Текст книги "Сердце-пламень"

Когда я встала в центр поляны, от земли начал подниматься молочно-искристый туман междумирья. Чудь уже водила свой хоровод под землей. Вдалеке, за гомоном колдунов, раздавался говор Ангмалы и слышалось что-то похожее на то, как падают и с шипением погружаются на дно звезды…

Из озера к поляне протянулся ручей.

Я разомкнула лунницу и достала семя.

– Вот и все, дружок. Послужил ты мне, теперь и я послужу тебе.

– Что ты делаешь? – Инирика заметила мои приготовления и подошла ближе.

– Прошу о милости.

– Богиню жизни и смерти? – Инирика посмотрел на меня с жалостью. – Богиню-праматерь, сильнейшую? Ты знаешь, что древних богов прежде всего почитают за их силу?

– Милости для города, – сказала я отрешенно. Вдруг мне стало совершенно все равно, что она думает о жертвах, о моей вере, да и обо мне в целом.

В лице Инирики что-то поменялось.

– Галлая не сумела вырастить такое, и ей самой пришлось стать им. Кто отдаст жизнь за то, чтобы вырастить Древо? За колдовство нужно платить.

Я тряхнула головой.

– Да, ты права! – Я вскинула голову, обводя всех взглядом. – Но тогда она была одна. А нас много. Дарен собрал вас всех здесь! Мы должны попытаться. Ради нашего Полуденного царя.

– За Полуденного царя! – откликнулся стройный ряд голосов.

Ко мне подошла Аза. Ее глаза горели решительным огнем. Она протянула мне белое, расшитое рунами Пути Созидания полотнище.

– Тебе понадобится это, – сказала она. – Ради всех нас. Ради того, что сделала Ксантра. Пусть у нас получится.

Я с поклоном приняла полотнище и положила свое подношение у кромки ручья так, что оно намокло, и, придавив камнем, зашептала мольбу Крылатой. Над Нзиром сгустились тучи, терновник Нижнего мира грозил нам всем бедой, и мы нуждались в свете.

Ханзи стояла рядом мной.

Достаточно ли такого подношения для великой пряхи, управительницы ветров, хозяйки ночи и нитей жизни?

Вдруг из ручья поднялся завиток воды, и мы увидели, как сверху на подношение льется тонкая завеса сияющих нитей, на каждой из которых горит нестерпимым блеском звезда.

А затем от каждого колдуна и колдуньи к оберегу-семени протянулась сверкающая нить…

Все длилось не дольше мгновения, и после вода отступила.

– Ты…

Инирика обернулась ко мне. Кажется, впервые за долгое время у нее не находилось слов для описания происходящего.

Я кивнула Ханзи на оберег, и она с непринужденной легкостью, будто проделывала это сотни раз, вырыла ямку и опустила туда семя. Ладошки примяли влажную землю.

Как только в полотне сияющего дождя погасла последняя искра, небо и все вокруг погрузилось во мрак. Сплошная, чернильная темнота ночи, в которой в одно мгновение вдруг зажглись созвездия. Вместо камней и реки под ногами плескалось гладкое черное озеро, в котором как будто бы отражались звезды.

Небо словно зависло над нами, но каждый из нас хранил молчание, боясь нарушить священную песню происходящего, шепот звезд и танец ночи.

И тут же из черной глади прорезалась червоточина белого сияния.

Я шагнула к ее распахнутому зеву, и последние шаги потонули в ослепительной вспышке…

– А теперь что? – спросила с придыханием Ханзи.

– А теперь – танец.

* * *

Эсхе ждала нас с другими девушками на поле, как и было условлено. С собой у нее был кувшин с ардэ, в которое она подмешала травы.

– Это древний обряд колдуний. – Она дала Азе выпить первой, а потом начала обносить кувшин среди остальных дев. – Я не могу рассказать всего, что произойдет в эту ночь. Часть таинств вы должны навсегда унести с собой.

– Это опасно? – спросила я, оглядываясь на затянутое тьмой небо.

– Это весело. – Эсхе вскинула подбородок. – Мы встретим пробуждение города этой ночью, пробежимся по оттаявшим полям, чтобы земля вспомнила о плодородной силе. Эта ночь сегодня принадлежит нам, сестры!

Я понимала задумку Эсхе: ток колдовства коснется пробужденного Древа, и тогда все сплетение защитной вязи наполнится силой.

Я привела с собой решительно настроенных Манию и еще дюжину колдуний, самих вызвавшихся поучаствовать в этом обряде. Вместе мы скинули наши одежды, а потом, смеясь, побежали по распаханной, черной и влажной земле.

Мое бедро кололо свежим шрамом, но напиток Эсхе выветрил из меня страх вместе с болью.

Я побежала, держа перед глазами намечающиеся окна в высокой крепости и острые пики башен, на которые словно была насажена сама ночь. Созвездия Светлолесья, Стожары и Аспид, пробивались сквозь облака, по которым скакали, привлеченные на зов, кобылицы-маары.

Мне было жарко, и даже остальные, согретые напитком Эсхе, не чувствовали холода. Обнаженные, мы неслись по городу, распевая песни и хохоча, как безумные. Вопреки боли, вопреки страху, вопреки доле. Мы танцевали в поле, и ноги вязли по колено в жирной земле, и дорога плясала под нашими босыми ступнями, и мы сами, словно маары-кобылицы, проносились над городом, и стены Третьего Круга словно ежились и отступали перед нашим безумством.

Мы пели про славу женских богинь, силу, что возрождает землю раз за разом, пели о красоте и защите.

– В глубине веков мать-земля породила все сущее! – взяв меня за руки, воскликнула Эсхе. – Земля и женские богини, змеи, ее слуги, Единый, Странник и другие боги явились позже, их привели мужчины, и они свергли женских богинь… мир повернулся, и те, что давали жизнь и смерть, стали чудовищами.

Эсхе сама была, словно богиня ночи, а ее тело, как карта созвездий.

– Ты сама богиня!

Мы закружились в диком танце, воя, словно волчицы. Рядом нам вторили такие же дикие сестры.

Чудова Рать и стены Третьего круга молчали, втянув свои шипы.

Все мы ждали, когда начнет расти Древо.

Все мы замерли, ощущая, как крепнет в недрах колдовского города новая жизнь.

– Помни, что у любой богини всегда была и есть другая сторона, – шепнула, обнимая меня в ответ, Эсхе. – Крылатая – первая из них. Она рвет нити. Она насылает ночь. Она знает темные обряды. И мы знаем другую сторону колдовства, и мы знаем своих чудовищ, и мы призываем их, не падая в скверну!

– Откуда ты все это взяла? – смеясь, спросила я.

– Посмотри на себя!

И я увидела, что мое тело не нагое, а покрыто той же темной чешуей, что и прежде руки. Я обращаюсь дальше!

– Приходи, и я посвящу тебя в тайные знания о темной стороне Крылатой, – шепнула Эсхе и отстранилась.

Моя голова кружилась от происходящего. Все казалось сном, а этот странный рассказ – одним из них.

Мы оказались на одной из площадок Главной башни, и в то же время несколько маар-кобылиц, соскочив с облаков, оказались на ней вместе с нами. Полупрозрачные кобылицы с тонкими ногами и с сияющими гривами легче пуха замерли, глядя на нас.

Мания поманила их, и они подошли к нам, доверчиво тыкаясь в шеи и лица девушек.

Я вскочила на маару-кобылицу, стиснув от неожиданности круп сильнее обычного, и та резво взвилась с площадки вниз.

Зубчатые крыши замка засияли, как опаленные дыханием аспида. Маары несли нас за пределы Нзира. Я увидела Светлолесье.

Объятые снегом молодые березки гнули спины в поклоне великим Северным горам, лес говорил с горами о тысячах тайн, шептался о временах, когда рождался свет и боги ходили здесь, оживляя земли.

Вдали, за Моинским морем, там, где лежали Обожженные земли, брезжил новый рассвет. Луч низкого зимнего солнца поджигал стоящие на подтаявшем пригорке сосны, и они горели закатным огнем, бросая под кроны таинственный свет междумирья, в котором нашла прибежище лесная чудь.

Рассвет – переходное время, в которое и человеку можно краем глаза заметить чудное.

Поляна с ледяным садом заполнилась светом. Теперь подо мной лежало похожее на зеркало, блестящее озеро света, из которого выступили ветви. Удлиняясь, расширяясь, оно с невиданной скоростью выросло над садом. Чародеи, всю ночь охраняющие его покой, разразились ликующими криками. Я видела, как Казимек обнимает Инирику, как наполняется текучим светящимся золотом защитная вязь, как она опоясывает и связывает воедино Нзир-Налабах и все три его Круга… отсекая Чудову Рать от остального мира.

Маары, тающие с рассветом, опустили нас на озере, но я придержала свою за гриву, направляя ее к Дарену. Моя маара тоже таяла, но поток воздуха, в который она превратилась, подхватил меня и все-таки донес до места, где стоял, сдерживаемый путами терновника, Дарен и его противник.

Ворон врос в стену Второго Круга, став ее частью. Остались лишь растресканные губы и безумный, сочащийся гноем глаз.

– Ты не сможешь удерживать меня здесь вечно, – прохрипел он. – Жрецы изготовят Стрелы, окропленные кровью Мечислава и колдунов, и они разрушат вашу защиту. И я буду ждать, когда начнется пир!

– Ты думал, что Фед исчез… – тихо сказала я ему. – Но его дело останется с нами навсегда. Его песни и вера и все, чему он меня научил. От тебя же, – сказала я громче. – От тебя же не останется ничего. Тебя забудут.

Ворон стоял все там же, тенью отделяясь от стен Третьего Круга, но уже таял, сливался с ночной тьмой. Чуть видно мерцал алым глаз и чуть темнее блестели от чего-то алого губы.

– Что ж, поиграем еще… детишки.

Я обернулась. Терновник оплетал тело Дарена, но не так густо, как когда-то Мечислава.

Дарен висел на терновых путах с раскинутыми в стороны руками. Кровь сочилась из открытых ран, но теперь это был просто терновник, я чувствовала, как сила чудская ушла из него. Но глаза Дарена были закрыты, а губы белы. Его обычно загорелая кожа тоже стала непривычно светлого оттенка… Я положила ладонь ему на грудь, чувствуя, как под едва теплой кожей размеренно бьется сердце царя колдунов.

– Враждовать с Чудовой Ратью, конечно, неприятно, но дружить – просто смертельно. – Я обвела взглядом многочисленные раны, думая, смогу ли помочь ему до прихода Алафиры.

Ничего другого не оставалось, как стоять и смотреть на него. Хуже всего то, что своим недоверием Дарен обязан этому миру: Ворон убил его отца, мой отец продал его Ворону, нарушив клятву, а культисты Аскании растили его гнев к Светлолесью, жрецам и дали ему легенду о Полуденном царе, сделав его орудием в своих руках.

Я прикоснулась к его груди, чтобы удостовериться, что он дышит.

Внезапно Дарен открыл глаза и в одно мгновение схватил меня за горло. Его пальцы сжались. Я захрипела, с ужасом всматриваясь в его мутные от боли глаза.

– Дарен, – прохрипела я. В глубине его разноцветных глаз мелькнуло узнавание.

– Я подвел город. – Плечи Дарена дрогнули, и на миг мне показалось, что глаза его блеснули от непролитых слез.

– Мы его спасли.

– Аррадо маос, заръ-яна, – прошептал он. Хватка разжалась, и внезапно он очертил большим пальцем мою нижнюю губу так нежно, будто мы любовники.

Я почувствовала, что проваливаюсь в какую-то чудовищную бездну.

Не осознавая, что делаю, я шагнула вперед и выдохнула ему в губы:

– Не прикасайся ко мне… никогда больше не трогай меня без моего позволения.

– Так ведь это ты на меня набросилась, – по голосу было слышно, что он улыбается. – Не смогла устоять? У тебя слабость к мужчинам в жалком виде.

– Лесёна, подержи корпии! – крикнула, на ходу выплетая какое-то мудреное сплетение, Алафира. Она сунула мне стопку холстин, смоченных целебным настоем, а сама двумя руками завершила заклятье.

Все озарилось теплым золотым светом.

Я злилась, но не могла сказать Дарену, что вид у него совсем не жалкий. Не знаю, зачем он это сделал, для какой уловки все это вытерпел, но теперь он выглядел не всемогущим Полуденным царем, не хитроумным колдуном, не жалким пленником, а настоящим человеком, который тоже может испытывать боль и страх.

Даже со своими тенями за спиной.

– Берегись, Лесёна, – прошептал он, когда ветви терновника спали с него и рассыпались, словно прах.

24. Альдан. На перекрестке

Когда стало известно, от чьей руки пал Рагдар, Альдан впал у царя в немилость. Говорят, Залесский был в страшном гневе и хотел бросить Альдана в Моинское море, но вступилась царевна Уляна, и Альдана заключили в темницу под Цитаделью. Позже царь прислал Альдану вместе с Усором условие о помиловании: если Альдан принесет царю голову Дарена, ему сохранят жизнь.

Жизнь.

В стенах темницы, где капля за каплей его кровь будет уходить на оковы для колдунов? Неудивительно, что Колхат и Алисай ходили довольные, будто одержали победу в войне.

– Мы поменялись местами, – промурлыкал Колхат на ухо Альдану. – Ничего, наследник Мечислава, я помню, как принял от твоих рук исцеление. Я буду следить, чтобы с тобой обходились наилучшим образом.

Колхат приходил каждый день. Рухара был при нем, как и Игмар.

Но Альдан не слушал. Ему отворяли жилы раз в день и почти не давали воды. Мучимый лютой жаждой, Альдан все громче слышал шепот неупокоенных душ.

Казалось, с ним говорит сама темница Цитадели, хотя в своей клетушке он находился один. Обессиленные души взывали к нему, моля о покое. Неспособные отделиться от каменных стен, они остались узниками Цитадели даже после своей смерти. Но что он мог поделать? Особенно теперь? Альдан раз за разом упирался взглядом в кладку и, гася нарастающий жар в груди, пытался дышать глубже и медленнее.

Он повторял себе, что еще жив.

Но сами стены шептали ему обратное.

Жрецы истребляли чародеев, тех, кто был похож на чародеев. Они очищали земли, но тонкий, невидимый мир полнился болью неприкаянных узников. Жрецы породили это безумие своими очистительными обрядами, предав колдовство железным таблицам, а души – безвременью.

Весь мир вокруг людей был сном. За такой близкой завесой скрывалась другая сторона, и даже чародеи, слепцы, не замечали ее. Срединный мир – страшная, беспредельная пустота с бесконечной чередой страдающих душ, одиноких, неприкаянных созданий. Неужели об этом говорил Мечислав? Где правда? И… за кем правда?

Но теперь он смотрел на стену и думал, что это все.

Даже Мечислав в конце концов разочаровался в своем наследии.

Колдуны были чудовищами, люди разочаровывали…

Стоило ли бороться дальше?

Альдан чувствовал, что что-то в нем дало трещину, и зазор этот, столкнувшись с нечестивцами-жрецами, лишь углубился, лег на каменную домовину, в которую он сам уложил себя, снедаемый гневом и местью. И сквозь этот зазор била злая сила, и маетно ему, и чуял он, как из того разрыва тянется рука и, найдя его, ослепшего, втягивает в недра свои, откуда ему никогда не выбраться.

– Единый, за что? – в исступлении шептал Альдан.

Быть может, это его расплата за гордость; быть может, надо было схватить Лесёну еще тогда, в Линдозере, и любить ее столько, сколько суждено. Не слушать то, что говорила ему кровь, победить разум, твердящий о скверне колдовской. Если бы еще хоть раз увидеть ее! А ведь она хотела быть с ним… Если бы он мог, если бы сумел все поворотить… Все бы сейчас отдал, чтобы только прожить с ней остаток дней.

Альдана стерегли червенцы, выращенные Рагдаром, а за кровью приходили белые жрецы, те, что теперь ходили под Алисаем и Ерангом. Но дядьке Усору все-таки удалось второй раз пробиться к нему. Увидев, в каком состоянии находится Альдан, он долго молчал, а потом сказал, глядя ему прямо в глаза:

– Народ потерял тебя. Жрецы не сказали им, где ты.

Альдан даже не дослушал то, что ему говорил Усор. Отошел к стене, сел. За прошедшие дни он часто садился так, на холодный пол, на изморозь. С потолка капала вода, и капли заглушали неупокойничьи голоса.

– Ты правитель, Альдан. Ты рожден для этого. У тебя есть все, чтобы стать хорошим правителем. Ты уже он; ты рассудителен, наблюдателен, ты умеешь сопереживать и вместе с тем в тебе есть твердость принимать решения. Да ты и сам все это понял еще в Линдозере. Но чего ты не знаешь, Альдан, так это вот чего… Не только это делает человека хорошим правителем, но и умение вынести последствия своих ошибок, не ожесточаясь сердцем на всех и на себя. Не хорони себя виною. Да, ты ошибся. Но ты шел к верной цели.

Несмотря на холод подземелья, тело Альдана покрылось липким потом.

– Ты не один, Альдан. Мы с тобой, – горячо сказал Усор. – Мы простые люди, но идем за тобой. Я, Игмар, Яния, Мышур и твои люди из Линдозера. Я уверен, народ из Злата и Лихоборов с тобой согласится.

На его крики прибежали червенцы. Схватить старого вояку не посмели, но выпроваживали с недвусмысленными ухмылками.

– Во славу Единого! – громко сказал Усор на прощание. – Во славу!

Как только дверь захлопнулась, Альдан рухнул на спину и закрыл глаза.

Несколько часов Альдан лежал, содрогаясь от внутренних волнений, и потом провалился в беспокойный сон, а когда проснулся, услышал, что жрецы говорят о том, что темницы с рабами и пленными колдунами разбиты.

Вскоре и Колхат пришел к нему.

– Наши планы поменялись, – сказал он доверительно. – Ты поплывешь с нами в Сиирелл. Если будешь послушным, я дам тебе издали полюбоваться на твои творения.

И слово свое он сдержал: когда Альдана вывезли, Игмар приподнял его повязку, и он увидел десятки судов, вооруженных Стрелами.

– Мы проведем их в облачный день и спрячем на Черном мысе, где прятались прежде работорговцы, – с гордостью сказал Игмар. – А потом расставим по всему острову, даже колдуну не увидеть.

Колхат, не иначе как в издевку, приставил к нему сторожем Игмара. Но он просчитался, Альдану уже было все равно.

Оставаясь безучастным, он позволил запереть себя в трюме. Колхат даже смилостивился и оставил ему полную плошку с водой, отменив сегодняшний сбор крови.

– Ты нам еще понадобишься. Подумай, может, отрубишь голову царю колдунов. Рухара пока побудет у меня, – сказал он напоследок.

Почти перед самым отплытием к Альдану явился сусед из дома Рагдара. Игмар в это время как будто бы задремал – видимо, чуди хватило силы усыпить сторожа.

– Не могу пробиться в Нзир, – хрипло сказал сусед. – Город защищен на всех ярусах.

Мысли о том, что он хотя бы успел предупредить Лесёну о предательстве, давала ему надежду.

Но теперь…

Альдан просто закрыл глаза, принимая еще один удар своей жестокой доли.

– Но я могу исцелить тебя.

Сусед коснулся бывшего червенца, и тот вздрогнул. Альдан снова закрыл глаза, вдыхая тягучую, медовую, пряную силу чуди. И сила легла в его жилы, как нож в старые ножны, и на миг стало легко и хорошо, как будто стоит он на лесной прогалине, а солнце греет веки, и пряный запах родного леса окутывает его с головой.

– Благодарю, – выдохнул он.

– Белой дороги.

Альдан провалился в исцеляющий сон. Зимнее море, неспокойное, злое все-таки пропустило святоборийские корабли к Сиирелл, напоследок помучив качкой, и потому Альдан пришел в себя уже в другом месте. Вокруг было по-прежнему холодно и темно – его бросили в новую темницу. Лишь запах соли сменился на древесный. Значит, он в Сиирелл.

Руки были туго обхвачены оковами. Не оскверненными, но оттого не менее отвратительными. В углу тлел масляный светец. Вот и все убранство тесной земляной клетушки. Его все стерег Игмар, весь раздувшийся от важности, он сидел снаружи, но больше никто из жрецов к нему приходил. Альдан не слышал даже привычного шепота неупокойников.

Блаженная тишина.

Гроза внутри Альдана отгремела, порушила, разбила и унесла все, во что он верил и что любил. Он еще не знал, что дальше…

И не загадывал.

Вдруг в темноте раздался шорох. Альдан почуял чужую силу, юркую и быструю. На слабый огонь светца вышел зверь. Рыжая лисица. Колдун-оборотень? Блеснули любопытные черные глазки.

– Кто ты? – присутствие этого колдуна казалось знакомым. Раздражающе знакомым. – Ты можешь передать мое послание в Нзир-Налабах? – прошептал он.

Лисица шмыгнула в угол и пропала. В душную темницу зашел Игмар. Осмотрел Альдана, недовольно бросил:

– Прости, сегодня воды не будет. – И ушел.

Но вскоре за дверью послышался сдавленный крик и звук упавшего тела. А еще через несколько мгновений дверь открылась. На пороге появилась длинная тень. Внезапно та заковыристо выругалась.

– Минт? – хрипло произнес Альдан, не смея поверить.

– Что тут за хренотень творится? – Минт шагнул, сжав губы, и осмотрел Альдана. Его и самого было не узнать: похудел еще больше, да и повзрослел с виду лет на десять.

– Воды…

Сопровождая руганью каждое действие, Минт вытащил баклагу и напоил Альдана.

– Я не знал, что в Сиирелл есть темницы под землей, – хмуро сказал он. – Их нашел Лис. Мы ищем пленных колдунов… Вот так встреча. Не знал, что ты тут.

Альдан заметил рядом с Минтом знакомую лисицу.

Полыхнуло колдовством, и зверь обратился в щуплого рыжего мужичка. Сноровисто, с узнаваемыми лисьими ухватками, он затворил дверь и, не успел Минт отнять от губ Альдана баклажку с водой, как рыжий приставил к горлу Альдана свой клинок.

– Лис! – предупреждающе прорычал Минт.

– Если я убью еще и этого, червенцы многого лишатся, – прошипел Лис.

Игмар… Стало быть, рыжий убил его.

– Он мой друг. – Минт молниеносно вытащил меч. Острие уперлось в грудину рыжего колдуна, но тот только с усмешкой покачал головой.

– Неравноценный обмен.

Прежде чем они что-то решили, Альдан хрипло произнес:

– Я больше не хочу убивать. Я хочу уйти вместе с Лесёной.

В глазах рыжего вспыхнули и заводили хоровод чудовы огни. Минт не сдвинулся.

– Куда уйти? – спросил он холодно у Альдана.

– Все равно куда. Лишь бы подальше отсюда.

Лис переглянулся с Минтом, и оба, не сговариваясь, спрятались оружие.

– Хорошо. – Колдун танцующей походкой направился к двери. – Спасай свою девицу, жрец, и оба больше никогда не показывайтесь в Светлолесье.

– Куда ты? – спросил его Минт.

– Так и быть, побуду пока в личине того жреца, что валяется за дверью, а сейчас пока пойду поищу колдунов. Минт, тело на тебе. – Лис смерил Альдана взглядом и, ничего не ответив, превратился в лисицу и юркнул в тень.

Минт тем временем осматривал оковы Альдана.

– Такая дрянь творится, Альдан. Я и сам от Лиса только что все это узнал, своими глазами увидел тайные подземные ходы под Священной рощей. Не знаю, сколько из наших в этом замешано. Лис прав, если ты исчезнешь, они лишатся своего преимущества.

– Червенцы и ваши готовят западню для колдунов. Жрецы стоят на Черном Мысе, они нападут Стрелами…

– Я видел, на что способен Дарен. – Минт покачал головой. – Однажды он уже устроил шторм. И у него есть аспиды. Лучше бы твои жрецы прикупили себе разум, а не нашего Мечевластителя. Это будет даже не битва, это будет бойня.

– За жрецами тоже стоит Ворон.

– Поэтому ты хочешь бросить все это?

– Я не хочу больше проливать кровь, – сказал Альдан. – Мне все равно, что с ними будет. Лесёна… Мы должны спасти ее.

– Думаю, я смогу помочь.

– Уйдем все вместе?

Минт покачал головой.

– Нет. Наши старейшины хотят мира с колдунами, а Мечевластитель сговорился за спиной с червенцами. Я помогу Дарену убрать его.

Альдан поразмыслил над его словами.

– Рухара у Колхата. Я не могу уйти, оставив ему родовой меч.

– А я-то думаю, чего рожа такая знакомая, – произнес с ухмылкой Минт. – Мы с ним видались. Ох и чушь я ему тогда наплел.

– Оставь меня здесь. Я дождусь его и перед самым праздником верну Рухару.

– Идет. Ты позаботишься о Лесёне? – вдруг спросил Минт без тени улыбки.

– Если она этого захочет.

Минт вдруг усмехнулся:

– Говорят, она изменилась.

Но Альдан был готов сделать следующий шаг и чувствовал себя как никогда ясно. Словно прозрачный, словно его видно насквозь, вместе со всем, во что он верил. Со всеми своими мечтами и прежними планами. Он стал простым, как рисунок на листке, изученный и скомканный. Черты в нем перемешались, смазались, и теперь выброшенный, выпотрошенный, он лежал никем. Все с него слетело, он превратился в прах, просочился с грозовой водой терзаний в землю. Альдан еще не знал, что будет дальше.

Он чувствовал жизнь иную, непривычную, просторную. Такую, где мог расти в нескольких направлениях сразу, мог чувствовать все острее и сильнее.

Он начал путь наверх.