Текст книги "Солдаты"

Где-то далеко, за стенками камеры, нехотя начинал просыпаться город. Сначала на улице появились горбатые ГАЗ-51 с надписью «Хлеб» на жестяных будках. Короткой вереницей проехали они по магистрали и рассыпались по узким улочкам в направлении хлебных магазинов – у каждого свой адрес. Затем засветились в ночной еще темноте редкие окна пятиэтажек – встали те, кому в первую смену на завод. Еще через полчаса заскрипели по рельсам трамваи, пустые вагоны с незамерзшими еще после депо окнами скользили по настывшему металлу, собирая на остановках немногочисленных пассажиров. Потом выползли из автобаз груженые с вечера КАМАЗы. Непрогретые дизеля длинномеров выбрасывали из глушителей сизый пучок едко-вонючего дыма. Завеса долго тянулась за ними шлейфом по улице. Город оживал. Ничего этого, конечно, не слышал и тем более не видел Сережа. В камере на КПП все замерло, застыло, включая время.

Наконец возле двери послышалась какая-то возня, ключ в замке провернулся, жестянка, взвизгнув, распахнулась, впустила в камеру пучок тусклого света из коридора.

– Подъем, арестант! – дневальный отошел в сторону, выпуская Сергея из камеры. – Туалет и умывальник слева по курсу. Учти, полотенца нет, на случай, если вдруг умываться надумаешь.

В комнатах КПП тепло. Даже жарко. «Блаженствуют они здесь», – подумал Сережа. Стоит ему умываться или нет, зависело от того, какими были дальнейшие планы.

– Поведу тебя на завтрак, – бросил дневальный, отвечая на Сережин вопрос.

Попасть в столовую можно было только через улицу. С мокрым лицом по морозу идти не хотелось. Но и не умываться – тоже не лучший вариант. Решил все же умыться, вместо полотенца использовал полу гимнастерки, по причине отсутствия ремня бесформенно висящей на солдате.

Завтракал в пустой столовой, батальон уже покормили, солдаты ровными кирпичиками стояли на плацу. Дневальный по КПП сел за соседний стол, он тоже еще не завтракал.

– Что теперь, воин? – спросил его Сережа через стол, закончив прием пищи.

– Снова в камеру, – коротко ответил тот.

– Который час?

– 06:30.

Еще примерно четырнадцать часов, подсчитал Сережа, сидеть в этой халабуде. На четыре часа дольше, чем уже просидел.

– Ну что, пошли? – дневальный встал из-за стола.

Согреться за завтраком не удалось. Морозный воздух вновь обнял невыспавшееся, едва одетое тело, как только солдат вышел на улицу. Быстрым шагом по хрустящему снегу вернулись на КПП, из теплого коридора в камеру входить не хотелось. Но никто и не спрашивает. Дверь за Сережей затворилась, снова навалилась темнота вместе с ее тягучим безвременьем. Начинай сначала, воин! Бесконечная череда попыток согреться: с помощью зарядки, в движении, в беге, у трубы. Затем короткое забытье, подсчет времени, оставшегося до обеда, и снова бег по второму, третьему, десятому кругу…

Еще два отрезка – сначала время до обеда, потом до ужина – Сережа почти не запомнил. В памяти осталась, крепко засела мысль о том, что при желании в течение одних суток любого человека можно свести с ума. Наконец, после ужина новый дежурный вернул ему ремни и шапку, отправил в расположение. Можешь идти без сопровождения – сутки истекли, арест закончился.

Рота, как и вчера, когда он уходил, справляла личное время, будто и не отлучался Сергей, просто кто-то передвинул планку времени на 24 часа вперед. Сутки – вроде бы и немного, но насколько стало теплее, уютнее, чище в расположении! Какое удовольствие, оголившись по пояс, умыться под ледяной струей из крана, растереться докрасна полотенцем, пройтись по помещению, в котором – о счастье! – комнатная температура, почувствовать себя снова нормальным солдатом, готовым к труду и обороне. Зубы, соскучившиеся по щетке с пастой, отблагодарят за холодную воду приятной свежестью, бритвенный станок блеснет в руке, вспененное мыло послушно ляжет на щеки и через пару минут они станут гладкими, налитый на пальцы одеколон принудит их слегка зарумяниться – теперь полный порядок. Форму, конечно же, сразу нужно постирать, тщательно отжав – на батарею, в сушилку, завтра, до подъема, встать, поутюжить, чтобы было в чем на зарядку идти. И ничего больше сегодня, ни-че-го: ни разговоров, ни писем, ни чая – только дождаться отбоя и сразу спать, спать, спать…

Удивительно быстро восстанавливается молодой организм. Несколько часов непрерывного сна – и вот уже зарядка на плацу в удовольствие. Сережа вдруг обнаружил, что успел по ней соскучиться, что комплекс вольных упражнений № 1 он выполняет с удвоенным желанием, что мышцы отзываются на ставшие привычными движения. Топот грузных сапог по плацу, бег по кругу, спины в гимнастерках, дымящиеся на морозном воздухе – все это оказалось как-то по-особенному родным, будто и не было никогда ничего другого.

На стройплощадке, казалось, тоже все стало новым, хоть немного, но изменилось. Переодевшись в рабочую форму, Сережа вышел из вагончика первым. Хотелось поймать возможность побыть одному. Красный шар солнца поднимался над окутанным дымкой городом.

Ровно год, аккурат половина срока. Как мало и все же как много. В щемящей тоске смешалось все, собралось в огромный, подобный солнцу шар. Попытка представить, как все изменилось дома, на улице, в городе за время его службы, вновь отозвалась ноющей тоской. Ко всему этому добавилась теперь разлука с Андрюхой Календеевым. Его частые слова «пойдем, на гитаре поиграем, покажи аккорды», его дружелюбие и улыбка… Вспомнилась, конечно, и девочка, оставшаяся в родном городе, Оля, да, ее зовут Оля, и сейчас она, наверняка, Сережа в этом не сомневается, думает и мечтает о своем Рафаэле.

Но она еще не знает, каким сильным, мужественным, повзрослевшим Сережа вернется из армии. И она пожалеет, обязательно пожалеет, что не писала ему, а он пройдет мимо, в идеально сидящей на нем форме, со значками, в начищенных до блеска сапогах. Конечно же, улыбнувшись, слегка кивнет. Но не более. Никаких послаблений. Ни себе, ни ей, никому.

Еще год, еще целый год. Красный солнечный шар, подобно круглому календарю, медленно отрывался от горизонта. И все же, если бы ему кто-то сейчас предложил: езжай домой, дослуживать не надо, он бы отказался. Отказался бы сразу и безапелляционно. Так неинтересно, сказал бы, так сломаются все представления, все мечты – положено два, значит, нужно служить два года. И ни днем меньше.

Вечером подошел Игорь Осин.

– Ну что, когда собраться сможем? Пока тебя не было, мы с Кабановым Библию читали, вопросов куча.

– Я письма хочу прочитать сегодня. Давай, завтра…

Старшая сестренка Сергея старалась писать регулярно. Ее письма всегда были неторопливыми, содержательными, она излагала события подробно, упоминала обо всех, кто брату был интересен. Нередко в конверты были вложены деньги. Политотдел их пропускал, был уверен: баптист не напьется. Особенно волнующими были, конечно, фотографии. С черно-белых снимков на солдата смотрели повзрослевшие друзья, улыбались похорошевшие девушки.

Сережа перечитывал письма по нескольку раз, вдыхал запах фотографий и думал о том, что родная церковь уже, наверное, начала готовиться к Рождеству. На праздник все будет, как прежде: оркестр разучит новые песни, молодежь – декламации, старшие будут носиться по городу в поисках сладостей и яблок для детских подарков – не проблема выстоять в длинных очередях. К Рождеству обязательно нарядят елку, а в сочельник ночью пойдут по домам и будут петь «Радуйся мир, Христос рожден».

– «Случилось, что, когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! Я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову». Много раз перечитывал этот текст, – сказал на следующий вечер Игорь, – и не могу взять в толк, почему Христос так ему ответил?

Кабанов сидел рядом и кивал головой: да, дескать, и мне непонятно.

– А что именно непонятно? – уточнил Сергей.

– Как же, что?! – попробовал объяснить свои вопросы Игорь. – Вот смотри, подходит к тебе человек, практически готовый ученик. Сам пришел, никто его не звал, не агитировал. Доброволец, решивший идти до конца, «куда бы Ты ни пошел». По мне, так не упусти же его, зачисляй в группу – он не подведет, не отречется. Почему вместо поощрения Христос отвечает на вопрос, который Ему никто не задавал? Ну при чем здесь лисьи норы, какое отношение к просьбе человека имеют птичьи гнезда? Такое впечатление, что Христос вообще не услышал его. Сам же раньше говорил, что кто хочет за Ним следовать, тот пусть приходит.

– Мы разбирали это место с молодежью в церкви, погодите, – Сережа помолчал с минуту, стараясь вспомнить, к какому выводу они тогда пришли, а затем продолжил: – Суть вот в чем: нравится ли тебе такой Христос? Он как бы ставит тебя перед необходимостью разобраться в своих чувствах. Что побуждает идти за Ним, каковы мотивы наших желаний? Понимаете? Возможно, порыв этого человека был основан на впечатлении, оставленном проповедью Христа. Или, может, ему захотелось повторять чудеса, сделанные Им, – исцелять людей, давать слепым зрение, превращать воду в вино. А возможно, ему понравилось, как Господь с помощью пяти хлебов и двух рыбок накормил пять тысяч людей? Тебе нравится находиться с Ним рядом, когда вокруг все рукоплещут, постилают свои одежды, хотят сделать царем?..

Если так, говорит Спаситель, то ты неправильно Меня понял. Вернее, совсем не понял, – продолжал Сережа. – Если тебя привлекает только это, тогда Мне придется ответить тебе на вопрос, который ты не задавал. Я хочу немного сместить акцент – указать тебе на то, что, возможно, ускользнуло от твоего внимания. Смотри: лисицы имеют норы. Это те, кого завтра могут пустить на воротник. Даже они стремятся обустроить свою жизнь, создать уют, определить границы владений. А птицы? Они тоже заботятся о себе, о своем потомстве – у них есть гнезда, в гнездах – пища. Даже бескрайнее небо, свобода полета не могут пленить их настолько, чтобы они отказались от своего уголочка на земле. А теперь посмотри на Меня. У меня нет места, где Я бы мог приклонить голову. Его просто нет. Обойди всю землю, загляни во все дворцы, хоромы, нигде нет ни одного места, которое Я мог бы назвать Моим. Проверь все хранилища мира, ты не найдешь ни одной вещи – какой бы ценной она ни была, – ни одной золотой песчинки, драгоценности, ни одного жемчуга, ни одного любого какого-нибудь блага, которое бы привязало Меня к земле.

Я живу другими ценностями, главная из которых – исполнить волю Моего Отца. Если ты еще не убедился в этом, тогда можешь посетить ясли, где Я родился. Хочешь знать, где Я коротаю ночи, – прогуляйся по Гефсиманскому саду, почувствуй его ночной неуют, сырую, зябкую прохладу. Здесь Мое место для молитвы. А еще, если бы у тебя была возможность заглянуть наперед, ты убедился бы в хрупкости человеческого признания. Смог бы увидеть Меня, избитого, бледного, оплеванного и униженного. Терновый венец – Моя корона, подарок восхищавшегося совсем недавно человека, награда за Мою любовь. Если тебя не пугает такая перспектива, если тебе нравится такой Христос, тогда, без сомнения, ты нашел Того, кого искала твоя душа. Оставь все и следуй за Мной. Ты обретешь способность любить Меня всем сердцем, и вне зависимости от обстоятельств, условий жизни, в гонениях, притеснениях, несчастьях ты не будешь спрашивать: «Почему Господь допустил такое?» Только тогда твои слова обо Мне приобретут силу, а способности и дары будут нести на себе Мою печать.

– Короче, как я понял, это проверка на вшивость, – резонно заявил Кабанов. – Хочешь, типа, стать учеником – будь готов к трудностям.

– Ну можно, конечно, сказать и так, – согласился Сережа.

XX

На табло засветилось: Gelandet. Самолет из Москвы наконец приземлился. Сергей попросил счет, официантка привычно улыбнулась, произнеся на прощанье «Danke schön».

Стеклянные двери, покрытые молочного цвета пленкой, разъехались в стороны – из глубокого полутемного чрева багажного отделения потянулись тележки, нагруженные чемоданами. Выныривая, будто из открытого рта, пассажиры прищуривались и озирались вокруг в поисках встречающих.

Натренированно цепкий взгляд Трофимыча сразу выхватил в толпе Сергея. Тележку он не взял, нес сумку в руках. Сергей легко подхватил его багаж и направился в сторону крытой стоянки. Крякнула сигнализация, «мерседес» приветливо моргнул подфарниками, сумка заняла свое место в багажнике. Сергей повернул ключ в замке зажигания – утробно заурчал дизелек.

– Ну что, какие у нас планы, куда едем? – поинтересовался московский гость.

– Сейчас в отель, с утра – на симпозиум, – просветил Сергей.

– Да-да, помню, конечно. Программку мне вот прислали: «Крах атеизма в СССР: победит ли духовность на постсоветском пространстве?» Вот, прям так, ни много ни мало, – улыбнулся Трофимыч, – духовность! Победит ли? Кто ж его знает. Сейчас у нас вообще никто ничего понять не может. Эка ты легко руль крутишь, – неожиданно сменил тему, – одной рукой управляешься.

– Так гидроусилитель же, – не понял гостя Сергей.

– Ясно. Забыл, стало быть, родной автопром.

– К хорошему быстро привыкаешь…

– А я вот на своей «четверке» все еще мышцы качаю.

Машина вырулила на автобан. Снег прекратился, несильно ударил морозец. Смеркалось, зажглись фонари.

– Ну вот почему… почему у них все лампочки горят? – не сдержался Трофимыч. Заполненная автомобилями магистраль полностью освещалась. – У нас же половина – обязательно перегоревшие.

– Так мещане ж они, попробуй им не включи все лампочки.

– Ну вот, мещане, а нас о духовности поговорить пригласили!..

На въезде в город скопилась пробка. Когда машина уткнулась ей в хвост, Сергей развернул карту города, отыскал нужную улицу и наметил маршрут. Предстояло пробраться в самый центр, что несказанно порадовало Трофимыча, который непременно, потому что ему настоятельно рекомендовали, желал посмотреть собор святого Стефана, хотя бы издалека на него глянуть.

В это время года Вена прекрасна. Сверху она вообще, должно быть, выглядела неким волшебным городком. Покрытые снегом крыши, тоненькие и не очень улицы-артерии, по которым медленно, останавливаясь на светофорах, туда и сюда протискивались автомобили, сворачивали, парковались, мигали поворотниками и аварийками, притормаживали, пропуская пешеходов, и вновь устремлялись вперед, к намеченной цели.

Изнутри город выглядел поистине великолепно. Сказочным очарованием назвал созерцаемое не привыкший к такой архитектуре москвич и посетовал, что у них в столице нынче все не то – Попов загадил Белокаменную до неузнаваемости, и это, скорее всего, надолго. Возражение Сергея, что градоначальник «гадит» не сам, а с помощью людей, Трофимыч решительно отмел, хоть и согласился, что заплевывать тротуары народ мастерски умел и до Гавриила Харитоновича.

Здесь все было по-другому. Венский контраст усиливался за счет золотистых, освещенных мягкими огнями иллюминаций. Старинные здания освещались подсветкой, а домики, те, что попроще, выглядели как настоящие пряничные, усиливая и без того стойкие ассоциации с какой-то сказкой.

– Австрия вся волшебная, – согласился Сергей с Трофимычем. – Причем и зимой, и летом. А перед Рождеством так вообще. Представьте, что в этих магазинчиках играет рождественская музыка. «Тихая ночь», например.

– Ну так она где-то в этих местах и написана, – улыбнулся Трофимыч. – Они ее, можно сказать, обязаны крутить.

Спустя час разыскали, наконец, нужный адрес. «Hotel Bellevue Wien» – гласила надпись на козырьке. «Мерседес» прижался к бордюру. Три ступени, покрытые красной дорожкой, деревянные, с врезанными расписными стеклами двери – и вот он, теплый холл с висячими громоздкими люстрами, массивной, под старину, мебелью и тяжелыми портьерами.

– Организаторы постарались, – оценил взглядом фойе Трофимыч.

Все было бы идеально, если бы в холле не курили. Устроившиеся на мягких диванах, рассевшиеся вдоль стойки бара мужчины и женщины выпускали сигаретный дым, кажется, не переставая. Пелена так плотно окутала уютный, с елкой посредине, холл, что путникам захотелось как можно быстрее получить ключи от номеров и скрыться от начинающего першить в горле дыма. Благо, принимающая сторона догадалась забронировать номера «для некурящих». Обрадованные столь трогательной заботой, гости направились было к лифту, как вдруг услышали за спиной приказ. Звучал он громко и по-русски.

– Рядовой Ш., на месте стой, раз-два!

Сергей обернулся на голос. Навстречу ему, широко раскинув руки и не менее широко улыбаясь, шагал… Семягин.

– Серый, забодай тебя комар, ведь я не ошибся, нет? – Санек быстро приближался к Сергею с явным намерением сгрести его в охапку.

После традиционных похлопываний по плечам, на которые начали оглядываться курящие в фойе господа, и обязательных в таких случаях слов – «вот так встреча», кто каким стал, повзрослел, посолиднел – после всего этого Сергей извинился, что он не один, познакомил Семягина с Трофимычем и предложил встретиться через полчаса, ибо с дороги нужно привести себя в порядок.

В указанное время Санек ждал бывшего сослуживца там же, где они расстались, и был не один. Знакомься, сказал, это моя супруга.

– Мария, – коротко представилась женщина.

– Пойдем в ресторан, – предложил Сережа, – там, кажется, есть уголок для некурящих.

– Да-да, помню, ты не куришь, не пьешь, – засмеялся Семягин, похлопывая Сережу по плечу. – Ну каков джентльмен, а?! В костюме, при галстуке – министр иностранных дел, не меньше!

– Да какой там министр, – усмехнулся Сергей. – В данном конкретном случае – переводчик. Да и то в свободное от основной работы время. Приехал вот гостя из Москвы на симпозиуме сопровождать, чтобы он себя маргиналом не чувствовал. Ну, ты давай рассказывай, рядовой Семягин, как здесь оказался и вообще. Если бы ты только знал, как я рад тебя видеть!

Радость была взаимной. Санек рассказал о том, как попал на Запад. Как только Союз нерушимый стал рваться по швам, он начал искать возможность куда-нибудь «свалить». Так получилось, что Маруська, с которой он в то время уже вовсю дружил, очень кстати оказалась немкой. Вот и являются теперь Alex и Maria счастливой семейной парой, живут в Германии, он работает дальнобойщиком, она – медсестрой в больнице, и, как настоящие бюргеры, проводят заслуженный отпуск там, где пожелают. А желают они на этот раз – в Вене.

Существует три категории людей, которые могут о любимых темах говорить бесконечно: дедушки-бабушки о своих внуках, рыбаки о потрясающих уловах и солдаты о проведенных в казарме двух годах жизни. Уже через несколько минут беседа друзей плавно соскользнула к воспоминаниям, а потому заметно заскучавшая «Маруська», извинившись, ушла в номер.

Санек, конечно, не возражал и, покончив с ужином, начал фонтанировать новостями о сослуживцах. Авоян после службы остался в Тагиле, женился на девушке, по которой сох все два года службы. На новом месте комвзвода стал каким-то даже начальником. Арефьев вернулся в Армению, а в период парада суверенитетов перебрался в Краснодарский край, в Лабинск, кажется. Грек тоже остался в Тагиле, но его судьба печальна, нашли в лесопосадке с перерезанным горлом. Не спас его и коронный удар головой.

Откуда все это Семягин знал, Сергей не спрашивал, просто удивлялся его осведомленности, а Санька между тем, не дожидаясь дополнительных вопросов, ударился в пространный рассказ о том, как покидал разваливающийся СССР. Сережа слушал его с интересом не столько потому, что мог услышать что-то принципиально новое, сколько по причине исключительной живости речи бывшего сослуживца. В манере исполнения, в богатом спектре красок и образов Семягин оставался в полной мере верным себе.

– Кто не знает слова «дефицит»? – начал свой бурный нарратив Санек. – Вот эти буржуи здесь, – оратор пафосно обвел рукой сидящих за соседними столиками господ, – кто они? Они ведь жизни не знают. Как им объяснить, где найти слова, которыми можно растолковать, что значит добраться из советской глубинки в Москву? Да еще с багажом! Три тыщи кэмэ, ага. Хочешь, расскажу, как это было?

Сергей все это знал, но очень уж не хотелось огорчать друга. Давай, валяй, Семягин.

– Короче, на дворе июль. Жарень. Билетов на самолет, ясень пень, нет. Пришлось брать на поезд. Когда этот паровоз подкатил, я выпал в осадок. Без очков было видно, что состав вместе с совком доживает последние дни.

Простоял он на станции минут сорок, нагрелся. По сравнению с воздухом в вагонах любой крематорий мог показаться прохладным раем. А у меня Маруська на сносях. Кондиционер? О чем ты, товарищ?! Короче, открывает своей черной тряпкой проводник двери, а нам с Маруськой входить в это рыло совсем не хочется, представляешь!

В то время, ну ты помнишь, партия все еще играла всеобъемлющую и направляющую, Ленин по привычке указывал, куда идти, но туда уже никто не хотел. В воздухе витал привкус изменений – какого рода и масштаба, не знал еще никто, но открывать кооперативы уже разрешили.

– Не только кооперативы, – улыбнулся Сергей. – Рабочим завода РАФ позволили самим выбрать директора, а землю в очередной раз отдали крестьянам.

– И это тоже, – согласился Семягин, – но, заметь, определенные сферы деятельности власть предпочла все же оставить себе. Однако народ, не будь дураком, уже почуял сбои в системе, послабления в мертвой хватке и начал грести в свои руки все без спросу.

Именно к этому, с позволения сказать, сервису приобщились организованные предприниматели на вокзалах Москвы. И это то, с чем мы столкнулись. Мускулистые, неопределенного возраста, в майках с мокрыми пятнами под мышками ребята знали расписание прибытия поездов лучше диспетчеров, были в курсе, когда и откуда приезжают стремящиеся в Фатерланд этнические немцы, вычисляли их в потоке пассажиров по щелчку пальцев и прекрасно понимали, что все их имущество распродано, деньги вложены в золотые зубы, в сервиз «Мадонна», а остаток, понятное дело, мается в карманах.

Ровно в полдень третьего дня доболтались мы, наконец, до конечной станции. Казанский вокзал предстал нашему взору огромным, забитым людьми рынком. На перроне между поездами не протолкнуться – такое впечатление, что Союз в полном составе собрался куда-то свалить. Запахи спелых дынь и красного перца, помидоров и одеколона «Шипр» вперемешку с ароматами свежего перегара и давно не мытых тел ударили в нос. А мы-то думали, вот сейчас выйдем из вагона, глотнем свежего воздуха!..

– Слушай, ты так рассказываешь, – перебил его Сергей, – что тебя по телевизору показывать можно.

– А ты не перебивай, я просто вдохновлен! – улыбнулся Семягин. – Итак, сюжет: нас встречала родственница. Как и полагается натуральной москвичке, она вполне официально наняла грузовик, который подъехал задним бортом прямо к тротуару. С нами в команде были провожающие, тоже вполне себе крепкие ребята, поэтому свои чемоданы мы вполне могли донести сами. Но не тут-то было! Впервые в советской практике мы столкнулись с навязчивым сервисом.

Группа предпринимателей, ожидавшая нас прямо у дверей вагона, не замедлила окружить своей заботой. Чрезвычайно внимательные носильщики буквально выхватывали вещи у нас из рук – дескать, мы с дороги устали и нам край как нужна их помощь. Пробивая плечами узкую колею в тугой смеси людей, чемоданов, узлов, картонных коробок и багажных тележек, мы, как могли, отбивались от крайне учтивых бритоголовых мужчин. И это были только цветочки. Ягодки начались, когда мы притащили вещи к арендованной машине.

Здесь сопровождавшие нас носильщики разделились на две группы. Первая окружила прекрасный синенького цвета ГАЗ-53, нанятый нашей родственницей, четверо стали у каждого колеса автомобиля и, не скрываясь, начали играть заточками, напоминающими простое советское шило. Вторая группа незамедлительно принялась за организацию переговоров. Нам вежливо объяснили, что «на эт-том» – они ткнули пальцем в борт – грузовике вещи везти никак нельзя. Почему? Потому что у них за углом стоит точно такой же, ничем не хуже и тоже синенький, и они готовы отвезти наш багаж в любую точку страны в пределах государственной границы Советского Союза.

Водителю нашего ГАЗика намекнули, что если он вздумает двинуться с места, то все колеса тут же «случайно наедут на гвоздики». Шофера такая перспектива не впечатлила, он прекрасно знал, что шесть запасных колес ему ни на каком складе не найти, поэтому счел за благо передать привилегию общения с предпринимателями нашей родственнице.

Силы были неравными, мы отдавали себе отчет в том, что предпринимателей гораздо больше, не исключено, что за углом у них не только запасной грузовичок, но и резерв в живой силе, и, наконец, что переговоры они ведут на своей территории. Поэтому ничего другого нам не оставалось делать, как попытаться обеспечить надежный тыл нашей родственнице.

Последняя, надо отдать ей должное, была дамой целеустремленной. Она легко могла общаться одновременно с тремя-четырьмя организованными предпринимателями и, более того, сумела даже обозначить некое преимущество. В громкости голоса, как минимум. Речь ее слышали не только стоявшие здесь же неподалеку совершенно равнодушные менты, но, кажется, даже почетный караул у Мавзолея имени Владимира Ильича Ленина, которого в то время еще охраняли.

На мой персональный взгляд, бригада носильщиков испытывала определенную неловкость – сам подумай, нашу мирную беседу слушает вся Комсомольская площадь. Каково! Родственница, пользуясь мимолетным смущением собеседников, перешла в наступление. В частности, ею были предъявлены неопровержимые доказательства легальности найма грузовика, как-то: накладные, квитанции на оплату, путевой лист… Сия аргументация, надо сказать, не сильно подействовала на оппонентов. Убедить их смогла лишь московская прописка, коей родственница в порыве, разумеется, вдохновения в буквальном смысле ткнула им в нос. Аргумент неожиданно подействовал.

Присовокупленный к прописке намек на наличие неких серьезных связей – муж родственницы преподавал в МГУ, а квартира у них была с видом на бассейн «Москва» – окончательно пробил оборону до конца защищавших свои честь и достоинство организованных предпринимателей. И все же, мне кажется, главной причиной прорыва стал крайне убедительный голос нашей тетушки. Нам, наконец, разрешили погрузить вещи. Милые парни с заточками куда-то исчезли. Перед этим, как мне показалось, они вздохнули даже с каким-то облегчением. Но если ты думаешь, что на этом все закончилось, то ошибаешься.

– Что же потом? – Сергей сделал вид, что удивился.

– Ребята, столь терпеливо предлагавшие нам свои услуги, сопровождали нас до самого подъезда. Проехать через полгорода аж в Крылатское, где у родственницы по случаю и очень кстати оказалась еще одна квартирка, мотать километры по несносной жаре для того только, чтобы убедиться, что мы на самом деле родственники и встречавшая нас тетечка не является их конкуренткой, – такой поступок я могу объяснить исключительно и только их похвальным трудолюбием.

Сергей улыбался и уже больше не перебивал. А Санек вдруг начал возмущаться:

– Вот откуда это в людях, Серый, скажи, откуда?! Строили новую жизнь, блин косой, нового человека, понимаешь, взращивали, всех комсомольцами окрестили, а те оказались орангутангами. Не так разве?

– Объявить человека новым, конечно, можно, но это ничего не дает, – грустно отозвался Сергей. – Я тебе уже много раз говорил, что новое естество в силах даровать только Христос.

– Ну они ж коммунистами были, ну, или атеистами, леший их там всех разберет, они же про Христа ничего слышать не хотели. А теперь что? Теперь, глянь, они все попами заделались, крестами себе пузяки обвешали…

– На самом деле ничего не поменялось. Созданный ими «новый человек» внутри всегда оставался старым и, как только получил немного свободы, явил свое истинное лицо. Так что бандитизм в стране – не что иное, как плоть от плоти и кровь от крови безбожной идеологии. Это в людях было всегда, просто из страха не проявлялось. Советский человек – изобретение особое. Его учили говорить одно, думать другое, делать третье, и когда он понимал, что все, во что он пытался верить, – ложь, то становился циником. Что тут удивляться?..

– А помнишь, как наши сержанты за лычки одно место себе рвали? – засмеялся Семягин. – Как за них боролись! Соседа сдавали в порядке вещей, через совесть свою переступали. Ну получил ты лычку, что она теперь в наше время значит? Все заслуги перед начальством, у которого каждые два года состав менялся и которое тебя вряд ли вспомнит. Какое это теперь имеет значение?

– Сейчас никакого, – согласился Сергей, – а тогда, наверное имело значение. Для самоутверждения, как минимум. И не только лычки, но и количество значков, и благодарностей в личном деле, и даже переходящий вымпел…

Ефрейтор Авоян и в самом деле всегда был до самозабвения непомерно ревностным. Для него не существовало ни друзей, ни земляков, ни даже, согласно его же собственному признанию, братьев – всех и каждого готов он был гонять, сдавать начальству за провинности, гноить в нарядах в случае, если их служба казалась ему недостаточно дерзновенной. Особенно выкладывался ефрейтор перед лицом командиров и накануне праздников. По всей видимости, известная пошлая поговорка про сына-ефрейтора не давала Авояну покоя, ибо очень уж он стремился получить вторую лычку.

Обычно в праздники, 23 февраля, 7 ноября, ожидались повышения в звании. Однажды на торжественном собрании, посвященном Великой Октябрьской социалистической революции, комбат зачитал приказ: «Присвоить очередное воинское звание ”младший сержант“ ефрейтору Авояну». Радости последнего не было конца. В этот момент, кажется, все, даже самые несознательные, воины стали для него братьями. Над тем, что случилось в следующие несколько минут, теперь и смеялся Семягин.

– В чем фишка? – вопрошал он. Между окончанием собрания и построением роты на обед времени в обрез, но в столовую Авоян шел уже с двумя тоненькими лычками. – Вот когда, скажи мне, когда он успел их присобачить?!