Текст книги "Солдаты"

XXII

Наступление Нового года для солдата не просто веха: смена цифр означает для него очень многое. Для Сережи это был последний Новый год в казарме. 31 декабря ротный ничего другого не придумал, как выгнать воинов на плац. Разве может актированный день в мороз стать препятствием для проведения строевых занятий? Липский жил по принципу: лучший солдат – занятой солдат. Обмороженные в который уже раз за зиму уши, носы и щеки стали очередным подарком к празднику.

В новогоднюю ночь вместе им позволено было бодрствовать до полуночи. За пятнадцать минут до отбоя сделали построение, провели вечернюю поверку и потом ровно в ноль часов все в положении «смирно» слушали радио – гимн Советского Союза. Им заканчивалась трансляция. Солдаты слышали это пение ежедневно, каждое утро в шесть ноль-ноль, и лишь дважды за службу при встрече Нового года имели возможность послушать его в полночь.

После отбоя Сергею, как и многим воинам его призыва, не спалось. Они понимали, где-то внутренне чувствовали, что теперь, после того как на дембель ушли очередные старики, у них станет намного больше времени, а занятий меньше. Это и радовало, и волновало одновременно.

Ваня Кабанов ворочался на соседней кровати.

– Не спишь, Серый?

– Какой там сон! Как-никак последний год службы настал, мысли роем, поздравляю! – отвечал Сережа.

– Вот и у меня тоже. Мечтаю, как домой приду, но обнаруживаю, что чужое мне там все будет. Привыкли мы здесь, что ни говори.

– Это да.

– Помню, как в детстве вырасти побыстрей хотелось, взрослыми стать да в армию пойти. Я, например, не мог дождаться призыва. А теперь лежим и думаем: скорее бы уже эта бессмыслица закончилась.

– Не думаю, что это, прям, бессмыслица, – не согласился Сережа. – Все же многому мы здесь научились: обслуживать себя, чувствовать ответственность, в том числе друг за друга, соблюдать дисциплину, порядок, возмужали, в конце концов. Кто и где тебя этому научил бы?

– Ну, если с этой стороны посмотреть…

– А умение сжиться в одном коллективе с совершенно разными людьми, научиться понимать, в какой ситуации лучше уступить, а где, наоборот, настоять!.. Или наше с тобой знакомство – где бы мы еще познакомились?

– Так-то оно, конечно, так, но все же два года молодой цветущей жизни. Жалко!..

– Знаешь, есть мудрость такая: если не можешь изменить обстоятельства, измени отношение к ним. Это наш случай…

Первый день года оказался для роты не очень праздничным. Каптерщик весьма, как он решил, кстати сделал великое открытие – обнаружил в аптечке «колеса, которые вставляют». Три штуки глотаешь – и улетаешь полностью, восторгался он. Как ни странно, этих таблеток оказалось в аптечке немало. «Улететь» пожелали несколько близких друзей кладовщика и один командир взвода.

Сержант Рыков человеком был вообще-то тихим и почти дисциплинированным, но вот угораздило его отметить Новый год. И улететь. Да так, что прямо по-взрослому. Более всего не повезло ему в том, что был он в тот день дежурным по роте. Выспавшийся Липский вернулся в роту с твердым намерением не дать солдатам заскучать, а потому прямо со входа крикнул: «Рота, строиться!»

Дневальный автоматически повторил команду, а вот дежурный на появление командира никак не отреагировал. Его вообще нигде не было видно. Капитан, обладая отменным нюхом на любые нарушения, тут же почуял неладное. Он прошел вдоль построившейся роты и тихо, в своем стиле, спросил:

– А где, собственно, дежурный?

Гробовая тишина подтвердила его подозрения. Медленно, мягко ступая, Липский пошел по кубрику, в нем – порядок, все кровати застелены. И вот в дальнем углу на своем ложе обнаружился Рыков. Сержант сидел, и сидел почему-то неровно, его корпус был наклонен вбок, почти как биссектриса, ладони он крепко зажал коленями и лучезарно чему-то улыбался.

Ротный подошел к сержанту вплотную, понял, что тот, скорее всего, его не видит. Капитан нагнулся и посмотрел. Лицо в лицо, глаза в глаза. Дежурный смотрел на него, продолжая наивно улыбаться.

– Ры-ы-ыков! – заорал ему в ухо капитан.

Сержант расслышал, но как-то не совсем. Он начал оглядываться вокруг, ища, кто его позвал.

– А-а-а!.. – только и смог произнести.

– Я тебе щас такое «А» дам, что ты у меня маму родную забудешь! – окончательно вышел из себя капитан. – Рота построилась, а ты тут расселся! А ну, встать. Встать, я сказал!

До Рыкова наконец дошло. Он медленно поднялся. Получилось это у него не очень уверенно. Капитан подскочил к нему и вновь закричал:

– Дыхни! На меня дыши, сволочь!

Оказалось, что от Рыкова ничем не пахнет. Офицер на секунду растерялся. Он был уверен, что сержант ужрался. Хотя бы одеколоном. Но от него ничем не пахло. С другой стороны, было вполне очевидно, что тот не в себе.

Липский заставил дежурного пройти на взлётку и исполнить свои обязанности. Неуверенной походкой сержант кое-как доплелся до роты, внимательно удивленным взглядом посмотрел на нее, будто вспоминал, где он и кто все эти люди, потом вяло скомандовал:

– Рота, р-р-равняйсь! – и после долгой паузы таки решился: – Смир-р-рно! Равнение на-пра-во!

Он повернулся и стал искать глазами, кому доложить, но капитана, еще не вышедшего из-за кроватей, не нашел.

Долгая пауза закончилась тем, что Рыкова сняли с дежурства и отправили в камеру. Немного прийти в себя. После этого капитан употребил все свои таланты, чтобы выявить, есть ли в роте еще «улетевшие». Все обнаруженные отправились составлять компанию сержанту. Для остальных начался настоящий праздник: конкурс на самую чистую тумбочку, проверка обмундирования, осмотр, побрита ли у каждого шея, уборка кубриков до самого ужина.

* * *

– Чего я терпеть не мог, так это брить шею, – вспоминал Семягин, когда они на следующий день встретились с Сергеем.

За окном венского отеля шел снег. Мягкий, блестящий под лампами фонарей снег легко ложился под колеса редких в это время автомобилей. Два бывших сослуживца вновь сидели в ресторане и не могли наговориться.

– Я не то что шею, бороду свою ни разу не брил до армии. А тут сразу: «Ну-ка, побриться быстро!» Пушок они, видите ли, обнаружили. До сих пор не люблю бриться. После армии, перед эмиграцией, попробовал на электробритву перейти…

– И что, не понравилось? – улыбнулся Сергей.

– Расскажу сейчас, слухай, – решил поделиться переживаниями друг. – Перед отъездом у меня осталось немного денег и я решил их на что-то потратить. Хотелось на что-нибудь путное. В советском магазине, сам знаешь, выбор какой был: эмалированные ведра да резиновые сапоги. Мне повезло, попался электрический прибор, который в заграничной моей жизни должен был поддерживать лицо в красивом состоянии.

Бритва называлась «Харкiв», упакована была в деревянную сувенирно-подарочную коробочку из карельской березы, все как положено, а на крышке красовалась фотография Харькова.

До этого момента – с того самого дня, когда старшина заставил меня сбрить под носом пушок, – я скреб себя незабвенными лезвиями «Нева», после которых, как ты, разумеется, помнишь, нужно было обязательно прикладывать кусочки газетки к порезанным местам. На этом фоне мое новое приобретение просто обязано было стать роскошью. И я по-настоящему радовался, Серега!

Прилетели мы в Германию, посадили нас в автобус и привезли в так называемый «лагерь». Лагерем оказалась бывшая военная база, которую освободили специально для таких, как мы. Общие, само собой, душевые, удобства на этаже и все такое.

Помню, поразила меня в общественном туалете не чистота и даже не наличие туалетной бумаги – ты же помнишь еще советские привокзальные сооружения из кирпича в сторонке, я уж не говорю о придорожных на трассах, после них я уже ничего не боюсь – так вот, удивило меня даже не то, что бундесверовские казались стерильными, будто реанимация, а наличием в них… жидкого мыла. Оно было в прикрепленных к стене аккуратных коробочках из нержавейки. Но, разумеется, с первого раза отгадать, что это такое, я не мог. Тебе смешно, а тогда мне не до смеха было – я, между прочим, до этого пользовался только двумя видами мыла, детским и потом сразу хозяйственным, без промежуточных вариантов, поэтому даже теоретически допустить существование в общественном туалете мыла, да еще жидкого, по определению не мог.

Так вот, вхожу я в этот, с позволения сказать, санузел, а там какой-то мужичок коробочку с мылом на стене обследует, водит пальцем по корпусу, внутрь заглянуть пытается.

«Вы чего там ищете?» – интересуюсь.

«Пытаюсь понять, что это за хрень такая», – отвечает мужичок. Он, конечно, другое слово употребил, я сейчас просто чувства твои берегу. Так вот, посмотрел я на эту коробочку и почему-то рассказ Зощенко вспомнил. Ну ты знаешь, об оставленной немцем у мадам Гусевой вещицы, фляги не фляги, «довольно плоской банки», которая в моем представлении выглядела именно так, как эта на стене.

«Как думаешь, что там внутри?» – спросил меня исследователь.

«Там может быть все что угодно, – ушел я от прямого ответа. – У них же, у немцев, все по-другому: ”белье чистое, штаны ровные и ничего лишнего“, так что наверняка эта фигня имеет совершенно определенную функцию. Например, для какой-нибудь дезинфекции. Внутри вполне может быть, допустим, средство против разведения блох».

Мужик на секунду оторвался от коробочки, зло посмотрел на меня, дескать, олух, ничего не соображаешь – Зощенко он, по всей видимости, не читал, поэтому шутки моей не понял, – и вернулся к своему обследованию. Я стоял и смотрел, чем это все закончится. В какой-то момент он нечаянно нажал на клавишу, и ему прямо в руку брызнуло что-то скользкое и жидкое. Он отпрыгнул в сторону на метр и начал махать рукой так, будто на нее кто-то плеснул кипятком.

Потом, слегка успокоившись, решился жидкость понюхать, запах оказался приятным. Я еще раз решился вступить в беседу и напомнил ему, что средство против разведения блох тоже может иметь приятный запах. Он глянул на меня так, будто я оскорбил его лично, и произнес фразу, которую я, зная твои убеждения, повторить не решусь. Так и разошлись в легком недоумении, каждый со своей версией.

Сережа не хотел перебивать Семягина, который по какой-то причине непременно хотел ему все это рассказать.

– Так вот, про бритву, – вернулся Санек к прерванной теме. – Нашими соседями по комнате оказалась милая молодая пара, у которой впервые в жизни мы увидели памперс. Семья заехала на пару дней раньше нас, и им, имевшим полугодовалого ребенка, уже успели выдать упаковку этого чуда. Молодые люди поделились с нами опытом и заверили, что в Германии с рождением первенца стирать подгузники точно не придется.

Вдохновленный столь многообещающей новостью, я и решил достать из чемодана свою новенькую электробритву. В этом месте я хочу особо подчеркнуть слово «новенькую», ибо за первые 23 года жизни новых вещей я имел не так уж много. Рубашки, брюки и даже обувь, за редким исключением, донашивал после старших братьев. Портфели и полушубки – тоже. Нет, я не к тому, что новых вещей у меня вообще не было, были! Новенькая военная форма, например, была, ну ты помнишь!

Уточняю это, Серый, не для того, чтобы поплакаться тебе в жилетку и чтобы ты, прям, тут меня пожалел. Говорю для того, чтобы ты почувствовал, с каким благоговением я вскрывал непорочную упаковку новенького «Харкiва».

Я с гордостью посмотрел вокруг и убедился, что соседи не только наблюдают за мной, но, как и я, имеют возможность проникнуться важностью момента. Открыл я, значит, деревянную, а не какую-нибудь дерматиновую коробочку, аккуратно извлек из бархатной колыбели прибор, включил его в розетку и под звуки ласкающего слух урчания начал всеми тремя головками елозить по своей небритой физиономии.

Уже через несколько секунд я понял, что пользование VIP-новинкой не приносит мне ожидаемого удовлетворения, а еще через минуту пришло осознание: терпеть дальше у меня нет сил. Моя хрюшка к этому моменту выглядела как недобросовестно выщипанный кактус, кожа горела, будто ее без наркоза с меня содрали, и, кроме всего прочего, появилось жуткое раздражение. Полноту картины мог бы дополнить разве что пузырек «Тройного одеколона» с надетой на горлышко клизмочкой для разбрызгивания.

В сердцах, уже не стесняясь более фиаско перед лицом соседей, я сгреб все это хозяйство в кучу и с размаху отправил в мусорное ведро. С тех пор не пользуюсь электробритвами, веришь, раз и навсегда выработался стойкий иммунитет. И если тебе когда-нибудь кто-то скажет, что в СССР выпускалось для людей хоть что-то качественное, можешь смело… подарить ему мощную сетевую электробритву, предназначенную исключительно для сухого бритья, оснащенную тремя ножами плавающего типа и откидной хромированной головкой под названием «Харків-41М».

XXIII

«Колеса», от которых «улетел» Рыков, закончились быстро, в санчасти таблеткам аналога не нашлось, их заменили другими, которые совсем не «вставляли». Опыт с аптечкой таким образом не нашел своего счастливого продолжения и на этом закончился, а сержант Рыков, отделавшись сутками ареста, вернулся в роту – командир сделал ему амнистию. В честь Нового года.

Ставшие дедами накануне постриглись наголо. Уже вряд теперь кто-то сможет сказать точно, кто придумал традицию за 100 дней до приказа стричься под машинку. И тем не менее для каждого дембеля это событие. Ибо означает, что дом по-настоящему близок. Стригутся наголо, скорее всего, для того, чтобы как бы почувствовать себя снова духом и заодно, чтобы к увольнению в запас отросла нормальная человеческая прическа. Салагам же, напротив, в это время стричься налысо категорически запрещается.

В первый день стодневки дед назначает себе молодого воина, который каждое утро будет докладывать ему, сколько дней осталось до приказа. Качество жизни в казарме меняется – после ухода осеннего призыва весь состав переместился на одну позицию, стал старше, образовалась очередная каста дембелей.

Только один призыв оставался старше по сроку, с ним Сережа и его товарищи служили уже больше года, и это определяло отношения. Но капитана Липского все эти тонкости интересовали мало. Он не оставил намерения додавить баптиста. На воспитательные беседы ротный был особенно настроен в те дни, когда ему было скучно, времени же было всегда достаточно.

Сергей уже привык к постоянным придиркам ротного, терпеливо проглотил пилюлю, когда после ремонта бытовки не получил отпуска, следил за тем, чтобы не давать повода предъявлять ему претензии, но в армии в таких случаях говорят: было бы желание, а докопаться можно и до столба. Дневальный нашел солдата в ленинской комнате, когда тот писал письмо.

– Тебя ротный к себе требует.

Письмо отправилось в тумбочку, а Сережа – в кабинет ротного.

– Ну что, солдат, – начал Липский с вопроса, – не надоело тебе ходить под моим прицелом?

– Вы же хотите услышать честный ответ? – ответил вопросом на вопрос Сергей.

– Конечно! – довольно улыбнулся офицер.

– Надоело, конечно, не салага уже, больше года отслужил. Но, с другой стороны, понимаю, что и через это надо пройти. Ко всему привыкаешь…

– Больше года – это да, это как бы не мало, но и не много, ведь тебе почти столько же служить еще. И представь, я тебе всю оставшуюся службу кровь пить буду. С наслаждением. Для меня – удовольствие, для тебя – мучение!

– Хуже того, что мне уже пришлось пережить, не будет.

– Ой ли! Не говори «гоп», умные люди советуют, слышал такое?

– Слышал. Но у меня выбора нет.

– Выбор есть всегда, – засмеялся капитан. – Даже когда вашего Иону кит проглотил, у того было два выхода из положения. Ты прекрасно знаешь, как мы с тобой можем решить проблему.

– Для меня это не решение.

– Не скажи. Почти полслужбы еще впереди. Я тебе могу слово офицера дать, что оставшийся год ты проведешь как у Христа за пазухой. Каждое воскресенье будешь ходить в увольнение, отпуск, разумеется, гарантирован, служишь ты хорошо, ну и на дембель в первой партии поедешь. Только и всего, маленькую формальность решить нужно.

– Это для вас маленькая формальность, а для меня вопрос совести.

– Не надо громких слов, друг мой! Ты же нормальный вроде. В роте место приличное занял, не среди зачуханных. Вот и представь, что наравне с салагами плац подметать будешь, до дембеля вместе с духами на кухне картошку чистить. Ни увольнения, ни отпуска тебе не видать, и домой перед самым Новым годом отпустят, не факт, что к бою курантов успеешь. Я к тебе сейчас как к разумному человеку обращаюсь.

– Понимаю, – отозвался Сергей, – но и вы меня поймите. Цена того, за что я держусь, несравненно выше благ, которые вы мне предлагаете. Это разные категории.

– Значит, готов идти до конца и терпеть еще год?

– Готов!

– Хорошо подумал?

– Более чем.

– Уверен?

– Да.

Повисла пауза. Капитан смотрел в упор на солдата, а тот не знал, что его молчание может означать. Мысли иногда очень быстро сменяют одна другую. У Сережи в голове промелькнули самые разные варианты развития событий. Ждать можно было все что угодно. Но Липский вдруг носком сапога отодвинул от стола один из стульев и неожиданно произнес:

– Ладно, я вижу, ты настоящий мужик. Садись. Чай пить будешь?

Поворот в разговоре был настолько резок, что Сережа вначале принял слова ротного за очередную издевку. Но, секунду подумав, понял, что тот не шутит и принял приглашение. «Во всяком случае, ничего плохого в том, что я попью чаю, нет», – подумал он.

Капитана на самом деле будто подменили. Он начал балагурить, смеяться, интересовался, в каком окружении рос, воспитывался Сергей, как в нем родилась такая твердая вера и чем он ее в армейских условиях поддерживает. Солдат, осмелев, начал спрашивать о службе в Афганистане, о жизни, о том, что пришлось пережить…

Расставались они словно давние друзья, капитан пожал солдату руку и заверил, что испытания тот прошел с достоинством.

Конечно, в эту ночь Сереже не спалось. Так быстро все перевернулось, злейший враг стал лучшим другом. Может ли быть такое? Не очередной ли это хитрый ход? Вопросы, вопросы. Хоть Липский в беседе и казался предельно искренним, причина такой резкой перемены была непонятна. С тем и уснул.

На следующее утро окончательно стало ясно, что со стороны ротного все было по-настоящему. Капитан, войдя в казарму, привычно бросил: «Вольно!» – и направился в канцелярию. Но, увидев, Сережу, неожиданно отклонился от маршрута, подошел к баптисту, поздоровавшись, подал ему руку и уже потом открыл дверь в кабинет. В казарме застыла немая сцена. Свидетели того, что только что произошло, широко раскрыв глаза, спрашивали: «Это что сейчас было?» «Сам ничего понять не могу», – взглядом отвечал Сережа. Но это был факт, и это была новая реальность.

Командир роты капитан Липский с этого дня, если и упоминал имя Сергея, то только в положительной коннотации. Солдата перестали вне очереди включать в группы для чистки снега, непривычно спокойно он мог теперь заниматься исполнением своих непосредственных обязанностей, перестал бояться того, что кто-то будет придираться по мелочам. Друзья говорили, что произошедшее можно назвать настоящим чудом. С этим Сергей не спорил, ибо изменить отношение Липского к нему никто не был в силах, это мог сделать только и исключительно Бог.

Новое отношение капитана проявилось и в решении довольно щепетильного вопроса. В расположении роты была спортивная комната, в ней солдаты соорудили снаряды, повесили грушу для занятий боксом, раздобыли гантели, гири, а из труб, вынесенных со стройки, и подручных материалов смастерили штангу. Все бы хорошо, но доверить ключ от комнаты можно было лишь надежному воину – ведь в ней можно не только хранить какие-то вещи, но и закрываться изнутри, а это, с учетом того, что солдат никогда не бывает против выпивки, делом для командования было крайне опасным.

Старый ответственный уволился в запас еще в ноябре, и вот на дворе уже конец января, а новый до сих пор не назначен. Когда один из сержантов поднял вопрос: заниматься, дескать, надо, а комната постоянно закрыта, Липский неожиданно решил назначить ответственным Сережу. На удивленно поднятые брови старшины ротный отреагировал аргументами: во-первых, баптист – честный и в случае чего обманывать не станет, во-вторых, сам не пьет и пить никому не позволит. Доводы ротного сработали, и Сережа стал обладателем ключа.

Желающих в личное время заниматься спортом было немного, но они были. Равно как были и попытки уговорить ответственного дать на время ключ для короткой вечеринки. Для Сергея не было проблемы отказывать в таких просьбах. Он составил график, кто и когда занимается, чтобы в комнате не было тесно, и сам приобщился к этим занятиям.

Качающие мышцы солдаты обменивались небогатым опытом, умудрялись находить какую-то литературу по теме, вели по этим вопросам переписку с друзьями на гражданке и ежедневно замеряли сантиметром бицепсы. Кто-то разузнал, что нужно употреблять больше белка, но где его взять, если рацион в армии у всех один. Полстакана сметаны, посыпанной сахаром, который воины получали на стройках в обед, было явно мало.

Рыбий жир в этом деле очень бы помог, но где его раздобыть? Сережа написал отцу, и тот прислал ему несколько литров полезной жидкости, разлитой по бутылкам из-под лимонада. Пришедшую посылку поставили здесь же, в спортивной комнате, воровать ее, с учетом весьма неприятного на вкус содержимого, было некому.

Примерно через месяц в роту нагрянул комбат. Подполковник в сопровождении свиты иногда ходил по казармам, устраивал неожиданные проверки: заглядывал в тумбочки, откидывал матрацы кроватей, смотрел, не прячут ли чего солдаты под ними, заходил в ленинскую комнату, в бытовку – чисто ли там…

Уже собиравшийся было покинуть расположение командир обратил вдруг внимание на белую дверь в углу длинного коридора.

– Что там? – спросил комбат.

– Спортивная комната, товарищ подполковник, – с готовностью ответил Липский.

Такая комната была не во всех ротах просто из-за того, что помещения были так построены. И потому спортом имела возможность заниматься только одна рота в батальоне.

– Спортивная? – поднял брови комбат. – Интересно, каким спортом за закрытыми дверями заниматься можно. Очень удобно для литрбола.

– Никак нет, товарищ подполковник, – поспешил возразить ротный, – воины серьезно занимаются штангой, качаются, боксируют. Тем более, что отвечает за комнату надежный человек.

– Знаем мы ваших надежных, – не скрывал сомнений комбат. – Давайте сюда вашего надежного, пусть откроет, посмотрим.

Увидев Сергея, пришедшего по вызову, подполковник еще больше удивился. С каких пор отказникам от присяги в армии вообще что-то доверяют? Ну как же, возразил замполит, в наряды он ходит, всю роту, стало быть, доверяем. А тут какая-то комната.

Скрипнули петли на дверях, первым, конечно, вошел комбат, потянул носом и стал осматривать комнату. Нет, не спортивные снаряды его интересовали, он прямиком направился к стоящей на видном месте посылке. Загремели бутылки, ну вот, что я говорил, и бутылочки тут как тут. Надежные, говорите?

– Это рыбий жир, товарищ подполковник, – поспешил успокоить его Сергей.

Офицер потрогал бутылки, они были на самом деле жирными, понюхал пальцы: «Фу, как вы можете пить эту гадость», – скривился. «Ну дык, для пользы дела – всяко лучше, чем портвейн», – не удержался от шутки замполит.

Подполковник заглянул в другие углы, посмотрел снаряды, оценил порядок в комнате и похвалил ротного за хорошую организацию. После этого Липский еще больше стал доверять Сереже.

Есть в стройбате адский день. Все, что в распорядке строевых войск растягивается на неделю, военный строитель должен прожить за один день. И день этот – суббота. Начинается он, как и каждый другой день, с зарядки и строевой подготовки. А потом стартует череда особенностей субботы: политзанятия, дополнительные строевые, марш-броски, конкурсы на скорость натягивания противогаза, разборки автомата, строевую песню и все остальные прелести выходного дня. Но затмевает все это мероприятие, которое обозначается тремя буквами. ПХД – парково-хозяйственный день, – аббревиатура, в переводе на нормальный язык обозначающая простую для понимания и невыносимо нудную для исполнения генеральную уборку. Если все другое в этот день недели может тасоваться, как в колоде карты, то уборка неизменна. Всегда. Исключений нет. Никогда. И таких неизменных в жизни солдата ровно 104 дня. Сто четыре раза это нужно как-то пережить.

После политзанятий дежурный по роте раздает объекты: взлётка, ленинская комната, кубрики, бытовка, умывальник, туалеты – последние достаются злостным нарушителям – и начинает кипеть работа. Казарменная казенщина ненадолго приобретает вид жилья, о котором проявляют заботу. Обитатели кубриков, взяв в руки кусок хозяйственного мыла и огрызок лезвия, мелкими кусочками нарезают его на пол, затем этот своеобразный бисер обильно заливается водой и после этого начинается мытье половых досок или линолеума чистыми, чтобы без крема, сапожными щетками. Взлётка превращается в скользкую, покрытую черно-грязной пеной поверхность. Передвигаться по ней следует осторожно, ибо можно по-настоящему «взлететь».

Задача минимум: стереть все следы ваксы на полу, насобиравшиеся за неделю, хотя пол дневальными моется, конечно, ежедневно. Задача максимум: отмыть кафель, раковины в умывальнике так, чтобы они блестели как новые, ну и туалеты зубной щеткой и лезвием, где нужно, чтобы радость была всякому входящему. После уборки счастливчики, два-три, максимум, пять воинов, могут собираться в увольнение, всех остальных ожидает наслаждение преимуществами субботы в полной мере.

Зима все еще не собиралась сдаваться, снег по-прежнему скрипел под ногами, метели сменялись кусачими морозами, и все же что-то в ней надломилось, исчезла уверенность, предательски долго в обеденное время светило солнце, хоть еще и не грело, в воздухе появилось что-то новое, не совсем еще уловимое. Где-то в глубине души, на фоне бесконечных подсчетов дней, прокалывания иголкой в календарике очередной даты, крепла уверенность – теперь служить точно будет легче.

В очередной раз по телевизору вместо заявленной программы стали крутить «Лебединое озеро». В третий раз за последние три года. Привыкшему к сему действу народу уже ничего не нужно было объяснять: в мир иной отошел очередной Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Когда умер первый из них, были паника и страх. Как теперь без него? После похорон второго шока уже не наблюдалось, все понимали: в доме престарелых по-другому быть не может. Когда через год случился третий раз, появились шутки: «Гонки на лафетах уверенно становятся самым популярным видом спорта». Время перемен без перемен окрестили пятилеткой пышных похорон, а объявленный траур, отмену концертов и обязательные в этом случае митинги стали считать делом почти рутинным.

Основной интригой, волновавшей народ, стал вопрос: кто будет следующим? Когда государя объявляли, простолюдины рассматривали фото в газетах и пытались ванговать, насколько он крут, строг или жесток. Со вторым генсеком было более-менее понятно. После него пришел тот, которого почти никто не знал. Серый, незаметный, а еще очень больной и старый. Он отбыл свой год столь же незаметно и серо, каким человеком, собственно, и был. Перечисленные признаки не позволили ему войти в историю. Запомнился он, впрочем, острыми, иногда до жестокости шутками. Но не его, а народа о нем. Уставшие от неопределенности люди шутили: «Сегодня Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, не приходя в сознание, приступил к исполнению своих обязанностей».

«Вся власть в СССР принадлежит народу». Это лозунг. Ничего общего с действительностью не имевший. Все понимали – и даже нисколько этому не удивлялись, – что никакая власть народу не принадлежит. В этот раз, как и всегда, выбирать старшего будут те, кому положено. И выберут того, кого надо. Кого им надо. Никого не спрашивая.

По закону власть принадлежала Коммунистической партии Советского Союза, она являлась «руководящей и направляющей силой советского общества», ядром его политической системы. В самой же партии царила строгая иерархия и дисциплина, по этой простой причине власть де-факто принадлежала узкому кругу лиц – верхушке КПСС под названием Политбюро.

Кого оно выбирало среди себя главой партии, тот и становился правителем страны. Должность Председателя Президиума Верховного Совета по традиции прилагалась в придачу. И даже на этот пост кандидатура избиралась не народом, а Верховным Советом. И не избиралась, а утверждалась.

Основываясь на выработанном опыте «пятилетки похорон», люди довольно легко вычислили следующего правителя. Закономерность сформировалась за это время довольно простая – председатель похоронной комиссии и есть будущий генсек. Горбачев стал таким организатором на похоронах Черненко. Никаких эмоций Михал Сергеич у народа не вызвал. Разве что протянет подольше, молодой еще, говорили люди.

Ни о чем подобном в армии, конечно, не говорили. Солдаты всегда далеки от того, что происходит на гражданке, их это и мало волнует. Когда они смотрят программу «Время», то понимают, что все, что по телевизору, это очень далеко, другой мир, почти кино; и есть командир роты и замполит, они близко и реально влияют на жизнь. По поводу смерти очередного генсека учебной тревоги не объявляли, и никаких изменений до самого конца службы солдаты на себе не почувствовали. Армия продолжала жить прежними идеалами и поворачивать ни в какую сторону не собиралась…

В отличие от весны политической, природная наступала неизменно и почти всегда вовремя. Снег почернел, с крыш начали капать свисающие сосульки. Для хоккейного корта с огромной площадью крыши, которая вдобавок волей архитекторов провисала, подобно чаше, вовнутрь, наметилась серьезная проблема – потяжелевший снег. Он собирался здесь всю зиму, и его срочно нужно было куда-то убрать. Иначе крыша попросту обвалится.

Солдаты – а кто же еще? – должны были эту проблему решить. Взводу выдали лопаты и загнали наверх. Размер почти необозрим – хоккейное поле вместе с трибунами, – снег да снег кругом… Как избавить крышу от снега? Только вручную.

Начальство проявило смекалку – кранами подняли на крышу четыре транспортерных ленты, поставили в разных направлениях, получилось в прямом смысле на все четыре стороны, и заставили собирать снег к их подножию. Ленты установили так, что они выходили за края крыши. Идея была проста: нужно со всей площади сначала собрать снег ближе к лентам, а потом закидывать его на движущуюся резину, а он уж, доезжая до края, будет падать вниз.