Текст книги "Преступления против жизни в странах общего права"

* * *

Подводя итоги сказанному выше, хотелось бы остановиться на следующих ключевых моментах.

Прежде всего, интерес, который вызывает у исследователей уголовно-правовая система общего права, связан не только с наличием специфических, присущих только ей институтов и культурологических особенностей, но и с тем, что на протяжении полувека она претерпевает существенные изменения. Пока трудно судить о том, когда реформы будут окончены, или о том, каков будет их результат. С определенностью можно сказать лишь об их направленности: мощное кодификационное движение и изменение роли прецедента на второстепенную по сравнению с основным источником права статутом еще больше сблизит англосаксонскую уголовно-правовую систему с континентальной. Это сближение уголовно-правовых систем, так давно прогнозируемое[130]130
  Наумов А.В. Сближение правовых систем как итог развития уголовного права XX в. и его перспектива в XXI в. // Государство и право. 1998. № 6. С. 50–58.


[Закрыть], с одной стороны, подчеркнет единую природу проблем, которые регулирует уголовное право, а с другой, – позволит подойти к решению оных более конструктивно.

Сами реформы носят поступательный характер с явной прослеживаемой тенденцией сохранения устоявшихся, проверенных временем доктрин и правовых концепций. На примере преступных деяний против жизни этот тезис достаточно иллюстративен. Например, возможность привлечения к уголовной ответственности за причинение смерти юридических лиц изначально общим правом отрицалась. Потом стали появляться первые прецеденты, а соответственно, и новые доктринальные обоснования корпоративного убийства. В итоге сложившиеся в прецедентном праве концепции легли в основу принятого в 2007 г. в Англии Закона о корпоративном простом убийстве и корпоративном убийстве.

Или, например, если обратить внимание на реформу оснований защиты, которые влекут переквалификацию деяния с тяжкого на простое убийство, то неизбежно приходишь к выводу, что изменения, внесенные Законом о коронерах и правосудии 2009 г., являются не столь радикальными, как это планировалось и неоднократно предлагалось в ходе законопроектной деятельностью, и касаются они, главным образом, тех институтов, которые в течение длительного времени зарекомендовали себя как неработоспособные и проблемные.

Давать оценку таким изменениям всегда трудно, особенно юристам, принадлежащим к другим правовым системам. Единственно возможный, на наш взгляд, подход заключается в рассмотрении уголовно-правовой нормы с точки зрения ее эффективности. А с этих позиций реформирование уголовного права Англии, США и Канады является более чем оправданным и своевременным. Институты, созданные в другие исторические эпохи, под влиянием господствовавших тогда взглядов на уголовную политику в целом не соответствуют современным уголовным принципам, новым действующим нормам и вряд ли могут быть эффективными.

При этом предпринимаемые для реформы шаги в полной мере отражают сущность данной уголовно-правовой системы, ее этос (ethos), идею, в центре которой лежит человек. «Идея эта многогранна, определяет содержательное наполнение уголовного права и практику его применения, отражается в сформировавшемся веками правосознании судей, юристов и обывателей». Она находит свое отражение и в том, что уголовное право понимается как «щит против неоправданного произвола по отношению к человеку со стороны государственной власти», и в «минимальной» криминализации, которая немало этому способствует, и в тесной связи правовой и нравственной нормы, и в «позитивистской направленности науки уголовного права»[131]131
  Есаков Г.А., Крылова Н.Е., Серебренникова А.В. Уголовное право зарубежных стран. С. 27 (Автор главы – Г.А. Есаков).


[Закрыть].

И при проведении реформ в уголовно-правовой сфере, в частности при изменении системы преступных деяний против жизни, эта идея остается отправной, прослеживаемой как в криминализации деяний, так и в содержательном наполнении их наказуемости, о чем пойдет речь в последующих параграфах.

§ 2. Жизнь как объект уголовно-правовой охраны в Англии, США и Канаде

Для глубокого анализа и понимания природы любого преступления, степени его общественной опасности необходимо изучить его объект – совокупность охраняемых законом социально значимых ценностей, интересов и благ, на которые посягает лицо, совершающее преступление, и которым причиняется или может быть причинен существенный вред.

Непосредственным объектом деяний, входящих в систему преступлений против жизни, является жизнь человека[132]132
  Большинство авторов указывают на необходимость разграничения понятий «жизнь» и «право на жизнь» (см., например, Романовский Г.Б. Гносеология права на жизнь. СПб., 2003. С. 10–30; Капинус О.С. Эвтаназия в свете права на жизнь. М., 2006. С. 164–185; Opsahl T. The Right to life // The European System for the Protection of Human Rights / Ed. by R. St. J. Macdonald, F. Matscher. Amsterdam, 1993. P. 207–209). Жизнь рассматривается как социобиологическая категория, лежащая вне сферы государственного и правового регулирования. В то время как право на жизнь – это возможность защиты неприкосновенности жизни человека, гарантированная нормами национального и международного права. На наш взгляд, оперируя понятием «право на жизнь», мы делаем акцент на уголовно-правовых гарантиях соблюдения этого права со стороны государства и третьих лиц. Однако при изучении преступных посягательств на жизнь мы должны рассматривать в качестве объекта такого посягательства жизнь человека, имеющую пространственно-временные границы.


[Закрыть].

Жизнь в качестве объекта преступления имеет ряд аспектов. С одной стороны, она представляет собой «обеспеченную законом возможность существования личности в обществе»[133]133
  Борзенков Г.Н. Квалификация преступлений против жизни и здоровья. М., 2006. С. 19.


[Закрыть], пользования предоставленными ей правами, взаимодействия с другими индивидами, а с другой – естественный физиологический процесс. Поэтому понятие «преступление против жизни» неразрывно связано с выявлением начала жизни человека и ее окончания, а также признаков, которые характеризуют данное явление, – это и есть фактические и юридические предпосылки для признания деяния преступлением против жизни и отграничения его от смежных преступлений, в частности от незаконного прерывания беременности. Однако необходимо признать, что на практике указанные вопросы нередко вызывают определенные трудности при квалификации и зачастую не урегулированы в законодательстве.

Изначально английское общее право исходило из того, что лишить жизни можно только «разумное существо, имеющее самостоятельное физическое существование» (reasonable creature in rerum natura)[134]134
  Coke E. The First Part of the Institutes of the Laws of England. Vol. 1. London, 1832. P. 96.


[Закрыть]. Это понятие, взятое из дефиниции тяжкого убийства Э. Коука, которая считается классической, в наше время трансформировалось в понятие «живого человеческого существа» (living human being).

Джеймс Ф. Стифен также называл началом жизни момент, когда «плод полностью отделился от тела матери, и его жизнь не зависит от жизни матери»[135]135
  Stephen J.F. A History of the Criminal Law of England. In Three Volumes. Vol. 3. London, 1883. P. 2.


[Закрыть].

Таким образом, момент, когда плод становится человеком в уголовно-правовом смысле, связывается с полным отделением его от тела матери. Доказательством живорожденности выступает самостоятельное легочное дыхание, сердцебиение и произвольное движение мускулатуры[136]136
  Живорожденным считается полностью изгнанный из организма матери плод, независимо от продолжительности беременности, причем плод после такого отделения проявляет признаки жизни: дыхание, сердцебиение, пульсацию пуповины или произвольное движение мускулатуры. Живорожденность следует отличать от жизнеспособности – способности новорожденного жить вне материнского организма в обычных условиях.


[Закрыть].

Надо сказать, что данный подход основан на концепции отсутствия у плода каких-либо прав до момента появления на свет. В решении по делу Paton v. British Pregnancy Advisory Services плоду было отказано в каких-либо гражданских правах вплоть до появления его на свет – «в Англии и Уэльсе плод не обладает правом на предъявление иска, никаким правом вообще, до момента рождения»[137]137
  Paton v. British Pregnancy Advisory Services [1979] 1 Q.B. 276, 279.


[Закрыть]. Непризнание наличия у плода гражданских прав, вытекающее из его тесной связи с материнским организмом, было закреплено в ряде других английских решений, в частности C. v. S. и Re F (in utero)[138]138
  C v. S [1988] 1 Q.B. 135, Re F (in utero) [1988] Fam. 122.


[Закрыть].

В решении по делу R v. Tait Апелляционный суд постановил, что угрозу «я убью твоего ребенка», адресованную беременной женщине в отношении находящегося в утробе младенца, нельзя рассматривать как угрозу убить «другого человека» («a third person») в смысле ст. 16 Акта о преступлениях против личности 1861 г., поскольку плод in utero не является в обычном смысле этого слова «другим человеком», независимым от своей матери[139]139
  R v. Tait [1990] 1 Q.B. 290, 300 (per Mustill L.J.).


[Закрыть].

Умерщвление плода, находящегося в утробе матери, а равно в начале физиологических родов не может быть квалифицировано как убийство. Названные деяния являются самостоятельными преступлениями, ответственность за которые предусмотрена в ст. 58 Закона о преступлениях против личности 1861 г. (Offences against the Person Act) и ст. 1 Закона о сохранении жизни новорожденных 1929 г. (Infant Life (Preservation) Act)[140]140
  Характеристика данных преступных деяний и критерии их разграничения с детоубийством содержатся в § 3 Главы 3 настоящей работы.


[Закрыть].

Правильность подобного определения момента начала жизни вызывает сомнения: получается, что в начале физиологических родов мы имеем дело с плодом, а в конце уже с человеком.

Неоднозначной представляется и оценка преступного поведения лица, которое намеренно причиняет беременной женщине вред, в результате которого изначально жизнеспособный плод погибает до, во время или сразу после родов (намерение направлено именно на причинение вреда здоровью женщины, а не плоду, как в описанных выше случаях). Апелляционный суд в 1996 г. признал, что, поскольку плод является частью тела матери, «подобно руке или ноге», намеренное причинение вреда матери следует признать эквивалентным намеренному причинению вреда ее еще не родившемуся ребенку. Соответственно, такое намеренное поведение можно квалифицировать как тяжкое убийство[141]141
  Attorney-General’s Reference (№ 3 of 1994) [1996] Q.B. 581, 593.


[Закрыть].

Год спустя Палата лордов предложила квалифицировать такие случаи как конструктивное простое убийство, мотивируя свое решение тем, что плод является самостоятельным организмом, смерть наступает в ходе противоправных действий, опасных по своей природе, и в данном случае не имеет значения, против кого в момент совершения преступления был направлен акт насилия[142]142
  Attorney-General’s Reference (№ 3 of 1994) [1997] 3 WLR 421.


[Закрыть]. Лорд Мастилл отверг аргумент Апелляционного суда, что организм матери и плода можно отождествлять – «между матерью и плодом, безусловно, существует тесная связь, обусловленная в том числе полной зависимостью плода от материнского организма, поскольку именно он снабжает кислородом и всеми необходимыми питательными веществами для развития и поддержания жизнедеятельности. Эмоциональная связь матери и ее еще не рожденного ребенка также представляется особой. Но речь можно вести именно о тесной связи, а не о полном отождествлении. Мать и плод не единый организм, а два различных организма, живущих в симбиотической связи»[143]143
  Там же. Согласно обстоятельствам этого нашумевшего дела молодой человек нанес своей беременной подруге, срок гестации которой на тот момент составлял примерно 22–24 недели, несколько ножевых ранений в лицо, спину и живот с намерением, как это вытекает из фактов дела, причинить тяжкий вред здоровью. Женщина была доставлена в больницу, где ей оказали хирургическую помощь, состояние оценивалось как стабильное, но спустя 17 дней у нее начались преждевременные роды. Родившийся живым ребенок через 121 день скончался от бронхолегочной дисплазии, вызванной недоношенностью. Мужчина был признан виновным в причинении тяжкого телесного вреда и приговорен к четырем годам тюремного заключения. После смерти ребенка ему было предъявлено обвинение в его тяжком убийстве на том основании, что нанесенные матери ранения запустили цепь причинности, которая закончилась преждевременными родами, и что если бы не нападение на женщину, беременность протекала бы нормально и имела все шансы закончиться рождением здорового ребенка.


[Закрыть].

Уголовный кодекс Канады 1892 г., действующий в редакции 1985 г. с последующими изменениями и дополнениями, также исходит из концепции «живого человеческого существа». Согласно ч. 1 ст. 223, человек считается родившимся живым в смысле названного Акта после полного отделения от тела матери, независимо от того, дышит ли он, обладает ли самостоятельным кровообращением и перерезана ли пуповина. Однако уже в ч. 2 этой же статьи содержится указание на то, что лицо совершает убийство и в том случае, если во время беременности женщины или во время родов причиняет плоду такой вред, который приводит к его гибели после родов.

Статья 238 является специальной по отношению к ч. 2 ст. 223. Она предусматривает ответственность за умерщвление в процессе физиологических родов плода, который еще не стал человеком, «и в том случае, если бы он стал, лицо было бы признано виновным в убийстве».

После отмены запрета на производство аборта в 1969 г. в Уголовном кодексе оставалась ст. 251, которая признавала преступным любое искусственное прерывание беременности, за исключением тех случаев, когда дальнейшее вынашивание ребенка могло причинить существенный вред здоровью матери. Причем решение о необходимости проведения подобной операции должна была принимать комиссия, состоящая из трех врачей. Однако в 1988 г. Верховный суд Канады в решении по делу R v. Morgentaler пришел к заключению, что ст. 251 нарушает права граждан, закрепленные в ст. 7 Канадской Хартии прав и свобод, поскольку за годы действия нормы врачебные комиссии создавались не во всех больницах и не во всех провинциях, поэтому не каждая женщина могла воспользоваться предусмотренной процедурой[144]144
  R v. Morgentaler [1988] 1 S.C.R. 30.


[Закрыть].

В соответствии с действующей редакцией ст. 287 УК Канады «любое лицо, которое с намерением вызвать выкидыш у женщины, независимо от того беременна она или нет, использует все средства, чтобы реализовать свое намерение, виновно в преступлении, преследуемом по обвинительному заключению, за совершение которого предусмотрено пожизненное лишение свободы»[145]145
  http://laws-lois.justice.gc.ca/eng/acts/C-46/section-287-20030401.html#cn-cont (2016. 2 нояб.).


[Закрыть]. Часть 2 ст. 287 УК Канады предусматривает ответственность за самоаборт с наказанием до двух лет лишения свободы. Под средствами (means), используемыми для производства аборта, закон предлагает понимать медикаментозные средства (a), инструменты (b), манипуляции любого рода (c). К ответственности за совершение данного деяния не привлекаются врач и женщина, давшая разрешение на искусственное прерывание беременности, если они действуют в соответствии с предусмотренной законом процедурой: имеется письменное разрешение на проведение аборта, в соответствии с которым продолжение беременности потенциально опасно для здоровья или жизни женщины; это разрешение выдано специальным комитетом по терапевтическим абортам и осуществляется в одобренной или аккредитованной Департаментом здравоохранения провинции медицинском учреждении.

В 1989 г. Верховный суд Канады рассмотрел дело, которое на правовом уровне прояснило вопрос о статусе эмбриона. Это был гражданский иск отца ребенка к его матери, которая в определенный момент решила отказаться от вынашивания ребенка и прервать беременность. Истец обратился в суд за судебным запретом производить какие-либо действия, которые могут причинить вред плоду, ссылаясь на свои права как отца и на право нерожденного ребенка на жизнь. Большинством голосов суд пришел к выводу, что требование заявителя не может быть удовлетворено, поскольку оно «направлено на ограничение прав его партнера, хотя, безусловно, продиктовано благородным желанием сохранить жизнь плода»[146]146
  Tremblay v. Daigle [1989] 2 S.C.R. 530, 542.


[Закрыть].

В этом же году была создана специальная комиссия, которой было поручено разработать новую главу Уголовного кодекса, регламентирующую ответственность за преступные деяния, направленные на разрушение плода. По мысли членов комиссии, новая глава должна была состоять из четырех статей, первая из которых устанавливала ответственность за намеренное или неосторожное уничтожение или повреждение плода, вторая и третья регламентировали случаи медицинского вмешательства и искусственного прерывания беременности, которые следует рассматривать как уголовно наказуемые. При этом под плодом предлагалось понимать «продукт соединения мужской и женской половых клеток на любой стадии его существования и развития, в том числе эмбриональной»[147]147
  Crimes Against the Fetus / Law Reform Commission of Canada. Working Paper № 58. Ottawa, 1989. P. 50.


[Закрыть]. При рассмотрении проекта у членов комиссии возникло немало сомнений и разногласий относительно содержания будущего закона. В частности, одним из трудноразрешимых стал конфликт интересов матери и плода[148]148
  Ibid. P. 40.


[Закрыть]. На самом деле, если плод неприкосновенен, то такая неприкосновенность должна быть абсолютной, в том числе и со стороны женщины, которая его вынашивает. Поэтому признание за плодом права на сохранение своей целостности в течение необходимого срока внутриутробного развития автоматически лишает женщину права на прерывание беременности или существенно это право ограничивает даже на самых ранних сроках.

К тому же, как бы ни пытались уравнять статус родившегося человека и человеческого плода, на практике в случае конфликта жизненных интересов приоритет все же отдается женщине, его вынашивающей. Как отметил в своей работе Р. Дворкин, «можно ли считать, что врач демонстрирует уважение к жизни, когда он позволяет матери умереть, чтобы спасти плод. Какой выбор в данной ситуации вообще может свидетельствовать об уважении к ценности человеческой жизни? Предположите плод, обладающий серьезными аномалиями развития: является ли это уважением или соревнованием с жизнью позволить ему родиться на свет? Какими вообще моральными принципами мы должны руководствоваться, принимая такие и подобные решения?»[149]149
  Dworkin R. Life’s Dominion. An Argument About Abortion, Euthanasia and Individual Freedom. N.Y., 1993. P. 71.


[Закрыть]

Более того, интересы родителей и плода далеко не всегда совпадают, как бы это ни звучало. В решении по делу re T (Refusal of Treatment) лорд Дональдсон отметил, что ситуация, в которой женщина отказывается от лечения, реализовывая тем самым свое право на добровольное оказание медицинских услуг, и ставит своего жизнеспособного, находящегося в утробе ребенка под угрозу, затрагивает целый ряд не только этических, но и правовых проблем. Как может суд обязать ее подвергнуться лечению, если в таком случае ему придется пренебречь правами и законными интересами подданной ради интересов «создания», которое с точки зрения права еще не существует[150]150
  Whitfield A. Common Law Duties to Unborn Children // Medical Law Review. 1993. № 1. P. 52.


[Закрыть].

Необходимо отметить тот факт, что в современном американском уголовном праве отсутствует единый подход к определению момента начала жизни. Имеющиеся точки зрения основаны, с одной стороны, на концепции общего права и с другой – на современных медицинских технологиях.

В частности, в деле People v. Chavez Апелляционный суд штата Калифорния постановил: положение, согласно которому жизнеспособный плод не рассматривается как «человеческое существо» до начала физиологических родов, является «не более чем юридической фикцией»[151]151
  People v. Chavez, 77 Cal. App. 2d 621 (1947).


[Закрыть]. Несмотря на то что плод – это часть тела матери, с определенного момента своего внутриутробного развития он может существовать вне материнского организма и, следовательно, стать «человеком» в уголовно-правовом смысле. Именно поэтому причинение вреда здоровью женщины, в результате которого плод, который при нормальном течении беременности и родов отвечал бы критериям живорожденности, погибает, следует квалифицировать как убийство[152]152
  Ibid.


[Закрыть].

Вплоть до недавнего времени подобная позиция судей и законодателей ряда штатов являлась скорее исключением, которое подчеркивало устоявшееся доктринальное положение.

В последние годы, однако, наметился очевидный отход от концепции общего права. Современные медицинские технологии позволяют с точностью установить причину гибели плода, и, следовательно, если она наступает в результате действий обвиняемого, последний должен нести ответственность за убийство. Таким образом, отмечает Дж. Дресслер, вполне обоснованно расширить понятие «человеческое существо» путем включения в него еще не появившегося на свет плода[153]153
  Dressler J. Understanding Criminal Law. P. 40.


[Закрыть]. Около половины штатов на сегодняшний день приняли поправки к действующим уголовным кодексам или судебные решения, в которых плод является объектом защиты наряду с человеком. Причем необходимо отметить, что отдельные штаты (Индиана, Массачусетс, Мэриленд и др.) в качестве условия наступления ответственности называют достижение плодом жизнеспособности[154]154
  Indiana Code Annual § 35-42-1-3, Commonwealth v. Lawrence, 536 N.E. 2d 571 (Mass. 1973), Commonwealth v. Cass, 467 N.E.2d 1324 (Mass. 1984), Maryland Code. Chapter No. 546 (2005).


[Закрыть].

Другие штаты (Небраска, Аризона, Миннесота, Калифорния) предусматривают возможность привлечения к уголовной ответственности за убийство плода независимо от его возраста и жизнеспособности[155]155
  Nebraska Revised Statutes § 28-388 through 28-394, Arizona Revised Statutes Annual § 13-1103(A)(5), Minnesota Statutes § 609.205, 609.266, 609.2661 to 609.2665, 609.267, 609.2671, 609.268, and 609.269, California Penal Code § 187 (a).


[Закрыть]. Так, § 187 УК Калифорнии хотя и не рассматривает плод наравне с «человеческим существом», тем не менее предоставляет ему равную уголовно-правовую защиту. Отдельные штаты в качестве самостоятельного преступления предусмотрели «убийство плода» (feticide) – Джорджия (ст. 16-5-89), Луизиана (§ 32.5–32.8), Айова (ст. 707.7).

Вместе с тем выделение самостоятельных составов умерщвления плода или нерожденного ребенка (unborn child) иногда лишено какого-либо практического смысла, поскольку, если судить по предусмотренным за их совершение санкциям, получается, что общественная опасность лишения жизни человека и умерщвления плода совпадают. Так, в соответствии со ст. 11.41.150 УК штата Аляска лицо, которое совершает тяжкое убийство нерожденного ребенка (unborn child), совершает неклассифицированную фелонию, лицо, которое совершает простое убийство нерожденного ребенка, – фелонию класса А (ст. 11.41.160), причинение смерти нерожденному ребенку, совершенное по грубой небрежности, является фелонией класса B (ст. 11.41.170). При этом за совершение тяжкого убийства нерожденного ребенка предусмотрено такое же наказание, как и за убийство человека, – лишение свободы сроком от 20 до 99 лет (ст. 12.55.125).

В соответствии с § 14–23.2 УК штата Северная Каролина лицо, которое противоправно со злым намерением или действуя неосторожно умерщвляет нерожденного ребенка, совершает фелонию класса A, за которую предусмотрено пожизненное лишение свободы без права на досрочное освобождение, как и за тяжкое убийство человека.

Толчком к изменению уголовно-правового регулирования в данной области послужило принятие федерального Закона о нерожденных жертвах насилия 2004 г. (The Unborn Victims of Violent Act). Закон закрепил положение, согласно которому эмбрион может быть признан потерпевшим по делу о федеральном насильственном преступлении, если ему причинен вред или он погибает в ходе совершения такого преступления. Плод был признан «полноправным членом человеческого сообщества на любой стадии внутриутробного развития»[156]156
  The Unborn Victims of Violent Act 2004 (Public Law 108-212), S. 1841.


[Закрыть].

Предоставление равной уголовно-правовой охраны эмбриону и родившемуся человеку неизбежно ставит вопрос о разграничении искусственного прерывания беременности с убийством.

Как известно, традиционно при отграничении аборта от детоубийства решающее значение имеет именно момент начала жизни. Перенос этого момента на зачатие или ранние сроки беременности автоматически превращает любое производство аборта в убийство, причем убийство тяжкое.

Меняется в таком случае и ответственность самой беременной женщины: по законодательству ряда штатов беременная женщина не могла быть субъектом незаконного производства аборта[157]157
  См., например, УК штата Техас.


[Закрыть], при новом подходе она должна быть привлечена к уголовной ответственности уже за убийство.

Подобную позицию нельзя оценивать однозначно. С одной стороны, новый подход к определению момента начала жизни фактически уравнивает статус родившегося человека и еще не появившегося на свет, что по своей сути является неверным. Несмотря на то что биологическая жизнь начинается с момента зачатия, с уголовно-правовой точки зрения жизнь как объект охраны немыслима без возможности ее социальной реализации. С другой стороны, наметившуюся тенденцию можно трактовать как попытку предоставить бо́льшую защиту человеческому плоду. Правда, было бы разумнее в таком случае определить жизнь и целостность плода в качестве самостоятельного объекта уголовно-правовой охраны.

Помимо прочего, уравнивание в статусе рожденного человека и плода поднимает вопрос о возможности искусственного прерывания беременности как такового и о его правовом регулировании.

Споры о правовой регламентации абортов, возможности их криминализации были и остаются актуальными для американского общества. Традиционно производство аборта рассматривалось как преступление, за исключением нескольких случаев, например, как это предусматривало законодательство штата Джорджия, когда беременность наступила в результате изнасилования или инцеста, плод имел серьезные физические или генетические отклонения или сохранение беременности было опасно для жизни матери.

Вместе с тем нельзя не сказать о том, что эти положения носили исключительно статутный характер, и в американском, как и в английском, законодательстве появились в результате принятия ряда нормативных актов XIX в. Согласно нормам общего права прерывание беременности до момента первого шевеления плода (quickening) не являлось преступлением, преследуемым по обвинительному акту. Причина этого заключается в том, что в нормах канонического права, теологических и философских воззрениях не было единого мнения по вопросу о моменте начала жизни. Считалось, что плод наделяется душой в временной промежуток между зачатием и рождением. Условно было предложено за точку отсчета брать сорок дней с момента зачатия для мальчиков и восемьдесят для девочек. Именно по причине «бездуховности» плода он рассматривался как часть тела матери, и его изгнание не было преступлением[158]158
  Roe v. Wade, 410 U.S. 113, 134 (1973) (per Blackmun J.).


[Закрыть].

Вопрос о том, как оценивалось разрушение плода после его шевеления, остается дискуссионным. Несмотря на то что Генри де Брэктон говорит о данном деянии как об убийстве (homicide), большинство представителей доктрины общего права рассматривали данное деяние как менее тяжкое – данное преступление не является тяжким убийством, по мнению Э. Коука, и должно считаться преступлением менее тяжким по своей природе, чем простое убийство, по мнению У. Блэкстоуна[159]159
  Ibid.


[Закрыть].

Первый английский статут, устанавливающий уголовную ответственность за производство аборта, – Lord Ellenborough’s Act, 43 Geo. 3, C. 58[160]160
  An Act for the Further Prevention of Malicious Shooting, and Attempting to Discharge loaded Fire-Arms, Stabbing, Cutting, Wounding, Poisoning, and the Malicious Using of Means to procure the Miscarriage of Women; and also the malicious setting Fire to Buildings; and also for repealing a certain act, made in England in the twenty-first Year of the late King James the First, intituled, An Act to prevent the destroying and murthering of Bastard Children; and also an Act made in Ireland in the sixth Year of the Reign of the Late Queen Anne, also intituled, An Act to prevent the destroying and murthering of Bastard Children; and for making other provisions in lieu thereof.


[Закрыть] – был принят в 1803 г. Положения данного акта закрепили момент первого шевеления плода в качестве решающего для дифференциации ответственности за прерывание беременности – умерщвление плода после этого момента каралось сметной казнью, а до этого – заключением в исправительное учреждение.

Закон о преступлениях против личности (The Offences Against the Person Act) 1837 г. уравнял в правовых последствиях производство аборта на любом сроке беременности, отменил смертную казнь, в качестве наказания предусмотрел лишение свободы на срок до трех лет за совершение данного преступления[161]161
  Offenses Against the Person Act, 1837(7 Will.4 & 1 Vict. c. 85), Sec. 74.


[Закрыть].

Одноименный законодательный акт The Offences Against the Person Act 1861 г., изменивший вид наказания за производство аборта на любом сроке беременности на пожизненное лишение свободы, оставался основным в вопросах установления ответственности за искусственное прерывание беременности вплоть до принятия Закона о сохранении жизни новорожденных (Infant Life (Preservation) Act) 1929 г. и Закона об аборте (Abortion Act) 1967 г.

До середины XIX в. в большинстве североамериканских штатов действовали приведенные выше нормы английского общего права. Коннектикут был первым из штатов, в котором был принят законодательный акт, устанавливающий ответственность за производство аборта. Принятый в 1821 г. Закон во многом повторял упомянутый выше английский Закон 1803 г. в отношении умерщвления шевелящегося плода и признавал ненаказуемым аборт, имевший место до этого момента[162]162
  Согласно ст. 14 данного акта «каждый, кто умышленно и злостно дал другому лицу яд или любое иное отравляющее вещество с целью убийства, либо чтобы вызвать выкидыш у женщины, ребенок которой шевелится, должен быть обвинен и приговорен к тюремному заключению на срок его жизни или другой срок, который суд сочтет достаточным за совершенное преступление».


[Закрыть]. В 1860 г. в данный акт были внесены поправки, согласно которым производство аборта до шевеления плода также признавалось преступлением.

В 1828 г. законодатель штата Нью-Йорк принял закон, который длительное время служил образцом в вопросе установления ответственности за искусственное прерывание беременности и согласно которому производство аборта до начала шевеления плода признавалось мисдиминором, после этого момента – простым убийством второй степени. Кроме того, в данном акте впервые прозвучала концепция «терапевтического аборта», когда прерывание беременности признается допустимым для спасения жизни матери, если осуществляется квалифицированным врачом[163]163
  N.Y. Rev. Stat., Title 2, Art. 1, 9, p. 661. Title 6, 21, p. 694 (1829).


[Закрыть].

В общей сложности за период с 1821 по 1840 г. подобные законы были приняты еще в восьми американских штатах: Миссури в 1825 г., Иллинойс в 1827 г., Индиана в 1835 г., Огайо в 1834 г., Арканзас в 1837 г., Айова в 1839 г., Алабама в 1840–1841 гг., Мэн – 1840 г. Подавляющее большинство этих актов было построено по модели закона штата Нью-Йорк: наказуемым главным образом признавалось так называемое вытравливание плода посредством применения сильнодействующих и ядовитых веществ, но при условии, что было отмечено его шевеление.

Несколько по-иному и более жестко уголовная ответственность за незаконное производство аборта была прописана в уголовном законодательстве последнего из упомянутых штатов – штата Мэн. Уголовно наказуемым признавалось покушение на прерывание беременности независимо от того, на каком сроке оно имело место, и независимо от способа совершения. Нормы уголовного закона этого штата фактически стали предвестником тех изменений в регулировании вопросов искусственного прерывания беременности, которые произошли в последующие десятилетия в пределах всей страны.

По мнению Дж. Мора, автора научного исследования, посвященного государственной политике США по вопросу правовой регламентации искусственного прерывания беременности, первая волна американского «абортного» законодательства не была вызвана стремлением законодателя выразить свое отношение к столь неоднозначному «методу регулирования рождаемости». Данные нормативные правовые акты нельзя рассматривать ни как движение pro (поскольку нормы общего права обрели статутное подтверждение), ни как движение contra, свидетельством чему служит отсутствие уголовной ответственности за самоаборт[164]164
  Mohr James C. Abortion in America. The Origins and Evolution of National Policy 1800–1900. N.Y., 1978. P. 20–25.


[Закрыть].

Исследователь полагает, что само принятие законодательных актов в данной области было продиктовано скорее желанием установить контроль над частной медицинской и фармацевтической практикой, нежели интересом к проблеме абортов. В качестве одного из аргументов в пользу своей гипотезы Дж. Мор приводит тот факт, что новые статьи, устанавливающие ответственность за незаконное прерывание беременности, не были предложены в качестве отдельного билля, а появились в уголовном законодательстве в результате его масштабного пересмотра вместе с целым рядом других норм[165]165
  Mohr James C. Op. cit. P. 26.


[Закрыть].

В середине XIX в. в общественном мнении американцев происходят радикальные перемены – аборт из крайней меры превращается в распространенное, легко доступное средство контроля рождаемости и планирования семьи. К нему все чаще прибегают женщины из средних и высших слоев общества для прекращения несвоевременной и нежелательной беременности. Постепенно происходит коммерциализация абортов, появляются медицинские центры, специализирующиеся исключительно на их производстве. И если раньше лишь отдельные врачи соглашались прервать беременность, то к 50-м гг. XIX в. появились специалисты, для которых производство абортов стало главным источником доходов. Открытость информации о врачах, предлагающих подобные услуги, доступность аборта, отсутствие общественного осуждения в конечном итоге привели к тому, что на один аборт приходилось 5–6 рожденных детей, против 20–35 рождений в начале XIX в.

В 1871 г. газета «Нью-Йорк Таймс» назвала аборт злом эпохи. В статье отмечалось, что в Нью-Йорке работают 200 врачей, специализирующихся исключительно на производстве абортов, не считая тех медиков, которые иногда осуществляли подобные операции[166]166
  Gordon L. The Moral Property of Women: a History of Birth Control Politics in America. 3^rd ed. Chicago, 2002. P. 25.


[Закрыть].

Начало «крестовому походу против абортов»[167]167
  Reagan Leslie J. When Abortion Was a Crime: Women, Medicine, and Law in the United States, 1867–1973. Berkeley, 1997. P. 10.


[Закрыть], направленному на признание искусственного прерывания беременности незаконным на любом сроке, было положено в 1857 г., когда Американская медицинская ассоциация учредила специальный комитет по расследованию криминальных абортов (Committee on Criminal Abortion). В 1859 г. этот комитет подготовил доклад, посвященный проблеме распространения абортов в стране и «общей деморализации», в котором были указаны три причины большого числа абортов в целом и криминальных абортов в частности. В первую очередь было названо «широко распространенное заблуждение относительно истинной природы преступления – убеждение, встречающееся даже среди женщин, что плод нельзя считать живым существом до начала шевеления»[168]168
  Roe v. Wade, 410 U.S. 113, 142 (1973) (per Blackmun J.).


[Закрыть]. Во-вторых, усугублению проблемы способствовало небрежное отношение к целостности и сохранности плода самих медицинских работников. Наконец в качестве третьей причины было названо общее несовершенство действующих норм права, как общего, так и статутного, согласно которым плод, находящийся в утробе матери, не наделяется никакими из гражданских прав и не признается живым существом.

В резолюции, сформулированной Комитетом, содержался призыв к законодателям штатов пересмотреть существующее законодательство с тем, чтобы прекратить столь неконтролируемое «уничтожение человеческой жизни»[169]169
  Ibid.


[Закрыть].

Стало ли это результатом призыва американских медиков, господствовавшей в обществе викторианской морали, стремления защитить женщину в условиях, когда аборт зачастую представлял опасность для жизни или все же стремления защитить еще нерожденного ребенка, но в период 1860–1880 гг. в стране были приняты законы, криминализировавшие аборт. Критерий «шевеления плода» потерял правовое значение, и в ряде случаев сама женщина могла быть привлечена к ответственности за вытравливание плода. Некоторые штаты делали исключение только для упомянутого выше «терапевтического аборта» – прерывания беременности, продолжение которой ставит под угрозу здоровье и жизнь женщины.