Текст книги "Преступления против жизни в странах общего права"

Течение причинно-следственной связи может быть прервано и поведением самого посягающего лица. Например, представим себе ситуацию, когда обвиняемый, имея намерение лишить потерпевшего жизни, сильным ударом приводит его в бессознательное состояние. Затем, полагая, что потерпевший уже мертв, он пытается сымитировать самоубийство и затягивает на его шее петлю. В результате оказывается, что смерть наступила в результате удушения, а не удара. В подобных случаях мы сталкиваемся с институтом, который в англосаксонской уголовно-правовой системе получил название «совпадение деяния, совершенного с намерением причинить смерть, но смерть не причинившего, с деянием, совершенным без такого намерения, но влекущим за собой наступление смерти»[545]545
  «Concurrence in that the act done with intent to kill does not kill and the act which does kill was done without intent to kill».


[Закрыть]. Как правило, судьи в такой ситуации сходятся во мнении, что каждое из деяний посягающего лица составляют actus reus одного сложного деяния – тяжкого убийства. В качестве обоснования данной позиции приводятся самые различные доводы: во-первых, избавление от тела предлагают рассматривать как часть первоначального единого плана, во-вторых, поскольку каждое из деяний является составной частью одного сложного деяния, и намерение убить тоже должно распространяться на каждое из них. Если по аналогии с оказанием неквалифицированной медицинской помощи рассматривать поведение посягающего лица с точки зрения его закономерности и нормальности, то можно прийти к заключению, что сокрытие следов преступления является более чем предвидимым и естественным последствием его совершения, поэтому должно отвечать правовому критерию причинности. Так, Верховный суд штата Массачусетс в деле Commonwealth v. Cyr (2001) признал: несмотря на то, «что обвиняемый был убежден в том, что потерпевшая, после истязаний скончалась и была мертва в тот момент, когда он облил ее тело бензином и поджег, имея намерение избавиться от трупа, а не причинить смерть, его поведение нерелевантное, поскольку причинно-следственная связь не прерывается. Истязание является ближайшей причиной смерти»[546]546
  Commonwealth v. Cyr, 433 Mass. 617, 622 (2001) (per Marshall C.J.).


[Закрыть].

Правда, далеко не все юристы разделяют данную точку зрения. Так, У. Лафейв полагает, что вполне возможно отказаться от громоздкого института «совпадения», поскольку достаточно установить, что первое деяние посягающего лица, направленное на причинение смерти, стало непосредственной ближайшей причиной смерти и, соответственно, деяние, направленное на сокрытие следов преступления, не может повлиять на квалификацию содеянного как тяжкого убийства[547]547
  LaFave W.R. Op. cit. P. 344, 348.


[Закрыть]. Иными словами, при определении наличия причинной связи он предлагает опираться на психическое отношение лица к совершаемому им.

Когда мы говорим о действии внешних, например природных, сил, вмешивающихся в процесс причинения, то в данном случае все опять же зависит от возможности посягающего лица предвидеть такого рода вмешательство. Действие внешних сил является классическим примером «совпадающей вмешивающейся причины». Если оставить потерпевшего, находящегося в бессознательном состоянии, на морозе или на берегу во время прилива, то наступление смерти, несомненно, будет необходимым последствием преступного поведения виновного. Если же вмешательство природных сил абсолютно невозможно спрогнозировать, например, как в случае, когда в оставленное без помощи тело ударяет молния, лицо, приведшее потерпевшего в такое состояние, не может отвечать за тяжкое убийство. Классическим примером такой ситуации служит американский прецедент конца XIX в. – Bush v. Commonwealth. Обвиняемый, имея намерение убить потерпевшего, только ранил его, после чего последний был доставлен в больницу. Там во время лечения он заразился от своего врача скарлатиной, от которой скончался. Поскольку у посягающего лица не было возможности предвидеть заражение инфекционным заболеванием потерпевшего, его нельзя признать виновным в наступившей смерти[548]548
  Bush v. Commonwealth, 78 Ky. 268 (1880).


[Закрыть]. Деяние получило бы совершенно иную правовую оценку, если бы, предположим, в городе имела место эпидемия скарлатины и обвиняемому было об этом известно.

* * *

Тяжкое убийство признается оконченным в момент наступления смерти потерпевшего. Причем, как упоминалось выше, в Англии, Канаде и большинстве штатов Америки конкретное время наступления смерти значения для квалификации не имеет – смерть может быть мгновенной, а может последовать спустя длительный промежуток времени. В ряде штатов, где по-прежнему действует правило «одного года и одного дня» или его измененный вариант, предусматривающий более значительный временной интервал, смерть должна наступить в пределах указанного в законе срока.

Еще раз повторимся, что в силу специфики общего права всякое виновное противоправное лишение жизни другого человека, при наличии специфического психического элемента и отсутствии смягчающих ответственность обстоятельств, является тяжким убийством. Следовательно, разница между тяжким и другими видами убийства заключается в своеобразном mens rea и нескольких исключительных обстоятельствах, в то время как материальный элемент преступления, actus reus, у них одинаковый, и все, что применимо к тяжкому убийству, относится к простому убийству и детоубийству.

* * *

Подводя итоги, можно прийти к заключению, что в странах, принадлежащих к англосаксонской уголовно-правовой системе, под тяжким убийством понимают виновное противоправное лишение жизни другого человека, совершенное со злым предумышлением или намерением.

Материальный элемент, actus reus, тяжкого убийства представляет собой единство трех компонентов: 1) действие или бездействие, направленное на причинение смерти другому лицу; 2) смерть этого лица, выступающая обязательным последствием; 3) причинная связь между преступным деянием виновного и наступившей смертью потерпевшего.

Ответственность за бездействие наступает только в том случае, если на лице лежала предусмотренная нормой права обязанность действовать и существовала фактическая возможность реализовать эту обязанность.

Для установления причинно-следственной связи уголовно-правовая доктрина стран общего права выработала два теста: фактический и легальный, или правовой. Фактический тест призван дать ответ на вопрос, какое именно деяние послужило необходимым условием и причиной наступления смерти. Легальный тест причинности оценивает поведение посягающего лица, руководствуясь правовыми нормами и принципами их толкования.

Проведенный анализ правил и этапов установления причинной связи в уголовном праве изучаемых нами стран позволяет сделать вывод о том, что зачастую происходит отождествление понятий «причина» и «необходимое условие», а также смешение причинной связи и виновной связи, когда констатация наличия первой предполагает автоматическое признание второй. В то же время обращает на себя внимание детальная регламентация вопросов установления причинной связи в нетипичных ситуациях, когда ее течение прерывается разного рода «вмешивающимися» обстоятельствами.

Тяжкое убийство признается оконченным с момента наступления смерти. Конкретное время наступления смерти имеет значение только в ряде американских штатов, где по-прежнему применяется правило «одного года и одного дня».

§ 2. Психический элемент тяжкого убийства и конструктивное тяжкое убийство

Сама история формирования понятия «тяжкое убийство» поставила на первое место в его определении «злое предумышление» как особый психический элемент преступления. Для понимания сущности категории «злое предумышление» необходимо учитывать два обстоятельства. Во-первых, она изначально была выработана как критерий, позволяющий отграничить тяжкое убийство от всех других видов противоправного лишения жизни. Во-вторых, данная категория предполагает наличие у посягающего лица особо порицаемого общественной моралью настроя ума, который может выражаться в различных психических состояниях.

Исторически злое предумышление охватывало собой несколько самостоятельных по своей природе психических категорий, объединенных Э. Коуком в две разновидности: выраженное (expressed)[549]549
  У. Блэкстоун следующим образом описывал выраженное злое предумышление: «Выраженное злое предумышление имеет место тогда, когда кто-либо, обладая осознанной волей и сформированным желанием (deliberate mind and formed design), убивает другого человека: свидетельством наличия сформированного желания выступают внешние обстоятельства, обличающие внутреннее намерение, такие как нападение из засады, предшествующие убийству угрозы, проклятия, или согласованные планы причинить какой-нибудь вред его здоровью» (Blackstone W. Commentaries on the Laws of England: In Four Books. 13^thеd. With the Last Corrections of the Author; and with Notes and Additions by Edward Christian. Book IV. Of Public Wrongs. London, 1800. P. 199).


[Закрыть] предумышление и подразумеваемое (implied) предумышление[550]550
  Концепция, согласно которой лицо, в намерение которого входило только ограбление, закончившееся причинением смерти, виновно в тяжком убийстве, появилась уже в работе У. Лэмбарда. Он объяснял ее тем, что право исходит из презумпции наличия у преступника «злостности скорее убить человека, чем не получить его деньги» (Perkins R.M. Op. cit. P. 547). Таким образом, деление злого предумышления на «выраженное» и «подразумеваемое» основывалось на юридической фикции, когда лицу приписывалось особое виновное состояние ума, которого у него на самом деле не было в момент совершения преступления.


[Закрыть]. Первая разновидность предполагала предвидение наступления последствий в виде смерти потерпевшего и желание наступления такого рода последствий. Причем и степень предвидения, и степень желания могли быть разными – они включали в себя как желание непосредственно причинить смерть, так и желание причинить тяжкие телесные повреждения, которые могли повлечь за собой наступление рокового последствия. Вторая разновидность злого предумышления имела место в том случае, если лицо, совершая фелонию, намеренно или случайно причиняло смерть другому человеку. Считалось, что mens rea[551]551
  Наряду с понятием mens rea как психическим элементом преступления иногда используют и другие термины. В частности, Модельный уголовный кодекс США 1962 г. говорит о «виновности» (culpability), в судебных решениях, научных работах нередко встречается термин «вина» (fault).


[Закрыть], необходимое при совершении фелонии, «перемещалось» на противоправное лишение жизни, и реальное психическое отношение виновного к смерти потерпевшего правового значения не имело. «Слова «выраженное» и «подразумеваемое» не добавляют никакого смысла термину «malice». Они предполагают не различные виды злостности, а только способ юридического определения психического элемента преступления – исходя из фактических свидетельств или посредством логического заключения»[552]552
  State v. Milam, 88 S. C. 127, 130 (1910).


[Закрыть].

В XIX в. намерение совершить фелонию выделилось из подразумеваемого злого предумышления и вместе с намерением оказать сопротивление представителю власти, исполняющему свои обязанности, составило новую разновидность злого предумышления – конструктивное намерение (constructive intent), а убийство, характеризующееся подобным mens rea, получило название конструктивного тяжкого убийства (constructive murder). В самом общем виде конструктивное тяжкое убийство можно определить следующим образом: лицо считается виновным в тяжком убийстве независимо от mens rea, если смерть наступила в ходе совершения другого преступления, преимущественно фелонии, или покушения на него. Следовательно, «конструктивное тяжкое убийство предположительно было нацелено на адекватное взглядам общества наказание совершивших фелонии через вменение им всех последствий совершенного, рассматриваемых как гнездящихся в своем корне в одном источнике: исходно морально порицаемом настрое ума действующего»[553]553
  Есаков Г.А. Mens rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки. СПб., 2003. С. 173.


[Закрыть].

Д. Стифен признавал, что со временем «учение о предумышлении превратилось в искусственный прием, с помощью которого судьи могли всякий случай смертоубийства признать смертным преступлением. Если они находили, что преступник достоин виселицы, то им только стоило сказать, что он действовал с предумышлением. В течение веков суды и писатели потратили бездну ума, знания, искусства, чтобы совладать с несовершенствами юридической терминологии и выработать систематическое учение об умысле»[554]554
  Стифен Д.Ф. Указ. соч. С. 57.


[Закрыть].

Определяя злостное состояние как «дурное в нравственном отношении», он предложил перечень конкретных «состояний сознания», которые на протяжении веков судебная практика рассматривала как достаточные для признания деяния тяжким убийством. В частности, это: «1) намерение убить, направленное против того лица, которое убито, или против иного определенного лица, или против какого бы то ни было, хотя бы и неопределенного лица; 2) намерение совершить фелонию; 3) намерение причинить кому-либо противозаконно повреждение телесное; 4) легкомыслие, равнодушное к жизни человеческой при совершении деяния, способного причинить смерть, причем все равно, было ли это деяние законное или противозаконное; 5) обдуманное намерение сражаться смертельным оружием; 6) намерение сопротивляться законному задержанию, совершаемому лицом, снабженным законной властью для ареста»[555]555
  Стифен Д.Ф. Указ. соч. С. 57.


[Закрыть].

Нельзя сказать, что в начале XX в. или, что примечательно, XXI в. психический элемент тяжкого убийства стран англосаксонской уголовно-правовой системы принципиально отличался бы от того, который был сформулирован Стифеном в XIX в. Где-то, как в Англии и Канаде, определенные изменения все же имели место, где-то, как в некоторых штатах США, он остался прежним. В любом случае при анализе mens rea тяжкого убийства необходимо учитывать тот факт, что даже те реформы, которые проводились, и те, которые только планируются, продиктованы не столько стремлением радикально изменить понятие «злое предумышление», сколько желанием придать неизменному содержанию новую форму.

Существование в течение столь длительного времени злобного предумышления как особой, присущей только тяжкому убийству, категории, было связано не с несовершенством юридической техники, а с необходимостью, выражаясь словами Стифена, «придать силу закона нравственному чувству», подчеркнуть особую природу murder как самого тяжкого преступления из всех mala in se. «Если бы нас спросили, зачем оставлять слово malice при подобных условиях? Почему бы, например, не определить мэрдер таким образом, что оно есть убиение человека при всевозможных обстоятельствах, за исключением только тех, которые специфически предусмотрены законом, то мы бы ответили, что слово malice годится и доныне к употреблению, потому что оно совмещает в себе понятным образом многие отдельные предложения и еще потому, что все-таки возможно, хотя и маловероятно появление новых случаев, не предусмотренных законом, к которым надобно будет приложить слово malice в его естественном значении… Нет сомнения, что слово maliciously довольно туманно в применении к деянию, о котором идет речь, между тем как фраза malice aforethought (предумышленность) в обвинительных актах о мэрдер весьма ясна и определительна, но причина этой определительности заключается в том, что важность и древность этой последней фразы сделала ее предметом весьма многих судебных решений, вследствие чего смысл ее установился совершенно точным образом…»[556]556
  Стифен Д.Ф. Уголовное право Англии в кратком очертании. СПб., 1865. С. 108–109.


[Закрыть].

О необходимости реформирования психического элемента тяжкого убийства выдающиеся юристы стран общего права говорили еще в XIX в.

В частности, Д. Стифен писал: «В определении тяжкого убийства выражения «malice aforethought» (злостное предумышление) кажутся нам неловкими, так что мы бы им предпочли фразу willful and malicious homicide (волимое и злоумышленное смертоубийство). Слово aforethought поддерживает находящееся в обращении заблуждение, по которому для полноты состава тяжкого убийства необходимо обдуманное заранее намерение убить кого-либо, между тем как такое обдуманное заранее намерение есть одно из многих других состояний сознания, наличность которых обуславливает собой тяжкое убийство. Притом выражение «предумышление» логически неправильно, потому что мысль должна всегда предшествовать делу, причем все равно, предшествует ли она делу на одну секунду или на двадцать лет»[557]557
  Там же. С. 153.


[Закрыть].

К.С. Кенни пришел к аналогичному выводу и указал на то обстоятельство, что термин «злое предумышление» является сугубо техническим, как, впрочем, и та смысловая нагрузка, которую он на себе несет, далекая от первоначального значения каждого из слов, входящих в словосочетание. Само выражение, по мнению Кенни, не более чем «условный символ, поскольку «злое» на самом деле может не иметь в себе никакого злого начала, то же можно сказать и о «предумышлении»»[558]558
  Kenny C.S. Outlines of Criminal Law. 19^th ed. London, 1965. P. 153.


[Закрыть].

О.В. Холмс мл. также отмечает, что «злостность» в ее обыденном понимании не имеет ничего общего со «злостностью», которая используется как термин для обозначения психического элемента тяжкого убийства, для признания последнего необходимо установить наличие не более чем намерения, которое, как ему представляется, должно состоять из предвидения наступления определенных последствий и желания данных последствий, выступающего мотивом совершения деяния в целом[559]559
  Holmes O.W. Jr. Op. cit. P. 53–54.


[Закрыть].

Задаваясь вопросом, не является ли «злое предумышление» всего лишь «благозвучной фразой, которую используют, чтобы прикрыть отсутствие идеи», Р.М. Перкинс предлагает понимать под ним особое состояние ума, допускающее создание опасности для жизни людей при отсутствии извинительных, оправдывающих или смягчающих тяжесть убийства обстоятельств[560]560
  Perkins Rollin M. Op. cit. P. 537.


[Закрыть]. «Это определенный вид mens rea или виновного ума (mind at fault), который необходим для более серьезного из двух видов преступного человекоубийства. Возможно, корректнее говорить о «злом предумышлении» как о наименовании, которым обозначают различные состояния ума, каждое из которых требуется для признания деяния тяжким убийством»[561]561
  Ibid. P. 568.


[Закрыть].

* * *

В Англии, общему праву которой мы обязаны появлению понятия «злое предумышление», за последнее столетие оно претерпело существенные изменения.

Вплоть до принятия Закона об убийстве 1957 г., который сохранил термин общего права malice aforethought, не раскрыв при этом его содержания, судебная практика к «злому предумышлению» относила три психических состояния: 1) намерение убить; 2) намерение причинить серьезный вред; и 3) знание, что совершаемое деяние, скорее всего, приведет к наступлению смерти или причинит тяжкий телесный вред[562]562
  Murder, Manslaughter and Infanticide / Project 6 of the Ninth Programme of Law Reform: Homicide. P. 53.


[Закрыть]. Во время обсуждения будущего закона неоднократно вносилось предложение исключить из понятия «злое предумышление» намерение причинить серьезный вред, поскольку для обвинения лица в тяжком убийстве должно быть по меньшей мере доказано, что оно знало о том, что причиняемый им вред опасен для жизни. Однако в Законе эта инициатива так и не нашла отражения.

Важной новеллой Закона стала норма, отменяющая конструктивное «злое предумышление». Согласно ст. 1, «когда лицо причиняет смерть другому человеку в ходе совершения другого преступления или для способствования его совершению, его деяние не может быть приравнено к тяжкому убийству, если только оно не совершено с тем же злым предумышлением (выраженным или подразумеваемым), которое требуется для признания убийства тяжким, когда оно не происходит во время другого преступления или для облегчения его совершения».

Вскоре после вступления Закона в силу Апелляционный суд в решении по делу R v. Vickers дал указание нижестоящим судам, что свидетельством наличия «злого предумышления» может выступать только намерение причинить смерть или тяжкий телесный вред, изменив тем самым доктринальное и судебное определение «злого предумышления»[563]563
  R v. Vickers [1957] 2 QB 664.


[Закрыть].

Намерение в тяжком убийстве может быть прямым (direct) и косвенным (oblique)[564]564
  В теории помимо прямого и косвенного намерения выделяют также намерение общее (general) и специальное (specific). Под общим намерением принято понимать намерение совершить запрещенное деяние вообще в противовес специальному намерению, которое предполагает совершение деяния с какой-то определенной целью. В практическом плане это означает, что тяжкое убийство как типичное преступление, совершаемое со специальным намерением, может иметь место только в том случае, если присутствие данного намерения будет доказано. В противном случае признать деяние тяжким убийством нельзя, что, однако, не исключает другую квалификацию, в частности простое убийство (См.: Card, Cross and Jones. Criminal Law. 15^th еd. / Ed. by R. Card. London, 2001. P. 215–221).


[Закрыть].

При этом необходимо учитывать тот факт, что тест для оценки поведения лица, того, что он предвидел и наступление каких последствий он желал, является всегда субъективным: присяжные заседатели при ответе на вопрос, какими мотивами руководствовалось лицо при совершении преступления и могло ли оно предвидеть наступление смерти другого человека в результате своего поведения, должны принимать в расчет исключительно психические и физические особенности самого обвиняемого, а не равняться на какой-либо идеал абстрактного «разумного человека» (reasonable man) или другую юридическую фикцию[565]565
  В 1960 г. Палата лордов при рассмотрении дела D.P.P. v. Smith пришла к заключению, что в «деянии лица можно найти намерение причинить смерть или тяжкий телесный вред, если будет доказано, что «разумный человек» на его месте предвидел бы, что его поведение приведет к причинению смерти, даже если сам обвиняемый этого не предвидел». Однако Закон об уголовном правосудии 1967 г. (Criminal Justice Act) сделал невозможным применение объективного теста в данных случаях (ст. 8).


[Закрыть].

Определение прямого намерения как mens rea тяжкого убийства особых сложностей не вызывает. Убийство считается совершенным с прямым намерением, если лицо, осознавая опасность своих действий, не только предвидит возможность причинения смерти потерпевшему, но и желает этого, используя все имеющиеся в его наличии средства, чтобы ускорить ее наступление. «Деяние считается совершенным намеренно в отношении наступившего последствия, если оно осуществляется с желанием, вожделением, стремлением или целью, которые в данном контексте следует рассматривать как синонимы»[566]566
  Williams G. Oblique Intention // Cambridge law Journal. 1987. Vol. 46. № 3. P. 417–421.


[Закрыть]. Вместе с тем, как отмечает Г. Уильямс, это устоявшееся доктринальное положение иногда вызывает возражение на том основании, что «некто может намереваться совершить и некоторые неприятные вещи, например, нанести визит дантисту, таким образом, намерение не обязательно должно включать в себя желание». По его мнению, ошибочность этой идеи строится на том, что в случае ложных посылок заключение может быть любым, в данном случае оно ложно. «Очевидно, что люди посещают стоматологов для получения определенной выгоды (избавления от боли или сохранения зубов). Для того чтобы эту выгоду обрести, необходимо принять возможный дискомфорт и боль, которые ее сопровождают. Их принимают не как конечную цель, а как часть комплекса, который в целом желаем, в противном случае никто к стоматологу бы не пошел. Боль сама по себе не желаема, но исходить необходимо не из того, что человек имел намерение, чтобы ему ее причинили, а намеревался посетить врача. Авторы, отрицающие уместность «желания», предлагают заменить его термином «цель». Но разве цель не предполагает наличие желания? Человек может иметь необъявленную цель, но не нежеланную. ««Нежеланная цель» – противоречивый термин»[567]567
  Ibid. P. 417.


[Закрыть].

Косвенное намерение на практике установить значительно сложнее. По общему правилу, при косвенном намерении у виновного лица отсутствует желание причинить смерть, оно лишь предвидит, что она может наступить в результате его поведения. Однако степень предвидения возможности и неизбежности наступления общественно опасного последствия также имеет значение. «Прямое намерение имеет место тогда, когда последствия выступают целью деяния. Косвенное намерение – это нечто, хотя и видимое ясно, но лишь краем глаза. Фигурально выражаясь, последствие в таком случае выступает не непосредственной целью деяния, а побочным эффектом, который принимаешь как неизбежное дополнение прямого намерения (намерения-желания). Существуют последствия – близнецы деяния, x и y; исполнитель стремится достичь x, но готов принять нежеланного близнеца y. Косвенное намерение, другими словами, представляет собой своего рода знание или осознание. Когда мы говорим, что нежеланное последствие является «неизбежным», мы не понимаем это буквально. «Нет ничего неизбежного – кроме смерти и налогов». Например, лицо, которое при иных обстоятельствах было бы потерпевшим от преступления, было вовремя предупреждено, или предусмотрительно изменило свои планы, избежав, таким образом, гибели. Когда мы имеем дело с отношениями между людьми, неизбежность следует понимать в широком смысле – нечто, что произойдет независимо от непредвиденных обстоятельств и отдаленных возможностей. Осознание практической неизбежности факта стоит на ступень выше осознания его высокой вероятности»[568]568
  Williams G. Oblique Intention. P. 421.


[Закрыть].

Критерии для установления косвенного намерения в течение длительного времени вырабатывались судьями при рассмотрении конкретных дел – D.P.P. v. Smith, Hyam v. D.P.P., R v. Moloney, R v. Hancock & Shankland, R v. Nedrick, R v. Woollin[569]569
  D.P.P. v. Smith [1961] 1 A.C. 290, Hyam v. D.P.P. [1975] A.C. 55, R v. Moloney [1985] 1 A.C. 905, R v. Hancock&Shankland [1986] 1 A.C. 455, R v. Nedrick [1986] 1 W.L.R. 1025, R v. Woollin [1998] 4 All E.R. 103. См. подробнее: Lacey N., Wells C., Quick O. Reconstructing Criminal Law. 3^rd ed. London, 2003. P. 736–747; Chantry A.D. R v. Moloney and the Mental Element in Murder // The Liverpool Law Review. 1985. Vol. VII. № 2. P. 168–171; Есаков Г.А. Намерение в английском уголовном праве (на примере тяжкого убийства) // Lex Russica. Научные труды МГЮА. М., 2005. № 3. С. 576–591.


[Закрыть].

В решении 1975 г. R v. Hyam намерение применительно к тяжкому убийству было предложено понимать как намерение причинить смерть или намерение причинить тяжкий телесный вред. При этом большинство лордов-судей сочло возможным признать наличие намерения, если посягающее лицо предвидело, что совершаемое им с высокой степенью вероятности (highly probable) причинит смерть или тяжкий телесный вред[570]570
  Hyam v. D.P.P. [1975] A.C. 55.


[Закрыть], в определенной степени отождествив тем самым намерение и предвидение.

Лорд Хейлшэм, выразивший особое мнение, не согласился с тем, что предвидение является презумпцией намерения: «Я не думаю, что как таковое предвидение высокой степени вероятности наступления вреда есть то же самое, что и намерение, и, по-моему, не предвидение, а намерение составляет психический элемент тяжкого убийства»[571]571
  Hyam v. D.P.P. [1975] A.C. 55, 80 (per Lord Hailsham J.).


[Закрыть].

Если ratio decidendi Hyam v. D.P.P. содержало в себе фактическое отожествление намерения и предвидения, то в решении по делу R v. Moloney Палата лордов пришла к заключению, что необходимо придерживаться общего правила, согласно которому присяжным не нужно объяснять значение «намерения», а если в отдельных делах возникает вопрос о соотношении понятий «намерение» и «предвидение», то исходить следует из презумпции, что предвидение не тождественно намерению, оно лишь может выступать доказательством наличия последнего.

«Существует золотое правило, что при даче разъяснений присяжным заседателям относительно психического элемента преступления со специальным намерением судья должен избегать любого формулирования или объяснения того, что следует понимать под намерением, и оставить решение вопроса, действовал ли обвиняемый с необходимым намерением, здравому смыслу присяжных, если только судья не убежден, что факты дела и то, как оно представлено в суде сторонами, не требуют дополнительного пояснения с тем, чтобы избежать неправильного толкования»[572]572
  R v. Moloney [1985] 1 A.C. 905, 926 (per Lord Bridge of Harwich J.).


[Закрыть].

Лорд Бр. Харвич выразил мнение, что в тех «редких случаях, когда возникает необходимость у судьи дать напутствие присяжным относительно предвидения последствий, судья должен предложить им ответить всего на два вопроса. Во-первых, была ли смерть или тяжкий телесный вред… естественным последствием волимого деяния обвиняемого. Во-вторых, предвидел ли обвиняемый данные последствия как естественные последствия своего деяния»[573]573
  R v. Moloney [1985] 1 A.C. 905, 929 (per Lord Bridge of Harwich J.).


[Закрыть]. В том случае, если присяжные заседатели положительно ответят на оба вопроса, можно сделать вывод, что наступившие в результате преступного поведения лица последствия входили в его намерение. При этом нельзя сказать, что одно только предвидение формирует намерение, оно лишь является доказательством его наличия.

Год спустя перед Палатой лордов предстало дело R v. Hancock and Shankland, согласно фактам которого во время забастовки шахтеров двое бастующих сбросили с моста камень на машину, доставляющую к месту работы шахтеров, отказавшихся от участия в забастовке. В результате погиб водитель автомобиля. В своей апелляции обвиняемые утверждали, что они просто хотели заблокировать дорогу и напугать небастующих шахтеров. Решение Апелляционного суда о квалификации деяния как простого, а не тяжкого убийства было поддержано Палатой лордов.

В своем мнении лорд Скармэн пришел к выводу, что сформулированное в R v. Moloney напутствие присяжным нельзя считать точным, поскольку в нем отсутствует указание на тот факт, что предвидимые обвиняемым последствия должны быть вероятными: «также требуется объяснение того, что чем более вероятными были последствия, тем очевиднее, что эти последствия были предвидимы, и что если последствия предвидимы, тем выше вероятность того, что эти последствия входили в намерение обвиняемого. Но присяжным заседателям также необходимо напомнить, что свое решение по делу они должны принимать с учетом совокупности всех имеющихся доказательств»[574]574
  R v. Hancock and Shankland [1986] 1 AC 455, 473 (per Lord Scarman J.).


[Закрыть].

Дальнейшее развитие концепция косвенного намерения получила в решении по делу R v. Nedrick. Данное решение Апелляционного суда примечательно тем, что риск наступления предвидимых лицом последствий в виде смерти потерпевшего или тяжкого телесного вреда было предложено считать «практически неизбежным»[575]575
  R v. Nedrick [1986] 3 All ER 1, 4 (per Lord Lane C.J.)


[Закрыть], в отличие от «возможного»[576]576
  D.P.P. v. Smith [1961] 1 A.C. 290, 327 (per Viscount Kilmuir, L.C.).


[Закрыть], «вероятного»[577]577
  R v. Hancock and Shankland [1986] 1 AC 455, 473 (per Lord Scarman J.).


[Закрыть] или «естественного»[578]578
  R v. Moloney [1985] 1 A.C. 905, 929 (per Lord Bridge of Harwich J.).


[Закрыть].

«Когда предъявляют обвинение в тяжком убийстве в тех редких случаях, когда простого указания недостаточно, присяжным необходимо дать напутствие, что они не могут сделать вывод о наличии требуемого намерения, пока не будут уверены, что смерть и тяжкий телесный вред являются практически неизбежным последствием деяния обвиняемого (за исключением какого-либо непредвиденного вмешательства извне), и что обвиняемый осознавал данное положение вещей»[579]579
  R v. Nedrick [1986] 3 All ER 1, 4 (per Lord Lane C.J.)


[Закрыть]. Предложенная в решении формула полностью звучит следующим образом:

«При определении наличия у обвиняемого необходимого намерения присяжным может помочь ответ на два вопроса: 1) Насколько вероятным было последствие волимого деяния обвиняемого? 2) Предвидел ли он это последствие?

Если он не осознавал, что вероятными последствиями его деяния станут смерть или тяжкий телесный вред, не может считаться, что он имел намерение их причинить. Если он осознавал, но риск причинения смерти человеку был незначительным, то присяжные заседатели с легкостью могут заключить, что данное последствие не входило в его намерение. С другой стороны, если присяжные убеждены, что в момент совершения преступления обвиняемый осознавал, что смерть или тяжкий телесный вред практически неизбежно (за исключением какого-либо непредвиденного вмешательства извне) наступят в результате его деяния, то это факт, опираясь на который, они могут сделать вывод (to infer), что обвиняемый намеревался убить или причинить тяжкий телесный вред, даже если он не имел желания достичь такого преступного результата.

Когда предъявляют обвинение в тяжком убийстве в тех редких случаях, когда простого указания недостаточно, присяжным необходимо дать напутствие, что они не могут сделать вывод (to infer) о наличии требуемого намерения, пока не будут уверены, что смерть и тяжкий телесный вред являются практически неизбежным последствием деяния обвиняемого (за исключением какого-либо непредвиденного вмешательства извне) и что обвиняемый осознавал данное положение вещей.

Когда лицо осознает, что с чисто практической точки зрения его действия неизбежно приведут к смерти или тяжкому вреду, неопровержим факт, что такие последствия охватывались намерением лица, независимо от того, как мало он желал наступления подобного результата. Решение должно быть принято присяжными с учетом всей совокупности доказательств»[580]580
  R v. Nedrick [1986] 3 All ER 1, 4 (per Lord Lane C.J.)


[Закрыть].

Понятие намерения, предложенное в решении R v. Nedrick, было поддержано Палатой лордов в решении по делу R v. Woollin[581]581
  Согласно обстоятельствам данного дела, обвиняемый Стивен Вуллин, потеряв над собой контроль, сильно тряс своего трехмесячного сына и отбросил его к противоположной стене, у которой, по его словам, стояла детская коляска. Мальчик ударился о пол, получил серьезную травму черепа, в результате которой умер. Обвиняемый утверждал, что в его намерение не входило причинение смерти ребенку и что он думал, что своим поведением он не причинит ему столь серьезный вред.


[Закрыть]. Лорд Стейн признал, что формула предвидения «практически неизбежного последствия» не только нашла поддержку в академических кругах[582]582
  Лорд Стейн, в частности, ссылался на следующие работы: Smith J.C. Case Comment on Nedrick //Criminal Law Review. 1986. P. 742–744; Williams G. The Mens Rea for Murder: Leave It Alone // Law Quarterly Review. 1989. Vol. 105. P. 387–398; Spencer J.R. Murder in the Dark: A Glimmer of Light? // Cambridge Law Journal. 1986. Vol. 45. № 3. P. 366–367; Ashworth A. Principles of Criminal Law. 2^nd ed. Oxford, 1995. P. 172.


[Закрыть], но и доказала свою жизнеспособность на протяжении 12 лет существования, и на практике не вызывала сложностей в применении, поскольку она является «простой и ясной»[583]583
  R v. Woollin [1998] 4 All E.R. 103, 109 (per Lord Steyn J.).


[Закрыть].

Правда, в «испытанной и проверенной формуле»[584]584
  R v. Woollin [1998] 4 All E.R. 103, 113 (per Lord Steyn J.).


[Закрыть] глагол «to infer» (сделать вывод) было предложено заменить на «to find» (найти). Идея, которая лежала в основе такого шага, понятна: по мысли лорда Стейна указание на то, что присяжные заседатели могут найти требуемое в деле намерение при условии предвидения лицом неизбежности последствий, должно было сделать формулу более гибкой, акцентировав внимание на том, что подобное заключение нельзя делать автоматически, необходимо исследовать все доказательства, собранные по делу. Однако это прозвучало как своего рода неопределенность – получилось, что присяжные могут прийти к такому заключению, а могут и не прийти или, другими словами, предвидение неизбежности наступления последствий не тождественно косвенному намерению. И это несмотря на четкую, прозвучавшую в решении позицию лорда Стейна: «результат предвидимый как неизбежный есть результат намеренный»[585]585
  R v. Woollin [1998] 4 All E.R. 103, 109 (per Lord Steyn J.).


[Закрыть].

В 2003 г. Апелляционный суд в решении по делу R v. Matthews and Alleyne признал, что формула косвенного намерения, предложенная в R v. Woollin, относится скорее к процессуальным нормам доказывания, нежели к материальному праву, что она лишь свидетельство наличия в деянии обвиняемого косвенного намерения. «Право пока не выработало дефиницию намерения применительно к тяжкому убийству в терминах, определяющих его через предвидение практической неизбежности результата… Напротив, из дискуссии, изложенной в R v. Woollin, ясно, что в целом решение R v. Nedrick было принято с учетом действующих норм права, с опорой на решения R v. Moloney и R v. Hancock, и что было одобрено напутствие, предложенное в R v. Nedrick, за исключением одного слова»[586]586
  R v. Matthews and Alleyne [2003] Crim. L.R. 553 (per Rix L.J.).


[Закрыть].