Текст книги "Солдаты"

XI

Снег периодически выпадал вплоть до первых чисел мая. Для Тагила явление нормальное, для солдат – катастрофа: раны, ссадины в таком климате не заживают, гноятся, лечить их никто и не думает, солдат сам просто сдирает корку, промакивает открытые раны куском простыни – вот и все лечение…

В середине апреля вышел приказ министра обороны «О переходе на летнюю форму одежды». Согласно приказу, армейские кальсоны должны смениться безразмерными трусами и вытянутыми майками.

– Выше нос, воины! – вдохновлял сослуживцев ефрейтор Арефьев. – Во всем вы должны видеть положительную сторону. Задумайтесь, что означает смена формы одежды? Правильно, смену времени года. А это что значит? А это значит, что полгода у вас позади, на одну четверть службы вы ближе к дембелю. Учитесь мыслить логически, духи!

Рассмотреть во всем этом положительные стороны «духам» очень хотелось – чтобы весна быстрее, чтобы лето покороче – но реальность не спешит делиться поводами для оптимизма, за окном по-прежнему проказничает зима, время будто остановилось, и, начиная очередное письмо, Сергей вынужден был снова писать: «Здравствуйте, дорогие родные! Вы не поверите, но у нас снова идет снег…»

– Товарищи солдаты! – майор Шепилов вел политзанятия сам, говорил торжественно, с воодушевлением. – Товарищи солдаты, нам оказана великая честь: 9 мая мы будем участвовать в военном параде в честь Дня Победы советского народа над фашистской Германией в Великой Отечественной войне. Парад будет проходить на главной площади города. Как вы понимаете, это не только большая честь, но и огромная ответственность. На нас будут смотреть все: с трибун – передовики производства, ветераны войны, партийные руководители, по местному телевидению – трудящиеся города. Наша задача не только пройти на параде образцово, но и стать лучшими!

Мы, как верные сыны Советской Родины, преемники прогрессивных идей Ленина, в честь праздника должны показать высокие результаты в трудовой и политической подготовке. Пример нам подали рабочие коллективы Уралвагонзавода, они готовят к юбилею свои подарки и уже немалого достигли: подняли производительность труда на 11,5 процента, сэкономили 32,5 тысячи тонн металла и 61 миллион киловатт-часов, укрепили трудовую дисциплину. Стараниями коммунистов число прогульщиков снизилось на 12 процентов, на три процента удалось сократить пьянки на рабочем месте. – Поэтому, товарищи, – продолжал майор, – начиная с сегодняшнего дня и вплоть до парада, командование, во-первых, добавит время на ежедневную строевую подготовку, во-вторых, наметит мероприятия, которые поднимут в нас патриотический дух, и в-третьих, предложит нам взять на себя повышенные социалистические обязательства. Цель всех этих мер – помочь военным строителям прочувствовать, а потом и передать гражданским массам атмосферу праздника.

Намеченные «меры» не заставили себя долго ждать. Строевой подготовкой утрамбовали все расписание. Час между зарядкой и завтраком, час после вечернего развода, субботы, воскресенья – без перерывов. Шагали и пели, пели и шагали.

Дождь сменялся мокрым снегом, солнце безуспешно пыталось растопить тучи, дни тянулись, как жгут, – вытягивались и снова сжимались. Когда уже это 9 мая!.. Накануне праздника погода неожиданно наладилась. Будто почувствовала: не время сейчас. Вечные серые тучи над городом расступились, пропуская ласковые лучи солнца. Высыхающие под ними лужи дымились легкими облачками пара. Даже багровый смог, клубящийся из заводских труб, казался ярче, красивее. Настроение от всех этих приятностей просто обязано было улучшиться.

«Равня-я-яйсь! Сми-и-ир-рна-а-а! Равнение на… средину! Товарищ подполковник, 386-й военно-строительный батальон для парада в ознаменование Дня Великой Победы построен. Командир четвертой роты, капитан Васильев». – «Здравствуйте, товарищи!» – «Ура!» – «Повзводно, шагом марш!» Оркестр грянул первыми аккордами. Одетые в парадку воины (белые перчатки, бляхи блестят, ремни подтянуты) ударили по асфальту начищенными сапогами. «Песню за-пе-вай!»

 
Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
Но Москвой я привык гордиться,
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва.
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва…
 

Город сиял, вымытый асфальт блестел на солнце, на столбах трепыхались красные знамена, на фасадах пятиэтажек лозунги: «С Днем Победы!» и «Красной армии слава!», звезды, серпы и молоты, портреты Ленина, членов ЦК КПСС, героев войны… Бордюры у дорог выкрасили белой известью, улицы вымели. Нарядные люди достали из шкафов военную символику: ордена и медали, пилотки, кители с золотыми погонами.

Идти по такому городу одно удовольствие. Это тебе не казарма, не плац за высоким забором. Гражданские вокруг, праздник!

Ветераны с гвоздиками в руках нахваливали военных строителей, не сдерживая эмоций. После парада в расположении роты смотрели по телевизору Москву. Красная площадь. Мавзолей, Спасская башня… Воинов, рассевшихся на табуретах на взлётке, переполняла радость, все они по-настоящему гордились величием огромной страны, в которой им выпала честь служить…

* * *

Из-за той поездки Сережа опоздал в первый класс. Накануне тетушка Женя засобиралась в Белоруссию. Естественно, через Москву. «Я еще ни разу в Москве не был! – с претензией заявил он. – Возьмите меня с собой». Неожиданно для всех тетушка согласилась. Была она одинокой, детей любила чрезвычайно, всегда помогала Сережиной маме по хозяйству.

На обратном пути из Бреста нужно было делать пересадку. Так он, даже еще не первоклассник, оказался в Москве. На Белорусский вокзал приехали – с Казанского уезжать. Между ними – три дня в столице. Всем нужно купить подарки. Безумно интересное занятие! Огромные здания, сталинские высотки, площади, множество магазинов, пусть даже с такими же огромными очередями, приводили в восторг.

В одном из магазинов – хозяйственные стояли в списке на посещение первыми – тетя Женя купила себе пластмассовую ванну. Огурцы солить. «А нам чего же не покупаешь?» – нахмурил брови Сережа. «А вам-то зачем?» – «Мама тоже огурцы солить будет». – «А ты уверен, что она ей нужна?» – «Уверен!» – «Ну, хорошо, давай, купим и вам, только если сам ее носить будешь, я две не утащу». Так и ходил полдня. С ванной.

Метро. Подземка. Разве можно описать ее словами?! Первый раз он попал туда поздно вечером. Горящая красная «М» над входом. Эскалатор – чудо техники, главное – на плывущую ступеньку ножкой попасть. И потом соскочить вовремя. Разнообразно оформленные станции и скорость, да, скорость, поезд набирает ее в секунды – на ногах не устоять. Огорчает лишь то, что между станциями в окнах темно, ничего не рассмотреть. Сережа старался. Если место освобождалось рядом с окном, он прилипал к стеклу носом и смотрел в темноту. Когда глаза к ней привыкали, можно было рассмотреть толстые силовые кабели. А потом взрывалась ярким светом очередная станция, и везде люди, много людей, очень разных и в чем-то все же одинаковых. Те, кому нужно было выходить, спешно убирали газеты, на смену им входили другие и так же спешно разворачивали свои.

На ночлег их приютила одинокая верующая старушка. К ней надо было ехать через красивую Новослободскую. Сережа с нетерпением ждал: ну когда же эта красивая станция будет. «Скоро уже, через две остановки», – мягко говорила тетя. Она была очень терпелива к нему, не ограничивала почти ни в чем, единственное условие – не потеряться в толпе. А он всегда спешил. Однажды получил за это по бокам. От турникета. Тетя Женя не успела бросить пятачок.

В день отъезда оставшиеся до поезда два часа тетушка решила потратить на экскурсию – почему бы не показать племяннику Красную площадь! Оставили чемоданы в камере хранения на Казанском, пару остановок на метро, прямая ветка от Комсомольской без пересадок – и вот он, Охотный ряд.

Площадь показалась Сереже не просто большой – огромной. Было без четверти пять пополудни, тетя спешила, хотела, чтобы малыш непременно увидел смену караула. От метро, пробираясь через толпу, тянула тетя Женя племянника за руку, он ее тормозил, не понимая причину спешки, ему все хотелось рассмотреть повнимательней, запомнить, запечатлеть в памяти.

Наконец, пришли. Стали так, чтобы видеть Спасскую башню, и в этот момент из нее полилась мелодия. Все было так рядом, так доступно, так рельефно. Люди на площади обернулись в ту сторону, откуда должен был появиться почетный караул.

Вот где выправка, вот он, великолепный шаг! Солдаты в форме, как показалось Сереже, блистательной, с прикладом винтовки на сильной руке чеканили по брусчатке вытянутыми в нить ногами. Взгляд немигающий, прямо перед собой, не отвлекаются. Подошли к дверям Мавзолея, синхронно развернулись, поменялись местами и замерли на месте. Сережа был вне себя от счастья.

– Ты чё лыбишься? – вдруг совсем рядом, прямо над ухом проговорил голос Семягина.

– Да так, ничего… Вспомнил кое-что, – вяло ответил Сергей. Ему вовсе не хотелось возвращаться сейчас из Москвы.

– Девчонку, небось, какую-нить в мечтах целуешь.

– У тебя одни девчонки в голове…

XII

Смех без причины бывает не только признаком известной особенности человека, иногда он в буквальном смысле является спасением от монотонности и скукоты, попыткой уйти, даже сбежать, от нудных, серых будней. Хоть ненадолго. Даже тогда, когда бежать некуда. Поэтому солдат видит шутку там, где ее нет и близко.

Невозможно постоянно думать о дембеле, невозможно бесконечно пересматривать редкие фотографии, аккуратно сложенные в тумбочке. Попытки избежать погружения в реальность окружающей среды не прекращаются ни на секунду. Солдат, пребывая в армии телом, настолько отсутствует в ней душой, насколько это только возможно – насколько ему позволяют собственные грезы, воспоминания, размышления. Он всегда пробует думать о чем-то постороннем, не связанном со службой.

Идет он, к примеру, в строю по городу. Строй для него на десятом месте. Идти не в ногу он не может, выбиваться из шеренги, отставать – тоже нельзя, не махать руками, как все, он не вправе. Но зато глаза… глаза его вольны смотреть, куда пожелают. Их не загонишь в строй. Никакой силой. Равно, как и мысли. В них не обязательно – в ногу. Шагают сапоги привычными, натренированными до автоматизма движениями, а мысли воина далеко или близко, в зависимости от того, что он видит вокруг. Но уж точно не в строю. Глаза его ищут то, что может отвлечь от службы, цепляются за любую мелочь.

Также и смех. Здесь поводов не так много, поэтому важны мелочи, смекалка, разнообразие. «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется» – поговорка неспроста родилась. Если повода нет, то его нужно выдумать, создать искусственно. Положить портянку на лицо храпящего соседа, вложить кусочки ваты между пальцами ног и поджечь ее – велосипед. Подсыпать соль в чай, засунуть какую-нибудь пакость в сапог, подменить чистую одежду грязной, «включить дурака» и не подчиняться командиру, довести его до белого каления и умудриться при этом не схлопотать наряд вне очереди, придумать, изобрести другой, пусть самый нелепый розыгрыш – лишь бы поржать, лишь бы отвлечься. Все идет в ход, ничем не брезгует воин. О благородстве нет речи, чем ошеломленней жертва, тем смешнее. И уж тем более весело, когда подворачивается что-то естественным образом.

Утром, на построении, пока ожидали командиров, Аваз Бахрамов бегал между шеренгами и, сияя наивной улыбкой, показывал землякам конверт. Кто-то из них, посмотрев, лишь пожимал плечами: «Ну и в чем прикол?» Кто-то улыбался, хлопал сияющего Аваза по плечу.

Парнем Бахрамов был недалеким. Чтобы не сказать большего. Долговязый, высокий и худой, с короткими, слегка согнутыми в коленях ногами, несоразмерно длинным туловищем и такими же длинными руками, выглядел Аваз большим ребенком. Главная же его «изюминка», и об этом знали все, заключалась в том, что его отцу было ровно 100 лет. Математики быстро подсчитали: «Это ж получается, он тебя в 82 года ”замесил“?!» Бахрамов в ответ только улыбался: «И что с того?»

Письмо, которое он показывал теперь, и было от отца. Семягин, почуяв повод повеселиться, у него на это дело нюх был исключительный, подошел к азербайджанцу: «Чё там у тебя, Авазик? Да покажи-покажи, не ломайся». Бахрамов, не переставая улыбаться, протянул конверт. Санек въехал сразу, заржал – эхо на весь плац: «Серега, греби быстрее сюда, смотри адрес!»

Откровенно старческой рукой на конверте было выведено всего две строчки: «Свердловская область, Бахрамову Авазу». Ни индекса, ни названия города, ни номера части – ни-че-го! «Правильно, Авазик, – громко, смакуя каждое слово, гоготал Семягин, – ты один такой придурок в Свердловской области, тебя ни с кем не перепутаешь». Аваз, понимая далеко не все русские слова, отчаянно кивал и продолжал улыбаться.

«Духов» привезли!» – новость моментально разлетелась по гарнизону.

Они стояли на плацу в грубых кирзухах, туго перетянутые в поясе новенькими ремнями. Лысые, с тонкими шеями, в темно-зеленых пилотках, надломленных в середине «домиком», ибо не по размеру. Все, как положено. Наконец-то, через полтора месяца после формального приема, Сергей и его сослуживцы стали настоящими «молодыми».

Старослужащих к духам не подпускали. Карантин. Хотя эксперимент Министерства обороны «Один призыв – одна рота» с этого призыва повсеместно прервали. Не оправдал себя, сказали. Пока солдаты молодые, все хорошо, все работают, безупречно служат. Но как только рота в полном составе превращается в дедов – катастрофа: никто не убирает в расположении, ремонт не делается, в наряды никого не загонишь, дисциплины никакой, круговая порука, самоходы…

Перемешали все призывы заново. Так Сергей стал не просто молодым, но еще и настоящих духов получил в подчинение. Стало много легче, появилось ощущение опыта, даже вода в умывальнике перестала казаться ледяной – от нее уже не сводило, как раньше, зубы. И вообще как-то неожиданно и незаметно произошло привыкание к солдатским будням. Дом стал дальше, казарменная жизнь – роднее.

Молодых, разумеется, интересовал вопрос: есть ли среди духов земляки. Хоть что-то из родных мест, хоть какое-то напоминание о доме. Нет, вида, конечно, подавать нельзя, держать марку нужно; но так, между прочим, как бы невзначай, поинтересоваться, как там, типа, наш город? Сергея, наряду с этим, интересовал еще один вопрос: есть ли верующие. Один парень из киргизского Токмака заявил, что верит в Бога и что присягу принимать не будет.

Сергей нашел возможность поговорить с новобранцем. Общительный краснощекий парень был настроен уверенно: не сдамся, сказал Сергею, буду стоять до конца. Смотри, не говори «гоп», не такие уж тут простачки в штабах сидят, не одного такого сломали. Лучше настраивайся на трудности, запасись терпением и не труби о легкой победе.

– Да что мне эти вояки, ты ж вот смог?

– До сих пор смог. Да. Но в покое не оставляют. Это борьба, дорогой мой, до конца службы, до последнего дня, без перерывов. Так что думай, Чапай, и верно рассчитывай силы.

– Ничего, справлюсь!

– Ну, успехов. Если что, обращайся, чем смогу – помогу…

* * *

Евсеев первые полгода служил отлично. На пять с плюсом. Был он высокого роста, неплохо сложен и вполне себе симпатичен. Разве что уши слегка торчали, что, впрочем, придавало его лицу простоватость, а значит, к нему располагало. Уже через пару месяцев стал Петя командиром отделения, получил ефрейтора и первые поощрения. Все это в сумме давало повод вполне обоснованно культивировать в себе виды на повышение.

С приходом молодых что-то с Евсеевым случилось. Будто неожиданно надоело ему служить, все рвение переключилось на духов. Должность командира отделения позволяла в плане взысканий делать многое. Известная проблема всех салаг – руки в карманах. За эту провинность Евсеев заставлял отжиматься от пола и, пока дух это делал, наступал ему поочередно сапогом на кисти рук. Чтобы знал, что «сувать» их туда нельзя!

Агрессивность деда Евсея, как его стали называть сослуживцы, предсказуемо распространилась и на старослужащих. В армейском коллективе любое маленькое недопонимание быстро приводит к конфликту, сама атмосфера в казарме способствует этому. Солдата по кличке «Грек» (никто и не собирался запоминать его фамилию) все старались обходить стороной. Разговаривать он не любил, бил сразу головой в челюсть. Это была его коронка, она усмиряла многих, даже самых прытких.

Грек вошел в туалет, когда дежуривший в тот день по роте ефрейтор Евсеев сидел на подоконнике спиной к закрашенному белой краской стеклу и лицом к кабинкам, с кем-то мирно разговаривал и курил, выпуская дым в открытую форточку.

– Покурим? – спросил Грек. Так обычно солдаты просили друг друга оставить им немного папиросы. Докурить.

– А не пошел бы ты… – неожиданно грубо ответил Евсеев.

Греку этого было достаточно. В следующую секунду ефрейтор был стянут с подоконника. Гулкое, неприятное для слуха лязганье кулаков по телу и лицу, куда кто попадет, шумное дыхание и вполне узнаваемая возня не оставили сомнений – дерутся. Пока старлей бежал к туалету, Грек продемонстрировал свой коронный удар. Следующие две недели Евсей ходил с внушительным бланшем и объяснял любопытствующим, что споткнулся на лестнице. Оба драчуна получили по наряду вне очереди.

Ко всем своим бедам ефрейтор неожиданно обнаружил еще и склонность к воровству. В первое время это как-то не проявлялось. Теперь же он заходил в ларек военторга, там работала молодая женщина. «А покажите мне во-о-он тот альбом», – тыкал Евсеев в самый дальний угол. Продавщица ставила табурет и карабкалась за альбомом, а в это время воин перегибался через прилавок, благо рост позволял, и выгребал несколько упаковок с конфетами, сколько рука захватить могла. Вечером «жировал», заваривая «мутило».

Первый раз не заметили, пронесло. Второй тоже, как он сказал, подфартило. А в третий так обнаглел, что решил продемонстрировать свое мастерство при других покупателях.

– Можно мне печенье в клеточку? – Евсеев умел улыбаться открыто.

– Какое еще печенье в клеточку? – не поняла продавщица.

– Да вот же, вот это, – подмигнул очереди балагур.

– Вафли, что ли?

– Это для вас вафли, барышня, – вошел в кураж ефрейтор, – а для нас печенье в клеточку.

– Ну ты и дебил, Евсей, – сказал кто-то из очереди. – Сестре бы своей смог такое сказать?

– А нет у меня сестры, – ничуть не смутившись, ехидно засмеялся ушастый. – А покажите-ка мне вон ту фуражку.

Смущенная продавщица полезла доставать фуражку. Ефрейтор, по привычке, вытащил из-под прилавка конфеты. На этот раз удача его подвела. Кто-то не выдержал, сдал. Воин получил пять суток «губы́». Вернулся другим человеком.

Если до ареста Евсеев демонстрировал равнодушие к службе, то после него начал откровенно беспредельничать. Без причины обижал «духов», пытался «построить» старослужащих, сам же на службу «забил».

В одно воскресное утро рота солдата не узнала: уши, и без того большие, стали просто огромными, как вареники, нос вздулся, губы будто кто накачал, глаза отекшие и слезятся.

– Что с тобой, ефрейтор? – удивился ротный.

– Аллергия, товарищ капитан.

– На что аллергия?

– Не знаю.

Врал. Все-то Евсей отлично знал. Аллергия у него была на цитрусовые. Накануне попросил матушку: вышли, мамочка, мне лимоны. «Сынок, – отвечала она тревожно, – у тебя же на них аллергия, зачем они тебе?» – «А ты вышли, мама, я найду, что с ними сделать». Ему было достаточно капли, чтобы начались метаморфозы. Только брызнуть лимонным соком себе в хрюшку, и делу конец. Вернее, начало.

В санчасти никто не мог ничего понять. Выписали какие-то лекарства, освободили от всех работ, отправили на всякий случай отлеживаться в кубрик. Только-только начала аллергия проходить, Евсеев еще раз соком в глаз. И опять на сутки. Чуть позже ему этого показалось мало. Купил в военторге проявитель для фотографий, начал манипулировать с ним. Аллергия вообще вышла из-под контроля. В госпиталь отправили, не знал симулянт, что там его и раскусят.

Командиры обиделись, устроили ему публичную порку: на общем собрании лишили звания, на комсомольском – исключили из рядов верных ленинцев. Потом решили, что этого мало: а может, под трибунал? К своему несчастью, Евсеев не только не проявлял желания исправиться, но и вообще отморозился окончательно.

В жизнь Евсеева вмешался какой-то непреодолимый рок. Побежал он, будто с горки. Если даже решит взяться за что-то хорошее, обязательно все испортит. Или что-то сломает. Оплошности, на которые в других случаях командование не обратило бы внимания, вдруг становились для него катастрофическими. Другой допустит проступок – никто не увидит, сделает то же самое Евсей – обязательно попадает «под раздачу». Критическая масса накопилась быстро.

Трибунал усмотрел в действиях разжалованного Евсеева признаки членовредительства, симуляции и уклонения от воинской службы. Два года дисциплинарного батальона. Приговор. Услышав его, разжалованный ефрейтор побледнел, злость и отчаяние на скулах заиграли. Время, проведенное в дисбате, в годы срочной службы не учитывается, отбывший наказание «на дизеле» должен вернуться в часть и дослужить срок. Евсей это знал. В его случае получалось, что служить ему полных четыре года, два из которых – в сущем аду. Дисбат, по рассказам тех, кто оттуда вернулся, гораздо хуже гражданской тюрьмы, малолетки и даже гауптвахты. Это военная тюрьма, где военные порядки с тюремными законами сплетены в тугой узел.

Вернувшись после суда в роту, Евсеев бросил:

– Убью конвоира, пусть сажают за убийство.

– Ты чё, паря, с дуба упал? – останавливали его сослуживцы. – Это же тюрьма, к бабке не ходи!

– Зато на гражданскую зону отправят. И после срока дослуживать не придется, – увидев Сергея, с вызовом спросил: – Что скажешь, Серый? Вертухая завалить – это большой грех?

– Большой! – спокойно ответил Сергей. – Ты знаешь это не хуже меня. Кем бы человек ни был, не ты ему дал жизнь, не тебе ее забирать. Даже если ты потом раскаешься и Бог тебя простит, жизнь ему не вернуть. Не делай этого. Ведь ты представления не имеешь, что значит носить в себе тяжесть греха, угрызений совести. Это намного страшнее дисбата, поверь…

Так и ушел дед Евсей. Больше солдаты о нем ничего не слышали…