений и приобрел в достаточном количестве упомянутые тобой акции. И это рискованное предприятие, должен признать, оказалось не таким уж невыгодным.

Невыгодным? Этот добрый человек заработал двадцать пять тысяч долларов! И продолжает до сих пор зарабатывать.